Текст книги "Император Николай II. Екатеринбургская Голгофа"

Глава 2
Царская Семья в Александровском дворце (март – август 1917 г.). Обстоятельства, при которых Царская Семья была лишена свободы

В тот же день 8 марта, когда Алексеев по заданию думцев арестовал Государя, другой генерал, Л.Г. Корнилов, арестовал в Александровском дворце Государыню и царских детей. Войдя во дворец, Корнилов, с красным бантом на груди, в сопровождении А.И. Гучкова, потребовал немедленно разбудить «бывшую Царицу». Подойдя к Корнилову и не подавая ему руки, Императрица Александра Феодоровна спросила: «Что Вам нужно, генерал?» Корнилов вытянулся и в почтительном тоне сказал: «Ваше Императорское Величество… Вам неизвестно, что происходит в Петрограде и в Царском… Мне очень тяжело и неприятно Вам докладывать, но для Вашей же безопасности я принужден Вас…» и замялся. Императрица перебила его: «Мне все очень хорошо известно. Вы пришли меня арестовать?» – «Так точно», – ответил Корнилов. «Больше ничего?» – «Ничего». Не говоря более ни слова, Императрица повернулась и ушла в свои покои[256]. Корнилов объявил арестованными всех, кто не пожелает покинуть Александровский дворец.

Государыня сохранила полное спокойствие в отношении своего будущего. Её беспокоила только судьба Супруга и России. Когда Ю. Ден в порыве эмоций сказала: «Я ненавижу Россию» – Императрица Александра Феодоровна резко ответила: «Не смейте говорить этого, Лили. Вы причиняете мне боль… Если Вы меня любите, не говорите никогда, что вы ненавидите Россию. Не надо осуждать людей. Они не ведают, что творят»[257].

Назначенный Л.Г. Корниловым первый революционный комендант Александровского дворца штаб-ротмистр П.П. Коцебу сообщил Государыне, что Государь вернется 9 марта. Это известие вызвало у всех Узников великую радость.

9 марта 1917 г., в четверг, в Александровский дворец был доставлен Император Николай II. Когда он проходил через вестибюль, никто из офицеров не отдал ему чести, первым это сделал сам Государь. Только тогда все ответили на его приветствие[258]. В своём дневнике Николай II записал: «Скоро и благополучно прибыл в Царское Село – в 111/4 ч. Но, Боже, какая разница, на улице и кругом дворца внутри парка часовые, а внутри подъезда какие-то прапорщики! Пошёл наверх и там увидел душку Аликс и дорогих детей»[259]. Когда Государь прибыл в Александровский дворец, то Императрица Александра Феодоровна находилась у Цесаревича. По воспоминаниям Ю.А. Ден, Государыня радостно выбежала навстречу Супругу. Камердинер А.А. Волков вспоминал: «С улыбочкой они обнялись, поцеловались и пошли к детям»[260]. Но комнатная девушка А.С. Демидова рассказывала, что, оставшись друг с другом, Государь и Государыня разрыдались[261]. Сразу по приезде Государь попросил отслужить Божественную литургию. Для этого в Александровский дворец был доставлен отец Афанасий Беляев. Николай II попросил камердинера пройти к нему в кабинет для обсуждения времени богослужения. Однако молодой караульный прапорщик в резкой форме запретил это делать[262].

Чего стоили Государю псковские дни, видно из воспоминаний Ю.А. Ден: «Когда мы вошли в красный салон, и свет упал на лицо Императора, я вздрогнула. В спальне, где освещение было тусклое, я его не сумела разглядеть, но сейчас я заметила, насколько Его Величество изменился. Смертельно бледное лицо покрыто множеством морщинок, виски совершенно седые, вокруг глаз синие круги. Он походил на старика»[263].

