Текст книги "Рассказы о сержанте Берковиче"

Дело девятнадцатое. УБИЙСТВО АККОРДЕОНИСТА

В небольшой комнате стояли продавленный диван, небольшой столик и пластмассовая табуретка. Тело убитого лежало на диване, из-под головы натекла небольшая лужица крови. Эксперт – сегодня дежурил молодой, но очень добросовестный Вадим Певзнер – складывал свои приспособления, а полицейский фотограф возился с аппаратурой.

– Удар по затылку острым предметом, – сообщил эксперт. – Что-то вроде отвертки. Смерть наступила практически мгновенно.

– Когда это произошло? – спросил старший сержант Беркович.

– Видишь ли, в комнате натоплено, это ухудшает возможности для…

– Знаю, – прервал Беркович, – но приблизительно?

– Не ранее трех часов назад, скорее что-то около часа. Собственно, измерения температуры тела ни к чему: его же убили после представления, а минут через пять тело обнаружили, так что и без экспертизы все ясно.

– Да, – согласился Беркович, – вот только убийца испарился, будто призрак.

– Мы с ним, – Певзнер кивн"л на труп, – тебе еще нужны? Если нет, я заберу тело на экспертизу.

– Валяй, – кивнул Беркович и присел к столику. Дожидаясь, пока унесут убитого, старший сержант приводил в порядок мысли и первые впечатления.

Дмитрий Маргулин, сорока трех лет, репатриировался с женой и сыном в девяносто втором из Донецка. Два года спустя ушел из семьи и с тех пор жид один. По профессии полиграфист, но работы по специальности не нашел и работал сторожем. Иногда подрабатывал тем, что играл на аккордеоне – это было давнее увлечение, в свое время Маргулин закончил музыкальную школу, дальше учиться не стал, но играть любил, особенно когда платили – на свадьбах, вечеринках, детских утренниках.

Очень много заказов было на новый год – не еврейский, конечно, а, как говорили в Израиле, календарный. Нынешний, девяносто девятый, не составил исключения. В «русском клубе» давали по шесть представлений в день – сначала артисты из Ашдода, их сменили ребята из Хайфы, а потом играла группа из Беэр-Шевы. Маргулин аккомпанировал на аккордеоне клоунам, фокусникам и дрессированным собачкам. Три представления подряд, а потом его сменял Олег Рубин, и так было четыре дня, сегодня – пятый. Для Маргулина – последний.

Отыграв, как и раньше, три представления, Маргулин удалился в предоставленную ему комнатку. Когда уборщица Ира Гаммер вошла, чтобы протереть пол, вопль ее был слышен, кажется, даже в полиции на противоположном конце города.

Импрессарио Игорь Будницкий быстро навел порядок, удалил посторонних и вызвал полицию. Во всем, что успели рассказать Берковичу возбужденные Будницкий, Гаммер и Рубин, была, пожалуй, одна только неувязка, но из-за нее дело представлялось необъяснимой загадкой.

Когда тело убитого унесли, Беркович положил на стол блокнот, выглянул в коридор, где толпилось человек двадцать под бдительным наблюдением патрульного полицейского, и сказал:

– Игорь Наумович, войдите, пожалуйста. Будницкий выглядел совершенно разбитым, и его можно было понять. Зрителям придется вернуть деньги, убытки неизбежны, а кто их компенсирует, не полиция же?

– Давайте повторим для протокола, – сказал Беркович, открыв блокнот и списав из удостоверения личности данные первого свидетеля. – Итак, вы стояли за кулисами…

– Я стоял за кулисами, – забубнил Будницкий. – Представление закончилось, Маргулин ушел со сцены…

– Вы с ним говорили? Может, он кого-нибудь ждал?

– Я с ним не говорил. Собственно, я видел его мельком, я ведь стоял у противоположной кулисы… Через минуту-другую мимо меня прошла Ира с ведром, я ей еще сказал, чтобы она протерла в коридоре, там клоуны пролили воду… Потом подошел Рубин, спросил о чем-то, и тут мы услышали крик…

– Понятно, – сказал Беркович. – Почему вы думаете, что убийца не мог убежать незамеченным?

