Текст книги "Рассказы о сержанте Берковиче"

Дело семнадцатое. НЕВИДИМКА

Нет, – сказал сержант Беркович, – не хочется мне сегодня в гости. Голова болит.

– Но мы обещали, – возразила Наташа. – Ты сам вчера звонил Михе и сказал, что мы придем.

– А отказаться нельзя?

– Боря, – тихо сказала Наташа и начала массировать мужу виски, – что-то случилось? Ты вернулся с работы сам не свой…

– Ты читала, что на вилле Шумахеров произошло убийство?

– Читала и в новостях слышала. Сказали, что убит хозяин виллы, старый Арон Шумахер, полиция ведет расследование…

– Я и веду, – вздохнул Борис, – и впервые даже не представляю себе, что и как там могло произойти.

– Ты? – удивилась Наташа. – Не могу поверить!

Проблема, понимаешь ли, в том, что Арон Шумахер был убит, когда на вечеринку собралось человек сорок. И никто не видел убийцу. Все утверждают, что его просто не было!

Арон Шумахер – известный делец, занимался он, в основном, поставками мяса, некошерного в том числе. Вдовец, жена умерла пять лет назад. Дети живут в Америке. Месяц назад Шумахер отметил свое семидесятилетие, а вчера собрал у себя на вилле вечеринку, он это часто делает, чтобы не скучать в одиночестве. Вилла у него двухэтажная, причем главный салон расположен на втором этаже – чтобы, как говорил Шумахер, гости могли любоваться прекрасным видом на море. А на первом – малый салон, кухня, кабинет…

– Так вот, – продолжал Беркович, – гостей собралось человек сорок. Большинство поднялось в большой салон и на веранду, а внизу оставалось человек десять – разговаривали, кто-то поднимался наверх, кто-то спускался вниз. Сам хозяин переходил от группы к группе, а часов в десять сказал, что должен сделать несколько звонков, и ушел в кабинет.

В десять двадцать на пульт дежурного в управлении полиции поступил телефонный звонок от неизвестного, сообщившего, что на своей вилле убит Арон Шумахер. Дежурный следователь Левин с экспертом Ханом прибыли на место минут через десять. Левин спросил, где хозяин, ему показали на дверь кабинета. Он вошел и обнаружил Шумахера лежавшим на полу возле секретера. В спине у него торчал нож.

Естественно, Левин приказал патрульным полицейским запереть все ходы и выходы, собрать гостей в верхнем салоне и, пока Хан осматривал труп, он провел первый опрос. Говорить с каждым по отдельности не было времени, Левин составил протокол и отпустил гостей по домам – у него ведь не было оснований задерживать всю компанию… Утром шеф поручил это дело мне, и я весь сегодняшний день проводил допросы, потому и устал… А вчера Левин спросил всех: видел ли кто-нибудь, кто входил в кабинет Шумахера? Ответ его поразил, все в голос утверждали: «Нет, никто в кабинет не входил и никто не выходил».

Подозревать кого-то конкретно у Левина не было оснований – в принципе, кто-то мог и соврать, но не все же сразу! Получалось, что действительно до приезда полиции никто в кабинет не входил, разве что это был невидимка.

– А кто же в полицию позвонил? – спросил Левин. Ответом было молчание. Гости переглядывались и пожимали плечами. Никто из них в полицию не звонил, поскольку никто понятия не имел о том, что произошло убийство.

В это время Хан закончил свои манипуляции и поднялся наверх, чтобы сообщить результат. Точнее – полное отсутствие результата. Пальцевых отпечатков он не нашел – ни на рукояти ножа, ни на дверной ручке со стороны кабинета, ни на поверхности секретера. Точнее, отпечатки были, естественно, но принадлежали только самому Арону Шумахеру. Хан исследовал даже дверную ручку со стороны салона, хотя в этом не было смысла: она-то как раз была вся в отпечатках – в частности, там были пальцевые следы самого Левина, он ведь тоже открывал дверь, когда полиция приехала на виллу…

– Привидение в закрытой комнате? – съязвила Наташа. – Кто-то же все-таки входил!

