Текст книги "Главная роль – 3"

Поздоровавшись с ним, епископом и рядом шишек, я наконец-то добрался до смиренно ждущего своей очереди Толстого. Юродство юродством, но в лаптях и рубахе граф себе позволяет ходить только в родном имении. Манеры, речь, осанка, дорогущая и очень стильная трость, великолепно сидящий костюм – все атрибуты высшей аристократии Лев Николаевич сочетал в себе как положено, включая, само собой, отношение к Августейшей семье.

Он поцеловал ручку Дагмаре и княжнам, подарил Мише вырезанного из дерева волчонка и поклонился мне:

– Доброе утро, Ваше Императорское Высочество.

Тучки на небе разошлись, и выглянувшее солнышко блеснуло на лысой макушке великого русского писателя. Дыхание перехватило – гуманитарная часть моей личности всегда доминировала, и только стремление иметь запасной план в виде хорошо оплачиваемой работы заставило меня освоить геологию.

– Доброе утро, Лев Николаевич, – поздоровался я в ответ, и, словно зомбированный удавом Каа бандерлог протянул графу руку.

Хочу потрогать живого Толстого! Ладонь Льва Николаевича крепко сжала мою, дав ощутить мозоли и сохранившуюся вопреки возрасту силу. Окружающий народ жест оценил и явно сделал выводы внутри головы, поставив классика в неписанной иерархии гораздо выше, чем до этого – у графа сложный характер, огромный авторитет, страсть к юродству, и все это просто не может не наплодить Льву Николаевичу врагов.

Служба прошла так, как и должна – мирно и спокойно, оставив приятный, теплый осадок в моей душе. Проделов обратный путь, мы переоделись – Толстой, будучи графом, привез сменную одежду с собою – и семейно пообедали в компании классика, Победоносцева и Барятинского. После обеда двое последних отправились общаться с Императрицей, а мы с графом – в мой кабинет. Усевшись в кресло у стены – встреча же не «рабочая», а просто поговорить – я велел принести нам чаю. Лев Николаевич опустился в соседнее, погладил бороду и улыбнулся:

– Говорят, вы от еретиков да шарлатанов дворец чистить начали, Георгий Александрович?

Сразу после службы обращение «оптимизировал», как-то прямо неловко, когда целый Толстой «высочеством» погоняет.

– Грустно, – вздохнул я. – Мне все эти спиритизмы глубоко противны, равно как и Господу нашему. Понять можно – от скуки праздностью да достатком продиктованной им спасаются. Силы темные в сердцах людских содержатся, не в мире нашем, материальном. Спиритизм – это такая форма фокусов, и Господь наш в милости своей любителей им баловаться может и простит, но, даже если в отрыве от духовной компоненты рассматривать, вред от него большой – посетил я сеанс, послушал спирита. Вывод единственный могу из своего опыта сделать: сеанс направлен на то, чтобы бездельники и дальше безделию предавались, ибо выдуманные шарлатанами «духи» излагают исключительно лестные, дарующие ложную надежду, предсказания. Как будто индульгенцию лентяям дают. Праздность – грех большой, и в нашей Империи ему не место.

На «отрыве от духовной компоненты» и «посетил сеанс» Лев Николаевич с ласковой укоризною на лице покачал головой, но по существу, видимо, согласился, потому что ограничился попыткой меня подловить:

– Ее Императорское Величество, стало быть, от праздности шарлатанов привечала?

– У моей доброй матушки большое сердце, – улыбнулся я. – И порою оно толкает ее на расположение к странным личностям. Полагаю, шарлатан-Марко образовался при Дворе с подачи скучающих фрейлин – вот они в большинстве своем праздности подвержены очень сильно. А матушка трудится не покладая рук – сейчас, когда Его Величество болен, на нее легла большая государственная нагрузка, – вздохнул. – Стыдно признаваться, но я не в полной мере готов облегчить ее ношу. Сейчас мы с нею и государственными умами работаем над реформою просвещения. Посетив Японию, я увидел, сколько усилий их власти уделяют образованию народа. И это – язычники, которые веруют в божественное происхождение их императора. Спаси, Господи, души заблудших сих, – перекрестились. – Обидно мне, Лев Николаевич – язычники островные грамоте всей страною учатся, а мы пару крохотных шажочков на этом пути сделали и как будто хватит.

– Народ у нас добрый, – благожелательно кивнул Толстой. – К учению большое расположение имеет. Благое вы дело затеяли, Георгий Александрович. Однакож не могу не заметить, что и без Государевой воли народ учить можно.