– Но ведь со сцены единственный выход! И я стоял на дороге. И мимо меня никто не проходил! И на сцене тоже никого не было, артисты разошлись по своим уборным, это на втором этаже, и я бы видел, если бы кто-нибудь из них спустился. Это уже потом набежала толпа…

– Понятно, – повторил Беркович. – Скажите, Игорь Наумович, вы давно знали Маргулина? Были ли у него враги9

– Я о нем мало знаю – как-то он пришел, предложил свои услуги, я его послушал, сказал: если что, позову. Ну и звал время от времени. Сейчас вот тоже.

– Подпишитесь здесь, пожалуйста, – сказал Беркович. – И позовите Ирину Гаммер, если не трудно…

У уборщицы дрожали пальцы, она то и дело всхлипывала и по три раза повторяла одно и то же.

– Никто в комнату не заходил. Никто не заходил. Никто, ни одна живая душа. Я подтирала пол, и дверь все время была перед моими глазами. Все время я видела эту дверь, все время, пока сама не вошла и…

Она начала было плакать, но взяла себя в руки.

– Но ведь сам Маргулин должен был войти, верно? – сказал Беркович. – Уж этого вы не можете отрицать.

– Я ничего не отрицаю! – испуганно воскликнула женщина. – Я ничего не говорю!

– Вы находились в коридоре с того момента, когда закончилось представление?

– Почти. Ну, может, минута прошла или две.

– Значит, в эти две минуты Маргулин вернулся к себе, и кто-то мог войти с ним, а потом и выйти незамеченным?

– Не знаю. Мог. Нет, не мог – ведь у выхода из коридора стоял Игорь Наумович!

Беркович попросил уборщицу расписаться в протоколе и позвал Олега Рубина. Второй аккордеонист был моложе Маргулина, но такой же рослый. Держался он спокойно, но по слегка дергавшемуся глазу можно было догадаться, чего это спокойствие ему стоило.

– Вы видели Маргулина, когда пришли на смену? – спросил старший сержант. Рубин покачал головой.

– Я вошел из зала на сцену, Димы там уже не было, – глухо проговорил он, подбирая слова, будто забыл их значение. – Положил инструмент и подошел к Будницкому.

– Кто был в коридоре, кроме уборщицы?

– Никого.

– Что вы сделали после того, как услышали крик?

– Ну… как что… Мы с Будницким побежали, дверь была открыта, ну… увидели Диму. Тут навалило столько народа, что…

– Может, вы знаете – были ли у Маргулина враги?

– Понятия не имею, – пожал плечами Рубин. – Знакомы мы давно, лет шесть. Приходилось вместе играть. И сторожить тоже вместе приходилось. Нет, не знаю…

Рубин покачал головой, подписал бланк протокола и вышел. Через час Беркович имел показания еще пяти человек – клоуна, дрессировщицы собачек, злого волшебника и двух гимнастов. Ничего нового старший сержант не узнал. Все утверждали, что сразу после представления Маргулин покинул свое место в кулисе, а потом они его не видели, поднялись к себе и спустились, услышав крик. Никто из них не мог быть убийцей, потому что у всех было железное алиби – они вместе ушли со сцены и вместе спустились. Разве что артисты сговорились провести полицию, но эта версия представлялась Берковичу чрезвычайно маловероятной. Правда, если все остальные версии и вовсе окажутся фантастическими – не мог же убийца на самом деле испариться! – то придется вернуться к этой, но удовольствия от подобного варианта развития событий Беркович не испытывал.

– Вы что-то еще хотели мне сказать? – обратился он к дрессировщице Асе Варзагер, когда артистка уже подписала бланк протокола.

