Текст книги "Билл-завоеватель"

Глава XIII
Билл совершает открытие

1

Облаченный в цветастый халат, Джадсон Кокер завтракал в гостиной дома номер девять по улице принца Уэльского, Баттерси. В открытое окно проникал легкий ветерок, запах весенней листвы мешался с ароматом крепкого кофе и жареной ветчины. К кофейнику был прислонен номер «Нью-Йорк Уолд», прибывший сегодня утром с американской почтой. Часы показывали 10.30.

Джадсона переполняло неизъяснимое блаженство. Он откусил еще ветчины и привычно задумался, откуда такая легкость во всем теле. Здесь есть чем заинтересоваться врачам: вот уже два месяца он лишен возможности регулярно подкреплять организм алкоголем, как рекомендует – нет, требует – медицина, и на тебе – так и пышет здоровьем. Он в превосходной форме. Почему в Нью-Йорке он с утра шарахался от ветчины, словно испуганная лошадь, а сейчас ни свет, ни заря задумался о второй порции?

Не иначе как дело в бодрящем лондонском воздухе. Джадсон пришел к выводу, что вторая порция необходима, и двинулся на кухню. Когда он вернулся, то застал Билла Веста, который с тоской созерцал заставленный стол.

– Привет, – весело сказал Джадсон. – Перекусить решил? Садись и придвигай стул. Я хотел сказать, придвигай стул и садись. Вскорости подоспеют спасатели с провизией.

Билл не откликнулся на дружеский призыв.

– Я позавтракал три часа назад, – сказал он мрачно. – Ты еще не закончил? Мне нужен стол, написать письмо.

Живительный лондонский воздух, пробудивший вторую молодость в Джадсоне, видимо, обошел Билла стороной. В последние несколько недель тот сделался раздражителен, часто срывался по пустякам, чем очень огорчал своего друга. Джадсон, проникшись сентиментальной любовью ко всему сущему, желал видеть вокруг только улыбки.

– У тебя весь день впереди, – заметил он. – Садись и смотри, как я ем. Я быстро.

– Тебе письмо, – сказал Билл. – В гостиной лежит. От Алисы.

– Да? – отозвался Джадсон с поистине братским безразличием. Он глядел в газету. – Вот послушай: «Признание в эфире. Веллингтон, штат Масачусетс. Вчера вечером здешняя жительница мисс Луэлла Фипс выключила радиоприемник в ту самую минуту, когда ее возлюбленный Джеймс Дж.Ропер из Нью-Йорка объявил в эфире об их помолвке. Радиолюбитель рассчитывал порадовать невесту, во всеуслышание сообщить о грядущем радостном событии…»

– Зачем печатают такую чушь? – кисло произнес Билл.

– Разве не трогательно? – спросила Полианна [14]14
  Полианна – героиня одноименной повести Элинор Портер (1868-1920), которая во всем видит хорошую сторону.


[Закрыть] из-за кофейной чашки. Счастливый Джадсон готов был умиляться чему угодно.

– Нет!

– Ох! – Джадсон вернулся к литературным изысканиям. – «Догонят ли чудо-пловчиху мисс Бауэр?»

(Он как раз дошел до спортивного раздела.)

– Кто догонит?

– Тут сказано просто «догонят». Дружки, наверное. Во время шестидневных соревнований по плаванию мисс Бауэр поставила четыре мировых рекорда и два американских.

– Ну и что?

Джадсон перевернул страницу и хихикнул.

– Горничная спрашивает постояльца: «Вам кофе в постель?». «Нет, -отвечает он, – пожалуйста, в чашку».

Он с надеждой взглянул на друга, но на лице у Билла не дрогнул и единый мускул. Джадсон, испробовав трогательные истории, спорт и юмор, взглянул на него встревоженно.

– Что стряслось?

– Ничего. Ты кислый, как дождливое воскресенье в Питсбурге. Вот уже несколько дней ходишь мрачнее тучи. Тебе чего-то нехватает.

– Всего мне хватает.

– Откуда ты знаешь? – с жаром произнес Джадсон. – Cимптомы налицо. Ты весь дерганный, сто лет не улыбался. Я тебе объясню, в чем дело. Нам просто необходимо держать в доме чуточку бренди как раз на такие случаи.

– Вот как?

