Текст книги "Апостол, или Памяти Савла"

– Ладно, – Роман вздохнул и надел шапку. – Мы на этой неделе с Димой свяжемся.

– Звоните, – сказал Дорохов. – Методика работает. Мы готовы сотрудничать. С вами или еще с кем-нибудь.

Роман коротко глянул на Дорохова и подтянул перчатки. Дорохов почувствовал, как справа переступил с ноги на ногу Димон.

– До свидания, – сказал Роман и вышел.

Из двери по ногам пахнуло холодом.

– Ты чего, Миха? – прошипел Димон.

– Что «чего я»?

– Что ты мелешь? – зло сказал Димон.

– Да расслабься, Димон, – Дорохов допил коньяк (классный коньяк, не хуже, чем у Сени). – А ты чего прогибаешься перед каждым папиком? Что я, дубленок не видел? Шапок я пыжиковых не видел? «Солидный человек»… Зазвал в какой-то шалман…

– Это очень серьезный человек, Миха. Не надо так говорить – «с вами или еще с кем-нибудь». Нам с ним работать.

– Работать надо с тем, кто будет хорошо платить, – сквозь зубы сказал Дорохов. – Пошли.

Они вышли на улицу. После чадного воздуха чебуречной Дорохова прохватил морозец. Он поправил шарф и натянул на уши спортивную шапку-петушок.

– Я домой, – сказал Дорохов. – Завтра встречаемся на квартире. В семь.

Димон ничего не ответил.

– Ну чего ты смотришь на меня так? – сказал Дорохов. – Ты обещал, что весь сбыт будет на тебе. Химия на мне, а сбыт на тебе. Я свою задачу выполнил. Методика работает, металл пошел. Я вообще не хочу ничего знать про покупателей. Ты меня сюда притащил, с Романом этим говорить заставил. Теперь глаза таращишь, тон мой тебе не понравился… Димон, у тебя всего лишь первый покупатель, а ты уже шугаешься.

– Да что ты накинулся-то на меня? – огрызнулся Димон. – Ну да, ты ж у нас Менделеев! Лавуазье, блин!.. А я на побегушках! «Димон – фарфор!», «Димон – гидразин!» Я, Миша, между прочим, тоже свое дело делаю! Это серьезный человек и покупатель перспективный! И не надо с ним так разговаривать!

– Ладно. Договаривайся со своим перспективным покупателем. А меня больше на все эти переговоры не води.

– Уж будь спокоен, – сказал Димон. – В первый и последний раз… Ты мне всех купцов распугаешь. Ладно, давай. До завтра.

* * *

«Сексту Афранию Бурру, претору в Ерошолойме.

Что это с Вами творится, Бурр? Что за сказки Вы мне присылаете? Я слышал, что Восток превращает трезвых людей в пугливых мистиков, и с Вами, похоже, случилась та же беда. Вам бы провести всего один месяц в Риме, наблюдая господ сенаторов. Вам бы побыть, как я это делаю уж который год, в атмосфере цинизма и бесчеловечной расчетливости, среди людей, для которых существует одна лишь политическая выгода, а более ничего. И обещаю, что по прошествии этого месяца Вы выбросите из головы мистический флер загадочного Востока.

А Ваш последний доклад был беспомощен и смешон. Я дожидаюсь от Вас проверенных и перепроверенных сведений, а Вы прислали историю о пылких проповедниках, рьяно оберегающих Храм от суетливых торгашей.

Вы пишете, что проповедники из галилеян устроили в Храме побоище и изгнали оттуда торговцев. Галилеян арестовали, но вскоре отпустили. И Вы дознались, чьими стараниями их отпустили. За проповедников хлопотали Иосиф Аримафейский и Никодим Газийский.

Итак, на площади случилась драка, оттуда изгнали торговцев. Богопослушные проповедники возмутились присутствием торгашей. Все складно и увлекательно. И все чушь – от первого слова до последнего.

Там, близ Храма, нет никаких торговцев, Бурр. Нет и не было. О боги, сколько шуму вокруг этого злосчастного Храма! Джбрим с таким воодушевлением толкуют о своем Храме – можно подумать, что во всей Ойкумене нет здания прекраснее. Я видел этот Храм, в Риме есть бани побольше, чем этот Храм. В длину он, помнится, локтей шестьдесят, в ширину около тридцати, да столько же в высоту. Величественное строение, ничего не скажешь! Только джбрим умеют нагородить столько восторгов вокруг неказистого трехэтажного дома. Там еще, помнится, налеплено множество деревянных пристроек, отчего это несуразное святилище и вовсе походит на огромный постоялый двор.