– Безусловно, – кивнул Борис, – хотя все утверждают обратное. В мистику я не верю. Но я вспомнил рассказ Честертона «Невидимка». Тот, где убийцей оказался почтальон. Никто не обратил на него внимания, будто его и не было. Все свидетели показывали, что к дому убитого никто не подходил! Утром, начав расследование, я приставал к каждому свидетелю с одним и тем же вопросом:

– Вспомните, – говорил я, – может, пока вы сидели в салоне, приходил посыльный? Или официант из ресторана принес заказанные Шумахером салаты?

– Нет, – был ответ, – не было ни посыльного, ни официанта, и вообще до прихода полиции никто к двери кабинета не подходил. А потому и сообщить в полицию об убийстве никто не мог. Разве что сам убийца, но он ведь в том не признается…

С какой только стороны я не подходил к этому вопросу!

– Послушайте, – спрашивал я всех подряд, – если бы вы увидели снующего по салону официанта, вы стали бы следить за ею передвижениями? Во время вечеринки вас обслуживали официанты, верно? Так вот, кто-то из них мог…

– Нет, не мог, – отвечали свидетели.

На вилле было два официанта из кафе «Гамбург»: Моти и Дани. Они всегда работают у Шумахера на подобных увеселениях. Оба были на виду, и все гости клялись, что ни Моти, ни Дани в кабинет не входили.

Естетвенно, официанты сказали на допросе то же самое. А посыльный? Или, скажем, телефонный мастер? «Глупости, – утверждают свидетели. – Не было посыльного, а о телефонном мастере и говорить нечего, кто ж явится чинить линию в десять вечера? К тому же чинить было нечего, телефоны на вилле работали нормально».

– Короче говоря, – продолжал Беркович, – идея Честертона оказалась такой же негодной, как все остальные. Я потратил сегодня восемь часов, пытаясь выудить из свидетелей хоть какую-то информацию. Нуль. Все утверждают: сначала веселились, до приезда полиции никто ничего не знал и не подозревал.

– Вот и все, – закончил Борис свой рассказ. – Я провозился до вечера, не узнал ровно ничего полезного, голова трещит, а ты хочешь, чтобы я шел в гости!

– Понимаю, – протянула Наташа. – Ты не столько устал, я думаю, сколько не можешь простить себе неудачи. Ясно ведь, что в кабинет входил кто-то из присутствовавших, верно? И теперь все они кого-то выгораживают.

– Ну ты скажешь, – поднял брови Беркович. – Прямо заговор какой-то. Все сорок человек выгораживают убийцу?

– Почему сорок? В салоне первого этажа было человек десять – ты сам сказал.

– Десять, но они все время менялись, одни поднимались наверх, другие спускались. В течение часа в нижнем салоне перебывало все общество…

– Да, – нахмурилась Наташа. – Вряд ли они могли договориться.

– Вот и я о том же, – мрачно сказал Беркович. – Остается принять версию о невидимке.

– Глупости! – воскликнула Наташа.

– Глупости, – согласился Борис. – Но ведь если никто до приезда полиции в кабинет не входил, остается лишь версия самоубийства, а она не проходит: Шумахер никак не мог нанести себе удар в спину…

– Что-то ты, значит, упустил, – уверенно заявила Наташа. – Был человек, который вошел в кабинет и вышел из него, и все гости это видели, но никому в голову не пришло, что это мог быть убийца.

– Никто до приезда полиции… – повторил Беркович и умолк, глядя на жену невидящим взглядом.

– Эй, – сказала Наташа, – что с тобой? Боря, о чем ты думаешь?

– Если никакие разумные версии не объясняют фактов, – тихо произнес Беркович, – то остается принять самую безумную, она-то и будет истинной.

