Текст книги "Главная роль – 3"

Глава 19

Выслав слуг, Император спросил:

– Что с графом?

Я рассказал.

– Объявил бы его мракобесом да и пусть бы себе в имении сидел, – поморщился Александр. – Ладно, твое дело, – выдал мне карт-бланш и переключился на более актуальную тему, мечтательно вздохнув. – Как просто было раньше! Был король, были рыцари, и были крестьяне с мещанами. Каждый занимался своим делом – рыцари воевали, крестьяне сеяли хлеб, и все они служили королю. Но пришел прогресс, а с ним – ростовщики, банкиры и торгаши. Денег у них стало больше, чем у короля и рыцарей, и с ними пришлось начать считаться. Теперь они набрали такую силу, что решили, будто короли им вовсе не нужны. Видел? – кивнул он на дверь.

– Видел, – подтвердил я. – Боится наш министр французских банкиров обидеть.

– Сам торгаш потому что, – поморщился Император. – Из того же цеха. Но в финансах, собака, разбирается изрядно, – ухмыльнулся. – Вот он мне рассказал про ротшильдовские пятьсот тысяч, а завтра ко мне кто-нибудь прибежит и расскажет, мол, себе наш министр эти деньги захапал.

– Жаль, что не захапал – я бы под свои проекты из него вытряс, – улыбнулся я, отогнав мысли о масонах подальше.

Да, будут взятки давать, будут пытаться вставлять пятки в колеса, но у меня тут вообще-то самая большая в мире Империя в распоряжении. Причесать, подтянуть слабые места, смазать проржавевшие механизмы, и тогда можно потягаться чуть ли не со всем миром. «Старые деньги»? Финансовые кланы? А они от очень злого Ивана с винтовкой защищают? Так-то защищают, но опосредованно, а с «опосредованным» я разобраться смогу. И потом – Ротшильды же евреи, а евреям хочется Израиль. Когда я сокрушу османов и тех, кто решит за них «вписаться», почему бы мне не перетянуть на свою сторону тех же Ротшильдов козырной картой в виде еврейской автономии в тамошних краях? Мне пустыни не жалко, а если Имперские структуры будут работать как следует, вреда они мне не принесут. На крайний случай можно тупо их перебить. Физически – «масоны» же тоже из плоти и крови. Ладно, это все дела далекого будущего.

– Это как у ревизоров твоих? – хохотнул Император.

В курсе кампании по сбору «добровольных пожертвований в пользу цесаревича», получается.

– Так! – хохотнул я в ответ.

– Хитро, но очень некрасиво, – покачал на меня пальцем отец.

– Некрасиво это как губернатор воронежский, Куровский, – фыркнул я. – Гляди, – достав из принесенной с собою папки письмо Оболенского, дал почитать Александру.

Пробежав текст глазами, он ухмыльнулся:

– Каков наглец! Ишь ты, Москву он захотел! К черту – завтра же в отставку отправлю, у меня в губернаторы желающих как грязи.

– Чей ставленник? – спросил я.

– Мишкин, – ответил Император.

– Михаила Николаевича? – уточнил я.

– Точно, – вздохнул отец. – Ты же забыл. Его – Михаила Николаевича Романова, последнего сына Николая I.

– Председателя госсовета, – поделился я успевшими накопиться знаниями.

– Миша толковый, – поручился за родственника Александр. – А вот сыночек его, Коля – фрондер и франкофил. Дай ему волю, революцию хоть завтра начнет.

– Надо будет поговорить, – поставил я мысленную отметку.

Хохотнув, царь кивнул:

– Поговори – эвон как у тебя ловко получается: то губернатор от мук совести помрет, то Толстой удар схватит.

Хохотнув в ответ – правда смешно – я поделился планами:

– Под разработку алмазов хочу акционерное общество оформить. Контрольный пакет – мой лично. Тридцать процентов – богачам нашим, они денег на разработку и дадут. Остальное – на рынок.