– Я слышал, безнадежно больных спасали чуточкой бренди. Известное дело. Прямо-таки из могилы вытаскивали. Вот сюда и поставим. В этот шкаф. Места совсем не займет.

Минуту он с надеждой глядел в непреклонное лицо Билла, потом сник.

– Ладно, – сухо сказал он. – Для твоей же пользы предлагал.

Прибыла вторая порция ветчины; разобиженный Джадсон набросился на нее, затем убрался в гостиную. Билл расчистил место за столом и сел писать.

2

Билл писал Алисе Кокер по вторникам и пятницам. Сегодня была пятница, соответственно ему предстояло сочинить любовное послание. Казалось, глаза его должны сиять, но нет, они были тусклы и безжизненны; после первых пяти слов он остановился и начал грызть ручку.

Литературный процесс часто бывает долгим и мучительным, но молодого человека, который пишет возлюбленной, должны переполнять гениальные фразы. Вот уже некоторое время Биллу все труднее становилось заполнить лист, и это его смущало. Как ни кощунственно предположить, что писать Алисе – смертная скука, приходилось честно признать, что он спозаранку выставил Джадсона из-за стола, чтобы поскорее отделаться и забыть.

Он почесал в затылке. Никакого эффекта. Слова не шли.

Все это было тем более странно, что в начале лондонской жизни он составлял свои поэмы в прозе с вдохновенной легкостью. Стоило сесть, перо начинало летать по бумаге. Выражения самых достойных чувств рождались так быстро, что он не успевал записывать. То, что издают огромными тиражами в розовато-лиловых обложках, давалось ему без всяких усилий. И вот, нате – ни единой мысли.

Он встал и прошел в гостиную. Если что и может его вдохновить, так это двенадцать фотографий. Алиса Кокер так же царственно улыбалась с каминной полки, этажерки и столика. Билл рассматривал третью карточку слева, смутно чувствуя, что она не дает ему ни малейшего толчка, когда глухой голос воззвал к нему из глубины кресла.

– Билл, старина, – сказал голос.

Билл резко обернулся.

– Чего еще? – рявкнул он.

Разумеется, не следует так грубо отвечать верному другу, но, признаем, сейчас для этого был повод. Джадсон ел его глазами, в которых была написана какая-то странная жалость. Это Билла доконало. В теперешнем раздраженном состоянии он и так с трудом переносил Джадсона, эта же гримаса скорби окончательно вывела его из себя.

– Что ты на меня пялишься? – спросил он.

Джадсон не ответил. Он встал, подошел, похлопал Билла по плечу, молча стиснул ему руку, потом еще раз похлопал по плечу и, наконец, вернулся в кресло.

– У меня для тебя известия, – глухо сказал он.

– Какие?

– Билл, старик, – трагически произнес Джадсон. – Ты был неправ. Поверь мне. Насчет бренди.

– Какие известия?

– Кто угодно, – сказал Джадсон, – может заболеть. В любую минуту. Поэтому в каждом доме нужно держать наготове небольшой запас бренди. Я читал. Оно широко применяется в медицине как легкоусвояемый и питательный продукт. К тому же это возбуждающее, ветрогонное и снотворное средство. Что, убедил?

– Перестанешь ты нести околесину? Что случилось?

– Сколько раз было, что при дурных известиях совершенно здоровые люди падали в обморок и могли бы умереть, если б не стопочка бренди. Дай мне денег, Билл, я сгоняю на угол за пинтой-двумя.

– Какие известия?

– Помню, отец рассказывал, когда он сильно погорел в биржевую панику девятьсот седьмого… Нет, – поправился Джадсон. – Вру, не отец, его приятель. Он потерял все. Так вот, он пошел домой, открыл бутылку, хватил два стакана подряд и сразу почувствовал, что заново родился. Мало того, бренди так его вдохновило, что он спас половину состояния. Больше половины. Тут близко. Прямо на углу. За десять минут обернусь.

– Слушай, – прохрипел Билл, – если ты не скажешь, что за известия, я сверну тебе шею.

Джадсон печально покачал головой, словно горюя, как опрометчива и нетерпелива юность.

– Ладно, – сказал он. – Как хочешь. Алиса слиняла. Обручилась со сталепрокатчиком. Уйма денег. Просила тебя подготовить.