– Не все такие, как вы, Лев Николаевич, – сопроводил я комплимент разведенными руками. – Пока по Империи нашей ездил, всякого наслушался – мол, крестьянину и чтение-то с письмом да счетом не нужно. Тёмного да безграмотного обмануть, обобрать да в узде держать всяко легче, нежели ученого.

– Истинно так, – покивал граф. – Много на свете людишек корыстных да мелочных. Ну да Господь им судья.

Перекрестились, и классик продолжением вызвал у меня легкую нервную дрожь:

– О другом я с вами поговорить хотел, Георгий Александрович, ежели позволите.

– Конечно, Лев Николаевич.

Сейчас начнется настоящий разговор.

Глава 18

«Разделять и властвовать» очень полезно, но только если делаешь это сам, аккуратно направляя как бы разрозненные группы людей в одном, нужном тебе направлении. Толстой – это глыба, с этим никто не спорит. У Льва Николаевича очень много последователей по всей стране. Последователи вместе с вожаком недовольны Церковью. Сегодняшняя служба – первая, которую посетил Толстой за долгие годы. На старости лет графа угораздило начать задумываться об обильных противоречиях, содержащихся в Библии и важнейшем государственном институте. Я его в целом понимаю – книжка длинная, запутанная, и взаимоисключающих цитат из нее надергать можно изрядно. Церковь, в свою очередь, институт человеческий, земной, а о «человеческий фактор» разбивались вдребезги и гораздо более стройные идеологические продукты, чем христианство, в эти времена расколотое настолько, что руки опускаются. Старообрядцев я успешно «починил», завязав их лояльность лично на себя. Теперь мне нужно навести порядок у традиционалистов – «Толстовцы» же не против Православия, они против Церкви в нынешней ее виде. Если у меня получится привлечь Льва Николаевича на свою сторону, остальные секты православного толка передушить труда не составит – у них настолько мощных лидеров нет.

Первый час «настоящего разговора» был посвящен набившей уже оскомину, рискующей стать вечной теме «как русский цесаревич индийского беса изгонял». Толстой – не Император с Императрицею, и обесценить свой «подвиг» в его глазах отрицанием демонической сущности я себе позволить не мог – пришлось рассказывать то же, что и всей Империи. Граф своею дотошностью мог бы устыдить львиную долю следователей, постоянно задавая частично повторяющиеся, но переформулированные вопросы и выпытывая каждую мелочь: что именно горело в том подвале, какие оттенки запахов примешивались к керосину, где стоял я, что именно чувствовал от молитв старообрядцев, традиционалистов и иностранцев. Не повторяй я столько раз эту историю, я бы точно споткнулся и был признан графом врунишкой. Что ж, история сослагательного наклонения не терпит, а потому допрос мне выдержать удалось с честью. Выслушав последний мой ответ, Толстой откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Морщины на его лице словно разгладились, выражая свалившийся с плеч старенького гения груз: тяжело истово верующему человеку давались вражда с РПЦ и попытки вычленить из канонических текстов единую и неоспоримую истину.

– Слава богу! – прошептал он, и из-под закрытого века скатилась слезинка. – Не лишились мы, грешные, благодати и милости Его, – перекрестился.

Я на всякий случай тоже перекрестился – а ну как не до конца глаза закрыл, следит? Теперь нужно закрепить и преумножить успех, показав, НАСКОЛЬКО как минимум я «не лишился».

– Не лишились! – заявил я, поднявшись с кресла и взяв со стола перочинный ножик. – Мир стоит на грани последней битвы света и тьмы, Лев Николаевич. Грань тонка и нечетка – по сердцам людским проходит, незримо, но вполне ощутимо. Мною ощутимо.

Толстой открыл покрасневшие от слез глаза и внимательно посмотрел на ножик.

– Понимаю – гордынею от моих слов разит за версту, – продолжил я. – К счастью, Господь в милости своей не оставил меня в трудный момент – с самой гибели Николая направлял он меня, подавал знаки, вложил в мою голову неведомые доселе знания и подсказывал нужные слова. Понимаю, что такого наговорить может любой юродивый или шарлатан таковым прикидывающийся. Господь человеческое неверие и слепоту учел, укрепив тело мое так, чтобы мог я сомневающихся да в вере пошатнувшихся на путь истинный наставить и сделать опорою своей. Смотрите.

