Текст книги "Федор. Сказка о жизни. Записано Вальтером"

Задача лабораторий института заключалась в контроле результатов текущего производства завода, а также в исследовании возможностей более эффективной переработки отходов атомной энергетики. Сам процесс извлечения из радиоактивного мусора составных, пригодных для дальнейшего использования в новых энергоносителях, препаратах и изощренных начинках смертоносного назначения, состоял из целого ряда процедур, вызывающих у нормального, любящего жизнь человека если не навязчивое ощущение постоянно присутствующей опасности, то не менее неприятное чувство внутренней напряженности.

Сначала все погружалось в водяные отстойники. Затем крошилось, обрабатывалось химией, делилось, промывалось, выпаривалось, подгонялось, фасовалось, отгружалось, отправлялось в путь по стране или утилизировалось.

Она снова набирала силу. Безглазая оскаленная улыбка мелькала во всех углах цехов завода, между трубами, емкостями и отражалась в стеклах измерительных приборов. Она сопровождала каждого рабочего вплоть до раздевалки, а некоторых – домой.

Одна из черт человека, однозначно отличающая его от остальных представителей мира животных, – это умение обработать навалившуюся необходимость так, что она становится неразрешимой, а посему не представляющей собой проблему, а посему более не заслуживающей внимания. Необходимость не бросают на произвол судьбы, а скорее – авось пронесет! – предоставляют решению благосклонности Всевышнего, вера в которого в экстремальных случаях начинает теплиться даже у отъявленных атеистов.

Особенно хорошо получается, когда она касается возможно большей группы, например, жителей целого города или целой страны. Всеобщее ощущение коллективного пребывания в одной лодке сплачивает в духе непрерывности движения. Даже при наличии только одного весла.

День получался паршивым. Это была не работа, а продирание между больно толкающимися мыслями. Саша сожалел о том, что согласился выйти на работу в субботу. То ли бессонная ночь, то ли отсутствие Риты на остановке – беспокойное предчувствие теребило душу.

* * *

Неучастие обслуживающего персонала в общении гостей как-то не получалось. Сэр был уже не рад, что оставил при себе Риту. Она и его вторая помощница Света делали все правильно, ухаживая с приветливой улыбкой и приятным достоинством за гостями у стола, подавая свежую вилку или салфетку, предлагая вино, воду или морс, меняя фужеры и стопки. Держась при этом на втором плане. Но эта красноволосая девушка, своей белизной казавшаяся изваянной из того же материала, по которому ступала ее маленькая ножка, будоражила мужское воображение. Каждое ее движение привлекало внимание и этим подчеркивало второстепенность любого предмета любого разговора.

Осознавая, какое впечатление она производит, Рита чувствовала себя все более не в своей тарелке. Под шумок усердно поедаемых, наверняка очень вкусных супов, рыбок и пирожков, она шепнула дворецкому: «Сэр, не лучше ли будет отправить меня к тем, кто носит тарелки?» Моргнувшие в ее сторону глаза говорили о том, что эта мысль уже поработала в голове.

Почти бесшумно снявшись с места дислокации, генерал размеренным шагом подошел к хозяину дома и, медленно подливая брусничный морс в полупустой стакан, что-то сообщил. Влад тут же ласково глянул на Риту, улыбнулся, тихо ответил и принялся в очередной раз разливать водку. Пупсик, видно, уловил взгляд шефа, повернулся к ней и наигранно весело подмигнул. Вернувшись снова на свое место, сэр передал: «Владимир Владимирович просит вас остаться».

Прямо напротив стоявшей у комода Риты сидел Вальтер – так он представился, снимая и передавая ей пальто. Вальтер наслаждался русским гостеприимством, вкуснейшей едой, пресловутой красотой русских женщин в лице этих двух ухаживающих за ними девушек, годящихся ему в дочери, а то и во внучки, прекрасными картинами, да вообще всем вечером. Наблюдая написанное на его лице отвлеченное удовольствие, его не пытались вовлечь в разговор.