3

Билл вытаращил глаза. Роковые слова медленно проникали в его сознание.

– Обручилась?

Джадсон скорбно кивнул.

– Со сталепрокатчиком?

– С ним самым.

Последовало долгое молчание. Билл с внезапным потрясением осознал, что испытывает непомерное облегчение: теперь письмо можно не заканчивать! Все утро оно давило на него тяжелым грузом, и теперь он, как ни старался, не мог удержать переполнявшего грудь восторга.

Он понимал, что это – неправильные чувства. Стыдно человеку, чьи мечты разбиты, радоваться из-за какого-то недописанного письма. Да разве это труд – дописать письмо? Вывод напрашивался один: он – бесчувственная скотина.

Поглощенный своими усилиями побороть неуместную радость, Билл вдруг заметил, что наследник Кокеров ведет себя как-то чудно. Джадсон снова покинул кресло и теперь совал ему в руку листок бумаги. Исполнив тяжелый долг, он вздохнул, еще раз похлопал Билла по спине и крадучись двинулся к дверям. На пороге он задержался, дважды горестно кивнул и выскользнул на лестницу. Только через несколько секунд до Билла дошло, что так выражалось дружеское участие. Джадсон уверен, что мужчину надо оставить наедине с его горем.

Оставшись один, Билл решил честно выполнить, что полагается. Он взглянул на листок. Почерк Алисы. Видимо, то самое письмо. Вероятно, Джадсон считает, что Билл будет его читать. Но зачем? Коли уже выяснилось, что девушка, которую ты считал своей невестой, слиняла со сталепрокатчиком, какой смысл узнавать подробности? Билл бросил непрочитанное письмо на стол.

Внезапно ему пришло в голову утешительное объяснение. Да, он ничего не чувствует. Это шок, который наступает от сильной боли, спасительное отупение. Он просто оглушен. Дальше, без сомнений, начнется агония.

Заметно успокоившись, он решил выйти на свежий воздух и там терпеть душевную муку. Он смутно помнил, что именно так поступали страдальцы в книгах. В этих книгах селяне, пасущие скот на открытых холмах, вздрагивали, завидев высокого, подтянутого мужчину с бледным напряженным лицом, который шагал сквозь завывания ветра, сурово стиснув губы, глаза его метали молнии, невидящий взор из-под надвинутой шляпы был устремлен вдаль.

Билл надел ботинки и принялся искать шляпу. И тут перед ним возникло затруднение.

Двенадцать снимков Алисы Кокер. Что с ними делать?

С фотографиями вероломных можно поступить двояко. Можно переложить их лавандой и созерцать до конца дней, седея год от года, а можно уничтожить недрогнувшей рукой. Самое удивительное, когда по некотором размышлении Билл остановился на последнем варианте, в душе его ничего не шевельнулось. Он без всякого сожаления завернул фотографии в оберточную бумагу, словно бакалейщик – ветчину. Безусловно, это шок.

Билл решил, что избавится от воспоминаний прошлого где-нибудь на лоне природы. В последнюю неделю было тепло, камин не топили, так что этот путь был для него отрезан, а разорвать фотографии и выбросить в корзину мешал страх перед Джадсоном. Не хватало только выслушивать его замечания! Билл порадовался, что друг был настолько равнодушен к фотографиям сестры. Он ненаблюдателен и вряд ли заметит внезапную пустоту на стене.

С точки зрения обманутого возлюбленного у Лондона есть один недостаток – тут трудно сыскать пустынное место, по которому можно брести, вперив невидящий взор в пространство. На открытые ветрам холмы больше всего походил парк Баттерси, туда-то Билл и устремился с пакетом, крадучись, чтобы не потревожить селихемского терьера Боба. Прознай тот, что кто-то собирается на прогулку, обязательно увязался бы следом. При всем уважении к Бобу Билл предпочел бы обойтись без него. Четвероногим без поводка вход в парк запрещен, а Билл не мог представить себя на пару с упирающимся псом. В любую минуту может начаться агония, а страдать надо в одиночестве. Он на цыпочках вышел в дверь и бегом спустился по лестнице.