Так вот, о торговцах: в Храме их не бывало отродясь. Не каждый джбрим может попасть в Храм в обычные дни. И возле Храма, на площади тоже не было торговцев.

Но там были менялы. Знаменитые ерошолоймские менялы, превилегированный цех. Но с чего галилеяне ополчились на менял? Почему грубо прогоняли с мест? Кохены Иосиф и Никодим в своих ходатайствах напирают на «благочестивый гнев» проповедников, «пришедших в возмущение» оттого, что близ святого места собрались торгаши. Любопытно, а где прежде были эти проповедники? И где было их благочестивое возмущение? Хорошо, оставим пока эту внезапную вспышку негодования на их совести. Поговорим о менялах.

Джбрим позволено чеканить деньги. Римские монеты для джбрим по известным причинам не подходят – на римских монетах изображено человеческое лицо, а канон джбрим это запрещает. Поэтому принсепс разрешил им чеканить сикли. Вот сикли-то и продают на храмовой площади. Один сикль стоит на храмовой площади двадцать динариев.

На Апеннинах хватает серебряных рудников, но совсем нет золотых. Золото на Востоке. В метрополии за меру золота дают двенадцать мер серебра. А в Провинции за меру золота дают лишь пять мер серебра. Менялы на храмовой площади продают серебряные сикли из расчета один к пяти. Куда потом девается это золото, вымененное на площади Храма? Его отвозят в метрополию. И там джбрим продают его за серебро, но уже из расчета один к двенадцати. После этого серебро плывет в Провинцию – для того, чтобы вновь быть обмененным на золото из расчета один к пяти. Как Вам нравится такой оборот? Мне достоверно известно, что две трети меняльных столов на храмовой площади принадлежат синедриональному казначейству. Так представьте теперь, какие денежные реки текут через храмовую площадь! Текут куда? Да к периша же, мой Бурр! Прямиком к периша! Это они держат в своих руках храмовую казну и казну Ерошолоймского магистрата. С тех пор как утвердилось это вопиющие соотношение – один к пяти в Провинции и один к двенадцати в метрополии – периша накапливают средства воистину гигантские. И тому уже не один десяток лет. Они вновь и вновь пускают сикли в оборот, и казна Храма прирастает, как пухнет квашня, как плодятся блохи, как поднимается река в половодье! А Провинция меж тем влачит нищенское существование. Земледельцы и цеховые союзы что ни год просят Синедрион о помощи, а им в том отказывают. Периша погрязли в спекуляциях, а Провинция живет скудно. Только римская решительность однажды помогла Ерошолойму не утонуть в дерьме (в буквальном смысле!) – наместник силой изъял средства из Ерошолоймской казны. Он конфисковал восемьсот тысяч динариев у периша, построил водопровод и канализацию. Так что бы Вы думали? Десятки доносов на самоуправство Вителлия настрочили в Сенат оскорбленные, обобранные, несчастные периша.

А каких огромных средств лишается Рим от этих спекуляций! Кстати, когда претор Луций Элий Грат пришел на заседание синедриональной комиссии, где допрашивали тех проповедников, что устроили драку, один из них крикнул претору: «Романец! Да скажи ты им, чтобы твоему цезарю вернули цезарево!». Каково, Бурр? Галилеяне пекутся о выгоде Рима! Сектанты Провинции требуют соблюдения интересов метрополии!

Теперь понимаете, почему проповедники избивали менял на храмовой площади? Они возмущены тем, что в Провинции нищета соседствует с немыслимым обогащением периша. А иные периша поддерживают зелотов. Зелоты убивают римских граждан, они грабят горожан и разоряют земледельцев поборами. Тем временем спекулятивные капиталы периша преумножаются меняльными столами на храмовой площади. А драчливые проповедники желали бы направить денежный поток, питающийся золото-серебрянной спекуляцией кохенов, туда, где деньги послужат благу Провинции – на строительство портов и водопроводов, на субсидии земледельцам, на поддержку вольноотпущенников, на ремонт дорог и учреждение новых Schola.