И я уже привычно, но оттого не менее неприятно – больно, блин! – надрезал ладонь, уронив пару капель крови и дав ране затянуться на глазах старенького классика.

Щеки Льва Николаевича начали бледнеть. Выронив трость, он схватился за грудь и стал хватать воздух ртом. Твою мать!!!

– Нитроглицерина и медика, срочно!!! – взревел я.

Нитроглицерин «сердечникам» в эти времена уже прописывают – не всем и не везде, но элита у нас часто пожилая, при Дворе ее много, и относительно новое, но вполне известное лекарство – в Америке даже в разных дозировках уже выпуск наладили – в распоряжении лейб-медиков просто обязано найтись.

За дверью раздался торопливый удаляющийся топот, которому вторил крик: «Медика! Нитроглицерин!». Подскочив к Толстому, предельно напуганный – я же себе до конца своих дней этого не прощу! – я бережно подхватил его на руки и понес на диван:

– Держитесь, Лев Николаевич! Как мы без вас будем-то?

Уложив графа, я пристроил его голову на валик и рванул рубаху, чтобы классику было легче дышать.

– Только бы не инфаркт, только бы не инфаркт… – бормоча себе под нос мантру, добежал до окна и открыл створки, дав свежему воздуху наполнить кабинет.

Вернувшись к продолжающему жадно глотать воздух, страшно бледному Толстому, взял его за запястье – пульс неровный, но хорошо ощутимый. Не инфаркт еще – стенокардия. Авось выкарабкается. Эта мысль помогла мне взять себя в руки, взгляд скользнул по груди Льва Николаевича. А крестика-то нет! Шанс!

– Что же вы крестик-то сняли, Лев Николаевич, – ласково пожурил я его и снял крест собственный. – Негоже доброму христианину аки язычнику без креста ходить, – аккуратно надел на Толстого.

Взяв графа за руку, опустился на колени перед диваном и принялся читать молитву за здравие. Секунд десять спустя граф очень тихо, но вполне разборчиво подхватил – очень хороший знак, стенокардия сходит на нет, а при инфаркте или инсульте речь стала бы неразборчивой.

К моменту, когда пропотевший от неожиданного спринта лейб-медик влетел в кабинет, сходу сунув графу под язык таблетку нитроглицерина, кризис уже в целом миновал, и мы закончили молитву.

– Георгий… – сипло попытался начать разговор Толстой.

– Тише, Лев Николаевич, – попросил я, улыбнувшись и рукавом вытерев выступившие слезы. – Напугали вы меня.

Доктор тем временем пощупал пульс, одобрительно покивал на открытое окно и аккуратно переложил Толстого пониже, сунув ему под шею принесенный с собою валик, пояснив для меня:

– Высоковато, Ваше Императорское Высочество. Так лучше будет.

– Спасибо, Василий Васильевич, – поблагодарил я. – Спасибо, Никита, – поблагодарил лейб-гвардейца, который бегал за медиком.

Козырнув, тот поклонился и покинул кабинет.

– Стенокардия, – вынес диагноз Василий Васильевич. – Вам нужен покой, Лев Николаевич. Хотя бы сегодня я рекомендую вам воздержаться от беспокоящих разговоров и путешествий.

– Правильно, – одобрил я. – Переночуйте сегодня у нас, Лев Николаевич. Завтрашним вечером я навещу вас, и, если вам станет легче, мы договорим.

– Благодарю, Георгий Александрович, – просипел граф.

– Василий Васильевич, я уверен, что вы окажете светочу мировой литературы должный уход, – замаскировал я избыточный приказ, чтобы не обижать доктора.

– Сделаем все, что в наших силах, Ваше Императорское Высочество, – отвесил он легкий поклон.

Опасно было.

* * *

Александр окреп, и его перенесли в спальню побольше. Кровать Императора окружали столы, за которыми сидели чиновники под предводительством министра финансов Ивана Алексеевича Вышнеградского, седоволосого шевелюрой и бакенбардами мужика с выбритым подбородком и в круглых очках. Царь работает, и я не пожалел, что нагрянул сюда без предупреждения. Рядом с Вышнеградским сидел «товарищ министра» – так в эти времена называют заместителя – Федор Густавович Тёрнер, красующийся пышными, спаянными с бакенбардами, полуседыми усами. Солидный такой!

При моем появлении народ подскочил, и я с улыбкой махнул им рукой:

– Продолжайте, господа. Добрый вечер, Ваше Величество. Иван Алексеевич, – удостоил поклонившегося министра персональным приветствием.

