Текст книги "Записки следователя"

Глава 4
Студенческие годы. Четырехлетний период в моей жизни – с 1-го сентября 1950 года

С 1 сентября 1950 года начался новый четырехлетний период в моей жизни. В училищах, техникумах и вузах его называют студенческим. Это период трудностей и радостей, новых познаний, анализа, осмысления и переосмысления многих явлений и событий в жизни, романтики и озорства, взросления и формирования личности.

Учебная программа техникума была довольно обширной. Кроме школьной программы для среднего образования, добавлялись предметы по специальности: черчение, теоретическая механика, сопротивление материалов, детали машин, электротехника, машиноведение, технология металлов, геология, горные машины, рудничный транспорт, горная механика, горная электротехника, основы обогащения угля, экономика, организация и планирование производства, учет, калькуляция и отчетность, правила технической эксплуатации. Кроме русского языка и литературы преподавали украинский язык и украинскую литературу. Поэтому теперь противно слышать вранье украинских националистов, нагло убеждающих современную молодежь, что советская власть, русские, коммунисты ущемляли и запрещали украинский язык и культуру. Фактически же создавались все условия для их развития (как и для всех других многочисленных народов СССР) и взаимообогащения. Каждый имел право и возможность получить образование на своем родном языке. А от того, что русский язык остается языком межнационального общения, выигрывают все и во всём, чего не хотят или не могут в силу своей ограниченности понять оголтелые националисты бывших республик Советского Союза. Многомиллионное русскоязычное население этих республик возмущено действиями националистических правительств, направленными на вытеснение русского языка из всех сфер жизни: в школе, быту, средствах массовой информации, правоохранительных органах, во всех ветвях власти. Нагло и грубо нарушаются законные конституционные и человеческие права этих граждан. Мирное возмущение может обернуться серьезным конфликтом между населением и властью. Чтобы избежать такого разворота событий, необходимо срочно русскому языку придать статус второго государственного, создать все условия для свободного развития других языков.

На первом курсе для меня было очень неудобно готовиться к занятиям на следующий день; в общежитии всегда шумно; дома привык готовить уроки в тишине. Приходилось заданный материал учить ночью, когда все ложились спать. Поэтому не всегда высыпался; слушать и записывать лекции было тяжеловато. К тому же приходилось преодолевать не только сон, но и чувство голода. Первый год стипендия составляла сто пятьдесят рублей в месяц. На день приходилось пять рублей, которые я делил: утром – один рубль пятьдесят копеек, на них мог купить только три пирожка с картошкой или с рисом; на обед – два рубля, на которые брал в столовой тарелку постного супа или борща, порцию каши, стакан чая и кусочек хлеба; на ужин приходилось один рубль пятьдесят копеек, это порция каши и стакан чая с хлебом. Иногда из-за сильного чувства голода приходилось на еду расходовать по шесть-семь рублей в сутки, но потом несколько дней перед стипендией питался на два рубля в сутки, покупая в магазине только хлеб и дешевую соленую хамсу. Так питалось большинство первокурсников, не ждавших помощи из дома. В письмах родителям я всегда писал, что мне хватает денег на питание, высылать ничего не надо. Не хотел ущемлять их.

Трудный, полуголодный период жизни в определенной мере имел и положительное влияние на меня (думаю, что и на других, прошедших такое испытание). Всё последующее время я бережно относился и теперь отношусь к хлебу, ко всем другим продуктам питания, к одежде и другим вещам, помня, что на их производство затрачен большой труд простых тружеников сельского хозяйства и промышленности. Не могу равнодушно смотреть на валяющиеся на земле или выброшенные в мусорник куски хлеба и другие продукты. Всем своим родным, близким, друзьям и знакомым при каждом удобном случае напоминаю о цене хлеба и других продуктов. Рекомендую покупать их столько, сколько могут съесть, а если случится, что останется, то скормить животным, птицам, но никогда не выбрасывать.

Недостаток денег имел еще одно положительное влияние на меня – заставил считать каждую копейку и хорошо обдумывать, на что лучше расходовать, не покупать того, без чего можно обойтись. Поэтому твердо решил отказаться от курения. К этой пагубной для здоровья привычке я в числе других ребят пристрастился во время окончания учебы в седьмом классе. Курили табак, который взрослые мужчины выращивали у себя в огородах, сушили, мелко дробили, завертывали в обрывки газет, поджигали и втягивали в свои легкие дымовую отраву, умышленно укорачивая свою жизнь и жизнь своего потомства. Благо, что в то время у нас никто из женщин не курил. После отъезда из дома я покупал и курил дешевые папиросы и сигареты.