Вот так-то, Бурр. И никакого вам «благочестивого гнева». Одно лишь радение о своей стране. Иным сенаторам хорошо бы поучиться у тех проповедников.

Эти сектанты устроили погром на площади Храма и тем дали понять первочередным кохенам, что не намерены больше терпеть бесполезную для народа спекуляцию.

Жду Вашего следующего отчета, мой друг. И не посылайте мне больше романтических историй, умоляю…»

…спал, и он плыл на корабле. Он крепко спал, и его плавно покачивало на волнах. Корабль шел вдоль желтых скал, на галечный берег накатывали пенные гребни, поверх скал высились, как зеленые колоссы, огромные сосны с длинными иглами и красноватыми стволами, и ветер доносил волнующий запах цветов. Покой и нега были в нем и вокруг него. Теплая, гладкая палуба медленно кренилась под босыми подошвами – в одну сторону, потом в другую. Натягиваясь под ветром, похлопывал парус, взмывали и падали к лазурной переливающейся воде крикливые чайки. Откуда-то из немыслимой дали стал доноситься мерный глухой грохот, как будто Симплегады врезались одной скальной стеной в другую. Грохот нарастал, он стал резче и чаще, он превратился в оглушающий частый стук…

– Малук! Ну что же ты, Малук!.. Просыпайся!

Он задергался, застонал и рывком сел, путаясь в покрывале. Ида отшатнулась – он едва не ударил ее головой в лицо.

– Что?! Почему… Что стряслось? – сипло сказал Севела.

Он ошалело посмотрел на Иду и провел рукой по лицу.

Кто-то громко и часто колотил в калитку.

– За тобой пришли, Малук, – испуганно сказала Ида. – Тебя вызывают на службу. Выгляни к ним, не то они перебудят всю улицу.

– Адона капитана требуют в присутствие! – раздалось с улицы.

Севела встал, растворил оконную створку и крикнул:

– Перестань стучать, идиот! Я проснулся! Не стучи больше, кишки твои на изгородь!

– Адона капитана спешно зовут в присутствие, – осторожно сказали из темноты. – Прошу извинения, адон капитан. Но майор велел вам быть поскорее.

– Иду, – громко сказал Севела невидимому посыльному. – Замолчи и жди. И не смей больше стучать, не то руки пообрываю!

– Я уже давно тебя тормошу, – обиженно сказала Ида.

– Ложись, – Севела поднял с пола калиги. – Если меня ушлют по службе, я дам знать.

Бесовка недовольно сверкнула глазами и забралась под покрывало. Севела спустился на первый этаж, надел тунику, завязал ремешки калиг и вышел во дворик. Посыльный за калиткой угомонился и больше не колотил. Севела поднял полу туники, помочился и вышел за калитку.

Там стоял молодой Зокир. Парень ковырял в носу и сонно моргал.

– Ты? – удивленно сказал Севела. – Опять брата заменяешь? Чего колотишь, как полоумный?

– Адон майор велел сей миг вас разбудить, адон капитан, – боязливо сказал стражник. – Я уж и тише стучал, и камешки бросал в ставни. Не просыпались вы.

Севела посмотрел на олуха и подумал, что парень все выполняет, как велели, и незачем ему выговоривать. Велели быстро разбудить капитана – он и разбудил. А беречь сон квартала ему никто не велел. Стоит взмокший, бежал сюда во все закорки. И спать, поди, хочет – глаза мутные… Старательный парень.

– Ну хорошо, – мирно сказал Севела. – Хвалю. Скажу Натану, чтоб отметил тебя. Пойдем, стражник.

Он хлопнул парня по плечу и двинулся по улице.

– Что стряслось – знаешь? – поинтересовался он, когда отошли от дома.

– Так все знают в присутствии… – пробормотал парень из-за спины Севелы. – Тому два часа, как повозка приехала…

– Какая повозка? Что ты там бормочешь? – сказал Севела через плечо. – Почему в резидентуру меня зовут посреди ночи?

– Так оно ж, адон… – растерянно сказал молодой Зокир, торопливо поравнялся с Севелой и, вытянув шею, искоса поглядел. – Так повозка же… А он, стало быть, в повозке лежал. Как положили его на плащ во дворе, так майор пошел в кабинет к себе, лица на нем не стало… После его превосходительство Светоний прибыли и тоже к майору поднялись. А майор затем вышел, и сказал: живо, говорит, за капитаном Малуком. Разбуди, говорит, и сей же миг пусть проследует в присутствие.

