Текст книги "Фанфан-Тюльпан"

Глава XVI,
в которой мы снова обретаем Фавара и Тарднуа

Фавар был перемещен, как мы уже знаем, из Гран-Шатле в донжон Венсена. За несколько недель это уже была четвертая по счету тюрьма, и драматург, совершенно измученный, считал, что теперь для него существует только два варианта – либо написать большой труд о местах заключения в царствие Людовика XV, либо погрузиться в полное отупение и вообще забыть обо всем! Время для него текло томительно медленно, однообразие пустых дней сменяла бессонница по ночам. Кроме того, после его неприятности со стражем в Гран-Шатле, тамошнее тюремное начальство очень плохо отрекомендовало его в Венсене, и тюремщики, узнавшие, что из-за него уволили их сотоварища, обращались с ним особенно грубо. Бедняга чувствовал, что им окончательно овладевает неврастения, сжимая его в своих когтях. И не было ни одного дня, чтобы у него не начинались приступы черного отчаяния, во время которых он просто мешался в уме.

Как объявил господин Д'Аржансон, камеры в Венсене были еще страшнее и мрачнее, чем в Гран-Шатле, и бедный поэт горько сожалел об уютной и светлой камере в Фор ль'Эвек и об ужинах, которые устраивал начальник Бастилии.

В этот день Фавар лежал в полной прострации на своей койке, поглощенный печальными мыслями. Вдруг отворилась дверь, и появился тюремщик.

– Следуйте за мной! – приказал он.

– Куда еще меня тащат? – тяжко вздохнул окончательно обессиленный Фавар. Может быть, в Париже открыли новую тюрьму?

Страж только пожал плечами и знаком позвал его за собой. Драматург уныло шел за ним по бесконечному лабиринту лестниц и коридоров. Наконец, человек ввел его в комнату свиданий, и Фавар увидел ожидающую его женщину, а рядом с ней – караульного. Он был настолько изумлен, узнав жену, что в первую минуту стоял, как столб, считая, что это ему снится.

– Мой бедный, бедный Фавар! – вскричала актриса, увидев, до какого плачевного состояния довели ее мужа. – Я, наконец, принесла тебе помилование!

Тут супруги бросились в объятья друг другу. Когда прошел первый порыв радости, госпожа Фавар кратко ввела Фавара в курс всех последних событий. Караульный присутствовал при этой сцене молча и не шевелясь. Потом он важно произнес:

– Нужно, чтобы вы расписались в реестре освобождения из-под стражи!

– О, я распишусь где угодно! – вскричал драматург. – Я очень хочу, господин караульный, поскорее оказаться дома!

Но когда он произносил эти слова, в дверь быстро вошли два человека в черном. Один из них вышел вперед и провозгласил басом:

– Господин Фавар?

– Это я, – пролепетал писатель.

Человек подошел к Фавару, положил руку ему на плечо и с важностью сказал, показывая ему бумагу:

– Приказ препроводить вас немедленно к господину Д'Аржансону, генеральному лейтенанту полиции.

Фавар почувствовал, что теряет сознание. Он кое-как взял себя в руки и закричал изо всех сил:

– Нет! Нет! Нет! На этот раз я не сдвинусь с места! Если нужно начинать сначала прогулку из одной тюрьмы в другую, лучше я останусь здесь до страшного суда!

Но спорить с приказами начальника полиции было невозможно. Полицейские взяли Фавара под руки, и они, вместе с госпожой Фавар, поднялись в карету, ожидавшую у подъемного моста Венсена.

В тот день в кабинете маркиза Д'Аржансона, главного начальника королевской полиции, собралось множество людей. Кроме Фанфана и Д'Орильи, вернувшихся с войны, около важного чиновника находились два секретаря и один писарь. Оба молодых человека приехали накануне из Фландрии, где, как известно, война закончилась блистательной победой французов.

Рана лейтенанта затянулась, и остался только рубец, пересекающий его лоб. Повязки на нем уже не было. Штандартоносец и офицер, едва только вернулись в Париж, были вызваны в Гран-Шатле, так как господин Д'Аржансон как раз завершал расследование большого шпионского заговоpa, вдохновителем и организатором которого был Люрбек. Фанфан-Тюльпан передал начальнику полиции письмо, доверенное ему Бравым Воякой, и господин Д'Аржансон, изучив его, положил в общую пачку в одно из своих досье.

– Вы, – сказал он, – те два человека, которые, по стечению обстоятельств, так или иначе соприкасались с Люрбеком и его сообщниками; поэтому я считаю особенно важным получить прежде всего именно ваши свидетельские показания.

Фанфан и Д'Орильи поклонились. Д'Аржансон сделал знак, один из секретарей открыл дверь, и четверо мужчин подозрительного вида, подталкиваемые полицейскими, ввалились в комнату.