По-видимому, ещё в Могилёве Государя убеждали покинуть страну в ближайшее время до окончания смуты. В связи с этим многочисленные источники приводят записку Государя Временному правительству о «гарантиях». Записка написана почерком Государя, без даты и подписи: «Потребовать от Временного правительства следующие гарантии. 1) О беспрепятственном проезде моём с лицами, меня сопровождающими, в Царское Село. 2) О безопасном пребывании в Царском Селе до выздоровления детей с теми же лицами. 3) О беспрепятственном проезде до Романова на Мурмане с теми же лицами. 4) О приезде по окончанию войны в Россию для постоянного жительства в Крыму – в Ливадии»[264].

4 марта 1917 г. генерал М.В. Алексеев отправил Г.Е. Львову телеграмму, в которой перечислял требования Царя[265]. Для Временного правительства появлялся прекрасный повод для отправки Царской Семьи за границу. 6 марта оно постановило: «Принять все меры, имеющиеся в его распоряжении: обеспечить беспрепятственный приезд в Царское Село, пребывание в Царском Селе и проезд до Романова на Мурмане»[266]. Однако в Ставку от Г.Е. Львова пришло лишь согласие Временного правительства «на проезд Его Величества в Царское Село и пребывания там до дальнейшего отъезда»[267].

Примечательно, что французскому послу М. Палеологу было заранее известно как о записке Государя, так и решении Временного правительства. 5 марта он отправил генеральному секретарю иностранных дел П. Камбону телеграмму следующего содержания: «“Николай Романов”, так теперь на официальном языке и в газетах называют Императора Всероссийского, попросил Временное правительство [далее следуют три требования, изложенные в «записке» Государя, без четвёртого требования о возвращении в Россию после войны]. Временное правительство удовлетворило эти три просьбы. Третья просьба позволяет предполагать, что Император предполагает укрыться в Англии»[268]. Следует отметить, что французские правящие круги сразу же отстранились от судьбы свергнутого Царя. Глава французской военной миссии при Ставке Николая II дивизионный генерал М. Жанен в 1920 г. в телеграмме французскому верховному комиссару Сибири Р. Могра сделал интересное признание. Объясняя причины фактической выдачи адмирала А.В. Колчака большевистским силам, и тем самым обрекая адмирала на неминуемую гибель, французский генерал отмечал, что «так же это было сделано с Царём, которого французский посол мне персонально запретил защищать»[269]. Сам посол М. Палеолог сообщал в Париж 8 (21) марта 1917 г.: «Руководители военных миссий при русской Ставке заявили о готовности сопровождать Императора в Царское Село, желая оказать ему тем самым услугу и защиту. Я приказал генералу Жанену не покидать Могилева»[270].

7 марта 1917 г. А.Ф. Керенский ораторствовал на заседании Совета: «“Николай II покинут всеми, и просил покровительства у Временного правительства… Я, как генерал-прокурор, держу судьбу его и всей династии в своих руках. Но наша удивительная революция была начата бескровно, и я не хочу быть Маратом русской революции… В особом поезде я отвезу Николая II в определенную гавань и отправлю его в Англию… Дайте мне на это власть и полномочия”. Новые овации, и Керенский покидает собрание»[271]. Как справедливо замечал С.П. Мельгунов: «Никаких кровавых лозунгов в смысле расправы с Династией никто в первые дни в массу не бросал»[272].

Между тем Император Николай II и Императрица Александра Феодоровна воспринимали свою возможную отправку за границу как насилие. Статский советник В.В. Буймистров вспоминал: «Государь не соглашался даже в будущем покинуть Россию, будучи уверен, что русский народ, столь им любимый, никогда не посягнет на него и его семью»[273]. Императрица Александра Федоровна говорила графине А.В. Гендриковой: «Меня угнетает мысль о нашем скором отъезде за границу. Покинуть Россию мне будет бесконечно тяжело. Хоть я не русской родилась, но сделалась ею. <…> Чем жить где-нибудь в Англии, в королевском замке, на положении почётных изгнанников, я предпочла бы, чтобы нам дали какой-нибудь маленький, безвестный уголок земли, но здесь, у нас в России»[274].