Ночной вызов (а давно ведь уже не случалось ночных вызовов) Севелу не обозлил. Он шел в прохладной темноте, глубоко вдыхал свежий воздух и был бодр.

– Что ты там бормочешь, молодой? – добродушно сказал Севела. – Какая еще повозка? Кого на плащ положили?

– Так беда ж… – сказал стражник, поспешая за Севелой. – И адона Зоца вызвали, а лейтенант Уриэль с вечера в присутствии, так и не уходил… Весь отдел Гермес нынче созывают. Беда же случилась, адон капитан. Мне велели: беги, сколько сил есть, незамедлительно капитана Малука сопроводи в резидентуру… Прочих стражников тоже по адресам разослали. Всем офицерам из отдела велено прибыть в присутствие сей же час.

– Ты что это такое говоришь? – Севела остановился, встревожась. – Что за беда? Да не молчи же, дуралей!

Стражник тоже встал.

– Что за беда случилась? – тихо спросил Севела.

Дурное предчувствие скользнуло холодком.

– Из Вифании плохое известие, адон, – робко сказал стражник. – Две романские декурии там полегли.

У Севелы перехватило горло. Он с усилием сглотнул, ладони закололо, как иголками, и в висках застучало.

– Ну же! – хрипло вытолкнул он слова. – Никодим?.. Что с Никодимом?!

– Ну, так оно ж… В отряде известно, что друзья вы… – пролепетал парень. – Пал адон Минуш. В бою с зелотами пал третьего дня. Его в повозке привезли, как стемнело… В животе рана с ладонь. И рука левая отдельно лежит, отрубили руку. И еще сзади били, в спине две раны… Врач Луша бен Рафаил тело освидетельствовал, сказал, что раны были смертельные, что сразу умер адон Никодим Минуш.

У Севелы онемели щеки.

– О-о-о!!! – завыл он и вцепился в лацерну стражника.

«Никодим… Никодим… Друг мой надежный… Один пошел в Вифанию. Без меня пошел. Меня от Элеазара вывез, а в Вифании один оказался…»

– Так… Да что же вы, адон… – задушенно выдавил стражник, силясь высвободиться. – В чем я-то виноват, адон?..

– Все… Все… – Севела разжал пальцы. – Пойдем, молодой…

И он побежал по темной улочке.

В присутствии было многолюдно и шумно, как днем никогда не бывало. Во дворе выстроился отряд. Лиц было не различить, строй колыхался темной массой. Слышались приглушенный говор и стук древк о плиты. От отряда отделилась фигура – Натан. Был он хмур, одет по-боевому. Шагнул вперед, отсалютовал своему капитану. Севела кивнул и вошел в резидентуру, запнувшись об истертый порожек. Было полутемно, масляные фонари на стенах испускали колеблющийся свет. По узкому коридору поспешно просеменили два писаря. Прошел, задев Севелу плечом, сутулый капитан из отдела Родос.

«Третьей декурии принять строй! – зычно сказал капитан. – Живо, шлюхины дети! Капрал Азрута – старшим!»

Тотчас же по коридору повалили стражники. Деревянная лестница гудела и скрипела от шагов, по ней, в полутьме, торопливо поднимались и спускались офицеры. Возле кабинета Нируца Севела столкнулся со Светонием.

– Про Минуша, верно, уже знаешь? – спросил полковник.

Выглядел он нездорово. Лицо заросло седой щетиной, веки припухли. Всегда выбритый до блеска, затянутый в ремни, резидентарий Марк Светоний сейчас похож был на неряшливого старика, которого разбудили до рассвета.

– Посыльный рассказал, – коротко ответил Севела.

– Сочувствую… – буркнул Светоний. Он глядел в пол и, видать, не знал, как с Севелой сейчас говорить. – Он был образцовый офицер. Горе у тебя, Малук… Ты хорошего друга лишился.

Севела промолчал.