Утро было чудесное. Не раз отмечено, что Природа равнодушна к людским страданиям, и довольно будет сказать, что сейчас она не изменила своему правилу. В такой день даже самые мнительные выходят без зонтика; Билл шел по зеленым аллеям, слышал веселые возгласы играющей детворы и не мог избавиться от странного ощущения, что жизнь – прекрасна. Не будь он уверен в противоположном, он сказал бы, что в душе закипает радость. Дойдя до укромного уголка он – вынуждены употребить это слово – зашвырнул пакет куда подальше. Тот шлепнулся о землю, Билл, ни мало не удрученный, зашагал по дорожке, но тут сзади раздался пронзительный крик:

– Дяденька!

От неожиданности Биллу показалось, то зовет пакет. Только что на сотню ярдов вокруг не было ни души; однако у лондонских парков есть печальное свойство – здесь невозможно полностью укрыться от чужих глаз. Из земли выросла маленькая девочка в ситцевом платье, ее чумазое личико светилось желанием помочь. Левой рукой она тащила малолетнего родственника, который, в свою очередь, тянул родственника поменьше, а правой держала пакет.

– Вы уронили!

Не мог же Билл обидеть ребенка! Он изобразил крайнюю признательность, взял пакет и с фальшивой улыбкой протянул доброй девочке шестипенсовик. Семейство исчезло.

Билл пошел дальше. Событие подействовало на его нервы, и он, не замедляя шага, прошел несколько укромных местечек, устроенных лондонским магистратом словно нарочно для пакетов с фотографиями неверных девушек, которые линяют со сталепрокатчиками. И вот, в своих бесцельных скитаниях он очутился перед водной гладью, и здесь, подобно Аластору на длинном хорезмийском берегу, остановился.

У пруда копошились дети и собаки, на поводках и привязанные к скамейкам. Няньки степенно беседовали, дети пускали кораблики, собаки лаяли. Посреди пруда был островок с деревом, которое облюбовала шумная колония грачей. Место было веселое, но Билла оно очаровало главным образом тем, что все присутствующие – няньки, дети, собаки и грачи – глубоко погрузились в свои дела. Они и не заметят, если хорошо одетый молодой человек подойдет и станет швырять в пучину бурые бумажные пакеты. Такой случай нельзя было упустить. Рассеянно глядя на грачей и беспечно насвистывая, Билл бросил пакет. Раздался всплеск, потом еще, более громкий. Билл испугался, что какой-то (довольно крупный) младенец поправлял паруса своей яхты и свалился в воду. Стыдно сказать, но первой его мыслью (а он ведь уже спас одного утопающего) была досада – вот, сейчас придется прыгать в холодную воду.

Однако он возвел на младенца напраслину. Тот по-прежнему стоял на бережке. В воду прыгнул огромный пес – черный, лохматый, с выражением неподдельной тупости на морде – который теперь, не жалея лап, плыл к коричневому пакету. Он доплыл, поймал пакет мощными белыми зубами и развернулся к берегу. Через мгновение пес сложил добычу к ногам Билла, встряхнулся, обдав его с головы до пят, и блаженно оскалился, явно предлагая поиграть еще.

Билл подобрал пакет и двинулся прочь. На него накатило отчаяние. Злила не мокрая одежда, не то, что кто-то спустил собаку с поводка в нарушение четко обозначенных правил. Терзала глухая ненависть к пакету и всему, что с ним связано. Билл не мог понять, с чего взял, будто любит Алису Кокер. Мало того, что у нее обнаружилось дурное обыкновение выходить за сталепрокатчиков, есть что-то зловещее в девушке, от чьих фотографий невозможно избавиться. Проклятье какое-то. Сумрачный, как Юджин Арам [9]9
  Юджин Арам (1704-1759) – школьный учитель, убивший своего друга в 1745 году. Преступление открылось много позже, и он был казнен.


[Закрыть], Билл зашагал прочь от пруда и углубился в тихую лиственную аллею.

Если что и могло успокоить бушевавшую в его сердце ярость, то именно эта мягкая лиственная зелень в безлюдном уголке парка, куда, казалось, не ступала людская нога. Слева пели на ветках птицы, справа гудели над клумбами шмели. Однако Билл не поддался на лесные чары и не бросил пакет. Его преследовало суеверное чувство, что ему недолго оставаться одному в этом заброшенном уголке. Предчувствие не обмануло. Через долю секунды из-за большого куста на повороте показались двое, молодой человек и девушка.