– Оформляй, – одобрил Император. – И жди англичан – о ценах договариваться прибегут.

– Обязательно прибегут, – кивнул я. – И я соглашусь.

Картельный сговор, конечно, механизм не очень рыночный, но мне-то что с того? Мне деньги сильно нужны.

– Соглашайся, – одобрил Александр и это.

– Скучно мне, – признался я. – В четверг, после Госсовета, в Петербург махну. Там пробуду остаток недели и всю следующую. Потом – в Москву, недельки на две.

– Не торопился бы ты так, – сложив руки на животе, посмотрел в потолок Император. – Мать соскучилась, младшие. Сам же говоришь – до войны далеко. Поживи дома, обвыкнись.

– Совет хороший, но дела не ждут, – развел я руками.

– А ежели не совет, а приказ? – покосился на меня отец.

– Ежели приказ, ответ только один может быть – «слушаюсь, Ваше Императорское Величество», – улыбнулся я.

– Слушается он! – иронично фыркнул Александр.

– Сандро с собой возьму, – продолжил я.

– Ксюша по уши в него влюбилась, – вздохнул царь. – Пигалица совсем, а все туда же.

– Может оно и неплохо, – пожал я плечами. – Будут мне опорою – и Сандро, и она. Это если Саша не дерьмо типа дяди Лёши.

– Полегче, – придавил меня отец взглядом. – Никому про брата таких вещей говорить не позволю!

– Понял, – кивнул я. – Не буду.

Просто начну потихоньку под него копать, собирая «фактуру».

– Ну бабник, ну так и что? – принялся царь выгораживать братца.

Не передо мной – перед собой, я тут чисто повод.

– Ворует? Ну так а кто не ворует? Ты вон… – поняв, что предъявить мне нечего, сманеврировал. – Молод ты. Да тебе и не надо – вся Империя после меня отойдет. Миша вырастет – тоже нет-нет, да руку в казну запускать станет.

– Не станет, – поручился я за младшего брата. – Я его очень качественным государственным деятелем воспитаю.

– Воспитатель, – хмыкнул Император. – Лёша тоже таким не родился. Идеалами горел, броненосцами бредил – хлеба не надо было, только по судоверфи полазить дай. А потом по любви жениться ему отец не позволил. С тех пор куролесить и начал.

– Оправдание, папа, как жопа – у каждого есть, – заметил я.

Тоже мне обиды – ах, морганатический брак не одобрили! Да у нас в деревнях в голодные времена подданные очень страшный выбор порою делать вынуждены – бабушку с дедушкой в лес «погулять» отправить или младенца удавить, чтобы до урожая дотянуть.

Император жизнерадостно заржал. Просмеявшись, решил:

– В Москву с тобой Сергея отправлю, – ухмыльнулся. – «Дядю Сережу», если тебе так нравится.

– Брата вашего? – уточнил я.

На приемах виделись – мы с ним физиогномически похожи, а про характер и привычки ничего не могу сказать – он себя вел прилично и не отсвечивал.

– Его, – кивнул Император. – Генерал-губернатором его на Москву поставлю. Бог даст – сработаетесь.

– Даст бог – сработаемся, – отозвался я.

– Ступай, долго я без дела лежал – нужно наверстывать, – спровадил меня Александр.

– Завтра зайду, после Синода, – пообещал я.

– Уж будь добр, – благожелательно кивнул царь.

Вернувшись в покои, я часок подрессировал щенка и пошел в общую гостиную – вручать младшим подарки, которые должны были прибыть полчаса назад.

В коридоре наткнулся на Остапа. Он поклонился, а я приветливо хлопнул его по плечу:

– Давно не виделись!

Шары лейб-гвардейцев полезли на лоб. Когда эти уважаемые молодые люди в красивых мундирах расскажут о случившемся всем, мой секретарь в Дворовой иерархии скакнет с позиции «притащил цесаревич безродного чувака, но скоро возьмется за голову и выгонит его нафиг» на «Остап здесь надолго, и лучше его не задевать».