Более весомая причина для отказа от курения – неравнодушное мое восприятие жизни нищих, с которыми приходилось часто встречаться на рынке, на улицах, вокзалах, в поездах. Особенно тяжело было смотреть на инвалидов войны, стоявших на костылях или сидевших без ног на самодельных деревянных тележках и просивших у прохожих копеечку на пропитание. Обидно за нашу Великую страну и правителей, которые ее беспомощных защитников оставили на произвол судьбы. Не меньшую жалость вызывали и изможденные просящие старушки. Я всегда подавал милостыню, проходя возле этих жалких людей, отдавал им все деньги, сэкономленные от навсегда оставленного курения.

Нищенское положение простых людей и другие несправедливости в жизни, с которыми приходилось непосредственно сталкиваться или слышать о них, заставили меня пересмотреть и изменить свое мнение о руководстве государства, прежде всего о вожде народов И. В. Сталине, в худшую сторону. Подобное наблюдалось и у других учащихся техникума. Мы часто в свободное время между собой обсуждали разные действия руководства страны и других структур, с которыми были не согласны. Высказывали крамольные мысли, за которые в то время арестовывали и отправляли в места лишения свободы как политически неблагонадежных. Нас такая участь миновала. Не попали в поле зрения КГБ. А другие всё же поплатились. Вот что записано в моем дневнике за 5 марта 1953 года (день смерти И. В. Сталина): «В нашем техникуме раскрыт подпольный политический кружок… Состоял он из наших студентов и ранее окончивших наш техникум. Руководителем был студент II курса И. Терещенко, уже отслуживший в армии… Они давали критический анализ советской литературе. Называли себя „любители художественного слова“. У Терещенко найдена запрещенная литература и рукописи собственного сочинения. За это их арестовали и увезли в город Сталино. Потом – судили. Сколько им дали, мне неизвестно…».

С начала учебы в техникуме я начал вести дневник, в котором записывал события своей студенческой, а потом и производственно-трудовой жизни, ее волнующие моменты и размышления. До 1960 года эти записи разместились в четырех общих тетрадях. Теперь буду делать выписки из них.

Моя впечатлительная, правдолюбивая, заступническая и прямолинейная натура часто приводила к конфликтам с лицами руководящего состава. В то же время эти черты моего характера всегда приветствовались общественностью, а коллективы, где я учился или работал, постоянно избирали меня сначала комсомольским, потом партийным вожаком. В ряды ВЛКСМ меня приняли в мае 1948 года, после окончания шестого класса, а в седьмом классе избрали секретарем первичной комсомольской организации школы. В техникуме избирали старостой и комсоргом группы и членом бюро комсомола техникума. В ряды КПСС приняли в декабре 1964 года. В комсомол и в партию я вступил не по личным, а по идеологическим мотивам. Идеи социализма и коммунизма всегда были и будут притягательными для простого трудового народа и прогрессивной интеллигенции. В этих идеях заложен дух честности, справедливости, равенства людей во всех отношениях, коллективизма и взаимовыручки, скромности и уравновешенности. Эти идеи покоряют умы многих выдающихся людей с самой глубокой древности и до нашего времени. Они верны, поэтому непобедимы, как бы ни пытались очернить и запретить их разного рода националистические, фашистские и другие недруги и негодяи. Дух этих идей созвучен с библейскими христианскими канонами и духом других религий, проповедующих только добро и справедливость в человеческом обществе, во взаимоотношениях между людьми, между всем живым на Земле.

У противников коммунистической идеологии хватает ума только на оголтелое беспочвенное ее охаивание, а логически опровергнуть это учение они не в состоянии. Это невозможно, так как оно верно. Они могут только спекулировать (и часто достаточно обоснованно) на тех ошибках и просчетах, которые допускают члены коммунистической партии в практической деятельности. Те кто пролез в партию не по идейным мотивам, а ради личных корыстных целей, своими действиями умышленно наносил вред идеалам коммунизма. Наглядный пример – КПСС (ранее – ВКП(б)). До Октябрьской революции и сразу после нее в партии были только высокоидейные революционеры. Они заботились о благе трудового народа, а сами вели очень скромный образ жизни. Личный пример этому показывали высшие должностные лица государства: В. И. Ленин, И. В. Сталин, М. И. Калинин, К. Е. Ворошилов, Ф. Э. Дзержинский и многие другие. Никакого богатства, никакой роскоши у них не было. Всё скромно и просто. Об этом все интеллигентные люди во всех странах мира знают. В силу своей ограниченности не знают этого (или не хотят знать) только их очернители. Но это уже их проблемы.