– Я7 – нахмурилась девушка. – Н-нет

– Извините, – вздохнул Беркович, – значит, вы все время думали о чем-то своем…

Ася покачала головой. Берковичу действительно показалось, что дрессировщица видела больше, чем сказала – она все время хмурилась, шевелила губами, что-то ее явно смущало, возможно, какая-то незначительная деталь. Старший сержант уже имел дело с такими свидетелями. В конце концов они проговариваются, и чаще всего в их сомнениях нет никакого смысла, но ведь бывает и иначе, не Асе, в конце концов, об этом судить.

– Может, вы все-таки что-то видели и не придали значения? – спросил Беркович.

– Нет, – решительно сказала Ася. – Ничего я не видела.

– Ну хорошо, – вздохнул Беркович. – Всего вам хорошего.

Оставшись один, он внимательно перечитал протоколы. Старший сержант точно знал, что кто-то из тех, кого он сейчас допрашивал, убил Маргулина. Иначе быть не могло, не сваливать же убийство на призрака! И кто-то наверняка сказал нечто, выдал какую-то деталь… Кто?

Беркович попытался восстановить ход событий, начиная с того момента, когда представление закончилось и Маргулин ушел к себе, а артисты поднялись наверх. В это время Будницкий уже стоял в коридоре, уборщица тащила ведро с водой, а Рубин поднимался на сцену из зала. Кто же из них врал? Уборщица, утверждавшая, что никто к Маргулину не входил? Будницкий, утверждавший, что никто не проходил по коридору? Или все-таки кто-то из артистов? Та же Ася, например, чувствовавшая себя явно не в своей тарелке. Хотела же она – точно хотела! – что-то сказать. Ничего она, понимаешь, не видела. А если…

Беркович выглянул в коридор – Ася Варзагер торопилась к выходу, держа на поводках четырех милых пудельков.

– Ася! – крикнул старший сержант. – Можно вас на минуту? Девушка нерешительно вошла, собаки принялись обнюхивать Берковичу ноги.

– Вы сказали, что ничего не видели, – напомнил старший сержант. – Может, что-то слышали, если я вас правильно понял? Ася смотрела в пол и о чем-то размышляла.

– Понимаете, – сказала она, – это ведь могло быть и случайно..

– Что именно?

– Когда Дан и Руди прыгали через обруч, Дима обычно играл туш. Все дни, и сегодня тоже. Первые два представления. А на третьем он сыграл польку.

– Ну и что? – не понял Беркович. – Какая разница, что он сыграл?

– Польку обычно в этом месте играл Олег… Но этого ведь не могло быть, верно?

– Вы хотите сказать… – нахмурился Беркович. Он замолчал, не закончив фразы,

– Давайте мы это зафиксируем, – сказал старший сержант минуту спустя. – Может, это и не имеет значения, а может…

Домой к Рубину Беркович явился в тот же вечер после того, как навел кое-какие справки и еще раз проанализировал ситуацию.

– Вы это неплохо придумали, – сказал он. – Мотив для того, чтобы расправиться с Маргулиным, у вас был: вы обокрали в прошлом году фабрику, которую охраняли в паре с ним, Маргулин об этом знал и шантажировал вас, верно? Вы пришли сегодня после второго представления, на вас не обратили внимания, да и потом никто не вспомнил, что уже видел вас в тот день. Прошли к Маргулину, убили его, взяли аккордеон и заняли место в кулисе. Там ведь полумрак, со сцены виден только силуэт аккордеониста, все думали, что это Маргулин… А после представления сделали вид, что поднялись на сцену из зала. Там было много людей, никто опять не обратил внимания. Вы подошли к Будницкому и стали ждать, когда обнаружат тело. Алиби действительно безупречное, и мне бы ни за что не догадаться, если бы вы не сделали единственную ошибку.

– Какую? – не удержался от вопроса Рубин.

– Вы сыграли полечку, и собачкам это не понравилось, – объяснил Беркович.

Дело двадцатое. ЛИЦО НА КАРТИНЕ

Я и не знал, что его настоящее имя Иосиф Парицкий, – сказал старший сержант Беркович, положив на стол газету.