В отличие от своих молодых коллег, он уже более 30 лет навещал Россию. И хотя ему, как ведущему сотруднику фирмы, не было надобности часто приезжать сюда, он всякий раз пользовался случаем посетить эту страну, которую изъездил вдоль и поперек. Вальтер любил русских – по отдельности, но не вместе.

Впервые приехав в Москву молодым человеком, он сразу понял, что попал на другую планету. Его окружали советские люди, ничем не похожие на знакомых ему западных. В них проявлялась своеобразная гордость своим государством, называемым в других местах империей зла и большой тюрьмой. Они настаивали на том, что духовно и морально превосходят Запад. В то же время в них присутствовал непонятный ему комплекс неполноценности, требующий доказательства обратного, что проявлялось в постоянных ссылках на свою историю – от победы над Наполеоном до разгрома фашистской Германии, достижения в науке и спорте, систему образования и бесспорно богатую культуру. Русские знали своих художников, поэтов и писателей, композиторов и актеров. Читали в метро и в автобусах, уступали место пожилым людям и продолжали читать стоя. У Вальтера время от времени проскальзывала мысль, что эта культивированность системно-массово привита, но от этого она не становилась менее ценной и могла рассматриваться как выдающееся достижение, дающее в этом отношении фору многим другим государствам, называющим себя развитыми.

С первого же дня общения ему бросалась в глаза и уши обостренность чувств, смешанная с бескомпромиссной, спонтанной, бравурной решительностью, таящей в себе тяжело определяемое, но настораживающее и, в некотором смысле, аномальное начало. Русские все делали от души. Если любили, то отчаянно. Если дружили, то самоотверженно. Если били, то по полной. Если воровали, то основательно. Если страдали, то до самозабвения. Если пили, то до конца. Если подчинялись, то полностью. Если терпели, то бесконечно долго. Если верили самозванцам, шарлатанам и аналитикам, то без сомнений. Они были способны на трудовой и военный подвиг, но для этого были необходимы подающий пример вождь, идея и цель, включающая в себя в конечном итоге подтверждение личной значимости.

Работа за одну зарплату, размер которой в России для простого рабочего или сельского труженика никогда не соответствовал расходуемой энергии, не представляла собой какую-либо ценность. Природа и огород кормили всегда, а под стопочку даже хорошо. Складывалось впечатление, что русские считали такую жизнь приемлемой также для своих детей и внуков.

Внимание Вальтера привлекла застольная беседа о проблемах Германии и Европы с мигрантами. Канцлершу опять разбирали по косточкам. Эта тема его сейчас не волновала. Не всегда сторонник немецкой политики, он в этом пункте был согласен: «Справимся!». Любой человек, называющий себя христианином, просто обязан помочь стоящему у двери и просящему помощи. Кроме того, настало время «смешать колоду» кровей. Он вновь углубился в свое.

Со временем, подучив язык и хорошо изучив историю земли русской, Вальтер рассмотрел в образе русского человека подобие степного воина-всадника, осознающего выгодность момента и несущегося сломя голову, чтобы ворваться, насладиться силой, взять, вернуться к своим и с гордостью показать взятое в подтверждение своей безграничной смелости и могучести. За подвигом должен был следовать отдых, не уступающий первому по эмоциональности.

Такой жизненный подход находил свое отображение в поговорках «гулять, так гулять», «где наша не пропадала», «умирать, так с музыкой», «пьяному море по колено», «кто не рискует, тот не пьет шампанское» и в традиции закононепослушности на бескрайних и неконтролируемых просторах.

В заученном веками противостоянии закону, зачастую угнетающему, но не воспитывающему, всегда присутствовала всеобще признанная нотка, содержащая одобрение действий тех, кто в этом особенно отличился. К сожалению, в сложившемся образе русского Робин Гуда растворились не только лица борцов за лучшее, но и воров, убийц и прочей грязи, полной животной физической силы, определяемой как единственно действующее организующее начало. Причем все переняли в родную речь язык лишенных свободы мужчин. В том числе такой, который самым грубым и пошлым образом отображал их вечную проблему – сомнение в женской верности. Некоторые слова звучали иногда так, будто сами говорящие вылезли на свет божий из какого-то другого отверстия.