– Самую безумную?

– Мы не верим в заговор свидетелей, верно? А они утверждают, что до приезда полиции…

– Не хочешь ли ты сказать…

– Но это очевидно! Если до приезда патруля никто не входил в кабинет, значит, убил полицейский!

– Чепуха. – сказала Наташа. – Полиция прибыла уже после того. как был получен звонок об убийстве!

– Да. – согласился Беркович. – Но есть одно обстоятельство, на которое не обратил внимание вчера Левин, а сегодня я..

– Какое обстоятельство? – воскликнула Наташа.

– Подожди-ка, – нетерпеливо сказал Беркович и направился к телефону. Набрав номер и подождав ответа, он представился и спросил:

– Скажите, господин Лившиц, сколько раз приезжал вчера на виллу полицейский патруль?.. Конечно, нам эго лучше известно, но мне хотелось бы услышать, что помните вы. Так, понятно… Благодарю вас. Вы не будете возражать, если я через полчаса подъеду к вам и запишу официальные показания? Отлично.

Он положил трубку.

– В гости ты не хочешь, – возмущенно сказала Наташа. – а к какому-то свидетелю…

– Наташенька, я понял, как было дело! – возбужденно сказал Беркович. – И очень важно иметь показания сегодня. Завтра я допрошу остальных, но хотя бы двух-трех нужно… Извини, я должен идти.

– Да в чем дело-то? – спросила Наташа. – Отчего ты вдруг так возбудился?

– Этот Лившиц сказал, что полиция приезжала дважды. Сначала явился некий сержант, который сказал, что в полицию поступил звонок, и нужно кое-что проверить. Он вошел в кабинет, пробыл там минуту, вышел и сказал гостям, чтобы они не расходились и в кабинет не заходили, поскольку дело серьезное. А буквально через минуту после его ухода явился Левин с патрульными. Лившиц утверждает, что этот сержант просто ходил за подкреплением. И потому, естественно, он заявил на допросе, что до приезда полиции в кабинет не входил никто. Понимаешь?

– Ты действительно думаешь, что убил полицейский?

– Некто в форме полицейского! Причем он сначала позвонил и сообщил об убийстве, а потом уже вошел и ударил Шумахера ножом. Рассчитал так, чтобы между его уходом и приездом настоящих полицейских прошло очень немного времени, и в памяти гостей это отпечаталось бы как одно событие! Извини. Наташа, я должен идти.

– Как же вы его искать будете? – спросила Наташа.

– Составим словесный портрет, – пожал плечами Беркович. – Полицейского, который якобы обнаружил тело, видели почти все, наверняка смогут описать. Попробуем пройти по связям Шумахера… В общем, это уже рутинный поиск. Но какая наглость! Сначала сообщить об убийстве, а потом убить!

– Почему не наоборот? – удивилась Наташа. – Может, он сначала убил, а потом…

– Нет, нет, по словам Лившица, патруль прибыл буквально через минуту после ухода первого полицейского. А между звонком и тем моментом, когда…

– Понятно, – прервала мужа Наташа. – Ты мне позвонишь, когда что-нибудь прояснится?

– Непременно, – пообещал Борис и вышел. Конечно, он не позвонил. Наташа спала, когда муж вернулся домой, но проснулась и сквозь сон спросила:

– Ну что? Нашли его?

– Найдем, – уверенно сказал Борис, стаскивая туфли. – Составили фоторобот, очень характерная внешность… Послушай, Наташа, а почему бы нам не пойти к Михе завтра вечером?

– Ты хочешь сказать: сегодня? Думаешь, до вечера ничего не случится?

– Уверен, – пробормотал Беркович, засыпая.

Дело восемнадцатое. ЗАВЕЩАНИЕ ХУДОЖНИКА

Все. – сказал инспектор Хутиэли, увидев входившего в кабинет сержанта Беркови-ча. – освобождай помещение, ты больше со мной не работаешь.

