Текст книги "Рассказы о сержанте Берковиче"

Дело одиннадцатое. УБИЙСТВО В ОТЕЛЕ

Дорогой Борис, – задумчиво сказал инспектор Хутиэли, – мне бы и в голову не пришло, что ты играешь в такие игры.

– А нет? – удивился Беркович. Он сидел за своим столом и держал в руках газету «Маарив», раскрытую на странице, где были помещены фамилии победителей последней игры-лотереи. Вот уже три недели в газете каждый день публиковались вопросы, связанные с историей Израиля, и победителю, быстрее всех приславшему больше всего правильных ответов, обещана была путевка на двоих в одну из гостиниц Эйлата.

– Я всегда интересовался историей, – признался сержант. – А тут представился случай. И Наташа помогала, конечно, она тоже много знает. Две ночи в гостинице, лазурное море, пляж…

– Помрешь со скуки, – предупредил инспектор.

– С Наташей?

– Ну, разве что вдвоем вам будет интересно, – с сомнением сказал Хутиэли.

– Я в прошлом году с Офрой был в Эйлате. Полежал на пляже, прожарился, но нет, – этот отдых не для меня. И не для тебя, насколько мне известен твой характер.

– Пожалуй, вы правы, – согласился Беркович. – Я бы предпочел путешествие по горам. Но Наташа в восторге от выигрыша, так что придется…

– Надеюсь, – резюмировал инспектор, – что за время твоего отсутствия здесь не случится ничего интересного.

В пятницу Борис с Наташей выехали в Эйлат, и дорога показалась им замечательной, хотя и несколько утомительной. До Беэр-Шевы они болтали и смотрели по сторонам, но потом Наташу укачало, и она заснула, опустив голову на плечо Бориса.

Он разбудил Наташу, когда автобус остановился на смотровой площадке у израильско-египетской границы. Пассажиры вышли, чтобы сфотографироваться на фоне египетского флага и пограничника-араба, Наташа выходить не захотела – жара здесь была, как в топке паровоза, где сожгли славного сына российского пролетариата Сергея Лазо. А Беркович подумал о том, что путешествие через горы и пустыни может стать значительным воспоминанием – не о номере же с кондиционером и видом на Красное море вспоминать на старости лет!

Номер действительно оказался с кондиционером, но вида на Красное море не было и в помине: окна и балкон выходили в сторону Эйлатского аэропорта, и любоваться можно было только притихшими и будто уснувшими тушами трех небольших «Боингов».

– Диспетчеры здесь тоже, наверное, умирают от скуки, – сказал Беркович.

– Что значит «тоже»? – возмутилась Наташа. – Ты это на себя намекаешь?

– Ну что ты, – вздохнул Беркович. – Я намекаю на господа Б-га, который явно скучал, создавая это райское место.

На пляж они пошли, когда солнце уже заходило, купание в теплой, будто парной воде не доставило Берковичу никакого удовольствия. А может, он просто привередничал, заранее настроив себя на то, что отдых будет скучен, как старый фильм?

Наташе, напротив, все здесь нравилось – и пляжи, полные туристов, и рестораны, где порции предназначались не для людей, а для гигантов типа Гаргантюа, и гостиница, где с третьего этажа на первый падал водопад. Вечер Наташа и Борис провели в ресторане, окна которого выходили на бухту, а потом поднялись в номер, и только теперь сержант Беркович понял, в чем состоит счастье. Он не стал говорить об этом вслух, поскольку не был уверен в том, что своим высказыванием не даст Наташе повода взять будущую семейную власть в свои руки. Беркович хотел, даже, несмотря на предстоявший брак, остаться независимым и гордым. В общем – настоящим мужчиной.

Около одиннадцати, когда за окном номера, выходившим в сторону египетской границы, поднялась мрачная луна, за дверью раздался женский вопль. Собственно, Беркович сначала даже и не понял, кому принадлежал голос, разорвавший ночную тишину, будто сирена воздушной тревоги. Он в это время стоял посреди номера в трусах, потому что лишь минуту назад вышел из-под душа. Однако условный рефлекс, возникший у Берковича за год службы в полиции, проявил себя, и несколько секунд спустя сержант выскочил в коридор, успев набросить рубашку и натянуть брюки, а Наташе приказав не двигаться с места.