– Виноват, Георгий Александрович! – с улыбкой козырнул секретарь.

– Матушку привел? – спросил я.

Познакомиться.

– Так точно, – отозвался он.

– Сейчас семью подарками порадую и познакомимся. Подождите в приемной, – направил Остапа и продолжил путь.

Великие княжны получили наряды, украшения и сувенирные статуэтки. Миша – настоящее чудо в виде механической игрушки с паровым двигателем: на полянке перед пещерою стоял рыцарь с мечом в руке, пришедший убивать дракона. При активации он начинал махать на дракона мечом и поднимать щит, а «жертва» – махать крыльями и выдыхать на рыцаря пар. Горячий, и младший брат, к недовольному квохтанью маменьки и собственному восторгу, обжег палец.

Воспользовавшись возможностью, я запретил медикам мазать ожог сметаной – это заблуждение благополучно дожило до моих времен, а значит нужно с ним бороться. Не помогает сметана, помогают холодная вода и лёд.

Пошептавшись с Императрицей на тему Оли – она немножко рисует – получил «добро» на найм для младшей сестренки преподавательницы по живописи.

Вернувшись к себе, добрался до приемной и познакомился с матушкой Остапа.

– Остап говорил, вы пишете картины и преподаете живопись, Анна Андреевна? – спросил я.

– Господь не даровал мне таланта, Ваше Высочество, – улыбнулась она. – Однако усердием и прилежанием мне удалось добиться некоторых результатов.

– Александр Сергеевич Пушкин говорил, что талант – лишь меньшая часть успеха, а основу составляют как раз усердие и прилежание, – «утешил» ее я.

Анна Андреевна конечно же согласилась учить Олю живописи. Согласилась она и попробовать себя в иллюстрациях детских книжек – с последними определимся ближе к открытию типографии. Вся семья Остапа таким образом переехала во дворец. Не очень велика мощь такой опоры, но все всегда начинается с малого.

Лично проводив даму до младшей сестренки, познакомил их и с Остапом вернулся в свои покои, посветив изучению немецкого остаток дня. До октября мне кровь из носу нужно его выучить, поэтому отныне буду «шпрехать» все свободное время.

* * *

По утру меня разбудил Андреич – «отпуск» ему надоел, вот и вернулся. Командуя утренними процедурами, дядька поделился новостями:

– Лев Николаевич ночью не спали-с, исповедовались и молились. Лично митрополит Исидор его исповедовали.

Подсуетился митрополит Санкт-Петербургский. Молодец – мне оно на руку. А Толстой, получается, очень сильно раскаялся в блуждании вне Церкви и очень радуется возвращению в ее лоно. Вопросов ко мне, надо полагать, от этого имеет еще больше, чем вчера, но я к ним готов.

– В гостиной вас оба ожидают, – добавил Андреич.

Норм, но уделить время сразу не смогу – мне к Синоду идти. Батюшки, судя по движухе за окном и обилию карет, уже прибыли. Нервничают поди, смущением в умах друг с другом делятся. А я? А мне нормально – просто еще один бенефис, я к ним привык. Поперек Царя Церковь не пойдет – концепция «Симфонии» не позволит, а значит придется батюшкам проявлять смирение и учиться работать по-новому. Ну и не кнутом единым перемены насаждать буду, но и сладкими пряниками.

Я вышел в приемную, кивнул в ответ на поклоны митрополита и Льва Николаевича. Последний бережно снял с себя мой крестик, положил на обе ладони и протянул мне:

– Негоже мне, сирому да заблудшему крест ваш носить, Георгий Александрович.

Взяв классика за руки, я сомкнул его пальцы:

– За одного битого двух небитых дают, Лев Николаевич. Вернуть вас в лоно Церкви – величайшая радость для меня. Прошу вас – оставьте этот крест, и пусть он дарит вам утешение в трудные минуты.

Митрополит одобрительно кивнул и достал из кармашка столь же золотой и искусно выполненный крест. Приготовил замену, молодец какой. Я наклонился, Исидор надел на меня крестик, поцеловал меня в лоб и перекрестил.