– Ты же никогда не интересовался живописью, – отозвалась Наташа, наливая мужу крепкий, как он любил, кофе. – Если бы ты хоть раз побывал на его выставке, то знал бы, конечно, что Офер Бен-Ам – псевдоним. Сын народа… Он так и жил, между прочим. Якшался со всяким сбродом, а потом писал картины. В молодости предпочитал постимпрессионизм, а в последние годы работал в манере примитивистов.

– Да, – согласился Беркович, – примитива там хватает.

– Жалко человека, – вздохнула Нашата.

– Жалко, – кивнул Беркович. Если бы Наташа видела художника после смерти, она пожалела бы его еще больше. Пуля, выпущенная из «беретты», попала Бен-Аму в глаз, выстрел был сделан в упор. Судя по всему, была драка, Бен-Ам сцепился с нежданным гостем, должно быть, держал пистолет в руке, но грабитель оказался сильнее, повернул ствол и…

– У Бен-Ама действительно была попытка ограбления или это версия для прессы? – спросила Наташа.

– Скорее всего, – сказал Беркович. – Время было позднее, три часа ночи. Мастерская на первом этаже, а спал художник на втором. Должно быть, услышал какое-то движение внизу, взял свой пистолет и спустился. Застал вора в мастерской, началась драка…

– Выстрел должны были слышать, – осторожно заметила Наташа.

– Конечно. Он разбудил почти всех соседей. Но спросонья люди не очень соображают. Несколько человек видели, как от виллы Бен-Ама отъехала машина. А все остальное… Двое утверждают, что это был «шевроле», а трое

– что это «сузуки». Один свидетель уверен, что машина была бордового цвета, а другой – что темно-зеленого. И так далее. Все это нормально, Наташа, свидетели еще и не так путаются, но нам-то от таких показаний какой прок?

– А следы? – продолжала спрашивать Наташа, пользуясь тем, что муж охотно отвечал на вопросы. – Отпечатки пальцев или след шин…

– Вижу большого любителя детективной литературы!

– Не иронизируй, – нахмурилась Наташа. – Что я такого сказала?

– Ничего, – вздохнул Беркович. – Дождей, ты же знаешь, давно не было, на асфальте никаких следов. А в мастерской отпечатки пальцев только самого Бен-Ама. На пистолете и на ручке двери…

– Значит, пистолет был в руке у Бен-Ама? – удивилась Наташа.

– Именно. Кстати, репортер «Едиот ахронот» сделал из этого вывод, что художник покончил с собой. Выстрелил себе в глаз, видишь ли.

– Почему нет?

– Во-первых, машина. Ее же свидетели не выдумали. Во-вторых, пулевой канал… Бен-Ам мог сделать именно такой выстрел только если придерживал правую руку левой. Если он решил покончить с собой, то это просто бессмысленно. Кто-то старался вывернуть художнику руку, в которой тот держал пистолет, и последовал выстрел…

– Грабитель успел что-нибудь взять?

– Нет. Видимо, Бен-Ам спал чутко и спустился в мастерскую буквально через несколько минут после того, как туда влез грабитель.

– А как он влез-то?

– В мастерской два окна, выходящих на море. Вечер был жаркий, Бен-Ам, видимо, любовался пейзажем, а потом пошел спать, отставив окна открытыми.

– Неосторожно…

– У него в мастерской сигнализация, и обычно художник тщательно проверял, заперты ли окна и двери. Но бывало, и, по словам соседей, не так уж редко, что он забывал обо всем на свете и тогда мог оставить открытым окно, мог забыть выключить газ в кухне… Однажды уехал на неделю в Париж, а входную дверь оставил открытой настежь. Вспомнил в самолете и звонил из аэропорта Орли, чтобы соседи нашли в салоне ключ и заперли дверь. В общем, художественная натура. А вчера вечером он не запер окно в мастерской…

– Значит, вор был знаком с Бен-Амом, – заметила Наташа, – иначе откуда ему было знать о его рассеянности?