Справа по коридору у открытой двери номера стояла бледная, будто греческая статуя, женщина в легком платье и кричала так, что из всех соседних номеров уже начали выскакивать ничего не понимавшие жильцы. Двумя шагами Беркович преодолел несколько метров, втолкнул женщину в ее номер и закрыл дверь.

Крик смолк, как отрезанный.

– Что происходит? – рявкнул Беркович над ухом женщины, прекрасно зная, что именно такой тон немедленно приведет ее в чувство.

Именно так и случилось. Женщина смотрела на Берковича, и взгляд ее постепенно становился осмысленным.

– Убили… – пробормотала она. – Арика убили…

– Какого Арика? – спросил Беркович и только теперь оглядел номер. У окна стояло широкое кресло, и в нем лежал, раскинув руки, мужчина в плавках. Мужчине было лет сорок, и он был мертв, насколько может быть мертвым человек с пулей в груди. Ручеек крови уже запачкал замечательную оранжевую обивку кресла.

Беркович оставил женщину и подошел к трупу. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что стреляли, во всяком случае, не в упор, а с некоторого расстояния. Был ли выстрел единственным? И где оружие? И почему не был слышен выстрел?

Беркович взял мужчину за руку – рука была еще теплой, смерть наступила не больше нескольких минут назад.

Беркович отступил на несколько шагов, огляделся и увидел лежавший в двух метрах от входной двери пистолет системы «вальтер» с навинченным на ствол глушителем. Так, – подумал он, – вопросы об оружии и о том, почему не был слышен выстрел, решились сами собой.

Подойдя к телефону, Беркович вызвал скорую и полицию. Женщина следила за его действиями с безразличием, свидетельствовавшим, что она находится в состоянии шока.

Берковичу пришлось потратить немало усилий, чтобы усадить женщину на широкую кровать, она не сводила взгляда с тела.

– Пожалуйста, – сказал сержант. – Пока никого нет и все воспоминания свежи… Ваше имя.

– Грета, – простонала женщина. – Грета Бурштейн.

– А это… – Беркович кивнул в сторону лежавшего в кресле тела.

– Арик… Мой муж.

– Понятно. Что произошло? Вы видели, кто стрелял?

– Конечно! – с неожиданной силой воскликнула Грета Бурштейн и сделала попытку броситься вон из комнаты. Берковичу пришлось удержать женщину, и она бессильно опустилась на постель.

– Мы приехали из Иерусалима, – продолжала Грета. – Вчера были на пляже и сегодня тоже… После ужина поднялись… Арик сел почитать газету… Вдруг открылась дверь… И на пороге – мужчина. Высокий, в шортах… И в маске… В руке был пистолет. Мужчина стоял в коридоре. Он посмотрел по сторонам… А потом на моего мужа. Сказал: «Ну, получи!» И два раза выстрелил. Я была… Я лежала… Он бросил пистолет в комнату на пол, повернулся и убежал… А Арик…

Женщину начали душить рыдания, и Беркович похлопал ее по руке.

Открылась дверь, и в номер ввалился патрульный полицейский, а за ним следом – два медика и администратор гостиницы. Следующие пять минут прошли в дикой суматохе, и Беркович с тоской наблюдал, как медики затаптывают возможные следы, администратор не может выставить из комнаты многочисленную гостиничную обслугу, а полицейский, оробев при виде трупа, что-то кричит в мобильный телефон, пытаясь объяснить ситуацию своему начальству. Брать здесь власть в свои руки у Берковича не было никаких оснований, да и воспринято это было бы, несомненно, как попытка влезть не в свое дело. Вспомнив рассказ Греты Бурштейн, он тихо вышел в коридор, где странным образом порядок был больше, чем в номере. Двое полицейских оттеснили группу любопытствующих постояльцев от дверей комнаты, что, конечно, не мешало никому обсуждать происшествие и строить версии одна нелепее другой.