– Спасибо, батюшка, – поблагодарил я. – Позавтракаете со мною? – пригласил обоих.

Они конечно же согласились.

Кушали скромно, сухарями да несладким чаем – очередной пост начался, будь он неладен. Потом в покоях «в крысу» нормально пожру, как, полагаю, и делает львиная доля аристократии. Слаб человек, грешен!

Митрополит по должности на встрече присутствовать обязан, а Толстого я решил пригласить для наглядной демонстрации моей личной духовной силы. Много кровушки он попам попить успел, и «воцерковление» его станет очень неплохим козырем.

По пути в выбранный для собрания зал Исидор конечно же не молчал:

– С древних времен Церковь надежною опорою Царю служила.

– Истинно так, батюшка, – согласился я с очевидным.

– Единою верою народ наш спаивался. Верою государство наше крепло.

– Это правда, батюшка.

– В тяжелейшие годы: под Игом монгольским да в Смуту только вера да Церковь смогли страну уберечь да сплотить против врага лютого.

Иго, конечно, штука страшная – особенно времена его установления и «карательные» походы, унесшие многие тысячи жизней моих предков и больно бьющие по экономике, но никаким рабством там и не пахло – Русь была нормальной провинции Золотой Орды, одной из величайших империй в истории человечества. Многое мы у ордынцев взяли – нормальные дороги, ямскую почту, новый виток развития бюрократии, а главное – исторический урок, суть которого в полной мере выражает библейское «Всякое царство, разделившееся в себе опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит». Еще к бонусам, пусть и спорным, я бы отнес очень крепкую, типично азиатскую, вертикаль власти.

Ну а в Смуту Церковь, конечно, сыграла свою роль, но я больше грешу на торговые и родовые элиты, интересы которых не сочетались с сомнительной радостью жить под поляками.

– И это тоже правда, батюшка, – решил я не вдаваться в нужные и ненужные сейчас рассуждения.

Митрополит приободрился – исторической значимости РПЦ я не отрицаю:

– Издревле на троне царь, а за ним и Император восседал. А рядом с ним Патриарх, направляя и утешение даря, ибо власть самодержавная – она от Бога.

Эх.

– В Цареграде так же считают, – улыбнулся я митрополиту. – Да только власть-то там магометанская.

Исидор от такого неудобного факта поморщился, я добавил:

– Как думаете, батюшка, ежели через много-много лет, когда Его Величество в царство небесное уйдет, я тамошних иерархов на коронацию мою приглашу, отпустит их хозяин-магометанин?

Недовольно покосившись на с интересом слушающего разговор Льва Николаевича, митрополит принялся выгораживать коллег:

– Не горячитесь, Ваше Высочество. И рады бы они из-под ига магометанского выбраться, да сил нет. Только и остается, что Господа о защите да милосердии молить. Много в тех землях добрых христиан живет, нуждаются они в пастыре. Будет на то воля Господня – пойдут иерархи на плаху да каторгу, но кто паству окормлять и от притеснений защищать станет?

– И это тоже правда, батюшка, – признал я.

Легко требовать от других пострадать за идеалы. Гораздо труднее делать это самому. Я вот, например, не готов – у меня просто выбора нет. Судьба поставила мне жутко неудобную «вилку»: либо побеждать многочисленных врагов, подмяв под себя элиты и дав народу лучшую жизнь, либо элиты и народ меня «того». Себе во вред, кстати, но мне от этого нифига не легче – я проигрывать очень не люблю, и, однажды умерев, смерти боюсь гораздо меньше, чем поражения.

– Покуда Церковь Воинствующей была, христиане добрые в клетки ко львам да на костры с гордо поднятою головою да молитвою на устах шли, мученическую смерть во славу Его принимать, – добавил Лев Николаевич еще один неудобный факт.