– Иди к Нируцу, – Светоний взял Севелу за локоть, легко подтолкнул к двери. – О Минуше жалею… Я не раз терял боевых товарищей. Прошел с Марцеллом от Рейна до Дуная. В парфянской компании, в пятнадцатый год правления принсепса Тиберия, я потерял две трети своей центурии… Знаю, что такое – хоронить боевых товарищей… Прими мое сочувствие, капитан.

– Как такое могло случиться, адон полковник? – спросил Севела. – Романцы должны были дать ему опытных бойцов… Никодиму обещали две декурии, я знаю.

В другое время он не осмелился бы спрашивать резидентария. Но нынче, когда погиб Никодим, Севела готов был дерзить любому. Он знать хотел: как такое случилось, что друг его надежный остался без должного усиления?

– Ему дали эти декурии, – мрачно сказал полковник. – Только толку из этого не вышло… Майор все расскажет тебе.

Севела отсалютовал и вошел в кабинет.

Нируц сидел, склонившись над столом, где лежало множество исписанных листов. Поверх документов стоял глиняный светильник, язычок огня метался и шипел. По стенам качались черные тени. Напротив Нируца сидел незнакомый рыжий офицер, он что-то тихо говорил Нируцу и показывал пальцем на строку в документе.

Севела вошел, прикрыл за собой дверь, петля низко скрипнула. Нируц поднял голову и прищурился.

– Пришел… – сказал он и встал, со стуком сдвинув стул.

Севела молча стоял у дверей. Рыжий офицер чуть склонил голову к плечу и с любопытством посмотрел на вошедшего. Нируц подошел вплотную, так, что Севела чувствовал его дыхание.

– Ты, наверное, знаешь уже… – сказал Нируц.

Он приобнял Севелу и прикоснулся своей щекой к его щеке. Они постояли так несколько мгновений, Нируц отстранил Севелу и шагнул к столу.

– Теперь мы без Никодима, капитан, – сказал Нируц безжизненно. – Редкого храбреца убили эти выблядки.

Севела молчал. Глаза щипало, а в груди была холодная пустота.

– Прими мое сочувствие, капитан Малук, – скрипуче сказал от стола рыжий. – Майор мне сказал, что погибший лейтенант Минуш был тебе товарищ.

– Это суб-капитан Траян Агерм из Дамаска, – Нируц показал ладонью на рыжего.

Суб-капитан тем временем разглядывал Севелу. Он не салютовал старшему офицеру и встать не спешил. Севеле доводилось встречать лейтенантов, что не спешили салютовать майорам. И капитанов он видывал таких, что позволяли себе небрежно говорить с центурионами.

Севела всегда таких выскочек сторонился.

Но Траян-Идумеянин был человеком особым, известным.

На вид ему не было и двадцати, однако же Севела знал, что рыжий не так молод, двадцать восемь лет ему. Он любимец Вителлия, и гражданин, хоть и родился в Идумее. Вот уж два года он водит отряд, лукаво прозываемый «курьерской службой». Это наместник Помпоний Флакк некогда велел учредить отряд в сто мечей для тех дел, в которые нельзя посылать легионариев. За два года рыжий прослыл самым безжалостным истребителем зелотов от Газы до Парфии. «Курьерскую службу Флакка» зелоты страшились, как гнева Предвечного. Под началом суб-капитана служили одни уроженцы, они Провинцию знали как свою ладонь. Крестьяне ни за что не давали приюта зелотам, коли знали, что в окрестностях рыщут люди Идумеянина. Рыжий для такой своей славы немало потрудился. По негласному дозволению Вителлия он мог творить все, что заблагорассудится. Когда минувшей осенью большой отряд зелотов вошел в Карнаим, центурия Траяна-Идумеянина сожгла город дотла. Рыжий ранним утром скрытно подошел к Карнаиму и перебил всех зелотов до последнего. Перебил он и без числа жителей, а город спалил. В острастку всем, кто еще захочет принимать зелотов.

Словом, человек был известный.

– Расскажи про Никодима, – сказал Севела. – Как он погиб?

– Вот что, майор… Я, пожалуй, пойду к своим людям, – Идумеянин встал. – Сейчас у вас во мне нужды нет. Вы позволите, адон майор?

– Хорошо, адон Траян, – Нируц кивнул рыжему. – Встретимся утром… Полковник Светоний распорядился, вам отвели казарму в Акре. Велите своим людям быть там, на рынки пусть не ходят.