Вальтер болезненно переживал вместе с русскими развал Советского Союза, главным достижением которого считал обуздание человеческой алчности, и период правления президента-алкоголика, неспособного дать стране время на перестройку и отдавшего ее на растерзание капиталу, дружащей с ним политической номенклатуре и креатурам, доселе удачно удерживаемым на дне общества. Эти творения природы – людьми их называть не хотелось – со злорадством всплыли на самую поверхность, по ходу пропитывая общество новыми неприятно пахнувшими чертами, и оставляли при дележе богатств этой баснословно богатой страны толстый кровавый след.

– Вальтер, вы сейчас очень далеки от нас! – хозяин дома улыбался гостю.

– Извините! Задумался.

Переводчик Валерий перестал жевать и настроился на работу.

– Нет-нет, отчего же! Нам будет интересно узнать, о чем вы задумались. Но для начала прошу всех пройти в зал. Там нам будет удобней. – Влад первым поднялся со стула и жестом пригласил гостей пройти в соседнее помещение.

Отошедший на минутку сэр вовремя вернулся к гостям, на ходу просигналил Рите и Свете движение и поспешил к дверям.

Зал встречал гостей накрытым сладостями и соленьями летучим леденцом в обнимку с пестрыми диванами и креслами. Слоник блестел своими внутренностями, освещая в радужных цветах хрусталя расположившиеся на столе маленькие эклеры, пирожное и кремовые трубочки. На отдельном столике пыхтел самовар. Тех, кто не употреблял к водке, коньякам или виски сладкого, ожидали блестящие от холода маринованные помидоры, хрустящие огурчики, лоснящиеся маслом опята, свежеиспеченный белый хлеб и еще горячие блинчики со сметаной и черной икрой. На все это невозможно было смотреть без облизнувшейся улыбки. У Риты внутри пробурчало. Сэр с сочувствием посмотрел на нее:

– Как только гости уедут, мы вместе с поварами устроим наш маленький пир.

Смакуя крупинку черной икры, глава стола поднял замерзшую стопку водки:

– Хочу выпить за здоровье присутствующих!

После короткого перевода руки упомянутых вскинулись вверх. Затем последовали продолжительные «У-х-х-х!» и очень короткие «Ху!». Помидорчики, огурчики и опята тут же нашли потребителей.

Довольный нежнейшим блинчиком и работой поваров хозяин откинулся в кресле:

– Ну так о чем вы, дорогой Вальтер, так глубоко задумались? Если не секрет. Вы знаете, мне всегда интересно вас слушать.

Вальтер поднял глаза и встретился со взглядом, явно заинтересованным и внимательным. Он понимал, что открыто высказывать свое мнение о России и о русских в их присутствии – это хождение по тонкому льду. Но этот молодой человек так откровенно обратился к нему, что он не мог не быть столь же откровенным:

– Боюсь, что мои мысли не совсем уместны к столу – я думал о России.

Все головы, показывая признаки легкого опьянения, разом повернулись к говорящему. Немцы слегка заерзали на своих местах. По губам Влада, наклонившегося вперед, пробежала подбадривающая улыбка:

– Ваши мысли не только уместны, но и очень интересны для нас. Прошу вас поделиться ими!

И, обращаясь к переводчику:

– Валера, переводи, пожалуйста, поточнее. У тебя иногда бывают смягчающие интерпретации.

Сменить тему решил Пупсик:

– Слушай, может лучше о футболе или о бабах? А?

Но, поймав взгляд шефа, сразу угомонился.

Вальтер все еще не был уверен, начинать ли этот разговор. Русские предпочитали не обсуждать свои проблемы перед чужими. Они вообще не любили говорить о проблемах. Многие не подходили к телефону, если разговор мог стать неприятным. Проблемы просто умалчивались. Что доводило западных менеджеров, привыкших решать их тогда, когда они возникают, до резких действий строго в рамках подписанных контрактов – у русских это вызывало недоумение и чувство несправедливого поступка партнера.