– Беспокойна душа твоя, Лев Николаевич, – ласково пожурил его Исидор. – Точат сомнения да гордыня. Ничего, Господь в милости своей не оставит – руками Цесаревича Российского в лоно Церкви вернул. Значит нужен ты Господу и Церкви нашей – тьма наступает, и имя ей материализм!

Исчерпывающе наши разговоры провинциальные батюшки описывали – про «наступающую тьму материализма» уже и в профильных духовных журналах статьи пишут.

К этому моменту мы добрались до двустворчатой двери, из-за который в коридор лилась стройная многоголосая молитва. Юродствуют члены Синода, рвение религиозное демонстрируют. Слуги с поклоном открыли двери, и мы вошли в наполненное светом – хорошая погода сегодня, солнечная – просторное, привычно блестящее позолотою и мрамором помещение. Святейший правительствующий Синод во главе с обер-прокурором Победоносцевым встретил меня спинами, ибо стоял на коленях перед массивным иконостасом. Демонстрируя прекрасный тайминг, они допели молитву через пять секунд после моего появления и с виноватыми лицами (кроме Победоносцева, я у него все еще восторг вызываю) отвесили мне низкий поклон.

Если не считать пришедшего со мною Митрополита – двенадцать человек, все в рясах и с блестящими драгоценностями и золотом атрибутами. Повернувшись к Исидору, я поюродствовал в ответ:

– Благословите, батюшка – трудный разговор у нас будет.

Получив благословление, уселся во главу стола – Победоносцев по правую руку, Лев Николаевич – отдельно, в кресле у окошка. Приняв из рук Остапа папку с докладом, дал батюшкам отмашку садиться. Начнем.

Глава 20

Доклад занял больше двух часов – в единый «кейс» были объединены все кропотливо мною собранные по пути в Петербург случаи жадности, пренебрежения и гордыни провинциальных попов. Балансировали их случаи жестокости в отношении тех же попов. От первых Синод ерзал и морщился, от вторых – оживился и просветлел, тщетно маскируя это укоризненными вздохами и наложением крестных знамений. Закончив, я нивелировал «просветление»:

– И я мужиков наших понимаю! Человек – существо простое, и на скотское к себе отношение отвечает таким же. Осуждать их у меня рука не поднимается. Кроме того, наш мир многие века пользуется торговлей. Товар бывает разный – как материальный, так и нематериальный. К примеру, цирюльник ничего не производит, но получает плату за вполне конкретные услуги – стрижку и бритье. Безусловно, низводить дарующие пастве покой и радость, спасающие их души молитвы, исповеди да песнопения до пошлого слова «услуги» – кощунственно.

Батюшки согласно закивали и перекрестились – ух кощунственно!

– Однако человек, опять же, существо простое – с материнским молоком, поколениям впитывал он простую истину: «заплатил – получил товар или услугу». С этой точки зрения, повторюсь, мужиков наших я очень хорошо понимаю. Ежели поп с деревни соки тянет, обещая богатый урожай, а потом сквозь зубы упрекает голодных крестьян в недостатке религиозного рвения, мужики, конечно, какое-то время потерпят, но вывод сделают простой и вполне на их взгляд логичный: рвения и усердия не хватает как раз у попа, который жрет в три горла, ходит по деревне важным гоголем, службы проводит хорошенько приложившись к кагору, а с паствою, вопреки заповедям Господним и прямым церковным инструкциям, общается через губу. Особо обращаю ваше внимание на то, что озвученные мною, вызывающие глубочайшую скорбь, случаи, собраны исключительно в Зауралье. Народу там живет намного меньше, чем в западной части Империи, и ценность каждого человека в глазах окружающих от этого больше. Даже представить боюсь, что творится в густонаселенных губерниях.

– Ваше Императорское Высочество… – не выдержал архиепископ Казанский и Свияжский Павел.

– Тихо! – бахнул я кулаком по столу.

Охренели цесаревича перебивать?

