Текст книги "Розанна"

XV

На следующий день в половине девятого утра Мартин Бек распорядился привести Эриксона в третий раз. Допрос длился два часа, и результат был таким же ничтожным, как после двух попыток накануне.

Когда Эриксон вышел из кабинета, подгоняемый молоденьким полицейским, Мартин Бек переключил магнитофон на воспроизведение и позвал Ольберга. Запись они прослушали молча, лишь иногда Мартин Бек нарушал молчание краткими междометиями.

Спустя несколько часов они снова сидели в кабинете Ольберга.

– Это не он, – сказал Мартин Бек. – Я в этом почти уверен. Во-первых, он не настолько ловок, чтобы притворяться. Он просто-напросто не понимает, что нам нужно. Думаю, что он нас не обманывает.

– Возможно, ты окажешься прав, – сказал Ольберг.

– И во-вторых, кое-что мне подсказывает так называемый здравый смысл и есть то, в чем я убежден. Мы ведь уже немного знаем о Розанне, так?

Ольберг кивнул.

– Так вот, я не могу себе представить, что она по собственной воле согласилась иметь что-то с Карл-Оке Эриксоном.

– Да, ты прав. Ей это нравилось, но далеко не с каждым. Но кто сказал, что она сделала это по своей воле?

– Я говорю. Так должно было произойти. Просто она там с кем-то познакомилась и ей захотелось с ним переспать, а когда потом она поняла, что сделала ошибку, было уже поздно. Но это был не Карл-Оке Эриксон.

– Так-то оно так, но ведь все могло быть иначе, – задиристо возразил Ольберг.

– Но как? В той маленькой каютке? Думаешь, кто-то туда ворвался и бросился на нее? Она бы сопротивлялась, кричала от страха, кто-нибудь должен был ее услышать.

– Он мог угрожать ей. Ножом или пистолетом.

Мартин Бек посмотрел на Ольберга и кивнул, затем быстро встал и подошел к окну. Ольберг не сводил с него взгляда.

– Что будем делать с ним? – спросил Ольберг. – Долго держать его здесь я не могу.

– Поговорю с ним еще раз. Думаю, он действительно не знает, почему находится здесь. Но теперь он об этом узнает.

Ольберг встал, надел пиджак и вышел.

Мартин Бек несколько минут сидел в задумчивости, потом позвонил, чтобы к нему привели Эриксона, взял папку и перебрался в соседний кабинет.

– О Господи, так что же все это значит? – начал Эриксон. – Я ничего не сделал. Вы не имеете права меня здесь держать, если я ничего не сделал. Черт бы…

– Молчите, покуда я не разрешу вам говорить. Будете отвечать на мои вопросы и больше ничего, – оборвал его Мартин Бек.

Он взял отретушированное фото Розанны Макгроу и показал его Эриксону.

– Вы знаете эту женщину?

– Нет, – заявил Эриксон. – А что это за кошечка?

– Хорошенько посмотрите на фотографию, прежде чем ответить. Вы когда-нибудь видели эту женщину?

– Нет.

– Вы в этом абсолютно уверены? Эриксон облокотился на спинку стула и теребил указательным пальцем верхнюю губу.

– Да. Никогда в жизни ее не видел.

– Розанна Макгроу. Вам говорит что-нибудь это имя?

– Ну и имя. Наверное, какая-то актрисочка, а?

– Вы слышали когда-нибудь имя Розанна Макгроу?

– Нет.

– Ну так я вам кое-что расскажу. Женщину на этой фотографии зовут Розанна Макгроу. Она была американкой и путешествовала на борту парохода «Диана» рейсом третьего июля текущего года из Стокгольма. В этом рейсе у «Дианы» был почти целый день опоздании, сначала из-за тумана к югу от Окселёсунда, а потом из-за поломки в машине. Когда пароход «Диана» почти с десятичасовым опозданием пришел в Гётеборг, Розанны Макгроу на борту не было. В ночь с четвертого на пятое июля она была убита, а через три дня ее тело обнаружили у причала вблизи буренсхультских шлюзов.

Эриксон внезапно выпрямился на стуле, словно его ударили. Он судорожно сжимал спинку стула, левый уголок рта у него дергался.