Беркович наклонился и внимательно осмотрел пол в коридоре слева от двери, которая вела в номер Бурш-тейнов. Не обнаружив того, что он ожидал увидеть, сержант нахмурился и попытался еще раз представить себе картину убийства, нарисованную Гретой. Распахивается дверь – она и сейчас распахнута… На пороге появляется незнакомец с пистолетом в руке… Значит, стоял убийца вот здесь, поскольку в номер он не входил, а с другого места не видно кресло… Так. Раздался выстрел – тихий хлопок, поскольку пистолет был с глушителем. После этого убийца швыряет оружие в комнату, оно падает на пол в метре от двери… А негодяй убегает – в сторону лестницы, надо полагать, вряд ли он стал бы дожидаться лифта.

Если все было именно так, то…

– Эй! – крикнул один из полицейских. – Я вам говорю! Что вы там делаете? Отойдите от двери.

Беркович поднялся с колен и показал патрульному свое удостоверение.

– Прошу прощения, – сказал тот. – Я не видел, как вы приехали.

– Я и не приезжал, – объяснил Беркович. – Я в отпуске и живу на этом этаже. Прошу прощения…

Он вошел в номер, где уже закончился осмотр трупа, медики погрузили тело на носилки и понесли из комнаты. Администратору удалось прогнать из номера лишних людей, и сейчас здесь, кроме него и бледной, как смерть, Греты Бурштейн, находились эксперт-криминалист и патрульный полицейский. Берковичу пришлось представиться, показать удостоверение и попросить разрешения участвовать в дознании. Пистолет, из которого был сделан смертельный выстрел, все еще лежал на полу, и вокруг него была мелом очерчена неровная окружность. Беркович обошел это место и склонился над полом в левом углу комнаты. Конечно же, он именно здесь обнаружил то, что искал, и подозвал эксперта.

– Вот, – сказал он, указывая на два сплющенных кусочка металла, – это стреляные гильзы.

– Вижу, – кивнул эксперт. – Не трогайте, я заберу их как вещественное доказательство. Кстати, сержант, вам не кажется странным, что убийца, убегая, бросил пистолет?

– Убегая? – удивился Беркович. – Он никуда не убегал.

– Простите9 – поднял брови эксперт. Не ответив, Беркович подошел к Грете, все еще сидевшей на постели, и спросил.

– Вы сами отдадите свою перчатку или мне придется обыскать комнату?

– Какую перчатку? – едва двигая языком, спросила Грета.

– Вы надели перчатку, когда взяли пистолет, – пояснил Беркович. – А может, обмотали руку своим платком… Во всяком случае, на пистолете наверняка не будет ваших пальцевых следов, это очевидно.

– Не понимаю… – пробормотала Грета, глядя на Берковича с ужасом

– Все вы прекрасно понимаете! – отрезал сержант. – Почему вы убили мужа?

– Он, – всхлипнула Грета. – Он – негодяй! Он даже здесь мне изменил с этой… с этой Она не смогла закончить фразу, ее душили слезы ненависти.

– Я слышала, та женщина убила мужа, – сказала Наташа, когда полчаса спустя Борис вернулся наконец в свой номер.

– Быстро же распространяются слухи, – пробормотал сержант.

– Господи, – воскликнула Наташа, – здесь всего-то десять метров! Не такая уж большая скорость…

– Да, она убила, – подтвердил Беркович. – И хотела выдать это за чью-то месть. Но… Не женское это дело – убивать Она стреляла в номере и хотела убедить полицию в том, что убийца стрелял из коридора, а потом сбежал. Но стрелянные гильзы лежали у стены в комнате, а вовсе не в коридоре… Про гильзы женщина совсем забыла… А может, и вовсе не знала.

– Когда я буду тебя убивать, – серьезно сказала Наташа, – то непременно позабочусь о гильзах. Соберу их в платочек и выброшу в окно.