Но сидящий напротив молодой владелец фирмы, очевидно, действительно хотел говорить о том, что его на самом деле волновало, и Вальтер решился начать:

– Не понятно будущее России. Согласитесь, нам было бы полезно это знать.

Разливая водку, Влад посматривал на гостя:

– Ох, и любите вы недоговаривать. Нет, чтобы правду-матку прямо в глаза.

А тот подвинул стопку навстречу бутылке. Водка была дверцей. На следующий день можно было совместно посмеяться над тем, что накануне спьяна наговорили.

– Чего тут не понять? – Влад поднял и опрокинул стопку. – У нас будущее можно прочитать в прошлом. После пятнатого – дай ему Бог здоровья – наш тогдашний президент-алкаш, не зная, как править государством, да и откуда ему было знать, не придумал ничего лучшего, как открыть ящик Пандоры и заглянуть туда. А оттуда такое повалило… А среди прочего всадники-князья… Валера, сигналь, когда скорость превышаю!

Тут, кроме Вальтера и Влада, ерзать начали все.

– Понятно, чтобы превратить анархию в цивилизованное общество в едином государстве требуется присутствия силы, вызывающей уважение, а для русских еще лучше – страх. Измученным беспределом безбашенных всадников россиянам хотелось порядка в виде нового Советского Союза, а еще милее – в лице нового Сталина. Хотелось возврата к утраченному величию и могуществу нации.

– Владимир Владимирович, может, сменим пластинку? – один из заводчан желал более легкого.

– Гриша, нам ли, русским, молчать, когда вон немцы о нас уже беспокоятся. Нам держать язык за зубами все тяжелей становится. Он ведь от молчания пухнет. Может удавить или зубы выдавить. Беззубыми останемся, если раньше не помрем.

Представители завода дружно предприняли попытку подняться, говоря о позднем часе, но, встретив взгляд Владимира Владимировича, так же дружно опустились на мягкие подушки. Вальтер не чувствовал себя неловко за других, как это бывало с ним в молодые годы. Спокойствие передалось его коллегам, и они только поудобней устроились, чтобы следовать продолжению вечера.

– Итак. Как известно по истории, если масса очень сильно желает, то желаемое сбывается. Правда, практически никогда так, как представлялось. По той простой причине, что новое появляется из собственных рядов, а таким образом уже несет следы того, чего бы не хотелось.

В начале нулевых всеобщая ностальгия по сильному хозяину страны нашла отклик в президенте-силовике. Организация, которая его подготовила к этой задаче, тоже не имела никакого представления о руководстве государством, но располагала долгим общеизвестным и общепризнанным опытом в наведении порядка, и сама по себе как бы гарантировала изменение к лучшему.

Новый отец отечества в первые два срока оправдывал надежды. Как вы знаете, надежда – это то, что остается на донышке ящика Пандоры. Построив – мы, русские, одобряем это выражение – всадников-князей и показав жадному до русских земель западному капиталу кукиш, он собрал вокруг себя преданную свиту – в большинстве своем из той же организации – и отправился в путь на поиск большой патриотической идеи, способной сплотить народы и повести их в светлое будущее.

Пока Валера заканчивал перевод, Влад внутренне ругался. Водка его сегодня не брала. Наверное, какие-то гормоны завышены.

– А теперь, Валера, мы упростим тебе задачу и передадим слово нашему гостю для дальнейшего анализа нашей истории. А вас, дорогие дамы, и вас, сэр, прошу присесть в кресла у телевизора. Вы, небось, уже еле стоите.

Сэр увлек за собой Свету и Риту к указанным местам.

Уходить уже никто не собирался. Всеобщее внимание обратилось к Вальтеру.

Начиналась игра, которая могла понравиться, и он перенял эстафету.