– Встречали ли вы ранее кого-нибудь из обвиняемых? – спросил Д'Аржансон.

Первый кавалер Франции бросил взгляд на заключенных: он узнал двоих – это были те самые, кого он видел вместе с госпожой Ван-Штейнберг в тот вечер, когда он, забравшись на дерево, наблюдал сцену, происходившую в доме Люрбека.

– Они мелкая сошка, – сказал Фанфан, – и я их узнаю, потому что хорошо их видел. А вон тот, – продолжал он, показывая полицейским на одного из злодеев, – мне кажется, принимал участие в покушении на маршала.

Начальник полиции сделал знак последнему из обвиняемых подойти поближе. Он, видимо, старался остаться незамеченным, так как все время упорно прятался за спины других.

Два полицейских вытащили его и поставили перед молодыми людьми.

Это был старик, сгорбленный и оборванный, – его одежда, как казалось, прежде вполне приличная, от долгого пребывания в тюрьме превратилась в настоящие лохмотья, клочковатая борода покрыла, как мох, его лицо, и оно было неузнаваемо.

– Вот человек, – вскричал Д'Аржансон, – который в Бастилии отдал это теперь хорошо нам известное письмо господину Фавару.

Заключенный запротестовал:

– Неправда, я никогда такого письма не писал!

Его голос неожиданно поразил Д'Орильи: он подошел к старику близко, и, хотя тот опустил голову и отвел глаза, маркиз узнал его и гневно закричал:

– Этот негодяй – мой управляющий Тарднуа, вор и мошенник, который украл все мое состояние!

Фанфан и Д'Аржансон в полном изумлении смотрели на молодого человека, начавшего бурно изливать свой гнев и ярость на старика, браня его на чем свет стоит. Тут дверь открылась, и вестовой объявил:

– Ваше превосходительство, господин Фавар прибыл!

Начальник полиции велел увести всех арестованных, кроме Тарднуа, припертого к стене и совершенно подавленного. Потом приказал ввести Фавара.

Как только тот вошел, на лице его появилось радостное удивление: он бросился к Фанфану и стал горячо пожимать ему руки. Но тогда было не время для нежностей, так как Д'Аржансон неуклонно продолжал допрос; он спросил у Фавара, показывая на Тарднуа:

– Тот ли это человек, который в Бастилии вручил вам письмо для передачи Люрбеку?

Писатель посмотрел на жалкое человеческое существо, продолжающее что-то бормотать о своей невиновности, и твердо сказал:

– Да, я его узнаю; несомненно, это он!

Д'Орильи сделал негодующий жест. Ему пришлось подавить в себе желание дать Тарднуа пощечину: оказывается, его управляющий был не только вором, он еще был связан с бессовестным шпионом Люрбеком! Это уж было слишком!

Тарднуа понял, что для него все потеряно. Он некоторое время молчал в нерешительности, но через несколько минут подошел к начальнику полиции и, впервые за все время подняв голову, воскликнул:

– Я сейчас признаюсь во всем до конца, но надеюсь, что мое полное раскаяние даст мне возможность рассчитывать на снисходительность и милосердие судей!

– Говорите! – приказал Д'Аржансон.

Тарднуа собрался с мыслями и заговорил глухим голосом:

– Да, я бандит, негодяй, я украл все состояние моего хозяина, маркиза Д'Орильи, и спрятал его у одного из моих сообщников в Турнэ. Когда я был во Фландрии, меня представили герцогу Камберленду, главнокомандующему соединенными армиями. Зная, что у меня много связей в Париже, герцог Камберленд предложил мне большую сумму денег за службу агента по связи с ним и его главным представителем при дворе Людовика XV – шевалье де Люрбеком.

Его признание произвело на всех присутствующих впечатление разорвавшейся бомбы. Интерес к исповеди Тарднуа еще возрос. А он продолжал:

– Я и раньше встречал шевалье у моего хозяина. Я знал, что их связывает тесная дружба, и счел, что шевалье должен быть в курсе предпринятой мною кражи. Мысль о том, что, откажись я вступить с ним в контакт, он отомстит мне, сообщив голландскому правительству о совершенном мною преступлении, даже больше, чем соблазн получить новое вознаграждение, толкнула меня на то, чтобы принять предложение Камберленда. Но в первой же моей поездке по его поручению меня арестовали и посадили в Бастилию!

Затем, обратившись к Д'Орильи, который с ненавистью и презрением смотрел на него, Тарднуа объявил:

– Французские войска уже вошли в Турнэ – вам будет нетрудно найти деньги, которые я там спрятал.

– Негодяй! – вскричал Д'Орильи. – Хороший замок на камере отплатит тебе за твои злодейства!

– О, сжальтесь надо мной! – взмолился управляющий. – Я ведь хочу сообщить вам еще нечто очень важное – вы даже не подозреваете, насколько важное!