Девушка была хорошенькая, ладная, но внимание Билла привлекла не она, а ее спутник. Он был высокого роста, кареглазый, с каштановыми волосами, в длинном развевающемся галстуке розовато-лилового шелка, из-за чего казался похожим на художника. В чертах его Биллу померещилось что-то смутно знакомое. Вроде бы они уже встречались.

Молодой человек поднял глаза и на лице его появилось выражение, которого Билл не понял. Это было узнавание – но не только. Не будь предположение настолько нелепым, Билл сказал бы, что это – страх. Карие глаза расширились, каштановые волосы зашевелились от ветра (шляпу он нес руке), и Биллу почудилось, что они встали дыбом.

– Привет, – сказал Билл. Он не мог вспомнить, кто это, но, судя по его реакции, они знакомы.

– Привет, – сипло произнес молодой человек.

– Хороший денек, – заметил Билл.

Неведомый знакомец явно успокоился, словно ожидал от Билла враждебности и приятно изумлен его вежливым тоном. Тонкое лицо просветлело.

– Чудесный, – сказал он. – Чудесный, чудесный, чудесный.

Наступило неловкое молчание. И тут на Билла что-то нашло. Повинуясь непреодолимому порыву, он выбросил вперед руку.

– Держите! – выпалил он, сунул молодому человеку пакет и быстро зашагал прочь. Чувства в нем бурлили, но сильнее всего было непомерное, ошеломляющее облегчение. Он вспомнил, как в детстве впервые прочел рассказ Стивенсона – тот самый, в которым надо было продать бутылку с чертиком дешевле, чем ты ее купил. С той поры прошло лет двенадцать, но сейчас отчетливо вспомнилось то мгновение, когда пьяный шкипер забирает у героя бутылку. Ощущение было в точности то же самое. Молодой человек, вполне вероятно, сочтет его сумасшедшим, но вряд ли побежит следом, чтобы сказать об этом и вернуть пакет, если же побежит, придется держаться твердо.

Билл остановился. Плавный ход его мыслей резко застопорился – он внезапно сообразил, где видел этого молодого человека. Ну конечно же, в саду Холли-хауза, когда гонялся за ним с намерением учинить расправу! Это был Родерик Пайк.

Билл мрачно улыбнулся. Родерик Пайк! Нет, Родерик Пайк не побежит возвращать пакет.

И тут мысли его понеслись с такой быстротой, что он перестал за ними поспевать. Если это Родерик Пайк, то с какой стати он разгуливает по парку рука об руку с девушкой? Ему положено брести, не разбирая дороги, и думать о сбежавшей невесте! Как смеет человек, лишившийся Флик, вести себя настолько бездушно!

Тут мысли приняли новое направление, и были они так тяжелы, что Биллу пришлось сесть.

Флик! Конечно, он и на минуту по-настоящему не забывал Флик, но именно встреча с Пайком воскресила в памяти ее образ, да так живо, будто он только что вспомнил. Флик!.. Он видел ее так явственно, словно она рядом… Флик радостная, улыбающаяся; Флик усталая, в слезах; Флик испуганная, ищущая у него защиты… целая галерея портретов, один милее другого. И вдруг, как если бы он знал это все время, Билл понял, что любит Флик.

Конечно… Какой же он болван, что не догадался раньше! Джадсон говорит, что он хмурый, как дождливое воскресенье в Питтсбурге. Правильно. Так и есть. А почему? Потому что с отъездом Флик жизнь стала пустой и бессмысленной. Это-то терзало его в последние недели.

Билл встал. Он горел тем жаром, который находит в минуты прозрения. Он полез в карман за трубкой – сейчас определенно требовалось выкурить трубочку, а то и две – и обнаружил, что забыл ее дома. Поскольку без трубки думать было невозможно, он повернул назад.

Джадсон, образец такта, по-прежнему где-то гулял. Билл порадовался -он предпочитал побыть в одиночестве. Трубка отыскалась на обеденном столе рядом с недописанным письмом; Билл забрал ее и ушел в гостиную.

На столике лежала телеграмма. Билл распечатал ее, втайне надеясь, что она – от Флик, и с разочарованием прочел, что дядя Кули прибывает завтра в Саутгемптон и рассчитывает увидеть Билла в три часа в Клубе Букинистов на Пэлл-Мэлл.