– Все правильно понявшие всадники-князья, заботясь о мирном сосуществовании с суровой силой, предложили новому главе сопровождать его на нелегком пути. Им тут же было объявлено, что путевые расходы и командировочные – дело князей, чьи сундуки – было свитой с завистью замечено – уже лопались от награбленного. Для большей наглядности одного из возразивших отправили сразу на длительный срок в воспитательное учреждение. Сам факт и длительность срока так благотворно воздействовали на сопровождающих, что они предложили взять на себя все расходы по путешествию и прочие, еще могущие возникнуть. Преданные люди из свиты отца отечества по его кивку поспешили добавить, что князькам второго ранга придется поделиться или даже отдать свои вотчины членам свиты. Как-никак, а свита должна располагать не только политическим, но и материальным статусом. В общем, в самом начале пути стороны достигли ясности, и завязался конструктивный разговор.

Князья, хорошо проинформированные как о делах и настроениях народа в их вотчинах, так и о его характере, по дороге нашептали вождю, что поиск общенародной идеи в капитализме, особенно в его российском облике, вообще-то дело пустое. Со времен Рима ничего не изменилось – нужно дать хлеба, если получится – с маслом, и зрелищ. Например, олимпийских. Ну там еще чемпионаты мира. Гонки на Красной площади. Бадминтон на комбайнах.

Послышался смех. Вальтер предложил Владу продолжить.

– Ну, а населению, по природе своей жаждущему эмоций всадника-победителя, время от времени желательно показываться в голом виде с автоматом Калашникова, или одетым с подружками-красавицами, или предложить поход на Кавказ, или там в Сирию, или построить дворец. Хорошо бы поиграть в хоккей. Или появиться на кулачном бое без правил в качестве зрителя в кругу известных спортсменов. Словом, как-то отличиться от этих голубых западных демократов-хлюпиков.

И вообще Царю не к лицу напрягаться и что-либо искать. Для этого у него есть подданные, правда ленивые, но под страхом в меру исполнительные.

Царю всея Руси и земель, еще не знающих об этом, эта мысль понравилась. Он обосновался со свитой в стольном граде. Расставил повсюду наместников, чтобы следили за аккуратной оплатой налогов и дани. Заткнул всем, пытающимся что-то сказать, рот. И превратился… в Мамая.

Наступила стабильность. Во всех отношениях бедная, но очень стабильная.

В этот раз никто не смеялся. Игра принимала до предела откровенные формы. Вальтер хотел было закончить этот своеобразный бадминтон какой-нибудь поговоркой, но передумал:

– Особо преданные князья были приняты в свиту. Купили недвижимость за границей земель русских. На всякий случай. Вывезли туда свои деньги и семьи. Так, для душевного спокойствия. И, получив от Царя ярлыки, вообще перестали обращать внимание на народ.

Орда восстала в новом свете. С ее раболепием пред силой и всеобщим промыслом – налетами и воровством – на фоне господствующей беззаконности и безнаказанности.

По старинной традиции, всадники были отпущены на кормление. Кто, как и где может. Полицейские промышляли на дорогах, таможенники – на таможнях, село – на пособии, профессура – на кафедрах, девушки – телом, прокуроры – в судах, учителя – худо-бедно в школах, медики – в больницах, силовики – на фирмах, князья-дробь-свита – на госзаказах, депутаты – крупно, госслужащие – на гражданах, рабочие – мелко, владельцы фирм – уходом от налогов, сотрудники фирм – на закупках оборудования.

За столом наступила мертвая тишина. Все присутствующие были участниками промысла, упомянутого последним. Вальтера совесть по этому поводу уже давно не мучила. А его молодые коллеги воспринимали русское слово «откат» как неотъемлемую часть бизнеса. Завысить цену и передать разницу сотрудникам клиента, подсобившим при получении заказа, требовало доверия, выстраиваемого на совместных вечеринках, таких, как в этот вечер.

Честь и совесть затерялись в далеком прошлом, уступив место укрепившейся в мозгах необходимости личного успеха. И это касалось не только русских.

Удар был нанесен искусно. Влад несколько секунд молча смотрел в глаза этого бывалого и, по опыту работы с ним, заслуживающего уважения немца.