Тут внимание всех присутствующих удвоилось.

– Помните, что говорил ваш отец перед самой смертью о вашем неизвестном брате? Я тогда вам поклялся, что даже не слышал о нем. Я солгал, я хорошо знал, где был ребенок все время. Я знал все, так как покойный маркиз доверил мне новорожденного, он велел определить его к кормилице и дал на это денег. Но вместо того, чтобы отнести его на одну из ферм поблизости замка, я оставил дитя совсем в другом месте, на клумбе тюльпанов.

– На клумбе тюльпанов?! – громко вскричал Фанфан к необычайному изумлению присутствующих. – Вы сказали – на клумбе тюльпанов?!

– Да! – подтвердил Тарднуа.

– Где все это происходило? – белый, как кружево на жабо его мундира, дрогнувшим голосом спросил Фанфан.

– В маленькой нормандской деревне Фикефлёр.

– Всемогущий Господи! – произнес, почти теряя сознание, Фанфан-Тюльпан.

К нему подошел Д'Орильи, тоже очень бледный, и сказал:

– Значит, мой брат – это вы!

Двое одинаково потрясенных молодых людей смотрели друг на друга молча. Наплыв угрызений совести сначала как бы парализовал Д'Орильи. Но тут же, в бурном порыве чувств, он бросился к найденному, наконец, брату, которого едва не привел к гибели, и, упав в его объятья, второй раз, еще более горячо, попросил у него прощения. Первый кавалер Франции не смог устоять, и растроганный глубоким раскаянием брата, в свою очередь, крепко обнял Д'Орильи. Господин Д'Аржансон и Фавар тоже были взволнованы удивительной встречей и примирением братьев.

Что касается Тарднуа, то он, увидев, что всем не до него, стал потихоньку пробираться к двери, надеясь улизнуть, но только шагнул к порогу, как чья-то железная рука легла на его плечо. Крепко схваченный одним из полицейских, он был препровожден в тюремную карету, в которой уже находились другие сообщники шевалье де Люрбека.

Начальник полиции выразил большую признательность Д'Орильи и Фанфану за ценную поддержку, оказанную ими правосудию. Фавара он уверил, что его помилование подписано самим королем и что он может больше не опасаться никакой другой тюрьмы.

Глава XVII
СВАДЬБА ФАНФАНА-ТЮЛЬПАНА

Бравый Вояка мужественно, не выпуская трубки изо рта, перенес ампутацию ноги. Он только попросил, чтобы его костыль изготовили из дерева, взятого в лесу Барри, чтобы, как он сказал, сохранить память о знаменитой битве.

Перетта настояла на том, чтобы оставаться рядом со старым другом до момента, когда он сможет, не рискуя осложнениями, вернуться с ней в Париж. И однажды утром девушка и ветеран предприняли медленное, с передышками, возвращение в столицу. Путешествие прошло без приключений, и вот уже два дня, как выздоравливающий снова поселился в доме Фаваров. Он сидел в шезлонге в гостиной хозяйки дома и вместе с обеими женщинами ждал появления Фавара. Госпожа Фавар очень беспокоилась по поводу вызова мужа к начальнику полиции. А время шло, и ее беспокойство возрастало. Наконец, дверь резко отворилась, так как ее неловко толкнул слуга-негр, и в комнату вошли одновременно Фанфан-Тюльпан, Фавар и Д'Орильи.

– Господи, наконец-то! – вскричала актриса. – Я уже начала бояться, что моего бедного мужа опять оставили в тюрьме!

– Нет, напротив! – ответил драматург. – На этот раз генеральный лейтенант был очаровательно любезен! Он потребовал от меня только участия в необыкновенной встрече, настоящем театральном представлении, причем разыгранном по всем правилам! Верно, Фанфан?

Фанфан-Тюльпан, который целовался с Переттой, обернулся.

– О, да, друзья! – вскричал он радостно. – А я хочу сообщить вам необыкновенную новость!

– Еще новость? – недоверчиво проворчал Бравый Вояка.

– Да, еще! И какую! Слушайте! На допросе оказался Тарднуа, бывший управляющий маркиза Робера Д'Орильи. И от него мы узнали, что Робер и я – братья! Он, оказывается, много лет нарочно это скрывал!

Потрясающее известие привело всех в совершенное изумление. Старый солдат и обе дамы долго не могли прийти в себя. Потом они потребовали, чтобы Д'Орильи сам рассказал, что произошло и как все выяснилось.

– Гром и молния! – пробурчал, не выдержав, Бравый Вояка. – Подумать только! Ведь вы чуть-чуть не отправили вашего брата на тот свет! И если бы не я, преступление осталось бы на вашей совести!