– Благодарю, – сказал рыжий. – До встречи, майор. До встречи, капитан Малук.

Нируц проводил суб-капитана до двери.

– Почему Идумеянин в Ерошолойме? – спросил Севела, когда Нируц закрыл дверь. – Это из-за потерь в Вифании?

– Нет, – Нируц сел напротив. – Нет… Идумеянин вышел из Дамаска четыре дня тому назад. Тогда еще не было потерь в Вифании.

– Тогда почему он здесь?

– Светоний и Бурр в прошедшую неделю отправили письмо Вителлию. В том письме они просят претора откомандировать Траяна с его центурией в Ерошолойм.

– Зачем Бурру Идумеянин?

– Все тебе расскажу, погоди… Завтра будет совещание с суб-капитаном и его декурионами. Ты тоже будь там.

– Скажи – что было в Вифании?

Нируц глубоко вздохнул и провел ладонью по лицу.

– Всего я не знаю, – сказал он устало. – Я принял донесение романского капрала, что сопроводил тело Никодима… Он, вояка этакий, выгораживает своих… Романцы, конечно же, все свалят на Никодима. Капрал говорит, что Никодим неоправданно поспешно приказал атаковать.

– Как так «неоправданно поспешно»? Они не на праздник шли! Их отправили на вспашку!

– Так и было. Ему выделили две декурии. Но это были декурии не из лучших. Полегли все, в живых остались только пятеро стражников из Вифании и этот капрал. Когда Никодим увидел, что за воинство ему дали под начало, он вытребовал в магистрате еще полтора десятка стражников.

– Им не удалось застать ублюдков врасплох, да?

– Не удалось, – угрюмо сказал Нируц. – Они замешкались у ворот. Когда вошли во двор – зелоты были наготове. Никодим шел в голове отряда, его убили первым. Капрал говорит, что Никодима окружили, едва он оказался во дворе. Отрубили руку и закололи… Больше капрал ничего не видел, кроме зелотских мечей. Говорит, что дрался так, как никогда в жизни не дрался, что мечи мелькали вокруг него, как осы… Сказал, что эти бешеные пастухи во сто крат хуже германцев.

– Так ублюдки ушли?!

– Они ушли гуляючи! – Нируц сплюнул. – Не торопясь ушли, раненых унесли, трупы унесли… Стражники и не пытались их преследовать, рады были, что остались живы… Я их не виню, стражники не могли справиться с ублюдками. Это ведь романцам было поручено перебить людей Шомона, а не стражникам из Вифании… Светоний теперь всю резидентуру поднял на аресты. Полковник в бешенстве. Велел всякого, кто хоть когда-то был замечен в сочувствии зелотам, волочь в крепость Антония.

– А что станет делать в Ерошолойме Идумеянин?

Нируц прокашлялся и сказал:

– Траян поможет укоротить галилеян Тира… Сейчас надобно, чтобы община Тира перестала существовать.

– Тум, эти люди…

– Ты, капитан, слишком увлечен своим гончаром, – холодно сказал Нируц. – Мне кажется, что ты забыл, в чем состоит твой служебный долг.

– Я никогда не забывал о служебном долге! – возмутился Севела. – Но Идумеянин – убийца! Я о нем наслышан предостаточно… Ты что же это – намерен науськать курьерскую службу Флакка на галилеян?.. В своем ли ты уме, мой майор? Галилеяне мирные люди, а ты натравишь на них этого головореза?!

– Не смей так говорить со мной! – крикнул Нируц.

Он выпрямился и уставился Севеле в глаза. Нируц побледнел, его тонкие губы подергивались, глаза сузились, и ничего в нем не оставалось сейчас от благодушного майора, покровительствующего своему земляку. В нем сейчас виделось то граничащее с яростью раздражение, что прорывается у людей, поглощеных наизначимейшим делом, в то время как людей этих отвлекают на чепуху.

– Если я был невежлив – прости, – сказал Севела. – Я твой щенок, ты сделал из меня офицера… У меня голова идет кругом, майор… Никодим погиб, товарища моего надежного убили в Вифании эти твари… К чему травить галилеян? Зачем отдавать их рыжему убийце? Пусть люди Траяна режут зелотов, раз уж Идумеянин пришел в Ерошолойм… Но отчего ты сейчас вспомнил галилеян?