– Простите, не понял, – нахмурился сержант, – я сделал что-то не так?

– Глупости! – отрезал Хутиэли. – Просго начальство наконец раскачалось и присвоило тебе звание старшего сержанта. Это, во-первых. А во-вторых, соседняя комната, в которой сидел инспектор Зайдель. с сегодняшнего дня свободна, поскольку старик ушел на пенсию. Или ты не хочешь иметь собственный кабинет с телефоном и факсом?

– Ну… – пробормотал Беркович. – Я очень рад, конечно… Я имею в виду звание. Но мне, вообще-то, и здесь хорошо. Теперь, чтобы обсудить какую-нибудь проблему, придется вставать из-за стола, выходить из одной двери, входить в другую…

– Я всегда говорил начальству, что Беркович лентяй, – констатировал инспектор. – Рано тебе присвоили очередное звание! Пожалуй, я опротестую это решение.

– Нет-нет, – торопливо сказал Беркович. – Через минугу здесь не будет ни меня, ни моего компьютера.

– Не так быстро, – благодушно проговорил Хутиэли. – В твоем кабинете начинают ремонт, так что месяца через три… А вот вечеринку тебе придется организовать в ближайшее время.

– Да хоть завтра! – воскликнул Беркович. – Я сейчас позвоню Наташе.

– Обрадуй жену, – кивнул инспектор, – а потом я тебе кое-что расскажу.

– В четверг в восемь у меня дома! – объявил Беркович несколько минут спустя. – Так что вы мне хотели рассказать, инспектор?

Хутиэли, который успел углубиться в чтение какого-то скучного документа, поднял на сотрудника рассеянный взгляд.

– Я? – сказал он. – Что могу тебе рассказать… Ах,.да! Я хотел тебя спросить: как ты относишься к творчеству Эдгара По?

– Замечательно, – с сомнением проговорил Беркович, ожидая подвоха.

– Я имею в виду классический рассказ «Украденное письмо». Помнишь, полицейские искали конверт во всех углах, а он лежал на самом видном месте?

– Помню, конечно, – кивнул Беркович. – Более того, такое со мной постоянно случается. Вчера, к примеру, я полчаса искал пульт управление телевизором, а эта штука, оказывается, все время лежала у меня в кармане.

– Не тот случай, – вздохнул инспектор. – В карманах у Гиршмана смотрели, ничего там не было.

– О каком Гиршмане речь? – насторожился Беркович.

– Об Ароне Гиршмане, художнике, который умер два дня назад.

– Я читал, что он скончался от обширного кровоизлияния в мозг. Это что, неверная информация? Его убили?

– Информация точная. Гиршман умер от инсульта в больнице «Ихилов». Проблема не в самом художнике, а в его завещании. Он ведь был богатым человеком.

– Наверно, – кивнул старший сержант. – Выставки в престижных галереях, какую-то картину в прошлом году приобрел музей Прадо…

– Вот именно. Мне, честно говоря, все это не нравится. Мазня.

– Инспектор! – воскликнул Беркович. – Гиршман – известный примитивист!

– Я и говорю – примитив и чепуха, у меня внучка рисует лучше. Впрочем, это неважно. Дело, видишь ли, в том, что у Гиршмана это был второй инсульт. Первый случился год назад, после него у художника дергалась левая половина лица. Он понимал, что второе кровоизлияние может случиться в любой момент, но верить не хотел, думал, что будет жить вечно.

– Все мы так думаем до определенного времени, – вздохнул Беркович.

– Да, но тебе, Борис, пока нечего оставить потомкам.

– У меня нет потомков.

– Тем более… А Гиршман имел на счетах миллиона три. Плюс вилла. Плюс акции. Плюс трое детей, брат, сестра и две бывшие жены – и все со своими правами на наследство. Адвокаты ему сто раз говорили, что нужно составить завещание, а он каждый раз посылал их подальше.