8 марта 1917 г. Царская Семья постановлением Временного правительства была лишена свободы. На вопрос адвоката Н.П. Карабчевского А.Ф. Керенскому, почему Временное правительство немедленно не отправит Императора Николая II «с семьей за границу, чтобы раз навсегда оградить его от унизительных мытарств?», тот неохотно ответил: «Это очень сложно, сложнее, нежели вы думаете»[275].

А.Ф. Керенский позднее утверждал, что вывезти Царскую Семью за границу ему не дал Петроградский совет. Однако, по свидетельству А.Я. Гальперина, единый масонский центр в лице Великого Востока народов России крепко держал «под своим негласным контролем и Временное правительство, и Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов»[276]. В.В. Кожинов писал, что пресловутое двоевластие на деле «было весьма относительным, в сущности, даже показным: и в правительстве, и в Совете заправляли люди “одной команды”»[277].

Официальный глава Временного правительства князь Г.Е. Львов, говоря о причинах ареста Царской Семьи, указывал, что правительство должно было принять «некоторые меры» в отношении Императора Николая II как «главы государства, только что потерявшего власть»[278]. Как мы видим, у Львова нет даже и намека на противодействие Совета.

Лишив Царскую Семью свободы, Керенский обрёк её на мученический путь, окончившийся подвалом Ипатьевского дома. В.Д. Набоков писал, что арестом Государя и его заключением в Царском Селе был завязан узел, который «16 июля в Екатеринбурге был разрублен “товарищем” Белобородовым»[279].

Весьма осведомленный князь А.П. Щербатов в своих мемуарах сообщает: «В марте 1917 года в войну на стороне Антанты вступила Америка. Из США в адрес английского правительства потоками шли письма от влиятельных американцев-евреев (политиков, представителей капитала) с требованием не принимать на Альбионе бывшего русского Самодержца. <…> Ллойд-Джордж, во избежание осложнений с Вашингтоном и опасаясь, что эмиграция Николая II дестабилизирует обстановку в России, ослабив ее в борьбе с Германией, направил Керенскому шифровку. В ней уведомлялось, что приезд низложенного российского Императора в Великобританию сейчас крайне нежелателен»[280].

Уже в эмиграции, в своих беседах с Керенским Щербатов пытался уяснить истинные мотивы ареста Царской Семьи. Керенский долго избегал обсуждать эту тему. Наконец, на прямой вопрос Щербатова он ответил: «Решение об аресте Царской Семьи вынесла наша Ложа»[281]. Таким образом, истинные причины ареста Царской Семьи заключались не во внутриполитической ситуации в России, а определенными масонскими планами в ее отношении. Получив карт-бланш от Лондона и Парижа, революционные власти лишили её свободы. Оно было обставлено целым рядом показательных демонстраций и митингов.

9 марта в Александровский дворец прибыл левый эсер Мстиславский (псевдоним С.Д. Масловского), являвшийся активным деятелем Великого Востока народов России, автором устава этого масонского ордена[282]. Масловский также являлся одним из организаторов «Военной ложи»[283], был связан с генералом М.В. Алексеевым, хорошо знал А.Ф. Керенского[284]. В 1915 г. Масловский предлагал «братьям» убить Царя с помощью «нужных людей среди молодого офицерства»[285].