– Я оттого их вспомнил, дуралей, что зелоты в сравнении с галилеянами – пустейшая мелочь! – тяжело произнес Нируц. – Никодима убили… Да я не меньше твоего почитал и любил Никодима! Это же честнейший был человек! Храбрый, разумный! Но пойми ты, дуралей, что он сейчас и мертвый может послужить Провинции!

– Тум, я не понимаю тебя! – в отчаянии выкрикнул Севела и прижал ладони к вискам. – Я часто тебя не понимаю, но сейчас мне страшно оттого, что я тебя не понимаю!

И он ударил обоими кулаками по столу.

Нируц протянул руку и прихватил Севелу за шею.

– Мой ты дуралей, – Нируц хлопнул Севелу по щеке. – Мой ты эфраимский пылкий дуралей… Ведь ты же хотел быть свободным и знающим, мальчик?.. Да не жалей ты галилеян, а жалей несчастную Провинцию!

– Я одно знаю верно, – сказал Севела. – Если Идумеянин прибыл в Ерошолойм для охоты на галилеян – плохи дела галилеян!

– Не тех ты жалеешь, – пробормотал Нируц.

– Как мертвый Никодим может послужить Провинции?

– Ты готов слушать меня?

– Да я и мертвый, кажется, буду готов тебя слушать. Говори. Говори, проклятый казуист!

– Гибель Никодима поможет мне использовать отряд Идумеянина. Не погибни Никодим – Светоний не убедил бы Вителлия отдать отряд Траяна под мое начало. А теперь у Светония есть причина задержать в Ерошолойме центурию Идумеянина. Еще вечером к Вителлию отправили курьера с письмом. Я все сделал для того, чтобы это письмо звучало как можно драматичнее. Думаю, Вителлий не откажет Светонию в просьбе… А второй курьер поскакал в Дамаск, вскоре после первого. Он везет Вителлию письмо от Каиаху.

– Вот как?

– Знал бы ты, чего мне стоило пройти к первосвященнику в полночь! Я описал ему положение дел, сказал, что погиб лейтенант Службы, и упросил его преосвященство спешно написать Вителлию.

– Ты знаешь, что в том письме?

– Он просит претора Вителлия о помощи. Зелоты-де переполнили меру его терпения… Вителлию нужны добрые отношения с первосвященником. А тут такая удобная для него просьба…

– В чем же удобство?

– Так Каиаху же просит Вителлия задержать в Ерошолойме не романскую центурию! На такое Вителлий бы не согласился. Он не может через голову наместника перемещать из Дамаска в Ерошолойм легионариев. А послать отряд уроженцев – чего проще? Рассуди сам: как удачно все складывается теперь для обеих высоких персон! Вителлий выполняет просьбу первосвященника и не вызывает тем самым недовольства наместника. Каиаху лишний раз показывает наместнику свое рвение в преследовании зелотов… А я получаю выученный отряд уроженцев и волен распоряжаться им, как мне надобно. На то есть указание Светония, пожелание Каиаху и – я очень на это рассчитываю – будет распоряжение Вителлия.

– Идумеянин позволит распоряжаться его людьми? – недоверчиво спросил Севела.

– Это моя забота. Мы с Траяном старые друзья. Мне доводилось оказывать ему услуги.

– Ты давно с ним знаком?

– Шесть лет его знаю. Он начинал службу в Ерошолойме. Однажды я спас его от расследования. А обвинение было тяжким…

– Какое?

– Тяжкое обвинение… И если бы не я, то не было бы карьеры Траяна Идумеянина. Уж ты мне поверь.

– Верю, – искренне сказал Севела. – Ты умеешь завязывать прочные дружбы, мой майор.

– Кроме того, мы с суб-капитаном Траяном полностью сходимся во мнениях обо всем, что касается галилеян, – удовлетворенно сказал Нируц. – Он по моей просьбе расследует деятельность дамаскских братьев-галилеян второй месяц.

– Но скажи мне, почему именно теперь ты намерен напустить Идумеянина на галилеян?

– Галилеянами интересуются в Риме. Сам Бурр допрашивал одного из них.

– Гончар говорил, что рав Амуни гостит теперь на вилле у Бурра.

– Амуни не гостит уже у Бурра, – помрачнев, сказал Нируц. – Амуни отправили в Рим.