– Понятно, – кивнул Беркович. – Завещания нет, и теперь наследники перегрызутся между собой.

– Напротив! Буквально за сутки до нового инсульта Гиршман позвонил своему адвокату – это Нахмансон, известная личность, – и сказал, что составил завещание. Договорились, что адвокат приедет на виллу через два дня, чтобы все окончательно оформить. А через сутки – инсульт…

– Но завещание Гиршман написал – об этом он заявил Нахмансону совершенно определенно, – продолжал Хутиэли. – После похорон наследники обыскали виллу с подвала до крыши и не нашли ничего похожего на завещание. Вчера они обратились в полицию, и лучшая группа экспертов повторила обыск, действуя самым тщательным образом. Амос Хан осмотрел даже клочки бумаги в мусорном баке. Ничего!

– И тогда вы вспомнили о рассказе Эдгара По?

Хан сам о нем вспомнил. Но, видишь ли, экспертиза с тех пор стала чуть более профессиональной. Хан не мог бы упустить из виду такую деталь, как скомканный лист бумаги, лежащий на самом видном месте. Когда он говорит, что завещания на вилле нет, то это значит, что его там нет на самом деле. Между тем, оно там должно быть непременно, поскольку в последние дни своей жизни Гиршман на улицу не выходил.

– К нему мог прийти кто-то, кому он передал бумагу.

– Об этом Хан, естественно, подумал, – кивнул Хугиэли. – На вилле была женщина по имени Гита Мозес, которая убирала в комнатах и готовила Гиршману еду. Она утверждает, что никаких бумаг хозяин ей не передавал, и ни одна живая душа к нему за последние сутки не приходила.

– Очень интересно, – протянул Беркович. – Классическое противоречие: вещи на вилле нет, и она там есть. Вы хотите, чтобы я нашел то, что не удалось обнаружить бригаде лучших экспертов?

– Я хочу, чтобы ты подумал. Где еще можно спрятать бумагу с относительно коротким текстом?

– Почему – коротким?

– Гиршман сказал по телефону адвокату, что завещание не длинное.

– Понятно, – пробормотал Беркович и надолго задумался.

– Только не говори мне, что на вилле есть тайные сейфы или секретные ниши в стенах, – предупредил Хутизли. – Все это проверено. Обычный дом, никаких секретов.

Беркович кивнул и сложил руки на груди. Минут через двадцать он тяжело вздохнул и сказал виноватым голосом:

– Нет, ничего в голову не приходит. Если только Гиршман не сжег завещание…

– Проверили, – буркнул Хугиэли. – Пепла не обнаружили.

– Тогда не знаю, – сдался старший сержант. – Послушайте, инспектор, если в моем кабинете все равно ремонт, а здесь я как бы уже на птичьих правах, то, может, я съезжу на виллу?

– Поезжай, – согласился Хутиэли. – Хотя думаю, что это пустой номер.

Вилла художника Абрама Гиршмана стояла в конце улицы, за которой до берега моря тянулась аллея, засаженная чахлым кустарником. В холле Берковича встретила дородная дама лет пятидесяти, представившаяся сестрой художника Бертой. По-видимому, она считала себя главной претенденткой на наследство, поскольку держала себя с уверенностью хозяйки дома и не отставала от Берковича ни на шаг, пока он медленно, внимательно глядя по сторонам, обходил салон, две спальни, кухню, ванную и другие служебные помещения. Картины Гиршмана, висевшие в салоне и одной из спален, старшего сержанта не вдохновили. Пожалуй, он и сам вслед за Хутиэли сказал бы «мазня», но, в отличие от инспектора, Беркович понимал, какая работа мысли была вложена в каждый мазок, выглядевший цветовым пятном. Если за подобные картины люди платили тысячи долларов, значит, полотна того стоили.

Вернувшись в салон, Беркович спросил у Берты:

– А где же мастерская? Где ваш брат работал?