После смерти Сталина всё больше и больше компартию наводняли разного рода проходимцы: карьеристы, фортунисты, развратники и прочая нечисть. Они проникли во все эшелоны власти снизу доверху. Благоприятной почвой для них была однопартийная система в СССР. При продвижении по служебной лестнице преимущество в большинстве случаев имели члены партии. Поэтому любой карьерист вступал в КПСС, а потом путем угодничества и взяток вышестоящему начальству продвигался по службе и имел более свободный доступ к материальным благам. Никакой идейности и скромности у таких коммунистов не было. Свое служебное положение они использовали в основном в личных целях, для обогащения. Жили они не по законам, а по своим понятиям. Особенно этим отличались руководящие работники райкомов, горкомов, обкомов и ЦК партии, в подчинении которых находились все правоохранительные органы: милиция, КГБ, прокуратура, суды. По их указанию прекращалось любое уголовное дело. С ними тесно взаимодействовали и руководящие работники советских органов. Они фактически не избирались, а назначались партийным руководством. Безальтернативные выборы в советы всех уровней были формальной стороной дела.

Партийные и советские чиновники в трудные периоды жизни страны никогда не испытывали лишений. При всеобщей нехватке продуктов они всегда всё имели в избытке, продукты у них даже портились и выбрасывались. Дефицита промышленных товаров они не ощущали; работники торговли для них всегда оставляли всё в нужном количестве. Они бесцеремонно и часто непрофессионально вмешивались в деятельность сельскохозяйственного и промышленного производства.

Эти и другие неблаговидные дела партийного руководства не соответствовали коммунистическим идеям, всё больше и больше отделяли партию от трудового народа, который открыто или тайно выражал свое недовольство. Всё это объективно привело к развалу социалистического лагеря, Советского Союза и самой КПСС. Понятно, что такой обстановкой удачно воспользовались США и другие западные страны блока НАТО. Они активно способствовали этому развалу, завербовав на свою сторону первых лиц СССР и ряда союзных республик. Теперь стало ясно, эти лица были не сторонниками, а противниками коммунистических идеалов и всячески причиняли им вред. А свита заговорщиков в Беловежской пуще окончательно развалила Великое государство. По уголовному закону того времени все эти лица – предатели и изменники Родины и должны быть наказаны вплоть до смертной казни.

Положительная сторона случившегося – стало ясно, кто есть кто. Как и следовало ожидать, всё дерьмо всплыло наверх, перекрасилось и постоянно пополняет партии, приходя к власти. Фактически после распада СССР и до настоящего времени государством правят партии, сплошь состоящие из криминально-олигархического дерьма. Поэтому кроме разрухи и нищеты в таком государстве ничего хорошего нет и быть не может. В партии остались те, кто не на словах, а на деле истинный сторонник коммунистических идеалов. Партия очистила свои ряды от всякого рода проходимцев, но не совсем. Некоторые остались сами или по заданию самостийных спецслужб, чтобы и дальше подрывать компартию изнутри. Будьте бдительны.

Глава 5
Выписки из дневника. Сдан экзамен за второй курс. На каникулы на «перекладных»

Выписки из дневника

«25 июня 1952 г. Сдан последний экзамен за II курс, но стипендию пообещали выдать 1–3 июля. Некоторые ребята, имевшие деньги на дорогу, не стали ее ожидать и уехали. Некоторые остались „загорать“ в техникуме до третьего числа. Немного поколебавшись, я решил рискнуть. Написал другу Юрию Николаевичу Савченко доверенность на получение моей стипендии, чтобы он ее выслал мне переводом по почте, нашел себе попутчиков (в частности, Александра Лаврентьевича Болотько), попрощался с ребятами. Они до последней секунды верили что я отправлюсь без билета, то есть „зайцем“, за тысячу километров. В тот же день, перед вечером, мы погрузились в вагон. Я знал: если человек идет в вагон без вещей, да еще и не обращает внимания на проводника, тот его и не останавливает, думая, что этот пассажир выходил из вагона на перрон. Отдав свой чемодан Болотько (ему почти всю дорогу пришлось быть моим носильщиком), я немного прошелся по перрону, потом, немного разогнавшись, встал на подножку и – в вагон…»

«26 июня. Дорогой ехать было весело: студенты – народ веселый, всегда найдут, чем развлечься. Освоившись со своим вагоном и пассажирами, я и о ревизоре забыл, но ненадолго. Кто-то из пассажиров известил, что скоро в нашем вагоне будут проверять билеты. Пришлось принимать меры. На остановке я из этого вагона перешел в другой, где билеты уже проверили, а потом снова присоединился к своим ребятам.