– Так вот почему? Вы думаете, что я… Он зажал ладони между колен и подался вперед так, что его подбородок оказался почти на столе. Мартин Бек видел, что у него побелел кончик носа.

– Я никого не убивал! Я никогда в жизни ее не видел! Клянусь!

Мартин Бек ничего не говорил. Он не сводил взгляда с лица сидящего перед ним мужчины и видел, как у того в тупых, выпученных глазах растут неуверенность и ужас.

Когда он заговорил, его голос звучал сухо и бесцветно.

– Где вы были и что делали вечером четвертого июля и в ночь с четвертого на пятое июля?

– Я был в своей каюте. Клянусь! Лежал и спал! Я ничего не сделал! Эту девушку я никогда в жизни не видел. Не видел!

Голос его сбился на фальцет, он безвольно откинулся на спинку стула, взметнул правую руку к губам и принялся грызть сустав указательного пальца, не сводя при этом глаз с фотографии перед собой. Он сдвинул брови, в его голосе было напряжение и истерика.

– Вы хотите меня подловить. Думаете, я не способен сообразить? Этой девушкой вы хотите меня запутать. Вы говорили с Роффе, и он вам сказал, что это сделал я, вот свинья. Выдал меня, свинья. Но это сделал он, а я не виноват. Правда. Я ничего не сделал. Роффе вам сказал, что это был я? Он это сказал?

Мартин Бек по-прежнему упрямо смотрел ему в лицо.

– Дьявол, это он сорвал замок и обчистил ту кассу. Он подался вперед и начал говорить торопливо и сбивчиво. Слова лились из него водопадом.

– Он заставил меня пойти с ним. Он это и раньше делал. Он все придумал сам, он и только он. Я не хотел. Я сказал ему об этом. Это подсудное дело, сказал я, не пойду. Но он заставил меня, гнида. А теперь донес, свинья…

– Ну, хорошо, – сказал Мартин Бек. – Роффе донес. Теперь я хочу услышать об этом от тебя.

Спустя час он уже прослушивал запись вместе с Ларссоном и Ольбергом. Это было прекрасное описание кражи со взломом, которую Карл-Оке Эриксон и Роффе Шёберг совершили в одной автомастерской в Гётеборге несколько недель назад.

Когда Ларссон пошел звонить в гётеборгскую полицию, Ольберг сказал:

– По крайней мере, какое-то время будем знать, где он находится. – Он молча барабанил пальцами по столу. – Итак, остается допросить всего лишь пятьдесят человек, – сказал он. – Конечно, если придерживаться версии, что преступника нужно искать среди пассажиров.

– Некоторых можно сразу исключить. Над этим сейчас работают Колльберг с Меландером. Они буквально завалены материалами. Меландер объявляет себя сторонником метода исключения и подозревает всех, включая маленьких детей и древних старушек.

Мартин Бек замолчал и посмотрел на Ольберга, который сидел перед ним понурив голову и изучал собственные ногти. Он выглядел таким же удрученным, каким был Мартин Бек, когда понял, что допрос Эриксона ничего не даст.

– Ты разочарован? – спросил он.

– Честно говоря, да. Я уже было подумал, что мы в конце пути, а оказалось, что до финиша по-прежнему далеко.

– На один шажок вперед мы все же продвинулись. Благодаря Кафке.

Зазвонил телефон, Ольберг взял трубку. Он долго прижимал ее к уху и ничего не говорил. Потом вдруг закричал:

– Ja, ja, ich bin hier. Ahlberg hier.[9]9
  Да, Ольберг слушает (нем.).


[Закрыть] Амстердам, – сказал он Мартину Беку; тот деликатно вышел и тихонько прикрыл за собой дверь.

Он мыл руки и приговаривал: „An, auf, ausser, hinter, in, neben, uber, unter, vor, zwischen”.[10]10
  Немецкие предлоги.


[Закрыть] Это вызывало у него воспоминания о сладковатом воздухе в классе много лет назад, о круглом столе с зеленой скатертью и старой учительнице с потрепанной немецкой грамматикой в пухлых руках. Когда он вернулся, Ольберг как раз закончил разговор.

– Неприятное дело, – объявил он. – Шёберга нет на судне. Он нанялся в Гётеборге, но на судно не явился. Сообщим в Гётеборг, пусть они им займутся.