Старик сжался на стуле и моментально пропотел. Добавив раскатов грома голосу, демонстрируя тем самым Величайшее недовольство, я продолжил:

– Слишком давно Русская Православная Церковь была Торжествующей! Роль ее в истории Империи неоценима, да тленом тело её подернулось. Критически важный государственный институт, столетиями скрепою людей русских да инородцев нашу веру принявших в единое целое спаивавший, ныне в упадке, стяжательстве, праздности да гордыне погряз! Вы, батюшки, к тому возможно отношения и не имеете, да только предшественники ваши ныне перед непосредственным начальством ответ держат. Також и мне однажды придется, и краснеть и мямлить я не хочу – мерзко это и гнусно! По всей стране оккультизмы да сектанты бродят, смущают умы, души свои да чужие калечат.

– Ваше Императорское Высочество, на секты да оккультизмы закон нужен! – сжавшись напуганным занесенною над ним тапкой котом, пискнул неугомонный Павел.

Повторяться я не стал, круто сменив стратегию:

– В летах ты великих, батюшка. В сане солидном, а цесаревича перебиваешь, – с ласковой укоризной в голосе покачал я головой. – Важное, видимо, сказать хочешь. Давай, батюшка, говори.

Обрадовавшись, архиепископ повторил:

– Закон бы, Ваше Императорское Высочество, навроде как недавний, опиумные курильни богомерзкие запретивший. Оно же как? – приосанился, набравшись уверенности и в поисках поддержки окинув взглядом коллег. – На небесах – власть Господня, а на Земле – земная! Ежели мы оккультистов да сектантов сами к ногтю прижимать станем, на каторгу сами и пойдем – за самосуд.

Батюшки посмотрели на мое спокойное, внимательно слушающее лицо, и покивали, выразив согласие с оратором – кроме Победоносцева, тот демонстративно не лез, как я и просил.

– А что касается стяжательства, – приосанившись, Павел огладил бороду. – Так на что пастырям деревенским жить-то, ежели даров не принимать? И не плата это – от души несут, дабы в Царство Божие вознеслась она да с ангелами в симфонии пела. Что жизнь земная? Миг краткий! Не горячитесь, Ваше Императорское Высочество, – снисходительно мне улыбнулся. – Молоды вы, резки, а крестьяне да мещане плакаться ух любят! Жизнь вечная – в Царстве Божием, и что в сравнении с ней жизнь земная? Неужто гуся завалящего за нее жалко? Все с пониманием – ежели нечего голодранцу в дар принести, так хоть полевых цветов пущай нарвет – не ценность дара важна, а он сам.

О чешет.

– А ежели руку на пастыря подымают, то не овечки сирые да смиренные они, а волки в шкурах овечьих…

Уперев ноги в пол, я душераздирающим скрипом ножек стула по мрамору прервал излияния архиепископа и поднялся на ноги. В воцарившейся тишине указав пальцем на Павла, громко и грозно припечатал:

– Еретик!

Планировавшиеся следом за «клеймом» обвинения в гордыне, утрате профессиональной этики и скотском перекладывании ответственности за невозможность оплатить оккультные услуги на нищих крестьян не понадобились, и, к огромному моему удивлению, так неплохо выдержавший первую подачу Павел захрипел, принялся царапать грудь, хватать ртом воздух и с пушечным залпом пронесшимся по залу грохотом рухнул лбом на стол, после чего сполз на пол.

– Истину глаголит цесаревич!!! – торжествующе взревел Победоносцев и в припадке религиозного экстаза вскочил на стол с достойной гимназиста ловкостью. – Покарал Господь еретика! Аки собака безродная сдох посмевший усомниться в словах Светоча нашего!

А он сдох? Охреневшие батюшки проверять как-то не спешат.