Все ожидали, что на этом театр закончился, и были удивлены, услышав следующий раздел урока современной истории России.

– Плоды промысла выставлялись напоказ. Показуха приобретала формы неожиданных архитектурных решений – некоторые из них можно было назвать вымыслом сумасшедшего кондитера. Она особенно ярко выражалась в золотых кранах и крышках унитазов. В пестроте содержащего вызов женского туалета и несколько преувеличенном для европейского вкуса использовании косметических изделий. Она просматривалась в мужских символах достатка – в самых дорогих часах, автомобилях, любовницах и содержанках.

Те, кто промышлял мелкомасштабно, довольствовались устройством дач, покупкой дешевых иномарок и поездками в отпуск за границу. Среди отпускников было немало таких, которые считали пиком активного отдыха демонстрацию произвольной программы, подчеркивающей уникальность русского народа, его необузданность и полную свободу. Она заключалась в бесшабашном шумном поведении, в употреблении чрезмерного количества горячительных напитков, в разрушении красиво оформленных десертов еще до начала принятия пищи – на столе должно быть сразу все, что дают, в вызывающем поведении по отношению к окружающим и ознаменовывалась двумя словами, объединяющими в стремлении и по замыслу – «тусовка» и «зажигать». Принужденное уединение в национальной тусовке можно было объяснить незнанием языков. А вот «зажигание» присутствующий европеец объяснить себе уже никак не мог. Он отождествлял это скорее с невоспитанностью и хамством.

– Изюминка общения с русскими для мужчин-иностранцев, без сомнения, заключалась в знакомстве с любвеобильностью русских женщин…

Тут Пупсик оживился, прерывая гостя:

– Этого у наших баб не отнять! Только сказал он это как-то… Влад, может, ему в череп вмочить? После всего, что он сегодня выдал, он прямо-таки заслужил. А?

Представители завода испуганно уставились на Влада. Понимая каждое слово, Вальтер осознал приближение кульминации вечера, но оставался внешне спокойным.

Хозяин дома чувствовал внутреннюю усталость. «Сиди и не рыпайся!» Он многое дал бы, чтобы еще немного поговорить с Вальтером.

– Рита, налейте-ка нам морсика, пожалуйста! Может, кто чего-то другого желает?

Молчание и «Нет, спасибо!» были ответом. Прием стремился к завершению.

Необычный разговор увлек Риту настолько, что голос шефа заставил ее встрепенуться в удобном кресле. Она быстро прошла к слонику, отняла у него кувшин с морсом и зачем-то прихватила серебряный поднос. Минуя Пупсика, уже вставшего из-за стола, она вдруг услышала: «Да уж, этого у наших баб не отнять!» и почувствовала тепло руки на ягодице.

* * *

Рита стояла на льду, тускло освещенном замерзшей полной луной. И приходила в себя. В голове смешались звук подноса, с яростью опущенного на голову Пупсика, неудержимый хохот сползающего с дивана на пол Вальтера, побег в комнату с вещами, беспощадный удар, бросивший ее на холодный мрамор, и слова «Я тебя, с-с-сука, научу, свое место знать!», голос Влада «Пошел вон! Скажешь гостям, что извинился перед девушкой!», брошенные ему под ноги деньги, грустные глаза и вдогонку: «Охрана не выпустит!».

Где-то далеко позади слышался голос:

– Рита, я вас умоляю, отзовитесь!

Разгулявшийся по гладкому полю ветер теребил куртку и брюки и взъерошивал волосы. Было страшно и холодно. Лед водохранилища, в которое завод спускал воду, темнел местами и поскрипывал совершенно незимним скрипом. Огни города казались совсем рядом. Но замерзающие в кроссовках ноги не хотели идти. Левая половина лица опухла и горела. Окоченевшие пальцы судорожно прижимали к груди сумку. Внутри все сжалось. Огни отступали все дальше. Хотелось опуститься на холодное белое полотно и больше не двигаться. Одна-одинешенька. «Мамочка!»