Робер, смущенный и пристыженный, опустил глаза и ничего не ответил. Но Перетта подошла к нему и взяла его за обе руки так естественно и тепло, что он сказал:

– Я счастлив, что мой брат простил мне, что я был так жесток по отношению к нему, и буду горд, если получу возможность и право, мадемуазель, любить вас… как сестру!

Девушка покраснела, как пион, а Фанфан-Тюльпан громовым голосом произнес:

– Друзья мои, все это – в прошлом! Давайте думать о будущем!

– Да, да, конечно! – радостно воскликнул Фавар, обнимая за плечи жену. – А, в ожидании будущего, пока пойдем обедать! Мне очень не терпится, наконец, попробовать что-нибудь другое вместо того, чем меня кормили в моих предыдущих… жилищах… вынужденных жилищах.

Признание Фавара было встречено добродушным смехом. Фанфан помог Бравому Вояке встать, и все отправились в столовую, где негр Сиди-Бель-Кассем важно возгласил:

– Мадам, кушать подали!

ЭПИЛОГ

Несколько следующих недель были неделями безоблачного счастья для Фанфана-Тюльпана. Его дело в суде было пересмотрено, и смертный приговор отменен полностью. Благодаря хлопотам брата он смог получить четверть отцовского состояния. Одновременно первый кавалер Франции получил от короля чин офицера и из штандартоносца стал корнетом королевской гвардии. Старики Магю, которые теперь уже сияли от радости, решили отправиться в Париж, чтобы выразить согласие на брак дочери и присутствовать на свадьбе, назначенной на ближайшие дни, и на торжество в доме Фаваров собрались родные и друзья жениха и невесты. Когда свадебный ужин был окончен, Фанфан увлек Перетту в сад. Была теплая и тихая ночь, и из беседки слышалось пение скрипок, игравших на балу.

– Помнишь праздник цветущих яблонь в Фикефлёр, дорогая? – спросил Фанфан.

– Еще бы! – ответила Перетта, прижимаясь к жениху.

– Я тогда обещал, что женюсь на тебе!

– А я обещала ждать тебя!

– Теперь нам остается только радоваться нашему счастью!

Молодой человек крепко обнял невесту и поцеловал ее, и, чтобы не мешать им целоваться, улыбающаяся луна скромно ушла за завесу облаков.

На следующий день после свадьбы, теплый, но пасмурный, Фанфан и Перетта отправились в гости к Бравому Вояке. В награду за долгую службу он был принят в дом инвалидов, куда новоназначенный офицер Фанфан принес ему почетное оружие – именную саблю. Комендант дома выстроил своих прославленных в войнах пенсионеров на парадном дворе, и там в два ряда стояли строем отличившиеся в боях инвалиды последних войн.

Барабанная дробь возвестила о прибытии офицеров. Фанфан, затянутый в блестящий новенький мундир корнета королевской гвардии, вышел вперед. Перетта и госпожа Фавар с мужем, стоя в углу двора, взволнованно наблюдали эту сцену. Робер Д'Орильи сопровождал брата, но шел на несколько шагов позади. Фанфан остановился у фланга первой шеренги перед Бравым Воякой, опиравшимся на костыли. Инвалиды стали в позицию «вольно», и первый кавалер Франции, держа в руках почетную саблю в позолоченных серебряных ножнах, торжественно и громко произнес:

– Сержант Кошерель по прозвищу Бравый Вояка! Именем короля я вручаю вам эту почетную саблю!

Ветеран выступил на два шага вперед и принял почетное оружие. Фанфан обнял его и, пока старик смахивал слезу с усов, сказал ему:

– Мой дорогой Бравый Вояка, перед всеми героями, собравшимися здесь, я благодарю тебя за все, что ты для меня сделал, так как если я был хорошим солдатом, остался жив и стал офицером, то этим я обязан тебе одному!

Громкое «ура» потрясло строй. Хор дружно произнес:

– Да здравствует Фанфан-Тюльпан! Да здравствует первый кавалер Франции!

Тут Фавары и Перетта тоже подошли к строю. Вдруг облака рассеялись, и яркое солнце зажгло золотой купол дома. Все наши герои по очереди обняли и поцеловали вконец растроганного Бравого Вояку.

Но война во Фландрии вскоре возобновилась. Неделю спустя после этой торжественной церемонии Фанфан-Тюльпан снова отправился в полк, оставив Перетту под охраной ее друзей – Фаваров. Перетта, ужасно расстроенная неожиданным и таким внезапным отъездом мужа, немного утешилась только тогда, когда получила от него утешительное известие о его новых подвигах. Им предстояло в скором времени соединиться и провести вместе еще много счастливых дней.

Подвиги Фанфана-Тюльпана воспеты в песне, которую уже в течение двух веков поют и солдаты, и дети, когда играют в войну:

 
Вперед, Фанфан,
Вперед Тюльпан,
Тебя победа ждет!..