Под улыбку Александра я занял свободный стул, и чиновник продолжил:

– Недоимки за кирпичные заводы Симонова Егора Михайловича за 1890-й год составили 625 рублей совокупно. Обещался выплатить не позднее следующего года. Недоимки за кирпичные заводы Шигаевой Елизаветы Николаевны за тот же год – 74 рубля 8 копеек. За заводы Шигаева Маркела Михайловича – 138 рублей и 85 копеек…

– Они родственники? – влез я.

Докладчик замолчал и озадаченно посмотрел на начальство. Иван Алексеевич посмотрел на него в ответ, и моментально пропотевший чиновник, торопливо пролистав бумаги, подтвердил:

– Состоят в браке. Виноват, Ваше Императорское Высочество – точных сведений предоставить сейчас я не могу, но позволю себе предположить, что кирпичные заводы стали приданным за Елизаветой Николаевной.

Логично.

– Если бы у этих заводов был один владелец, а не двое, казна получила бы больше податей? – спросил я.

Мне можно – я же цесаревич начинающий, необученный.

Александр пошевелил усами и не стал влезать, предоставив отдуваться министру.

– Это очень хороший вопрос, Ваше Императорское Высочество, – отвесил он мне положенный по этикету комплимент. – Ответить на него однозначно сейчас не представляется возможным. С одной стороны – и Елизавета Николаевна, и Маркел Михайлович выплачивают патентные сборы за право заниматься производством. С другой – совокупный оборот трех заводов больше двух и одного. Ежели на то будет ваша воля, мы предоставим вам точные расчеты не далее, чем завтра.

– Спасибо, Иван Алексеевич, – поблагодарил я. – Не нужно. Продолжайте, прошу вас, – сделал отмашку чиновнику.

В мои времена много говорили о «дроблении с целью уклонения от налогов», но даже тогда не додумались брать общий налог с имущества мужа и жены, объединяя их в одно. Так-то можно протолкнуть такое под видом «домохозяйства», но, раз ни сейчас, ни «потом» этого не сделали, значит нельзя/проблемно/вредно. Но поговорить с кем-нибудь прошаренным на эту тему попробую, за спрос в лоб не бьют.

Тот продолжил бубнить доклад, и, видимо, Императору надоела череда мелких, не заслуживающих Высочайшего внимания, цифр:

– Достаточно. Итог.

– Слушаюсь, Ваше Величество. Полная сумма недоимок по аренде городской земли самарскими кирпичниками составляет двенадцать тысяч четыреста два рубля девяносто семь копеек.

Стало неловко – я думал тут нормальные налоги обсуждают, а оказывается аренду земли. Пофигу.

– Ну и будет на сегодня с арендою, – махнул рукой Александр. – Ступайте, братцы.

Судя по тому, что министр остался на стуле, он в список «братцев» не входил. Я обрадовался – один на один с царем министр финансов провинциальные грошовые недоимки точно обсуждать не будет. Когда лишние свалили, Император обратил на меня внимание:

– Георгий, ты по делу? Доклад читал, доволен тобою, – сработал на опережение.

– Я ненароком довел Льва Николаевича до сердечного приступа, – развел я руками. – Удара, к счастью, не случилось, но до завтра он со мною продолжить беседу не сможет.

Министр озадаченно пошевелил бакенбардами, царь хмыкнул, протянул руку, и слуга вложил в нее стакан простокваши. Сделав пару глотков, Александр решил:

– Потом расскажешь. Вредный у нас граф, но талант… – вздохнул и перевел взгляд на Вышнеградского. – Докладывайте, Иван Алексеевич.

– Слушаюсь, Ваше Величество, – отозвался тот и поведал историю получения крупного займа в Париже.

Я всегда относился к конспирологическим теориям скептически. Масонские заговоры, тайные общества, иллюминаты – в мои времена все это стало фоном жизни вместе с остальным информационным шумом. Многие из теорий в целом понятны – да, на планете имеется некоторая доля богачей, которые копили капиталы поколениями, распихивая их по фондам и при помощи специальных «экономических убийц» под видом инвестиций вгоняли грустные страны в неподъемные долги, по сути контролируя все сколько-нибудь прибыльные отрасли и перераспределяя доходы с них в свою пользу. Но кто на их месте поступал бы иначе? Однако доклад министра вызвал у меня неприятные мурашки и самый настоящий страх.