Темное пятнышко у ног зашелестело и передвинулось на несколько метров в сторону огней, как будто дожидаясь ее. Рита как завороженная смотрела на него и сделала шаг. Второй шаг. Третий. Пятнышко переместилось на пару метров и замерло.

Почти не чувствуя ног, она уже бежала за пятнышком, следуя указанным им белым дорожкам. И вдруг – оно исчезло. Оторвав взгляд от белой глади, Рита увидела в нескольких шагах прибрежные кусты, за которыми огнями города светилась жизнь.

* * *

Полулежа на кровати, Мария в сотый раз перечитывала первый бал Наташи Ростовой. В окно постучали. От испуга Мария чуть было не выронила книгу. Показалось. Второй этаж. Подойдя все же к окну и выглянув во двор, она тут же бросилась к двери. Пальто на ночнушку. Босые ноги в сапожки.

– Мам, что случилось? Тебе нехорошо? – полусонный Саша стоял в дверях своей комнаты и испуганно смотрел на мать.

– Мне хорошо. Наш Огонек сидит во дворе под деревом. Одевайся и ставь воду!

– Мария Яковлевна, я домой пойду! – Голос Риты в открывающейся двери застал Сашу с чайником в руках.

– Никаких домой! Я, как старшая, все решила! – Мария, поддерживая едва передвигающую ноги нежданную гостью, подвела ее к кровати: – Вот сюда. Сейчас мы тебя отогреем, и все будет хорошо. Стой!

Она сняла с дрожащей всем телом девушки порванную в двух местах тонкую черную куртку и всплеснула руками.

– Боже мой! Белая рубашка, брючки и все! А ну-ка быстро в постель! – И, отвечая на взгляд Риты: – Потом разденешься, когда прогреешься! Так, садись!

Мария закутала Риту в одеяло.

Словно окаменевший, Саша все еще держал в руках чайник с кипятком.

– Ну, что ты стоишь? Поставь чайник на плиту и возьми из шкафа – там сверху слева – мягкую тряпочку. Снимешь осторожно обувь и начнешь легонько растирать ноги. У плиты я сама разберусь.

Пока Саша ходил к шкафу, а Мария Яковлевна, накинув халат, что-то творила между холодильником и плитой, Рита с большим усилием отодвинулась к стене, дрожащими от холода руками расстегнула брюки и попыталась снять их вместе с колготками. Но резкая боль в руках остановила ее у колен. Она не чувствовала ног, а только колющую боль в них.

Смущенный до крайности мыслью, что он сейчас прикоснется к главной героине фильма, Саша чуть не уронил тряпочку, увидев собранные на выглядывающих из-под одеяла ногах предметы женского гардероба. В этот момент он выглядел так смешно, что Рите хотелось от души рассмеяться, но боль в щеке превратила смех в сдавленный стон.

Саша бросился к ней:

– Вам больно? Где? Покажите руки!

Осторожно приняв появившиеся из-под одеяла руки, он внимательно осмотрел и подышал на них, легонечко потирая длинными сильными пальцами.

– С руками вроде все в порядке. Они сейчас отойдут.

И спрятал их вновь в теплое одеяло.

Затем он перешел к ногам. Развязал шнурки и осторожно снял кроссовки. За ними последовали потянутые за штанины брюки. В колготках он не разбирался. После короткого раздумья Саша одновременно обеими руками скатал их до пальцев ног, снял и, потряхивая за носки, придал им корректный вид.

Они легли поверх опрятно уложенных на спинке стула брюк. Время от времени вздрагивая от уходящего озноба, Рита внимательно наблюдала за ним.

В дверях кухни появилась Мария:

– Сейчас ромашку попьем.

Она поставила Рите на колени небольшой деревянный расписной поднос с большой чашкой чая и миской горячих пельменей, облитых топленым маслом и украшенных сметанной горкой.

– Сама лепила, – хозяйка села рядом, поджав ногу. – А таблетку аспирина лучше сразу прими. С чаем.

Дрожащие пальцы обхватили чашку и несли ее к непослушному рту. Приоткрыв правый уголок, Рита осторожно отпила глоток, и тепло покатилось в промерзшее тело.