Этим поездом мне можно было ехать в Брянскую область, но мы решили осмотреть Харьков и сошли. Чемоданы сдали в камеру хранения и пошли смотреть город. В универмаге меня кто-то окликнул. Оглянувшись, увидел Павла Синельникова из Кирилловки. Он учился в харьковском институте. С нами пошел в зоологический сад. Втроем мы через калитку прошли в зоосад. Вслед нам последовал вопрос: „Ребята, у вас билеты есть?“ Не успел я посмотреть на своего тезку, как тот ответил: „Есть, есть, мамаша“, а нам потом добавил: „Если везде билеты брать, то и стипендии не хватит“. В зоопарке мы оказались впервые и увидели много интересного.

На обратном пути зашли в хлебный магазин, где увидели большие аппетитные и дешевые батоны. Я предложил Сашке взять в дорогу десять батонов… Продавщица сначала с удивлением посмотрела на нас, но видя серьезное намерение, удовлетворила просьбу покупателей… На улице Сашка уронил один батон. Мы постеснялись поднять его. Отойдя несколько метров, я оглянулся, но батона на тротуаре уже не было. Его подобрал нищий мужчина и с благодарностью аппетитно и жадно жевал его. До поезда мы успели трамваем объехать и осмотреть город».

«27 июня. Ночью мы сели на поезд. Харьков остался позади. Садиться пришлось с билетом. Ребята передали его через окно вагона. Была суббота. Многие крестьяне везли на рынок в город излишки своей продукции. Посадку они делали на малых станциях. На одной из них толпа людей с мешками, сумками, корзинами стояла на перроне. После остановки поезда женщина-проводник открыла дверь нашего вагона. Кто был поздоровее и проворнее, сразу же со своим товаром забрался в тамбур вагона. На подножке проводница остановила одну старушку с мешком за спиной и потребовала у нее, кроме билета на проезд, квитанцию об оплате багажа. Старушка начала умоляюще просить проводницу: „Деточка, родненькая, пропусти. Я не знаю, где тут квитанции дают. Мне очень надо на базар“. Но проводница была непреклонна перед слабой старухой, хотя перед ней свободно пропустила ряд пассажиров с гораздо большим грузом. Нас это очень задело. Я крикнул, чтобы сейчас же пропустили старушку. В ответ от проводницы услышал вульгарные слова. Это меня возмутило. Долго не думая, выскочил из вагона, взял у бабушки мешок и подал в вагон, где его взял Сашка. За мешком в вагон последовала наша бабуся. Оттолкнув проводницу, я тоже зашел в вагон. Мы нашли для бабушки свободное место и усадили ее, а сами вернулись в тамбур, где продолжили спор с проводницей, у которой, может быть, где-то тоже есть такая дряхленькая мать-старушка. Вспомнив о своем „заячьем“ положении, я прекратил спор. Поезд тронулся дальше. Через окно было видно, что все подножки переполнены людьми с мешками. На следующей станции все переходные площадки между вагонами опустели. Сошла и наша старушка.

Перед вечером на станции Белицкая в Белоруссии мне надо было делать пересадку на другой поезд. Проводив меня, Сашка и другие ребята отправились дальше. На оставшийся путь пришлось купить билет (денег хватало), но некому было занести в вагон мой чемодан. На одной остановке в наш вагон вошли железнодорожные рабочие. Один из них начал нахально приставать к молоденькой проводнице-белорусочке. В руке у него был нож. Другие рабочие стали усмирять его, забрали у него нож. Но он выхватил из кармана пол-литровую бутылку и разбил ее о голову своего товарища, который по виду был вдвое старше его. В их разборки не стал вмешиваться. Это бесполезно. На следующей остановке все они сошли с поезда и быстро исчезли».