В поезде Мартин Бек уснул. Проснулся он только тогда, когда поезд остановился на Главном вокзале, но окончательно пришел в себя дома в Багармуссене, улегшись в постель.

XVI

Без десяти пять Меландер затюкал в дверь. Он стучал пять секунд, потом в дверях появилось его вытянутое, узкое, меланхоличное лицо со словами:

– Ну, так я пойду домой. Можно?

Вопрос был совершенно лишним, тем не менее эта процедура повторялась ежедневно. Впрочем, ему ни разу не пришло в голову доложить утром, что он пришел.

– Ты ведь знаешь, что можно, – сказал Мартин Бек. – До свидания. – И через мгновение добавил: – Спасибо.

Мартин Бек сидел за столом и слушал, как постепенно затихает рабочий день. Сначала умолкли телефоны, потом пишущие машинки, понемногу исчезали голоса и звуки шагов в коридорах.

В половине шестого он позвонил домой.

– Нам подождать с ужином?

– Нет, нет, ешьте.

– Ты придешь позже?

– Не знаю, наверное.

– Ты уже целую вечность не видел детей.

Несомненно, с тех пор как он их видел и слышал, прошло не больше девяти часов и она знает это так же хорошо, как он.

– Мартин?

– Да?

– У тебя грустный голос. Какие-то неприятности?

– Нет, нет. Просто много работы.

– И больше ничего?

– Нет.

Она была такой, как всегда. Несколько банальных фраз, и разговор закончен. Он рассеянно сидел с трубкой в руке и слышал, как она положила свою. Щелчок, абсолютная тишина, словно она внезапно оказалась в тысяче миль от него. Уже много лет они толком не разговаривали.

Он наморщил лоб, тяжело вздохнул и окинул взглядом бумаги на столе. Каждая из них рассказывала ему что-нибудь о Розанне Макгроу, о последних днях ее жизни. В этом он был уверен, хотя они вообще ничего не говорили.

Бессмысленно было перечитывать их еще раз, но именно это он сейчас сделает. Через минуту этим займется.

Мартин Бек протянул руку за сигаретой, но пачка была пуста. Он бросил ее в корзину для бумаг и порылся в карманах в поисках другой. Последние недели он курил вдвое больше чем обычно. Очевидно, все запасы уже кончились, потому что в кармане он нашел единственный предмет и сразу не смог вспомнить, что это такое.

Этим посторонним предметом была открытка, которую он купил в Мутале, в табачной лавке. На ней был вид на буренсхультские шлюзы сверху. На заднем плане виднелось озеро и волнолом, а прямо перед объективом двое мужчин открывали ворота шлюза пароходу, переходящему в верхний шлюз. Вероятно, это была старая фотография, потому что пароход, изображенный на ней, уже не существовал. Он назывался «Астрея» и наверняка давно был принесен в жертву пилам и автогену, превратившись в лом.

Безусловно, специалист по фотографическим открыткам фирмы «Алмквистер и Кестер» посетил Муталу летом. Мартин Бек внезапно вспомнил свежий, кисловатый аромат цветов и запах влажной травы.

Он выдвинул ящик и взял лупу, похожую на совок, с батарейками в рукоятке. Нажал кнопку, и открытку осветила лампочка в два с половиной ватта. Фотография была качественная, он четко различил капитана на мостике в кормовой части палубы и нескольких пассажиров, стоящих у борта. В передней части судна громоздилась куча товара – еще один штрих, свидетельствующий, что фотография сделана давно.

Он как раз передвинул поле зрения на полсантиметра вправо, когда Колльберг бухнул кулаком в дверь и ввалился неожиданно, как гром на рождество.

– Ага, испугался?

– До смерти, – сказал Мартин Бек и почувствовал, что сердце у него никак не хочет войти в нормальный ритм.

– Ты еще не ушел?

– Конечно, ушел. Сижу на втором этаже в Багармуссене и ем сосиску.

– Кстати, известно ли тебе, как ребята из полиции нравов называют эту вещицу? – спросил Колльберг и показал на лупу с ручкой.

– Нет.

– Детектор невинности Мария-Луиза.

– Гм.