Изначально планировалось оформить займ в нескольких крупных банковских группах – предварительные устные договоренности Вышнеградский заключил, и дело осталось за малым – подписать бумаги и получить транш.

– Вмешался барон Альфонс Джеймс де Ротшильд, – озвучил министр ТУ САМУЮ ФАМИЛИЮ. – Он задействовал свои связи, чтобы отстранить от участия в займе банкирскую группу Госкье. Я не смог себе позволить оставить это без внимания, и потребовал от барона выплатить пятьсот тысяч франков, распорядившись передать их обиженным банкирам.

«Бум» – гулко ударило сердце, и в голове возникла картина нашей планеты, которую, словно щупальца спрута, плотно оплели финансовые, политические, родственные и вынужденные связи с древними кланами.

«Бум».

Чьи интересы обслуживает Вышнеградский?

«Бум».

Чьи интересы обслуживает правящая надстройка моей страны?

«Бум».

Чьи интересы обслуживает остальная «цивилизованная» часть мира?

«Бум».

Немецкая ветвь Ротшильдов тоже имеется, и что по этому поводу думает Вилли?

«Бум».

Какого размера палки в колеса моего такого симпатичного плана способны вставить Ротшильды и соразмерные им по влиянию упыри?

«Бум».

Как мне сломать систему, которая складывалась много веков?

«Бум».

Как диверсифицировать внешние долги так, чтобы мне не выкручивали руки? Так-то мои любимые недра вскоре позволят выплатить эти долги целиком, убрав очень неприятный и плохо принимаемый народом рычаг давления на меня, но…

«Бум».

Сколько «масонских» капиталов крутится в отечественной финансовой системе? Нобели и их нефтяной бизнес в Баку – это то, что на виду и общеизвестно.

«Бум».

Организованные мною на Дальнем Востоке банки – поручиться за отсутствие в них «старых денег» я могу, но это лишь малая толика финансового контура Империи.

«Бум».

Сколько чиновников высшего уровня берет у Ротшильдов, их аналогов и эмиссаров взятки прямые и опосредованные?

«Бум».

Сколько компромата на мировые элиты есть в загашниках у «теневого правительства»?

«Бум».

И как так получается, что среди них так много евреев? Не сделаю ли я критическую ошибку, отменив «черту оседлости» и прочие поражения в правах иудейского населения? Не, это бред – ну где обычный крестьянин еврейского происхождения, который с утра до ночи пашет свой скудный надел как и любой другой наш крестьянин, и где Ротшильды?

«Бум».

Почему я так напуган?

«Бум».

А может русский национализм самого агрессивного толка – это выход? Нет, эта идея сразу в топку, потому что нацизм к строительству чего-то конструктивного вообще не приспособлен, а убить всех нерусских и загнать выживших в рабство в масштабах планеты физически невозможно. И я не хочу! Нацизм мне вообще глубоко отвратителен! Фашизм имперского толка, когда все мы тут «семья» и сплачиваемся вокруг общей цели невзирая на расовые и религиозные различия – вот его мне строить нужно обязательно, иначе проиграю – соседи-то фашизмы построят. Буду как Америка – там и черные, и латиносы, и азиаты, и белые в ногу маршируют, потому что все они американцы. Над-национальная общность, так сказать.

«Бум».

А как наш действующий Император к Ротшильдам относится? Ну-ка взял себя в руки, Жора, и слушай папеньку – он давно на троне сидит, имеет смысл внимать, царь как раз «доклад» переварил и набрал в грудь воздуха – не так уж и долго я на грани панической атаки балансировал, оказывается.

– С одной стороны вы поступили корректно, компенсировав банкирам упущенную прибыль, Иван Алексеевич, – похвалил министра царь.

Корректно?! Это же тупость! Надо было полмиллиона франков себе забирать, потому что инициатива не наша – все вопросы к Ротшильду! Ишь ты, «упущенная прибыль» у них. Обидятся типа? На обиженных воду возят – у нас тут политика и бизнес, а не институт благородных девиц! Вдох-выдох, слушаем дальше.

– Однако поступили вы все же крайне неудобно, – добавил Император недовольства. – Ежели махинацию затеял Ротшильд, следовало оставить разбирательство самим французам. Вашей задачею было получить займ и не более, – вздохнув, Александр спустил ситуацию на тормозах. – Благодарю вас за то, что справились с нею.

Вот с такими кадрами работать придется и мне? Может сразу написать отречение и пойти вместе с Лениным РСДРП основывать?