Согласно утверждениям Масловского, он прибыл в Александровский дворец во главе отряда 2-го Стрелкового полка с целью «любой ценой обезопасить революцию от возможности реставрации». Он собирался «или вывести арестованных в Петербург, в Петропавловскую крепость, или ликвидировать вопрос здесь же, в Царском»[286]. Согласно Масловскому, он выполнял поручение Петроградского совета и имел на это мандат за подписью Н.С. Чхеидзе. Однако цель, о которой говорит Масловский, была заранее невыполнимой. Охранявший Царскую Семью отряд во главе с полковником П.П. Коцебу, подчинявшийся напрямую генералу Л.Г. Корнилову и Временному правительству, никогда не дал бы без их санкции вывести Царя из дворца. Кроме того, солдаты отряда Масловского были совершенно непригодны для насилия над Государем. «Чем ближе было к Царскому, – вспоминал Масловский, – тем мрачнели лица солдата. Среди жуткой напряженной тишины подъехали мы к вокзалу. Солдаты крестились»[287]. Однако Масловский на солдат и не рассчитывал, так как оставил их на станции, а сам поехал в Александровский дворец вместе со своим помощником А.И. Тарасовым-Родионовым. Цель Масловского была иной, чем та, о которой он писал в мемуарах двадцатых годов. В этих мемуарах посланник Петросовета утверждал, что прибыл во дворец в неподобающем («разинском») виде, «небритый, в тулупе, с приставшей к нему соломой, в папахе, из которой выбивались слежавшиеся всклокоченные волосы и браунинг, торчавший из кармана»[288]. Со слов Масловского, он потребовал от офицеров охраны предъявить ему Царя, грозя в противном случае применить силу. Он ясно осознавал, что этот «акт унижения необходим, что даже не в аресте, а именно в нём существо посланничества. Ни арест, ни даже эшафот, не могут убить Самодержавия. Пусть действительно он пройдет передо мной, простым эмиссаром рабочих и солдат. Он, Император, как арестованный в его былых тюрьмах»[289].

В этих словах заключается главная цель приезда масона Масловского в Александровский дворец: унижение Самодержца. Не случайно, что Масловский называл эти свои действия «устанавливаемым ритуалом». Действия Масловского – это попытка повторить с Императором Николаем II то, что сделали победившие якобинцы с королём Людовиком XVI, когда он в фригийском колпаке прошёл под скрещенными шпагами, символами масонского торжества. Масловский живописал: «Послышались быстрые шаги, на перекрестке появился Царь с измученным лицом, он остановился и постоял, словно в нерешительности, затем двинулся к нашей группе. Казалось, он сейчас заговорит. Мы смотрели в упор, в глаза друг другу, сближаясь с каждым его шагом… Была мертвая тишина». Масловский прочёл в глазах Императора «яркую смертельную злобу. Николай приостановился, круто повернувшись, быстро пошёл назад».

Однако на самом деле все происходило совсем иначе, чем то, о чем писал Масловский. Полковник Е.С. Кобылинский сначала вообще отказался пускать его во дворец. Когда тот всё же настоял на этом, то капитан Ф.А. Аксюта принял посланца Совета крайне недружелюбно, обыскал его, и, «убедившись, что при нём нет никакого оружия, показал ему Государя, проходившего в это время в конце коридора, так, что Масловский Государя видел, а Государь показа не заметил»[290]. Таким образом, пытавшийся унизить Императора Масловский был унижен сам: его обыскали и выпроводили вон. На Царскую Семью эти события не произвели никакого впечатления: ни в дневниках Государя, ни в дневниках Императрицы мы не находим даже упоминания о них.

Приезд Масловского был необходим Керенскому как доказательство злонамеренных планов Исполкома в отношении Царской Семьи. Это облегчало Временному правительству утверждать о невозможности вывоза её из России. Керенский уверял: «Возможный отъезд Царской Семьи из Царского, вызвал “налёт” на Царское со стороны Петроградского совета. Совет тут же отдал распоряжение по линиям не выпускать никаких поездов из Царского, а потом в Царское явился с бронированными машинами член военной секции совета Масловский (левый эсер, библиотекарь Академии Генерального Штаба) и пытался взять Царя»[291]. В своих воспоминаниях Керенский раздул малозначительный эпизод до размеров чуть ли не боевой операции, сочиняя про «бронированные машины». Тем временем глава первого Временного правительства Г.Е. Львов на допросе у следователя Н.А. Соколова заявил, что он «про полковника Масловского ничего не слышал»[292].

___

256 Кологривов К. (сообщено А.Д. Нечволодовым). Арест Государыни Императрицы Александры Феодоровны и Августейших Детей Их Величеств // Русская летопись. Кн. 3. Париж: Издательство «Русского очага», 1922. С. 192–194.

257 Ден Ю.А. Указ. соч. С. 163.

258 Волков А.А. Рядом с Царской Семьёй. М.: Частная фирма «Анкор», 1993. 223 с. С. 70.