– А почему бы и нет? Точно так же ее можно назвать лопаточкой для тортов «Юхан» или еще как угодно. Слышал последние новости торговли?

– Нет.

– При покупке машинки для подсчета банкнот «Маркус» вы получите дополнительно апельсиновое пирожное «Аякс».

– Так купи ее, черт возьми.

– Для того, чтобы сосчитать те десять крон, которые у меня остались? Кстати, когда у нас будет зарплата?

– Наверное, завтра. По крайней мере, надеюсь.

Колльберг бухнулся в кресло для посетителей.

– А лошадка все едет и едет, – вздохнул он.

– И никуда не доедет, – закончил Мартин Бек. Они немного посидели молча. Фразами они обменялись чисто автоматически, при этом ни один, ни другой даже не пытались делать вид, что их это развлекает. Наконец Колльберг сказал:

– Так значит, тот негодяй, которого ты ездил допрашивать, здесь ни при чем?

– Это был не он.

– У тебя есть доказательства?

– Нет.

– Стало быть, интуиция?

– Да.

– Мне этого достаточно. В конце концов есть же какая-то разница между растлением пьяной двенадцатилетней девочки и убийством на сексуальной почве взрослой женщины.

– Есть.

– Кроме того, Эриксон никогда бы не смог ей понравиться. Конечно, если я правильно понял Кафку.

– Да, – подтвердил Мартин Бек, – она не стала бы с ним этим заниматься.

– А тот, в Мутале? Разочарован?

– Ольберг? Да, немножко. Но он упрямый. Кстати, что сказал Меландер?

– Ничего. Я этого психа знаю еще с тех пор, когда мы были в оперативной службе, и за все это время его прорвало лишь однажды, когда ввели карточки на табак.

Колльберг достал блокнот в черном переплете и глубокомысленно пролистал его.

– Когда ты уехал, я прочел все материалы еще раз и решился сделать такое маленькое резюме.

– Да…

– Я, например, задал себе вопрос, который завтра нам наверняка задаст Хаммар: что, собственно, нам известно?

– И что же ты ответил?

– Секундочку. Будет лучше, если ответишь ты. Что мы знаем о Розанне Макгроу?

– Многое – благодаря Кафке.

– Верно. Я бы даже решился сказать, что мы знаем о ней все. Далее: что нам известно об убийстве?

– Мы знаем, когда было совершено преступление. Более или менее знаем, где и как это произошло.

– Мы действительно знаем, где это произошло?

Мартин Бек забарабанил пальцами по столу, потом сказал:

– Да. На экскурсионном пароходе «Диана» в каюте номер А7.

– Группа крови действительно совпадает, но для ареста этого недостаточно.

– Нет, но мы это знаем, – уверенно сказал Мартин Бек.

– Хорошо. Предположим, мы это знаем. Когда же это произошло?

– Вечером четвертого июля. Когда стемнело. В любом случае, после ужина, а он закончился в восемь часов. Примерно между девятью и двенадцатью.

– Как? Ну, об этом мы можем судить по результатам вскрытия. Можем также исходить из того, что она разделась сама. Добровольно. Либо, возможно, под угрозой насилия, но это не слишком правдоподобно.

– Нет.

– И наконец: что мы знаем о преступнике?

Через двадцать секунд Колльберг ответил сам:

– То, что он садист и сексуальный маньяк.

– То, что он мужчина, – добавил Мартин Бек.

– Да, почти наверняка. И то, что он сильный. Розанна Макгроу вовсе не была карликом. Мы знаем, что он был на «Диане».

– Да, если, конечно, исходить из того, что все наши предположения верны.

– И что он должен относиться к одной из двух категорий: пассажир или кто-то из команды.

– Мы это точно знаем?

В кабинете стало тихо. Мартин Бек кончиками пальцев перебирал волосы. Наконец он сказал:

– В противном случае это было бы невозможно.

– В самом деле невозможно?

– Нет.