«28 июня. Около часа ночи на станции Новозыбков я сделал пересадку на поезд, который сразу же отправился до станции Климово. Лил дождь. Через два часа сошел с поезда. Задержки не было. Шофер набирал пассажиров до села Чуровичи. Заплатив пять рублей, в четыре часа я попал в свой райцентр, где дождался приезда односельчан на базар (было воскресенье) и к двенадцати часам на подводе прибыл домой. С большой радостью меня встретили родители».

«Первую неделю пробыл дома. Привел в порядок свои книги, конспекты, школьные тетради. Побывал в лесу, на реке, хорошо выкупался, отдохнул, хотя в эту пору в деревне самое напряженное время, все работают. Первые дни показались скучными, особенно вечера, когда не услышишь ни единого слова. Кругом шум деревьев от теплого летнего ветерка да верещание лягушек, доносившееся с разных сторон: от реки, из лесного и полевого болота. После суматошной студенческой и городской жизни сначала всё было непривычно, но родные места покоряют быстро. Внутреннее самочувствие сливается воедино с окружающей прекрасной природой, среди которой прошли самые дорогие годы – детство и юность, когда не придаешь особого значения несправедливости и пошлости вокруг, а бегаешь, прыгаешь, резвишься и радуешься жизни, довольствуешься тем что есть, и ничего лучшего не надо, внутреннее духовное состояние еще не подвергнуто пагубному воздействию цивилизации».

«Через неделю на каникулы прибыл друг и сосед Яков Никифорович Романенко, который на три года старше меня и заканчивал курскую спецшколу ВВС № 4. Его отца расстреляли фашисты в первый день прихода в наш поселок. Яков и его младшие братья – Дмитрий и Валерий – остались со своей матерью Устиньей, моей крестной. С Яковом я часто проводил свободное время в лесу, на лугу, на реке, на рыбалке. Для родных на зимний период мы заготовили дрова и постоянно помогали в работе по домашнему хозяйству. Наши матери весь день работали в колхозе. Вечерами ходили на танцы в свой клуб и в соседние села…»

На каникулах я не мог не навестить в Кирилловке соученицу Валентину Матвеевну Куликову, к которой у меня еще в шестом классе впервые появилось самое чистое и светлое чувство, известное всем нормальным людям, но не зависящее от них и необъяснимое ими, – чувство первой любви. Думаю, в жизни самые счастливые те семейные пары, у которых есть взаимное чувство любви. Всё остальное – богатство, служебное положение и прочее (кроме здоровья) – остается на втором плане. Неслучайно народная мудрость гласит: «С милым и в шалаше рай». И как верно заметил выдающийся классик коммунизма Фридрих Энгельс в своем замечательном труде «Происхождение семьи, частной собственности и государства» о нравственности брака: брак остается нравственным до тех пор, пока любовь существует, а как долго она может быть, зависит от индивида. К сожалению, многие остаются с неразделенной, безответной любовью. Как ни печально, я оказался в их числе. Валентина любила другого, поэтому избегала встреч со мной. Понятно, что к ее душевному чувству, как и к своему, я должен был относиться уважительно. Сердцу не прикажешь, насильно мил не будешь. Мне оставалось перебороть свои чувства к Вале (заглушить их невозможно, как невозможно насильно вызвать) и последовать совету героя романа И. С. Тургенева «Отцы и дети» Базарова: «Нравится тебе женщина – старайся добиться толку; а нельзя – ну и не надо, отвернись – земля не клином сошлась».

Перед окончанием второго курса техникума мне от Вали пришло очень нежное письмо с признанием в любви ко мне. Это меня удивило и обрадовало. Появилась надежда. Ни к кому другому чувства любви у меня не появлялось. Мне очень хотелось верить в искренность Валиных чувств. Выяснилось, что на самом деле их ко мне у нее не было. Валя оказалась жертвой своей любви к Гапонову. Он воспользовался этим, использовал ее в удовлетворении своих низменных желаний, после чего оставил ее. И вот теперь при нашей встрече и откровенной беседе стало понятно, что не чувства любви послужили поводом для написания письма мне, а то положение, в котором Валя оказалась. Мне ее очень было жаль, но я понимал, что без взаимных чувств между нами ничего хорошего не будет. Думаю, и Валя это понимала. Поэтому мы разошлись навсегда с большой тяжестью в наших сердцах. После этого я постоянно думал о Вале и спрашивал себя: правильно ли я тогда поступил? И не находил однозначного ответа. Возможно, у нее со временем могло появиться ответное душевное чувство, и мы были бы счастливы. А если нет – это стало бы постоянным жестоким испытанием для нас обоих. Как правильно, знает только Бог. А мы должны воспринимать так, как это произошло, возможно, по воле Высшего разума. Как говорят верующие, так Богу угодно.