259 Дневники Императора Николая II. Т. 2. Ч. 2. С. 297–298.

260 Соколов Н.А. Убийство Царской Семьи. С. 11.

261 Соколов Н.А. Указ. соч. С. 11.

262 Августейшие сестры милосердия. М.: Вече, 2008. 464 с. С. 350.

263 Ден Ю. Указ. соч. С. 158.

264 РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 1758. Л. 16.

265 Там же. Л. 1.

266 Красный архив. Исторический журнал. Т. 2 (21). М.—Л.: Госиздат, 1927. С. 72.

267 Телеграмма генерала А.С. Лукомского генералу Н.Н. Янушкевичу // Красный архив. Т. 2 (21). С. 56.

268 Телеграмма французского посла М. Палеолога П. Камбону из Петрограда 18 марта 1917 // ГА РФ. Ф. 601. Оп. 2. Д. 87. Л. 1.

269 Documents Diplomatique Français (далее DDF). Série 1920–1932. Paris: Ministère des Affaire étrangères; Peter Lang, 1997. T. 1 (10 janvier – 18 mai) 1920. Paris, 1997. P. 66.

270 Lettre de Maurice Paleologue à Rogé Mograt // M.A.E. PA. Maurice Paleologue. Correspondences politique. 1917. V. 8.

271 Мельгунов С.П. Судьба Императора Николая II после отречения. Нью-Йорк: Телекс, 1991. С. 17–18.

272 Там же. С. 18.

273 ГА РФ. Ф. Р-5881. Оп. 1. Д. 245. Л. 20–21.

274 Винберг Ф. Крестный путь. Ч. 1 [и единств.]. Мюнхен: Тип. Р. Ольденбург, 1921. 375 с. С. 190.

275 Карабчевский Н.П. Что глаза мои видели // Страна гибнет сегодня. С. 172.

276 Цит. по: Брачев В.С. Указ. соч. С. 317.

277 Кожинов В.В. «Черносотенцы» и революция (Загадочные страницы истории ХХ века). М.: Прима-В, 1998. 232 с. С. 140.

278 Соколов Н.А. Указ. соч. С. 8.

279 Набоков В. Временное правительство // АРР. Т. 1–2. Берлин: Слово, 1921. С. 32.

280 Щербатов А. Указ. соч. С. 398.

281 Там же.

282 Старцев В.И. Тайны русских масонов. СПб.: Издательство Д.А.Р.К., 2004. 320 с. С. 101.

283 Берберова Н. Люди и ложи. Русские масоны ХХ столетия. Russica Publishers, INC. New York, 1986. 300 с. С. 143.

284 Эхо планеты, 1998. № 24.

285 Брачев В.С. Указ. соч. С. 296.

286 Буранов Ю.А., Хрусталев В.М. Убийцы царя, уничтожение династии. М.: Терра, 1997. С. 87.

287 Цит. по: Мельгунов С.П. Указ. соч. С. 42.

288 Цит. по: Мельгунов С.П. Указ. соч. С. 44.

289 Там же.

290 Дитерихс М.К. Убийство Царской Семьи и членов Дома Романовых на Урале: в 2 т. М.: Скифы, 1991. Т. 2. С. 169.

291 Допрос свидетеля А.Ф. Керенского // Российский архив. Т. 8. С. 234.

292 Допрос свидетеля Г.Е. Львова // Российский архив. Т. 8. С. 208.

Режим содержания Царской Семьи в Александровском дворце

С первых же дней заточения в отношении Царской Семьи стали предприниматься оскорбительные и хулиганские действия. Ю.М. Ломан вспоминал, что в первые дни после ареста Государя возле дворцовой ограды была убита его собака колли: «Раньше я видел, как Царь гулял с этой собакой по парку»[293]. По свидетельству А.А. Вырубовой, «после перехода дворца в руки революционных солдат» они забавлялись «охотой в парке на любимых коз Государя»[294].