– Ну, хорошо, скажем, мы это знаем. С другой стороны, мы не имеем ни малейшего понятия о том, как он выглядит и где живет. У нас нет отпечатков пальцев, нет вообще ничего, что могло бы иметь отношение к этому убийству. Нам неизвестно, был ли он знаком с Розанной Макгроу раньше, и, естественно, неизвестно, откуда он приехал, что с ним случилось потом и где он находится в настоящий момент. – Все это Колльберг уже говорил серьезным тоном. – Мы знаем чертовски мало, Мартин, – продолжал он. – Разве мы можем быть уверены на сто процентов, что Розанна Макгроу не доехала в полном порядке до Гётеборга? Тебе не приходило в голову, что так могло быть? Что кто-то убил ее позже, тот, кто знал, откуда она приехала, и кто потом отвез труп обратно в Муталу и бросил его в озеро?

– Я тоже об этом думал. Но это бессмысленно, так не бывает.

– Покуда у нас не будет купонов на питание за весь рейс, мы должны учитывать и такую теоретическую возможность. Даже если это противоречит здравому смыслу. И даже если бы нам удалось доказать, что до Гётеборга она действительно не доехала, остается все же еще одна возможность, а именно: в Буренсхульте она сошла на берег, когда пароход стоял в шлюзовой камере, и на нее напал какой-то сумасшедший, который прятался в кустах.

– В таком случае мы там наверняка что-нибудь обнаружили бы.

– Наверняка, наверняка, не знаю. В этом деле столько материалов, что можно рехнуться. Черт возьми, ну как эта женщина могла исчезнуть посреди рейса и никто ничего не заметил? Даже горничная или официантка в столовой?

– Тот, кто ее убил, наверняка был на пароходе. Он убрал каюту, и там все выглядело нормально. В конце концов, речь шла только об одной ночи.

– А куда исчезло покрывало? А одеяло? Да ведь все это должно было быть залито кровью. Не мог же он, черт побери, там стирать. А если все бросил в воду, то где взял чистое постельное белье?

– Много крови там не было, по крайней мере, так утверждал прозектор. А если убийца ориентировался на судне, он мог очень легко принести со склада чистое белье.

– Ты считаешь, что пассажир может настолько хорошо ориентироваться на пароходе? И что при этом никто ничего не заметил?

– Это неудивительно. Ты когда-нибудь был на таком пароходе ночью?

– Нет.

– Все спят. Абсолютно тихо и пусто, нигде ни души. Практически все не заперто. Когда пароход проплывал по озеру Веттерн между полуночью и рассветом, на борту бодрствовали лишь три человека, причем они несли вахту – двое в рулевой рубке и один в машинном отделении.

– Но ведь должен же был кто-нибудь заметить, что в Гётеборге она не сошла на берег!

– После прибытия можно не соблюдать никаких формальностей. Пароход еще только приближается к порту, а пассажиры уже собирают свой багаж и толпятся у выхода, и, как только судно причалит, стремглав бегут на берег. Не забывай, что пароход опоздал, так что все спешили. Кроме того, они причалили, когда еще было темно.

Мартин Бек договорил и молча глядел в стену.

– Больше всего меня поражает то, что пассажиры и соседней каюте ничего не заметили.

– Ну, это я могу тебе объяснить. Я узнал об этом меньше двух часов назад. В каюте A3 находилась какая-то супружеская пара из Голландии. Им обоим за семьдесят и оба они глухие, как пни.

Колльберг полистал блокнот и взъерошил волосы.

– Наша так называемая версия того, как произошло преступление, основана главным образом на логических предположениях и психологических заключениях. С убедительными доказательствами дело обстоит хуже. Пока придется придерживаться этой версии, какой бы она ни была, потому что другой у нас нет. А сейчас давай посмотрим, что у нас получается со статистикой, не возражаешь?

Мартин Бек откинулся на стуле и скрестил руки на груди.

– Давай, – кивнул он.

– У нас имеются фамилии восьмидесяти шести человек, которые находились на пароходе. Шестьдесят восемь пассажиров и восемнадцать членов команды. Далее, нам удалось выяснить местожительство или разными способами вступить в контакт со всеми, кроме одиннадцати человек. Но даже у этих одиннадцати нам известна национальность, пол, а у троих и возраст. Воспользуемся теперь методом исключения: во-первых, исключим Розанну Макгроу. Остается восемьдесят пять. Далее, все женщины, восемь из команды и тридцать семь пассажирок. Остается сорок, в том числе четыре ребенка до десяти лет и семь стариков за семьдесят. Остается двадцать девять. Далее, капитан и член команды, стоящий в ту ночь у руля. Они несли вахту с двадцати ноль-ноль до полуночи и имеют алиби. Трудно предположить, что у них было время прогуляться по пароходу и от нечего делать совершить убийство. Если же говорить о персонале машинного отделения, то такой уверенности нет. Ну, в любом случае имеем минус два. Остается двадцать семь мужчин в возрасте от четырнадцати до шестидесяти восьми лет. Двенадцать шведов, в том числе семь членов команды, пять американцев, три немца, один датчанин, один южноафриканец, один француз, один англичанин, один шотландец, один турок и один голландец.