– Конечно, – согласился Беркович. – Оперативники весь вчерашний день работали по связям и знакомым Бен-Ама. Даже нашли четырех подозрительных лиц: один раньше сидел за изнасилование, другой – наркоман, третий давно враждует с художником, а как-то даже подрался с ним на вернисаже, четвертого сам Бен-Ам терпеть не мог и грозил измордовать при удобном случае… Ну и что толку? Это разве повод для подозрений?

– У кого-то из них может быть машина марки «шевроле»…

– Или «сузуки». Бордовая или зеленая. Нет, Наташа, ни у кого таких машин нет, что ровно ничего не доказывает, потому что на самом деле свидетели могли ошибиться, и машина была, скажем, темно-серым «фиатом»…

Беркович вздохнул и допил уже остывший кофе. Через час он вошел в мастерскую художника. Эксперт Хан сидел на корточках перед подоконником и пытался отыскать хоть какие-то следы, оставленные грабителем.

– Вчера два часа возился, – пожаловался он, – и теперь вот… Ничего. Убийца был, скорее всего, в мягкой обуви. Босоножки или что-то в этом роде. В них сейчас половина Израиля ходит.

– Неужели в драке он не поцарапался, не порвал на себе рубашку, не оставил какой-нибудь нитки на майке художника?

– Оставил, конечно! Не только нитку, но целый лоскут от рукава. Ну и что? Если ты мне предъявишь порванную рубашку, я тебе скажу, от нее ли лоскут. А без этой улики что я могу сказать? Только то, что на убийце была совершенно стандартная рубашка, которую можно купить в любом магазине.

– Можно хотя бы сделать вывод, что убийца – не миллионер.

– Миллионеры чужих квартир не грабят И к тому же миллионер, отправляясь на дело, мог надеть рубашку за сорок шекелей, чтобы замести следы.

– Железная логика, – мрачно сказал Беркович и обвел взглядом висевшие на стенах картины. По его мнению, большая часть работ представляла собой жуткую мазню – лица людей были перекошенными, серыми или, наоборот, красными, как у индейцев. Несколько картин, впрочем, были написаны в другой манере – назвать это реализмом у Берковича язык не повернулся бы, но все-таки люди здесь выглядели более живыми и узнаваемыми. Женщина, разглядывающая украшения в витрине магазина – усталое лицо, бедная одежда, у нее наверняка нет денег, чтобы купить кулон или кольцо, но ей хочется… На соседней картине сцена в кафе: похоже, что двое мужчин выясняют отношения из-за женщины. На третьей – она висела ближе к двери – Бен-Ам изобразил, как один мужчина душит другого.

Беркович сделал шаг назад и едва не опрокинул мольберт, пришлось наклониться и поднять упавшую на пол кисть. Старший сержант повертел кисть в руке, пытаясь определить место, откуда она упала. На табурете рядом с мольбертом стояла баночка с растворителем, из нее торчали три кисти, но та, которую поднял Беркович, была сухой.

Старший сержант положил кисть поверх красок и обернулся к эксперту, соскабливавшему что-то с подоконника.

– Рон, – сказал Беркович, – ты разбираешься в живописи?

– Ровно настолько, насколько это нужно для дела, – отозвался эксперт. – Если тебе нужна консультация специалиста…

– Достаточно твоего мнения. Посмотри на эту картину. Можешь ли ты сказать, работал ли над ней художник, и если да, то когда?

– Раз он ее писал, то, ясно дело, работал, – резонно сказал Хан, но все же подошел к картине, изображавшей процесс удушения, и принялся внимательно всматриваться в лица мужчин. Минуту спустя он потер пальцем какую-то шероховатость на подбородке мужчины, душившего соперника.

– Знаешь, – сказал эксперт, – эту морду подправляли совсем недавно. Дня два назад, не больше. А скорее – вчера. Но ведь картина написана в прошлом году, вон в углу дата…

– Если снять верхний слой краски, – возбужденно сказал Беркович, – ты сможешь восстановить лицо, которое было под ним?