– Здесь – никогда, – покачала она головой. – Мастерская у Абрама в Тель-Авиве. Он любил шум улицы, звуки города его вдохновляли.

Беркович присел на край огромного кожаного кресла и задумался. Он не увидел ничего, что могло бы пройти мимо внимания эксперта Хана. Какая-то бумага лежала на видном месте на круглом столе у окна, но даже издалека было видно, что это присланный по почте счет.

– Вам нравятся картины брата? – спросил Беркович, чтобы прервать затянувшееся молчание.

– Нет, – отрезала Берта. – Правда, после первого инсульта Абрам стал рисовать лучше. Я хочу сказать – реалистичнее. Он даже мой портрет сделал, очень натурально. Но эти картины – в мастерской. А то, что видите – старье, работы двадцатилетней давности, Абрам тогда увлекался абстракциями.

– Когда я вступлю в права наследства, – добавила она твердо, – то сниму эти картины и сложу в кладовой. Они меня раздражают.

Берковича они тоже раздражали, хотя он и не мог сам себе объяснить причину. Нормальные абстракции, линии и пятна, что-то они наверняка символизировали в свое время, сейчас вряд ли поймешь, и спросить уже не у кого.

– Скажите, Берта, – сказал Беркович, – а кто отправлял письма, которые писал брат?

– Гита отправляла. Но в последние дни Абрам никому не писал, отправить завещание по почте он не мог, меня полицейские уже об этом спрашивали.

– Не сомневаюсь, – пробормотал Беркович. Эксперт Хан был человеком дотошным и наверняка не упустил ни одной возможности.

– Я пойду, извините, – сказал старший сержант, вставая.

– А зачем вы, собственно, приходили? – настороженно спросила Берта.

– Думал, что-то придет в голову, – пожал плечами Беркович. – Всего хорошего.

По дороге к двери он остановился у одной из картин, в центре которой были три пятна – красное, желтое и синее – а фоном служила мешанина размазанных по холсту цветных полос. По мнению Берковича, это можно было назвать «Сон сумасшедшего», но на рамке не было названия и проверить догадку не представлялось возможным. Беркович бросил взгляд на подпись художника и вышел за дверь. На улице тоже была мешанина красок – рекламы, зелень, небо, живой, не абстрактный мир.

Подойдя уже к машине, Беркович вспомнил деталь, которая бросилась ему в глаза в салоне и на которую он не обратил внимания.

– Черт! – сказал старший сержант и чуть ли не бегом вернулся обратно.

– Простите, – бросил он удивленной Берте и начал переходить от картины к картине. Пройдя по второму кругу, Беркович удовлетворенно улыбнулся и, еще раз попрощавшись с ничего не понимавшей женщиной, покинул виллу.

– Старые картины, – объяснял он инспектору Хугиэли полчаса спустя, – они там висят много лет, примелькались. Никто, естественно, не стал разглядывать подписи. А стоило! Когда я выходил, то бросил взгляд на картину, висевшую у двери. Она была подписана «Арнольд». Почему Арнольд? Ведь Гиршмана звали Абрамом! Я вернулся и осмотрел все подписи. Во-первых, это свежая краска. Во-вторых, подписи разные и каждая состоит из одного слова. Но если читать подряд, начав с самой дальней от входной двери картины, получится: «Все деньги и недвижимость оставляю брату своему Арнольду». Вот так.

– Ловко, – сказал Хутиэли. – Могу себе представить, как станет беситься Берта.

– Но ведь это, с позволения сказать, завещание не имеет юридической силы,

– пожал плечами Беркович.

– Почему же? Если эксперт докажет, что подписи сделал собственноручно Абрам Гиршман, то не имеет никакого значения – на бумаге это написано или на холсте. М-да… Я же говорил, что завещание должно находиться на видном месте.

– И вы, как всегда, оказались правы, инспектор – воскликнул старший сержант.