– Не перст то был указующий! – воздев руки к небу (потолку), продолжила реветь пожилая, сухонькая и очкастая «Иерихонская труба». – Но меч карающий! В гордыне погряз Павел подлый, в самое сердце Церкви нашей проник, как упомянутый им волк в шкуре овечьей! Ибо сказано в Писании: «прежде всего знайте, что в последние дни явятся наглые ругатели, поступающие по собственным своим похотям»! И сказано: «у вас будут лжеучители, которые введут пагубные ереси, отвергаясь искупившего их Господа»! Радость великая, братья – не оставил Господь нас в час страшный, выделил Цесаревича русского и наделил его силою великою, дабы мог он суд вершить земной, отправляя еретиков да лжепророков на Суд Высший! Ибо сказано: «суд им давно готов, и погибель их не дремлет»!!!

Лев Николаевич, не заморачиваясь проходом к иконостасу, вовсю молился. Члены Синода, не в силах отойти от шока, оторопело внимали словившему критическую дозу благодати Победоносцеву. А тут ведь и слуги есть – вдоль стеночек, как обычно, пристроились. Вернее, так было до неожиданного, но однозначно сильно поспособствовавшему моим планам инфаркту Павла – теперь все они на коленях, остервенело крестятся и шевелят губами, читая про себя молитвы и глядя на меня напугано-восхищенными глазами. К вечеру весь дворец будет знать о случившемся. К утру – вся Гатчина. К вечеру завтрашнему – весь Петербург, а дня через три – вся Россия, за которой узнает и мир.

– Не можете пить чашу Господню и чашу бесовскую; не можете быть участниками в трапезе Господней и в трапезе бесовской! Дважды увещевал еретика Цесаревич! – продолжал бесноваться Победоносцев, громко цокая каблуками сапог по столу. – Не внял пёс проклятый, и настигла его кара! Ибо сказано: «Еретика, после первого и второго вразумления, отвращайся»!

О шпарит! Надо тоже библейских цитат подучить – очень атмосферно получается. Но достаточно – самое время проявить скромность и христианскую скорбь: еретик, конечно, но от этого его гибель еще грустнее – в аду гореть будет, бедолага.

– Достаточно, Константин Петрович, – тихо сказал я.

– Слушаюсь, Георгий Александрович! – моментально взял себя в руки Победоносцев, поклонился и намного менее ловко спустился со стола.

Перепуганные батюшки к Павлу подойти и не подумали – напротив, отодвинулись подальше, обильно крестясь. Ладно.

Я обошел стол, наклонился над лежащим лицом в пол «еретиком» и перевернул его на спину. Глаза Павла уставились в потолок. Точно мертв. Я помог глазам закрыться, перекрестил тело и выпрямился:

– Помолимся, батюшки, о милости Господней еретику сему. Многим сиротам он помог, многих деток накормил да грамоте обучил – Господь в милости своей поступки добрые, истинно христианские даже еретикам припомнит. Возгордился Павел на старости лет, отошел от истин Христианских, но до того многим помог. Попросим Господа о прощении.

Хороший поп на самом деле – все бы такими были, я бы в дела РПЦ и не полез. Но кто виноват, что перебивать да поучать меня полез? Сам и виноват. Совестно на самом деле, но ничего, ежели реально пред Высшим судом предстану, за него попрошу – не зря умер хороший человек, а считай в жертву себя принес ради укрепления моего авторитета, который поможет улучшить жизнь сотен миллионов людей.

Получив понятный приказ, батюшки воспряли духом, и мы хором помолились за упокой архиепископа.

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

– Унесите тело, – велел я слугам. – Батюшка Исидор, не забудьте пригласить меня на панихиду.

– Слушаюсь, Георгий Александрович, – отвесил поклон митрополит.