Дело двенадцатое. АЛИБИ ПРИ ЛУНЕ

Меня всегда удивляло, – сказал инспектор Хутиэли, – как Эркюлю Пуаро удается даже во время отдыха на Ривьере сталкиваться с убийством? Иные могут всю жизнь прожить и ни разу не увидеть убитого человека, а туг, смотри-ка, именно профессиональный сыщик именно в нужный момент оказывается в нужном месте…

– Да, – сдерживая смех, ответил Беркович, – это Агата Кристи не продумала. Отступила, так сказать, от жизненной правды.

– Конечно! – воскликнул Хутиэли. – Все это очень неправдоподобно.

– Согласен, – кивнул Беркович. – Я понял, на что вы намекаете. Мол, как только некий сержант Беркович отправился отдохнуть в Эйлат, так сразу в гостинице убили человека. Будто нарочно, чтобы Беркович смог продемонстрировать свои таланты.

– Ты правильно меня понял, – усмехнулся Хутиэли.

– Уж не намекаете ли вы, инспектор, – сурово сказал Беркович, – что я специально это убийство организовал?

– Согласись, Борис, что это странно: как только ты отправился в…

– Ну да, – несколько невежливо прервал начальника сержант, – это я уже понял. Отныне я не буду останавливаться в отелях, а равно и в кемпингах, а также не буду ходить в театры и прочие увеселительные заведения. Ибо достаточно мне где-то появиться, как там происходит убийство…

– Не преувеличивай! – сказал Хутиэли. – Одно совпадение – еще не статистика. Но если это случится во второй и третий раз…

– … То мне лучше будет последовать примеру Пуаро и уволиться из полиции, чтобы заняться частным сыском.

– Вот еще! Ты мне и здесь пригодишься, – заключил дискуссию инспектор. – А что касается жизненной правды, то в реальности случаются куда более странные совпадения, чем в романах. Помню, в прошлом году приехала к нам в гости тетя из Майами…

Поскольку историю с тетей, нашедшей племянника по фотографии в местной газете. Беркович слышал

Вопрос заключался в том, оставался ли кто-то из этих людей в коттедже до семи минут третьего, когда прозвучали выстрелы. Эдельман жил недалеко от Зюсса, в Бней-Браке, это была территория, где комиссар Пундак чувствовал себя хозяином. Он немедленно явился к Эдельману домой, изъял для экспертизы принадлежавший хозяину пистолет (проверка на месте показала, что оружием давно не пользовались) и устроил Соломону и его жене Эстер допрос с пристрастием. Эстер утверждала (вопли ее слышны были на соседней улице), что муж вернулся домой в полночь, был трезв и спал до утра как младенец, успев, правда, исполнить свои супружеские обязанности. Соломон подтвердил все, сказанное женой, добавив, что, уезжая, оставил Арона одного и, естественно, живого.

Похоже было, что Эдельман действительно не имел к убийству никакого отношения. Оставался Биби Кабира, который жил на своей вилле в северном Тель-Авиве. Пундак с удовольствием нагрянул бы к Кабире сам, но для этого нужно было получить разрешение, поскольку формально это была не его территория. Поэтому…

– Понятно, – сказал Беркович. – Уже потеряно много времени, инспектор.

– Да, – кивнул Хутиэли. – Поезжай, разберись с этим Кабирой. Собственно, твоя задача – проверить алиби. Расследование ведет Пундак, пусть сам и расхлебывает кашу…

Берковичу пришлось долго звонить в дверь. Кабира открыл минут через десять, глаза у него были заспанными, и он не понимал чего от него хотят. Где он был ночью? А почему, собственно, это так важно? Услышав о смерти Зюсса, Кабира долго смотрел в одну точку, а потом пришел наконец в себя и засуетился.

– Думаете, это я его… э… – бормотал он. – Ничего подобного, клянусь… У меня и пистолета нет, и права на ношение оружия… Можете хоть все обыскать… И вообще, я был у Арона несколько минут. Этот, как его… Эдельман тоже приезжал, но раньше, я его не застал…

Я передал Арону деньги… Сколько? Три тысячи я был ему должен… И уехал, потому что… О! Так я вам сейчас покажу!