Билл не знал, что мистер Параден собирается в Англию. Сперва он пожалел, что не сможет сообщить ничего ошеломляющего в связи с деятельностью мистера Уилфреда Слинсби. Да, дядя Кули приезжает совсем некстати.

Однако от него нельзя просто отмахнуться. Билл посчитал, что произведет лучшее впечатление, если не станет дожидаться трех, а поедет на вокзал Ватерлоо встречать поезд из Саутгемптона. Приняв решение, он сел и погрузился в сладкие мечты о Флик.

Глава XIV.
Чудо на вокзале Ватерлоо

1

На следующее утро Билл легкой походкой шагал через мост Челси. Он шел на вокзал. Часть предыдущей ночи он провел без сна и временами даже сомневался в цельности своего характера. Он спрашивал себя, способен ли на подлинные чувства человек, так легко переходящий к новой любви? или это пустой, мелкий тип, достойный всяческого презрения? С двенадцати тридцати до без четверти два он склонен был ответить отрицательно на первый вопрос и положительно на второй, но в час сорок пять его разгоряченный ум наткнулся на утешительную мысль о Ромео.

И впрямь, Ромео. Поколения влюбленных видели в нем свой образец, а ведь Шекспир сам описывает, как, скажем, в 21.30 друзья потешаются над его страстью к Розалине, а в 21.45 он уже боготворит Джульетту. А уж Ромео никто не назовет мелким и пустым.

Нет, все в порядке. Просто повязка упала с его глаз, а это может случиться с каждым. Чем ближе Билл подходил к вокзалу, тем больше убеждался, что Флик создана для него. То, что он испытывал к Алисе Кокер, было типичным заблуждением наивного юноши. Он оглядывался на два месяца назад и жалел себя тогдашнего, словно кого-то другого.

Успокоив, таким образом, душевные сомнения, он немедленно продумал практическую сторону дела. С первым же кораблем он отправляется в Америку, находит Флик и открывает ей свое сердце. Каждая минута, проведенная за три тысячи миль от нее, потеряна безвозвратно.

Странное дело, при мысли о том, чтобы открыться Флик, он не испытал того нервного оцепенения, в котором опрометчиво изливал свои чувства Алисе Кокер. Флик – другое дело. Флик – это Флик. Она – товарищ. На Вестминстерском мосту он уже улыбался прохожим и сообщал полисменам, что сегодня чудесное утро; на Йоркской дороге он дал лоточнику полкроны за коробку спичек, отчего старый скептик немедленно уверовал в чудеса. Под шумные своды вокзала Ватерлоо он вбежал веселой рысцой, которой перешла в галоп, когда носильщик сообщил, что поезд из Саутгемптона высаживает пассажиров на тринадцатой платформе.

Билл без труда отыскал нужную платформу. Железная поступь прогресса лишила вокзал Ватерлоо былой таинственности. Когда-то это была загадочная, сумрачная Страна Чудес, по которой беспомощно метались ошалелые Алисы обоего пола, тщетно пытаясь что-то вызнать у таких же ошалелых служителей. Теперь здесь все четко и упорядоченно. Билл, не заставший прежних романтических дней, не мог и пожалеть о былой колоритной дикости. Он купил перронный билет и шагнул в водоворот толпы за барьером.

Платформу заполнили пассажиры, их друзья и родственники. Природная смекалка подсказала Биллу, что дядя Кули – в дальнем конце поезда, приглядывает за выгрузкой багажа. Он ринулся туда с намерением проявить расторопность, избавить дядю от хлопот и продемонстрировать деловую прыть. Отодвинув мальчишку, который пытался продать ему апельсины и шоколад, он пустился бегом, и был вознагражден занятным зрелищем: мистер Параден прыгал в арьегарде толпы, словно низкорослый болельщик на собачьих бегах.

– Здравствуйте, дядя Кули! Как вы? Хорошо доехали? Позвать носильщика? – прытко осведомился он.

– Уильям! – сердечно воскликнул, оборачиваясь, мистер Параден. – Не ожидал. Спасибо, что встретил.

– Я решил, что смогу помочь вам с чемоданами.