Сначала Николай II свободно гулял по парку, занимался физическими упражнениями, чистил снег, колол лёд. Императрица Александра Феодоровна писала по этому поводу М.М. Сыробоярской: «Физическая работа для Государя необходима, с детства к этому привык. <…> Теперь у Него есть много времени читать, что последние годы редко удавалось. Он страшно историческую и военную литературу любит, но трудно после стольких лет быть без бумаг, телеграмм, писем… С покорностью, без ропота все переносит, Его касающееся, но как за Родину страдает… за Армию»[295].

По указанию А.Ф. Керенского была установлена внешняя и внутренняя охрана дворца. Такая же система охраны будет установлена большевиками в Ипатьевском доме. Государь был ограничен в прогулках по парку, охранники при нём демонстративно курили, держали руки в карманах. П. Жильяр писал в своём дневнике, что «когда мы возвращались во дворец после нашей прогулки, часовой перед дверью остановил Государя словами: – “Господин полковник, здесь проходить нельзя”»[296]. Император Николай II говорил Жильяру: «Это ведь глупо полагать, что их поведение покалечит мне душу. До чего же это мелко – они пытаются унизить меня, называя “полковником”. В конце концов, это очень почётная должность»[297]. Когда Николай II в первый день своего пребывания в Александровском дворце вышел погулять в парк, то «словно из-под земли появился часовой и заявил Императору, что ему нельзя идти в этом направлении. Государь махнул рукой, но повиновался и пошел назад. Но тут произошло то же самое: другой часовой преградил ему путь, а какой-то “офицер” стал объяснять Государю, что поскольку он находится на положении арестанта, то и прогулка должна быть такой же, как в тюремном дворе!»[298] Охрану несли стрелки запасных батальонов, преимущественно с прикомандированными офицерами. Один из них во время прогулки Государя по парку нарочно наступил ему на пятку. Государь, не оборачиваясь, в тот же момент с такой «силой дал размах назад своей тросточке, что ни этот, ни другие не пробовали больше таких выходок»[299].

Но постепенно отношение солдат начало меняться в лучшую сторону. Баронесса С.К. Буксгевден вспоминала: «Когда солдаты беседовали с Императором и детьми, их враждебность исчезала. Они видели, что перед ними вовсе не такие ужасные злодеи, как им говорили их лидеры»[300]. На солдат производила большое впечатление физическая выносливость Николая II. Один из них сказал: «Ведь, если ему дать кусок земли, и чтобы он сам на нем работал, так скоро опять всю Россию заработает»[301].

18 апреля 1917 г. на пересечении двух аллей, хорошо просматриваемом из Александровского дворца, революционеры устроили похороны солдат, якобы погибших в февральские дни. Похороны были устроены в Страстную Пятницу. Государь просил их перенести на другой день, но ему было в этом отказано. Возле этой могилы постоянно проходили митинги и шествия революционных толп, сопровождавшихся траурными мелодиями, особенно Похоронным маршем Ф. Шопена. Император Николай II писал своей сестре Великой Княгине Ксении Александровне: «Этот несносный Похор.[онный] марш преследовал нас потом долго и невольно мы посвистывали и попевали его до полного одурения»[302]. В дневнике Государя этот случай нашел следующее отражение: «За границей 1-е мая, поэтому наши болваны решили отпраздновать этот день шествиями по улицам с хорами музыки и красными флагами. Очевидно, они вошли к нам в парк и принесли венки на могилу! Погода как раз испортилась ко времени этого чествования – пошёл густой мокрый снег»!»[303]

21 марта в Александровский дворец впервые прибыл А.Ф. Керенский «с целью ознакомиться на месте с порядком содержания под стражей бывшего Императора и его семьи»[304]. Прибыл Керенский на одном из личных автомобилей Государя, с шофером из Императорского гаража[305]. Он въехал через главные ворота, которые были поспешно распахнуты казаками Собственного Его Императорского Величества конвоя, теми самыми, что еще совсем недавно распахивали их перед Государем.

Керенский встретил Государя в парке Александровского дворца, расчищающего снег лопатой. Он был весь покрыт снежинками, в фуражке на затылке, и Керенский не узнал его. Но стоило Государю поднять на него «свои удивительные глаза», как Керенский почувствовал, кто перед ним. По признанию Керенского, он тотчас понял, несмотря на скромный облик Государя, что стоит перед человеком, который в духовном отношении неизмеримо выше его[306].