Естественно, всё произошедшее в определенной мере наложило отпечаток на мои взаимоотношения с лицами другого пола. Как и другие ребята, вечерами бывал на танцах, общался с девушками, провожал некоторых домой, беседовал на разные темы. Но сердечных чувств к ним не было, поэтому не было и близких взаимоотношений с ними. Одна из соучениц по школе уверяла в своих чувствах ко мне, но потом выяснилось, что она в этом уверяла и других. Пришлось объяснить ей, что очень неприлично так поступать, это ее не красит, а компрометирует в глазах других. Общаться с двуличными людьми мне всегда было неприятно, и мы с ней больше не встречались.

«Приходилось во время каникул общаться и с троюродным братом из Кирилловки Михаилом Федоровичем Пичиком, в этом году окончившим педагогический институт. Мы были дома и у него, и у нас. Во время качки меда побывали в числе колхозников на колхозной пасеке, где по обычаю угостили нас свежим ароматным медом. Мы были очень благодарны пчеловодам за целебный продукт. После с удовольствием искупались в реке. Михаил много расспрашивал моих родителей об их родословной, всё это записывал в тетрадь. У него было намерение всё это изложить в книге…»

Не знаю, смог ли он написать и издать свою книгу; больше мне не довелось встречаться с ним.

«Каникулы прошли быстро. Как было скучно первые дни дома, так теперь не хотелось ехать обратно из отчего дома, от окружающей прекрасной природы.

Договорился выехать вместе с бывшим соучеником Петром Блинковым, проживавшим в Кирилловке, который учился на первом курсе Казанского индустриального техникума. Он сказал, что 27 августа в Чуровичи будет машина, в связи с чем мне пришлось проститься с родителями вечером 26 августа и ночевать у Блинкова. Расставание было трогательным, мать не сдержала слёз… Встали мы в четыре часа утра. Петр предложил на прощанье выпить самогону. Объяснил, что отказался от спиртных напитков и от курения, но для поддержания компании немного выпил. Причина отказа от спиртного та же, что и от курения, а моя милостыня нищим увеличилась. Подавал я им не только разменную монету, но и бумажные рубли…

В пять часов утра выехали из Кирилловки. Сердце невольно сжималось, не желая расставаться с родными местами. В пути между нами завязался разговор, и эти чувства рассеялись.

Из Чуровичей до города Новозыбкова мы доехали на попутной машине, заплатив по десять рублей. На поезд Гомель – Москва свободных мест не было. Принято мое предложение о поездке „зайцами“. Как только поезд тронулся, мы с чемоданами вскочили на подножку вагона, затем перебрались на переходную площадку, где и устроились. Ехать вдвоем не было боязно.

На станции Унеча у меня пересадка на другой поезд. Я сошел, а Петр тем же поездом отправился дальше. Зайдя в вокзал, я встретился с двумя парнями и девушкой, которые после окончания десяти классов ехали поступать в наш техникум, и одного парня, ехавшего в Днепропетровский горный техникум. Они уехали раньше меня на двое суток, но из-за отсутствия свободных мест на поезд Ленинград – Мариуполь не могли уехать. В этот день тоже мест не было. Я им предложил свой „заячий“ способ передвижения. Они с опаской отнеслись к моему предложению, так как впервые ехали поездом. Но выбора не было, пришлось согласиться и выполнять мои распоряжения. Мы с чемоданами погрузились на переходную площадку прибывшего поезда и вскоре отправились с Унечи. Наступила ночь. Ехать на одной площадке было тесно и неудобно; мои спутники имели по два чемодана. Ночи пошли прохладные. Некоторые озябли. Надо было выходить из положения. На остановке зашел в тамбур, а когда поезд тронулся, открыл дверь на площадку. Все зашли в тамбур, где было затишно и гораздо теплее, что быстро повлияло на моих „зайцев“. Они беззаботно уснули, сидя на своих чемоданах. Мне пришлось преодолеть сон и охранять их.