– Спасибо, я сам. У меня там книги, с которыми я предпочитаю не расставаться. Встретимся на платформе. Там Гораций.

Перспектива посудачить с Горацием не очень вдохновила Билла, но мистер Параден уже поймал проходящего носильщика и указывал на чемоданы с видом коллекционера, демонстрирующего собрату свое собрание драгоценных камней. Он явно торопился избавиться от Билла.

– Иди, поговори с ним, – сказал он. – Вот этот большой, тот маленький, и еще пять. – (Это уже носильщику). – Кстати, встретишь кое-кого знакомого. По крайней мере она говорит, что вы виделись.

– Она?

– Девушка. Фелисия Шеридан. Племянница Синклера Хэммонда, у которого я останавливаюсь.

Вокзал Ватерлоо всегда бурлит, но при этих словах Биллу показалось, что все вокруг зашипело и запенилось. Путешественники, их друзья и знакомые, носильщики, газетчики, начальник вокзала, мальчишка, упорно пытавшийся всучить ему апельсины и шоколадки – все замелькало в дикой сарабанде. Прочная платформа качнулась. Свисток паровоза прозвучал ликующим воплем.

– Флик! – выдохнул он. – Флик здесь?!

Мистер Параден не ответил. Вместе с носильщиком он оказался в центре водоворота и теперь гнался за своими чемоданами, как терьер – за кроликом. Билл, которому хотелось задать несколько вопросов, с уважением отнесся к его занятию и, набрав в грудь воздуха, напролом ринулся по перрону, словно по футбольному полю. Возмущенное человечество рассеивалось на его пути. И вот, возбудив в ближних больше негодования, чем судья на школьном чемпионате, он оказался на сравнительно открытом месте. И здесь, за руку с несносным Горацием, стояла Флик.

2

Из всех, кто при встрече с Горацием желал ему провалиться сквозь землю, никто не чувствовал этого сильнее, чем Билл. Даже мистер Шерман Бестейбл в минуты наибольшего отвращения не находил своего питомца настолько невыносимым. Раздражало уже само его присутствие, но еще хуже была стервозная улыбка на веснушчатом лице. От такой ухмылки всякое нежное чувство должно испуганно съежиться.

На мгновение Билл ощутил себя побежденным. Казалось, Гораций врос в перрон. «Попробуйте согнать меня с этого места, – словно говорил его вид, – скорее вам удастся сдвинуть платформу.» Билл совсем было растерялся, но тут пришло озарение. Редкий мальчик откажется перехватить чего-нибудь вкусненькое, так с какой стати Гораций окажется исключением?

– Привет, Гораций, – сказал он. – Что-то ты совсем осунулся. На, возьми. Буфет – вон там.

Желудок Горация обладал свойством, которое обычно приписывают лестнице Фортуны – наверху всегда оставалось место. Без единого слова – поскольку короткое сопение, призванное, вероятно, выразить благодарность, словом не назовешь – он выхватил у Билла монетку и был таков. Билл повернулся в Флик, которая во все время деловой беседы смотрела на него круглыми от изумления глазами.

– Флик! – сказал Билл.

– Билл! – сказала Флик.

– Я люблю тебя, – сказал Билл. – Я люблю тебя, я…

– Апельсины и шоколадки, – раздался бесстрастный голос у его плеча, – апельсины, бутерброды, шоколадки…

Билл обернулся, помышляя об убийстве. Мало того, что его отвлекли в такую минуту – да за это одно можно огреть дубиной по голове; он еще был уверен, что несколько минут назад раз и навсегда выразил свое отношение к шоколадкам. Вопрос был самый простой, чтоб уладить его, сторонам требовалось лишь немного разума и минимум доброй воли. Мальчик считал, что Биллу нужны апельсины и шоколадки. Билл полагал иначе, что и высказал вполне внятно. Теперь же оказалось, что они перекрикивались через море непонимания.

– Не надо апельсинов, – прохрипел Билл.

– Шоколадки? – предложил мальчик. – Для дамы?

– Дама не хочет шоколада…

– Бутерброды?

– Нет.

– Булочки, конфеты, шоколадки, трубочки с орехами, апельсины, яблоки, пирожки, бананы! – нежно пропел мальчик. У него был чистый, мелодичный голос, он выводил трели, словно дрозд в мае. Для шлягера не хватало только музыки Джерома Керна [10]10
  Керн, Джером Дэвид (1885-1955) – американский композитор, автор музыки ко многим фильмам и бродвейским постановкам.