Все очевидцы свидетельствуют, что Керенский, когда покидал Александровский дворец, был смущён и растерян («когда он уходил, важности нет, сконфуженный, красный; он шел и вытирал пот с лица»)[307]. Один из офицеров-тюремщиков, гвардейский поручик С.С. Гноинский, который перлюстрировал письма Царской Семьи, вспоминал, что Керенский «во время беседы с Царём, заметил уроненный им носовой платок и невольно потянулся рукой вниз, поднял платок и подал его Царю. Очевидно, и Керенский подпал по действие странного влияния, исходившего от этого скромного на вид человека»[308].

С. Гиббс вспоминал: «Государь мне рассказывал, что Керенский думал про Государя, что Он хочет заключить мирный сепаратный договор с Германией, и об этом с Государем говорил. Государь это отрицал, и Керенский сердился и нервничал. Государь мне говорил, что Керенский думал, что у Государя есть такие бумаги, из которых было бы видно, что Он хочет заключить мир с Германией. Я знаю Государя, и я понимал и видел, что когда Он рассказывал, у Него в душе было чувство презрения к Керенскому за то, что Керенский смел так думать»[309].

А.Ф. Керенский лично контролировал всё, что было связано с Царской Семьей. Г.Е. Львов вспоминал, что «из всех лиц в составе правительства бывал в Царском и имел общение с Царской Семьей только один Керенский. Один раз выезжал в Царское Гучков»[310]. Керенский ввёл инструкцию, которая устанавливала режим в Александровском дворце. По свидетельству Керенского: «Инструкция, устанавливаемая мной, не касаясь подробностей, вводила: а) полную изоляцию Царской Семьи и всех, кто пожелал остаться с Нею от внешнего мира; б) полное запрещение свиданий со всеми заключенными без моего согласия; в) цензуру переписки»[311]. Керенский уверял, что он «вводя указанный режим, установил в то же время, как руководящее начало полное невмешательство во внутренний уклад жизни Семьи. Они в этом отношении были совершенно свободны. Я заявляю, что с того момента, когда Государь отдал Себя и Свою Семью под покровительство Временного правительства, я считал себя по долгу чести обязанным перед Временным правительством оградить неприкосновенность Семьи и гарантировать Ей проявление в обращении с нею черт джентльменства»[312].

Последние слова являются очередной неправдой Керенского. «Я бы охотно поверил в джентльменство Керенского, – писал Н.А. Соколов, – если бы не существовало иных фактов»[313]. Свидания с заключенными допускались лишь по личному разрешению министра юстиции. Переписка Государя и Государыни тщательно перлюстрировалась. Императору было запрещено писать матери, сёстрам и брату, а также вести переписку с английским королём. Керенский требовал, чтобы «заключённый Царь был скромен, чтобы семья “впредь воздерживалась употреблять горячие закуски”»[314].

По личному приказу А.Ф. Керенского тело Г.Е. Распутина было извлечено из могилы в Александровском парке, вывезено на Пискаревское кладбище и там сожжено[315].

15 марта у Великой Княжны Марии Николаевны началось воспаление левого легкого. Состояние больной было тяжёлое[316]. Был приглашён врач со стороны. Руководство охраны потребовало, чтобы на осмотре присутствовали офицер и двое солдат[317]. Государь писал об этом Великой Княгине Ксении Александровне[318].

17 марта 1917 г. была учреждена Верховная чрезвычайная следственная комиссия (ВЧСК). Чуть более чем через год одноимённая организация станет главной исполнительной силой Екатеринбургского злодеяния. ЧСК была создана с целью «исследовать» деятельность Царя и Царицы и других видных деятелей «старого режима» для установления, был ли в их действиях в период войны «состав преступления» в виде государственной измены. Именно необходимостью «тщательного расследования» объяснял Керенский причины оставления Царской Семьи под арестом. В разговоре с известным западным историком В. Александровым Керенский подтвердил, что у него были «совершенно точные намерения в отношении уготованной участи Николая II и Александры Федоровны»[319]. Они заключались в том, чтобы «был пролит весь свет на последние годы царизма, отмеченные господством клики Распутина»[320]. То есть задачей Керенского было оклеветать Императора Николая II и Императрицу Александру Феодоровну.