– Запросто, – уверенно заявил эксперт. – Только зачем?

– А затем, что там изображен убийца!

– Что за странная идея, У Бен-Ама не было времени, чтобы…

– Было. Ты сам сказал, что картине больше года!

– Ну-ка, – потребовал Хан, – изложи подробнее.

– Потом, – отмахнулся Беркович. – Сними картину и займись делом. И кстати, захвати с собой кисть, вот эту, которая сухая. Вряд ли там есть отпечатки пальцев, но все же…

Вечером Беркович вернулся домой в отличном расположении духа и с порога объявил:

– Наташа, я это дело прикончил! Художника убил его давний приятель и коллега, представляешь? Негодяй вчера давал показания в числе прочих друзей Бен-Ама, и никому даже в голову не пришло…

– Ничего не поняла, – сказала Наташа, накрывая на стол. – Когда ты голоден, то изъясняешься очень непонятно.

– Сегодня я от нечего делать рассматривал картины в мастерской, – начал объяснять Беркович, – и мне показалось, что на одной из них лицо мужчины какое-то странное, будто двойное – из-под очертания подбородка видна краска другого оттенка. А рядом стоял мольберт, причем все кисти, кроме одной, торчали из банки с растворителем, а одна – сухая – лежала отдельно. И я подумал: почему эта кисть не в банке? Если Бен-Ам ею пользовался, то должен был положить в растворитель, верно? И зачем он подрисовывал лицо мужчины на картине? Кстати, там было изображено убийство: один человек душил другого. Допустим, подумал я, что кисть держал не Бен-Ам, а некто, пришедший ночью в мастерскую. Он подправлял лицо на картине, а в это время явился с пистолетом хозяин, узнал посетителя, тот бросил кисть, началась драка, ну дальше все, как определил эксперт… Случайный выстрел и все такое.

– Кому было нужно подрисовывать чье-то лицо? – удивилась Наташа.

– Все выяснилось, когда Хан снял верхний слой краски. Там было изображено лицо Игаля Цукермана, одного из приятелей Бен-Ама, тоже, говорят, неплохого художника. Мы пришли к этому Цукерману, и я сказал ему пару слов, а потом Хан нашел рубашку, от которой был оторван лоскут… В общем, несколько лет назад Цукерман задушил некоего Арнольда Векслера, дело тогда пришлось закрыть, потому что убийцу не нашли. А Бен-Ам обо всем догадывался или знал наверняка – сейчас уже не скажешь. И нарисовал эту сцену в своей примитивной манере. Манера манерой, но узнать Цукермана можно было без проблем, у него очень характерная внешность. Картина стояла в мастерской, и Цукерман как-то ее увидел. Вида он не подал, не станет же человек без лишней надобности признаваться в убийстве! Картина так бы и стояла, но Бен-Ам решил ее выставить в галерее Орена. Оставалась неделя, и Цукерман не знал, что делать. Сказать Бен-Аму, чтобы тот не выставлял картину? Это означало – признаться. Сделать вид, будто ничего не происходит? Но на выставке его могли узнать десятки людей, сопоставить факты… В общем, он решил подправить лицо, надеясь, что Бен-Ам не станет перед самой выставкой накладывать еще один слой краски. А там видно будет…

– Цукерман знал привычки приятеля, – продолжал Беркович, – приехал поздно ночью, окно, как он и думал, оказалось открытым, он забрался в мастерскую и принялся исправлять собственное изображение. А тут явился Бен-Ам с пистолетом в руке…

– Кошмар, – сказала Наташа. – А за что он задушил того?..

– А, – махнул рукой Беркович. – Шерше ля фам. Любовь.

– Ты сказал это так, будто любовь – великое зло, – возмутилась Наташа.

– Если из-за женщины убивают, то любовь – зло, – твердо сказал Беркович и отправился в ванную, оставив за собой последнее слово.