Кабира хлопнул себя по лбу с такой силой, что Бер-кович подумал, что музыкант хотел вышибить себе мозги. В следующую секунду Кабира бросился к лестнице, которая вела на второй этаж, и сержант поднялся следом, стараясь держаться поближе к «объекту». Наверху оказалась только дверь на крышу, распахнутая настежь. Крыша виллы была своеобразным летним салоном под открытым небом – здесь стояли диван, журнальный и сервировочный столики, кресло-качалка, куда Кабира немедленно и бросился, будто его не держали ноги.

– Уф, – шумно вздохнул он. – Хотите выпить? Кола в той бутылке, видите?

– Вижу, – сказал Беркович. – Но вы не ответили на мой вопрос: можете ли вы доказать, что после часа ночи и до утра находились здесь? Вы понимаете, что вас могут обвинить…

– Чушь! – воскликнул Кабира, раскачиваясь в кресле. Он уже вполне пришел в себя и, похоже, разговор с сержантом даже начал доставлять ему удовольствие. – Я был дома и легко вам это докажу. Я наблюдал за метеорами, вот что я делал ночью!

– За метеорами? – удивился Беркович.

– За метеорами! – повторил Кабира. – Вы не знаете? Сегодня ночью прошел метеорный дождь, об этом же все газеты писали! Я человек романтического склада, поэтому после работы заехал к Арону, отдал деньги и поспешил домой. Поднялся сюда и до трех часов следил за метеорами. А потом пошел спать. Могу доказать, нет проблемы! Я фотографировал небо своим «поляроидом». Ни черта, конечно, не получилось, я думал, что смогу сфотографировать след метеора, но вьщержка, должно быть, слишком мала… Но время! На фотографии ведь отпечатывается дата и время съемки! Вон там посмотрите, сержант, на журнальном столике.

Беркович взял в руки стопку фотографий. «Поляроид», о котором говорил Кабира, лежал здесь же. Да… Неизвестно, каким Кабира был музыкантом, но фотограф из него был никудышним. Чернота, только на двух снимках из восьми виден был бледный, явно не пропечатанный, серп луны. Но время отмечено – это факт. Беркович перебрал фотографии – первая была сделана в час тридцать две минуты, последняя, восьмая, в два часа двадцать девять минут. Что ж, если так, то Кабира действительно никак не мог оказаться в два часа семь минут в коттедже Зюсса… Надежное алиби.

«Слишком надежное», – подумал Беркович. Он взял в руки фотоаппарат и сверил числа в окошечке с временем на своих часах. Разница составила одну мину ту. Значит, Кабира не соврал, и в два часа он был здесь, пялился в небо и…

– Надежное алиби, – сказал Беркович. – Вы позволите изъять аппарат и фотографии, их нужно будет использовать в качестве вещественных доказательств. Сейчас я составлю протокол…

– Пожалуйста, – величественно кивнул Кабира. – Я честный человек, мне нечего скрывать…

– Его честность, – сказал сержант Беркович инспектору Хутиэли полчаса спустя, – с самого начала вызывала сомнения. Слишком уж он играл на публику. Когда я увидел фотографии, то не сразу понял… Видите ли, инспектор, он подвел электронный таймер фотоаппарата на два часа назад, а потом, сделав снимки, опять поставил точное время. Но луна… Господин Кабира забыл о луне. Она восходит сейчас около половины четвертого.

– Он ведь музыкант, а не астроном, – хмыкнул Хути-эли.

– А я, по-вашему, астроном? – поднял брови Беркович.

– Ты – полицейский, Борис. Значит, когда нужно, и астроном тоже. Я прав?

– Возможно, – сказал Беркович. – Видите ли, подумав о том, что Кабира мог соврать, я посмотрел календарь, вот и все.