[Закрыть].

Билл схватил Флик за руку и потащил по платформе. Считается, что влюбленные не видят и не слышат ничего вокруг, но Билл, хоть и сгорал от страсти, не сумел достичь подобного состояния. Вокзал казался ему исключительно перенаселенным. Непонятно, откуда столько народа? Можно подумать, не только все лондонцы, но и все жители Британских островов сговорились с американскими гостями, чтоб не дать ему поговорить с Флик.

– С тех пор, как ты уехала, – продолжал он, останавливаясь за багажной тележкой, – я…

Багажная тележка внезапно ожила и въехала между ними, как Джаггернаут [11]11
  Джаггернаут – колесница со статуей Кришны, которую вывозят на ежегодном празднике; в религиозном экстазе верующие бросаются под колеса, она едет по ним.


[Закрыть]. Когда она миновала и Билл снова собрался заговорить, его энергично постучали пальцем по плечу.

– Извините, – произнес голос с сильным американским акцентом, – не скажете, где здесь телеграф?

В трудную минуту все мы становимся стратегами. Билл схватил американца за руку и развернул на сто восемьдесят градусов.

– Сам не знаю, – отвечал он, – но вот тот мальчик вам объяснит. Видите, с апельсинами и шоколадками.

– Спасибо, сэр. Спасибо.

– Не за что. Флик, милая, – продолжал Билл, – с тех пор, как ты уехала, я сам не свой. Сперва не мог понять, в чем дело, и вдруг до меня дошло. Я должен говорить быстро, так что вот. Я люблю тебя. Я… Виноват? -ледяным голосом произнес он, оборачиваясь на резкий тычок под ребра, нанесенный, похоже, острием зонтика.

Мощная дама в шляпе с коричневой вуалью повторила вопрос.

– Где вам найти носильщика? – с нажимом переспросил Билл. Интересно, почему все считают его справочным бюро? Вроде бы сделал суровое лицо, так нет, стекаются тучами, словно он – их путеводный ангел. – Да где угодно! Их здесь, как собак нерезанных. Вон, около мальчика с апельсинами и шоколадками.

– Не вижу.

– Только что был.

Мощная дама недовольно двинулась прочь, потрясая вуалью. Билл повернулся к Флик.

– Разрешите, сэр.

На этот раз носильщик с тележкой. Вот ведь ирония судьбы. Носильщик, без сомнения, разыскивает мощную даму с чемоданами, которая только что отвлекала Билла расспросами о носильщике. Ему бы свести эти родственные души, но он был занят другим.

– Знаю, что ты скажешь, – продолжал он. – Ты скажешь: «А как же Алиса Кокер?» Забудь про нее. Это было наваждение. Обычное наваждение. Я люблю тебя и только тебя. Уверен, что полюбил тебя с первой встречи.

Он сам удивился, как легко это выговорил. Самый вид Флик пробуждал красноречие. Она светилась доверием. Точно так же он сказал бы старому другу, что рад его видеть. Никакого смущения, никаких заиканий, как под царственным взором Алисы Кокер. Что на него тогда нашло? Как мог он подумать, что влюблен в девушку, чей взгляд наводит на него робость? Самая суть любви – а Билл полагал себя специалистом в этом вопросе – что тебе легко и радостно, как будто любимая – часть тебя.

– Флик, – сказал он, – давай поженимся, и побыстрее.

Ее глаза улыбались, самые яркие, самые голубые глаза в мире; казалось, вокзал Ватерлоо лучится нездешним светом. Эта улыбка пронизывала каждую клеточку его тела счастьем, о котором немыслимо и мечтать, словно перед путником на снежной равнине затеплилось светлое окошко. И вот, пользуясь тем, что на этот замечательном перроне все целовались, Билл нагнулся и без лишних слов поцеловал Флик, как будто скрепил подписью давным-давно согласованный договор, много раз обсужденный и устраивающий обе стороны. Очень просто и естественно. Как-то так вышло, что все сразу стало на удивление правильным и ясным, и впервые с их встречи в кипящем водовороте Билл сумел произнести связную человеческую фразу.