Но в «расследованиях» ЧСК была еще одна, скрытая, цель: добиться, чтобы в народе к Императору Николаю II возникло бы неприятие и равнодушие. Тогда насильственная смерть Государя была бы воспринята спокойно. По словам Карабчевского, когда речь зашла о Государе, Керенский «проведя указательным пальцем левой руки по шее, сделал им энергичный жест вверх. Я и все поняли, что намек на повешение. – Две, три жертвы, пожалуй, необходимы! – сказал Керенский»[321].

Во главе комиссии был поставлен известный адвокат по политическим процессам присяжный поверенный, масон Н.К. Муравьев. Керенский считал его кандидатуру подходящей, так как он «не отстанет, пока не выскребет яйца до скорлупы»[322]. Муравьёв открыто признавался в ненависти к Царской Семье, занимался «облечительством» подследственных (Б.К. Штюрмера, А.А. Вырубовой, С.П. Белецкого) в недоказанных преступлениях, всячески подтасовывал факты. Заместитель председателя комиссии сенатор С.В. Завадский вспоминал, что «Муравьёв считал правдоподобным все глупые сплетни, которые ходили о том, что Царь готов был отдать фронт немцам, а Царица сообщала Вильгельму II о движении русских войск»[323].

8 апреля Керенский заявил Императору Николаю II, что до окончания работы Следственной комиссии он не должен видеться с Императрицей. Примечательно, что сделано это было накануне Святой Пасхи. Императрица Александра Феодоровна заметила по этому поводу: «“Поступать так с Государем, сделать ему эту гадость, после того, что он принёс себя в жертву и отрёкся, чтобы избежать гражданской войны, как это низко, как это мелочно! Государь не пожелал, чтобы кровь хотя бы одного русского была пролита за него. Он всегда был готов от всего отказаться, если бы имел уверенность, что это на благо России”. Через минуту она продолжала: “Да, надо перенести еще и эту горькую обиду”»[324]. Правда, это ограничение продолжалось недолго.

В начале июня Керенский изъял переписку Государя и его личные бумаги.

Полковник Е.С. Кобылинский вспоминал, что «бумаг было очень много; все они были разложены по отдельным группам в порядке. Указывая на бумаги и на группы, по которым они были уложены, Государь взял одно письмо, лежавшее на ящике, со словами: “Это письмо частного характера”. Он вовсе не хотел изъять это письмо от выемки, а просто взял его, как отдельно лежащее, и хотел его бросить в ящик. Но Коровиченко порывисто ухватился за письмо, и получилась такая вещь: Государь тянет к себе письмо, а Коровиченко – к себе. Тогда Государь, как это заметно было, рассердился, махнул рукой со словами: “ну, в таком случае, я не нужен. Я иду гулять”. Он ушел, Коровиченко отобрал бумаги, какие счёл нужным отобрать, и доставил их к Керенскому»[325].

При ознакомлении членов Временного правительства с личной перепиской Николая II «не обошлось без курьеза: в числе телеграмм Государя к Государыне попалась одна с частью зашифрованного в ней текста. Долго бились над секретом шифра; были собраны все самые искусные в Петрограде специалисты и, наконец, после больших усилий, дешифровали – Государь зашифровал следующие слова: “целую крепко, здоров”»[326].

Летом 1917 г. А.Ф. Керенский был вынужден признать, что в действиях «Николая II и его супруги не нашлось состава преступления по ст. 108 Уголовного уложения», то есть измены. Английскому послу Дж. Бьюкенену Керенский подтвердил: «Не найдено ни одного компрометирующего документа, подтверждающего, что Царица и Царь когда-либо собирались заключить сепаратный мир с Германией»[327].