Дело тринадцатое. НА БЫТОВОЙ ПОЧВЕ

Рабочий день подходил к концу, и сержант Беркович все чаще поднимал взгляд на своего шефа, инспектора Хутиэли, сидевшего за столом в глубокой задумчивости. Трудно было сказать, о чем думает инспектор: то ли о деле, которым занимался третьи сутки, то ли о том, что ему надоело каждый день заполнять кучу бланков, когда все сведения можно сообщить заинтересованным лицам, послав информацию по компьютерной сети.

Что касается самого Берковича, то сержант с удовольствием думал о том, как пойдет с Наташей в театр – в кои-то веки они решили выбраться на спектакль Тешера». В Москве Наташа была заядлой театралкой и не пропускала ни одной премьеры на Таганке или в Вахтанговском. А здесь, в Израиле, сначала было как-то не до театров, а потом, когда вновь появился интерес к искусству, стало катастрофически недоставать свободного времени: Наташа работала на фабрике золотых украшений и возвращалась домой либо слишком поздно для того, чтобы идти в театр, либо, наоборот, нужно было уже в десять ложиться спать, чтобы в четыре утра быть готовой – за работницами заезжал служебный автобус.

Борис, правда, утверждал, что после свадьбы все изменится, и когда Наташа переедет жить к нему, ей не нужно будет работать вообще, потому что его полицейской зарплаты хватит, чтобы прокормить семью, тем более, что еще и мама будет отдавать молодоженам свою пенсию.

Свадьба, о которой Беркович говорил все чаще, тем не менее постоянно откладывалась, и Хутиэли начал уже подтрунивать над своим сотрудником, хотя и знал прекрасно, что сержант ни при чем – просто у Наташи болел отец, недавно ему сделали операцию на сердце, и молодые не хотели праздновать, пока Наум Григорьевич не оправится настолько, чтобы присутствовать на торжестве.

– Что ты на меня смотришь? – пробурчал инспектор Хутиэли, встретив взгляд сержанта. – Думаешь, я не вижу, как тебе не терпится уйти? Я тебя, кстати, не держу. Тебя держит на рабочем месте совесть, которая не дает тебе покоя. Похоже, ты думаешь, что, как только закроешь за собой дверь, так сразу придет сообщение об убийстве или ограблении, и мне придется ехать на вызов одному, без тебя. Я прав?

– Ну… – протянул Беркович. – Нет, не правы. Я думал о статистике.

– О статистике? – поднял брови Хугиэли.

– Да, я как раз заполнял бланк квартального отчета… Смотрите: чаще всего преступления происходят на бытовой почве. Кто-то подрался и в пылу ссоры ударил обидчика ножом… Кто-то убил из ревности… А у нас за прошедший квартал преступления такого типа составляют лишь половину всех случаев. Из чего я заключаю…

Беркович надолго замолчал, глядя на экран компьютера, и Хутиэли нетерпеливо сказал:

– И что же ты заключаешь? Предлагаешь ради статистики самим убить кого-нибудь на бытовой почве? Ты что, поссорился со своей будущей тещей?

– Вот еще! – воскликнул Беркович. – Нет, я заключаю, что в ближайшие дни нам придется иметь дело, скорее всего, именно с бытовыми преступлениями. Статистика не терпит отклонений.

– Только не думай об этом во время спектакля, – предупредил инспектор. – Иначе ты в самый неподходящий момент начнешь аплодировать.

– Не беспокойтесь, – улыбнулся Беркович и выключил компьютер. – Если сейчас не зазвонит телефон…

Конечно же, телефон зазвонил; как известно, закон Мэрфи – один из самых упрямых законов природы.

Инспектор Хутиэли поднял трубку, и брови его хмуро сошлись на переносице.

– Хорошо, – сказал он, – я сейчас спущусь. Положив трубку, инспектор встал и недовольно посмотрел на Берковича.

– Твои предсказания, – буркнул он, – сбываются чаще, чем следует.

– Ограбление? – спросил Беркович. – Мне поехать с вами?

– Убийство, – сообщил Хутиэли. – И похоже, именно на бытовой почве.

– Я скажу Наташе, чтобы ждала меня у входа в театр, – сказал Беркович и начал набирать номер.