География просто ужасает. Один из американцев живет в Орегоне, другой – в Техасе, англичанин из Нассау на Багамских островах, южноафриканец живет в Дурбане, а турок – в Анкаре. Тот, кто будет их допрашивать, получит истинное наслаждение. Адреса четырех из этих двадцати семи пока установить не удалось: одного датчанина и трех шведов. Нам также не удалось выяснить, был ли кто-либо из пассажиров на пароходе не в первый раз, хотя Меландер проштудировал списки пассажиров за последние двадцать пять лет. По моему личному мнению, никто из них не был там повторно.

В одноместных каютах жили только четверо, остальные были более или менее на виду у тех, с кем делили каюту. Никто из них не знал судно настолько хорошо, чтобы это проделать. Теперь у нас остается восемь членов команды, рулевой, те два кочегара, повар и один матрос. Механика мы исключили: он относится к старшей возрастной группе. По моему мнению, никто из них этого не делал. В команде друг о друге все хорошо знают, кроме того, по-видимому, их возможности сблизиться с пассажирами весьма ограничены.

Значит, по моей версии, никто не убивал Розанну Макгроу. А это, конечно, не так. Мои версии всегда никуда не годятся. Сплошные неприятности от того, что человек слишком много думает. – Колльберг немного помолчал и добавил: – Если, конечно, этот отвратительный Эриксон… просто счастье, что тебе удалось его хотя бы на чем-то взять. Эй, да ты вообще-то слушаешь меня? Ты понял, что я тебе здесь излагал?

– Понял, – с отсутствующим видом ответил Мартин Бек. – Да, ты ведь знаешь.

Это была правда. Он действительно слушал. Но последние десять минут голос Колльберга удалялся от него все дальше и дальше. В голове у него промелькнули две совершенно разные мысли. Одна из них ассоциировалась с чем-то давно слышанным, она тут же упала на самое дно его памяти, где лежали забытые или не до конца обдуманные мысли. Другая мысль… Это была совершенно конкретная идея нового и, как ему показалось, реального плана дальнейших действий.

– Она должна была познакомиться с кем-нибудь на пароходе, – пробормотал он, как бы про себя.

– Если, конечно, это не было самоубийство, – произнес Колльберг со слабой претензией на иронию.

– С кем-нибудь, кто вообще не собирался ее убивать, по крайней мере, не с самого начала, и у кого вовсе не было поэтому необходимости прятаться…

– Конечно, мы ведь так и думали, но к чему это нам, если…

У Мартина Бека стояла перед глазами картинка яркого солнечного июльского дня в Мутале. Отталкивающая «Юнона», подплывающая к причалу у шлюзов.

Он выпрямил спину, взял в руки старую открытку и посмотрел на нее.

– Леннарт, – сказал он, – сколько фотоаппаратов щелкало там тогда, как ты думаешь? Не меньше двадцати пяти, а скорее всего, тридцать или сорок. В каждой шлюзовой камере кто-нибудь сходил на берег и фотографировал пароход и оставшихся пассажиров. Теперь эти фотографии уже находятся в двадцати-тридцати семейных альбомах. Самые разнообразные фотографии, первые, сделанные на набережной в Стокгольме перед отплытием, последние, вероятно, в Гётеборге. Ну, пусть примерно двадцать человек сделали за те три дня по тридцать снимков. Если мы угадали, получается по одной пленке на человека. Кроме того, там, наверняка, некоторые снимали кинофильмы. Леннарт, должно быть около шестисот фотографий… понимаешь! Шестьсот фотоснимков, а возможно, и тысяча.

– Да, – не сразу ответил Колльберг. – Я понял.