Тем временем Саша, удостоверившись, что признаков обморожения нет, отложил тряпочку в сторону и начал нежно поглаживать все еще холодную бархатную кожу. Сидя на низкой табуретке, он рассматривал уникальное творение природы – женские ножки. Трудящиеся не менее мужских, они были во всех отношениях прибраннее, ухоженнее. Приближаясь к ним губами, чтобы передать им тепло своего дыхания, Саша улавливал легкий пряный аромат пота и, едва-едва, запах резины кроссовок. Удивительно, насколько продуманно природа поработала над этими и другими женскими линиями, чтобы свести мужиков с ума. А эта парочка была совершенно особенной. Маленькие, с короткими пальчиками, завершающимися ярко выраженными мягкими подушечками, без следов ношения высоких каблуков, они казались по-детски пухленькими, даже какими-то сдобными. Может быть, поэтому его уже не раз посещало желание слегка укусить эти подушечки.

Рита допивала чай. Голод, мучавший ее весь вечер, насытился вкуснейшими пельменями. Она прислонила голову к стене и устало опустила веки. Жизнь окатила ее теплой волной от головы до ног. До ног…

Она мгновенно открыла глаза. От ног шла волна, беспокоящая и одновременно бесконечно приятная. Рита смущенно подтянула их под себя, едва не опрокидывая поднос:

– Спасибо! Мне уже тепло.

На Сашу смотрели две пары глаз. Темно-синие со смеющимися морщинками и удивленные бездонно-зеленые.

– Так, Саша, давай поднос на кухню. И сполосни посуду! – Мать, провожая взглядом сына, устроилась рядом с Ритой и прислонилась к стене. Ни о чем не расспрашивала гостью, а просто обняла ее за плечи. А та вдруг свернулась в калачик и опустила голову на колени этой доброй женщины. Мария осторожно освободила два кусочка веточек из горящей пламенем копны волос и принялась мягко поглаживать истерзанную чем-то головку.

Чувство дома и почти забытой ласки уносило Риту в какой-то другой, лучший мир.

* * *

Белый пух крупными хлопьями падал с небес, то медленно пританцовывая, то лихо кружась в дыхании ветра.

Федор обожал такое утро. Бело-пустынное. Люди в такие дни появлялись из своих жилищ намного позже обычного. Ничто не мешало свободному полету, погоне за белыми мухами и головокружительному танцу в центре ползущего по замерзшей земле вихря.

Балансируя на кончике ветки и расставив крылья, он любил замирать в ожидании полной заснеженности, затем медленно планировать прямо в теплую отдушину в стене и вновь замирать. Прилипшие хлопья сбегали прохладными капельками по перьям, заставляя жмуриться от удовольствия. В заключение водной процедуры Федор, распушившись в пернатый клубок, стряхивал с себя последние капельки, оставляя на стенах отдушины рисунок в крапинку. Картина казалась доказательством присутствия здесь и сейчас.

Металлический скрип двери подъезда и выскочившие из нее восторженные смех и гам обратили внимание Федора на новых участников утренней игры со снегом. Во дворе наконец-то появились те, кого он уже с нетерпением ожидал. Укутанные в толстые одеяния карапузики – именно так эти существа назывались – одним взглядом определяли самое рыхлое и глубокое скопление небесной манны и с разгоном и пронзительным визгом бросались на нее. Глядя на них, стоящие неподалеку мамаши, а иногда и папаши, с веселыми криками валились или валили друг друга на белое покрывало по соседству с карапузиками. Тут начиналось всеобщее перекатывание, закапывание, натирание, оседлание. С ног до головы обеленные, они сами становились большими снежинками, увлекаемыми в круговорот белого танца под мелодию ветра, усыпанную смехом. Горящие ясным пламенем глаза заполняли все вокруг неуемным светом радости и свободы. Настолько чарующим, что людей во дворе становилось все больше. Даже те, что стояли у окон, как-то отрешенно улыбались происходящему и наслаждались редкой картиной.