– Наташа будет недовольна, – усмехнулся инспектор.

– Пусть привыкает, – вздохнул сержант. – Быть женой полицейского – не сахар.

По дороге к месту преступления Хутиэли и Беркович выслушали по радиотелефону информацию патрульного Ицхака Левина.

– Сообщение поступило четверть часа назад, – сообщил Левин. – Это на улице Блументаль, дом сорок. Старое строение, один этаж, стоит особняком, от улицы отделено небольшим садиком. Сосед, его зовут Рон Зальцман, обратил внимание на то, что дверь полуоткрыта, и в темноте прихожей будто бы видна женская нога. Зальцман вошел в дом и обнаружил, что хозяйка лежит, раскинув руки и лицом вниз. Женщина была мертва – ее избили самым чудовищным образом, но конкретной причиной смерти, как только что сказал наш эксперт, стал перелом основания черепа.

– Она замужем, есть дети? – спросил инспектор.

– Замужем, муж с утра уехал по делам, его пока не нашли. А дети взрослые, сын в Хайфе, дочь в Нетивоте, им уже сообщили.

Машина резко затормозила, Беркович с инспектором прошли через палисадник (несколько чахлых кустиков) и вошли в полутемный холл. Убитая все еще лежала неподалеку от входной двери, два парамедика из скорой помощи уже готовились унести тело. К Хутиэли подошел эксперт Хан и сказал, понизив голос:

– Ее били. Судя по повреждениям, тот, кто бил, находился в состоянии аффекта. Он чуть не свернул женщине шею, но продолжал наносить удары даже когда она умерла.

– Муж? – поинтересовался инспектор. – Или, может, любовник? На ограбление вроде бы не похоже.

– Нет, это не ограбление, – покачал головой Хан. – В квартире полный порядок. Похоже, что ничего не пропало, но это, конечно, можно будет определить позднее.

– Борис, – обратился Хутиэли к Берковичу, – я произведу осмотр, а ты займись поисками мужа. И выясни, что это за люди, какие между ними были отношения.

Сержант вышел из холла и с первого взгляда определил в стоявшей на улице небольшой толпе того соседа, который звонил в полицию. Это был мужчина лет сорока, в тапочках и домашних трусах, который яростно жестикулировал, что-то объясняя не пускавшему его в дом полицейскому.

– Пропустите, – разрешил Беркович и спросил: – Это вы обнаружили тело?

– Я! Мое имя Рон Зальцман. Я шел мимо…

– Расскажите об этих людях, пожалуйста, – попросил Беркович.

– А что о них рассказывать? – удивился Зальцман. – Пинхас сейчас безработный, фабрику закрыли, он с утра до ночи мотается в поисках новой работы, а Хана сидит дома, почти никуда не выходит.

– Сегодня Пинхас тоже ушел утром? – поинтересовался сержант. – Вы его видели?

– Я видел, как он уходил, это было в восемь утра.

– Днем вы слышали какие-нибудь крики?

– Нет, не слышал. Но тут рядом меняли асфальт, и грохот стоял такой, что я и себя слышал с трудом.

– Вы не могли бы сказать, кто еще из соседей мог что-нибудь видеть или слышать?

– Конечно! Абрам из того дома напротив, он все время торчит у окна, еще вот Лея, бабушка из второй квартиры, она часто сидит на стуле у входа…

– Покажите, где они живут, – попросил Беркович. Абрам оказался старичком лет семидесяти, после выхода на пенсию он действительно весь день проводил у окна, из которого было видно все, что происходило в доме напротив. Абрам был бы замечательным свидетелем, если бы не одно обстоятельство: видел он не дальше, чем на три-четыре метра, а слышал только то, что кричали ему в ухо.

– Нет, – сказал он дребезжащим голосом, – никто в тот дом не входил, и криков никаких не было. И Пинхаса я сегодня не видел.

Из чего, по мнению Берковича, ровно ничего не следовало.