Пока нечаянно убиенный мною Павел покидал сцену, я вернулся на свое место:

– Сказано уже много, и продолжать толочь воду в ступе считаю излишним. Я хочу видеть в вас, батюшки, опору мне и всем православным подданным Империи. ВСЕМ ПРАВОСЛАВНЫМ ПОДДАННЫМ, – провел взглядом, ловя взгляды иерархов и с удовлетворением отмечая в них безусловное согласие со всем, что бы я не сказал. – Ежели Церковь развела рынок религиозных услуг, для поддержания формы ей потребны рыночные же механизмы. Сиречь – конкуренция. Прошу вас подготовить прошение на имя Его Величества о введении на всей территории Империи свободы вероисповедания, отмены любых притеснений инородцев и иноверцев. В том числе – отмены черты оседлости. Покуда народ наш с жидами не сталкивается, он не знает, чего от иудеев ждать. Ежели появятся особо громкие да хитрые, на посулы их народ наш поддастся и натворит дел. Пущай привыкает – ежели иудей человек хороший, он нам не навредит. А жидов народ сам к ногтю прижмет, ежели повод давать станут.

Батюшки перекрестились и изобразили на лицах мученическое смирение.

– Далее, – продолжил я. – Наукам да просвещению Церковь наша в меру сил и ныне способствует. Это дело благое, и Империя Церковь в этом поддержит. Указ об установлении жалования преподающим в церковно-приходских школах батюшкам мы с Ее Величеством прорабатываем. Таковых батюшек, как и самих школ, нужно больше. Прошу вас приготовить список соображений о том, чем Империя может вам помочь – рассмотрим и, уверен, отыщем способы даровать народу нашему грамоту да счет ко всеобщей пользе и удовлетворению.

Против этого батюшки не возражали – тут и денежка, и влияние, и почет от благодарных жителей Империи.

– Помимо Святейшего Синода потребно создать Межконфессиональный Совет при Государственном Совете, куда надлежит взять раввинов, имамов, старообрядцев да буддистов. Последних у нас в Империи мало, но мы должны смотреть в будущее. Анафемы со староверов придется снять – с ними я о том також потолкую, заставлю снять первыми, а вы, получается, добром на добро ответите, как и должно православным людям. Теперь поговорим о финансовой политике приходов. Понимаю – воздухом питаться человек не умеет, и без даров нельзя. Предлагаю проработать наделение Русской Православной Церкви за многовековые заслуги перед Империей нашей удельными землями, доходы с которых надлежит пускать на содержание приходов. В числе этих земель будет три больших золотых месторождения, золото с коих целиком будет уходить в церковную казну. Карта последних у меня с собою, – вынув из папки карту, передал ее Победоносцеву. – Погода там суровая, места – безлюдные, а потому надлежит построить монастыри для особо крепких верою или впавших в искушения монахов. Разберетесь, в общем.

Земли и прииски батюшек очень порадовали – а кого бы нет? Напоследок – самое важное:

– Тьма грядет. Не в иудеях она, не в магометанах, не в староверах и даже не в язычниках. Она – в хаосе и беспорядке. Вера – любая вера – она людей к порядку приучает, ибо смиряет животную, богопротивную сторону натуры людской. С хаосом нам бороться и надлежит, а в этом деле лишних союзников быть не может. Закон о запрете оккультизмов и сект будет, а покуда вам надлежит привлечь к помощи фотографов да их аппараты. Аппараты надлежит установить перед входами в известные здания, которыми пользуются оккультисты да сектанты. К фотографам надлежит приставить крепких телом дьяков. Фотографировать всех входящих в здания, невзирая на чины, происхождение и капиталы. Пятнадцать тысяч личных средств на это дело кладу. Полицмейстеров проинструктирую – окажут содействие. Публичные дома не трогать – от безысходности бабы в них собою торговать идут. Покуда Империя не может предложить им альтернативный, праведный способ себя обеспечить, нам с вами придется смириться.

Закрыв папку, я поднялся на ноги:

– Господь, батюшки, у нас один на всех. По образу и подобию он нас создавал, но создавал личинками, установив законы вселенские и даровав свободу воли да разум, дабы мы могли их постичь. Цель человечества – не к жизни загробной готовиться, а дела богоугодные вершить. Наука и прогресс – наше орудие. Распри религиозные – помеха. Подумайте над этим, батюшки. До следующей встречи. Идемте, Лев Николаевич.

И мы с очень довольным увиденным и услышанным Толстым покинули зал.