Около двух часов ночи появились два ревизора, разгрузившие нас из тамбура вагона. Как только поезд тронулся, мы запрыгнули на подножки. Каждый из моих попутчиков пытался сначала стать на ту подножку, куда запрыгнул я. Произошла суматоха, которую увидели ревизоры и остановили поезд. Поняв, что такой компанией не уехать, мы больше не пытались сесть на этот поезд. Произошло это на небольшой станции Чигинок Сумской области. Вокзал оказался малым, пыльным и неуютным, поэтому устроились на траве возле него. Там пробыли сутки. Ночью перед приходом поезда пошел дождь, благоприятствовавший нашей посадке на переходную площадку… В Сумах я встретил ребят из нашего техникума, ехавших этим поездом, отдал им свой чемодан. В пути снова появились ревизоры и застигли меня в тамбуре. Долго не думая, оттолкнув от двери одного ревизора, я спрыгнул на подножку вагона. Порывом ветра сорвало с моей головы форменную фуражку и унесло в лесополосу. Ревизоры потребовали зайти в тамбур, но я отказался и перебрался на подножку следующего вагона. Преследовать меня они, вероятно, из гуманных соображений, не стали. На остановке я присоединился к ребятам. Проверки билетов больше не было.

На станции Никитовка мы сделали пересадку на поезд Москва – Минводы. Вагоны этого поезда были цельнометаллические, без выступающих подножек. Пришлось купить билет за двадцать рублей. Сделав еще одну пересадку, мы прибыли в Чистяково. До техникума километров шесть шли пешком. Была суббота, 30-е августа. Многие ребята уже прибыли. Произошла горячая дружеская встреча. Ребята нашей 16-й группы сообщили мне, что наша боевая (как ее называли) группа расформирована. Фамилии своих ребят я увидел в списках 12, 13, 14 и 15-й групп. Меня и основное ядро нашей группы с революционными взглядами зачислили в 12-ю группу.

Списки этих групп вывесили на доске в здании техникума, где мы с ними знакомились. В это время к нам подошел с сияющим от удовольствия лицом заместитель директора техникума по хозяйственной части Колодяжный. С ним у меня и других ребят нашей группы раньше постоянно возникали конфликты. Он несправедливо относился к нам и показывал свое высокомерие. С иронической усмешкой он поздоровался: „Ну, здорово, „боевая 16-я“. Я всё же исполнил свое слово, разогнал ваш коллектив!“ Обращаясь ко мне, когда мы стали отходить, сказал: „А о тебе, как о хорошем старосте бывшей 16-й группы, уже знает наш новый директор техникума. Я постарался ему о тебе подробно доложить. Так что он уже с тобой знаком“. Услышав сдержанный, спокойный, но твердый ответ: „Рад слышать ваши милости!“, он продолжил: „А как же будем с общежитием и с постелью? Дать вам или нет? Ну давай, главарь, твое слово будет решающим“. Я ответил: „Исходите из своих соображений. И зачем бы я, будучи на вашем месте, спрашивал чьего-то совета“. Смотря испытующе на меня, он ответил: „Так и быть, я буду исходить из своих соображений: им всем дам общежитие, а тебе нет“. Услышав это, все ребята обступили его и эмоционально начали требовать, чтобы он предоставил мне место в общежитии. После этого он, делая вид человека с доброй душой, похлопал меня рукой по плечу и сказал: „Ну, ничего, думаю, в этом году мы с тобой помиримся“. Я ничего не сказал, продолжая спокойно смотреть ему в глаза. Не найдя слов для дальнейшего разговора, он ушел.

Место мне предоставили в комнате для четырех человек. Трое в ней уже поселились: Александр Болотько, Виктор Курилов и Петр Грисюк. Все они разные по характеру, привычкам и нравам, совершенно не похожие друг на друга.

Взгляды на жизнь больше всего у меня совпадали с Александром Болотько. Но иногда он рассуждал, исходя только из личных интересов: „А какой тебе и мне от этого толк. Пусть каждый себе, как хочет, так и строит жизнь“. Когда же мы выходили за пределы техникума и видели реальную жизнь простого народа, у него тоже сжималось сердце и рассуждения становились прогрессивными. Иногда он в одежде и обуви ложился на заправленную постель, глядя в потолок, долго и сосредоточенно о чём-то думал. Когда Саша читал, решал задачи, играл в шахматы, то полностью погружался в это дело и не слышал окружающих. Приходилось несколько раз звать его или тормошить, чтобы он ответил. С ним можно было о чём угодно разговаривать, не опасаясь, что станет известно, кому не следует.