Не лучше обстояло дело и со свидетельницей Леей Кац. Бабушка действительно провела утро, сидя на ступе перед входом. Она видела, как выходил из дома Пинхас. Был он, по словам Леи, сумрачен, но таким и должен быть человек, который не знает, будут ли у него завтра деньги на кусок хлеба. А после полудня Лея легла спать и проспала до появления полиции. Спит она крепко – особенно днем, это ночью она то и дело просыпается…

– Понятно, – прервал Беркович старушку. – Иными словами, от трех до пяти часов вы ничего не слышали и не видели. Не можете сказать, входил ли кто-нибудь в дом соседей.

– Сказать-то могу, – заявила Лея, – только я спала и ничего не видела.

– Понятно, – еще раз сказал Беркович и оставил старушку в покое, потому что увидел бежавшего к дому мужчину со свертком в руке.

– Это Пинхас, – предупредил Зальцман.

– Да, я понял, – сказал Беркович и быстрым шагом направился навстречу хозяину дома.

– Что здесь происходит? – закричал Пинхас, вцепившись Берковичу в рукав. – Почему, полиция в доме? Где Хана?

– Давайте пройдем сюда, – мягко сказал Беркович, увлекая Пинхаса на кухню мимо закрытой уже двери в салон. – Садитесь, пожалуйста.

Пинхас бросил принесенный сверток на угол стола и упал на табурет, стоявший у холодильника.

– Что? – продолжал взывать он. – Что все это значит?

– С вашей женой случилось несчастье, – сказал Беркович, тщательно подбирая слова. – Видимо, в дом проник грабитель. Ваша жена оказала сопротивление…

– Где Хана? – закричал Пинхас, вскакивая на ноги.

– С Ханой плохо…

– Она жива? – в голосе Пинхаса звучала надежда – так, во всяком случае, показалось Берковичу.

– К сожалению, нет, – сказал сержант. – К сожалению, полиция прибыла слишком поздно.

Боже! Где Хана? Пустите меня к Хане! – продолжал кричать Пинхас, но, тем не менее, вовсе не порывался куда-то бежать и глядел на Берковича взглядом испуганной собаки. Сержант задумчиво смотрел на Пинхаса и никак не мог сообразить, то ли волнение его неподдельно, то ли он только изображает горе.

– Я убью негодяя! – кричал Пинхас.

– Действительно, – подлил Беркович масла в огонь. – Этот негодяй достоин смерти, жаль, что в Израиле нет смертной казни.

– Убью! – лицо Пинхаса побагровело. – Как он мог! Моя Хана! Что он с ней сделав!

– Это ужасно, – поддакнул Беркович.

– Так избить бедную женщину! – вопил Пинхас. – До смерти! Негодяй!

– Это вы о себе говорите? – с иронией спросил Беркович, но Пинхас не слышал, он смахнул со стола сверток, на пол высыпались пакетики со сметаной, кефиром, кетчупом.

– Инспектор! – крикнул сержант. – Вы слышали, что говорит Пинхас?

– Слышал, – в кухню вошел инспектор Хугиэли, из-за плеча его выглядывал эксперт Хан. – Он так орет, что на улице слышно. Борис, ты уверен, что он не видел жену?

– Да, – кивнул Беркович. – Я специально провел его в кухню и спровоцировал на этот разговор.

– Три свидетеля слышали, – обратился Хутиэли к примолкнувшему Пинхасу, – как вы кричали о негодяе, избившем до смерти вашу жену. Откуда вам известно, что ее избили, а не застрелили, скажем, или не задушили? А?

– Что? – Пинхас все еще делал вид, что не понимает. – Но… разве…

– Ну хорошо, – вздохнул Хутиэли. – Разберемся в полиции. Борис, – обернулся он к Берковичу, – ты хороший психолог. Но поторопись, ты едва успеешь к началу представления, и Наташе, боюсь, будет не до психологии преступников.

– Я могу идти?

– Иди, иди, без тебя разберусь. Этот господин уже фактически признался, а улики мы найдем без труда -достаточно посмотреть на царапины на его шее…

Пинхас смотрел исподлобья и уже не кричал.