– Зачем?

– Зачем романцы возят в метрополию слишком умных джбрим? Кажется, Бурр начал понимать, что галилеяне для Рима опаснее, чем зелоты… Я читал стенограмму допроса Амуни. Собственно, это была беседа, а не допрос. Они говорили о Тире. Бурр любит этот город, первое его назначение было в Тир. Амуни разговорился, и теперь претору известно, что в Тире создалась большая галилеянская община. Претор доложит об этом Лонгину. Бурр когда-то был клиентом Луция Лонгина. Он ежемесячно списывается с Лонгином и доносит обо всем, что происходит в Провинции и в Службе. А сенатор Луций Кассий Лонгин – это человек могущественный! Он великий политик… Раз галилеяне заинтересовали самого Лонгина – плохо дело, капитан…

…опять прошел из угла в угол. Постоял у стены, кусая губу, и опять пересек комнату. Дважды скрипнули половицы, визгливо – когда Нируц шагнул от стены, и тягуче – когда он прошел мимо стола. Севела молчал, им овладело оцепенение. Все было предрешено. Несчастных галилеян Тира ждали арест и убийственный путь в Ерошолойм.

– Как теперь все случается скоро… – пробормотал Нируц и закрыл лицо ладонями. – Теперь события понеслись вскачь, одно за другим. Пусть так… Меня изнурило ожидание беды.

Севела все сидел на стуле, он сцепил руки, а спину держал прямо, словно одеревенел. Он уставил взгляд в одну точку на полу, на коричневый спил сучка в навощеной доске.

– Очнись же, капитан! – настойчиво сказал Нируц. – Ты ведь и сам знал, что разговоры когда-то закончатся, верно? Они закончились. Теперь надо пошевеливаться… Ты меня слышишь, капитан?

Севела не ответил.

– Послушай меня. Ты боишься за Амуни, да? Но ты ведь в глаза его не видел! Какое тебе дело до него? Ну да, твой гончар почитает Амуни, знаю… За Амуни бояться не следует. Бурр к нему расположен. Претор беседовал с ним так же, как ты беседовал с гончаром. Бурр отправил с Амуни своего порученца. Смышленый человек, давно его знаю, лейтенант Алексиан Проб…

– Что из того? – разлепил губы Севела.

– Ну наконец-то ты открыл рот, – с облегчением сказал Нируц.

– Амуни будут допрашивать?

– Его будут допрашивать, но обходиться с ним станут мягко. Затем-то Бурр и отправил с Амуни лейтенанта Проба. И гончара твоего тоже никто не тронет.

– Не лучше ли обойтись без Идумеянина?

– Проворнее, чем Траян, в таких делах не найти, – Нируц пожал плечами и добавил: – Идумеянин будет предан в усиление.

– В усиление? Кому в усиление?

– Тебе.

– Что? – ошеломленно спросил Севела. – Я не ослышался?

– Я приказываю тебе взять под начало центурию и выступить в Тир. Траян будет в полном твоем подчинении.

– Зачем делать такое? Это же безвредные люди!

Еще час назад у него сохранялась надежда. Зыбкая, еле живая надежда. Нируц не станет этого делать, шептал он самому себе еще час назад. Это неразумно, в этом нет нужды! – так он шептал себе и своей надежде, и она кивала ему и ободряюще улыбалась. Не станет, шептала в ответ надежда. Это ошибка – поступить так с людьми из Тира, Нируц умен, он откажется от своего замысла, успокаивала надежда.

– Утром ты отправишься в Тир. Проведешь центурию скорым маршем, арестуешь сто двадцать восемь человек и препроводишь их в Ерошолойм, в крепость Антония.

– Но какая в том нужда?!

– Похоже, мне надо начинать сначала, – раздосадованно сказал Нируц. – Сколько уже говорено об этом, но надо начинать сначала…

Он недовольно посмотрел на Севелу и щелкнул пальцами.

– Амуни препровождают в Рим, капитан. Его превосходительство Секст Бурр велел Светонию написать отчет о «вновь объявившейся секте» – цитирую его превосходительство. «Вновь объявившейся»! Каково!.. Скоро Бурр прикажет мне предоставить все записи о расследовании.

– И ты предоставишь Бурру эти записи?

Нируц покосился на дверь, наклонился к Севеле и шепнул: