Текст книги "Стихотворения (1828 г.)"

Петр Алексеевич

 
Когда, как будто вихрь попутный,
Приспособляя крылья нам,
Уносит нас вагон уютный
По русским дебрям и степям:
 
 
Благословляю я чугунку!
И вдруг мне что-то говорит:
На вас, весь вытянувшись в струнку,
Петр Алексеевич глядит.
 
 
Почуя гул необычайный,
Царь встал тревожно из земли
И с любопытством, думой тайной,
Вперил на нас глаза свои.
 
 
В уме недолго он пошарил,
Всю важность дела он смекнул,
И по лбу вдруг себя ударил.
И тяжко, наш родной, вздохнул.
 
 
Чудовищем любуясь жадно,
Ему отвесил он поклон;
Но все ж голубчику досадно,
Что зверь сей не при нем рожден!
 
 
Пар, эту пятую стихию,
Еще не выдумал народ;
А царь наш матушку Россию
На всех парах уж гнал вперед.
 
 
Встав с позаранку, чарку хватит,
Подаст к походу зычный свист,
И сплошь свою громаду катит
Наш венценосный машинист.
 
 
Не зная тундр, ни буераков,
Он то-и-дело бороздит,
Не догадавшись, что Аксаков
Его за это пожурит.
 
 
Так твердо тендер свой державной
Он в руки мощные забрал,
Что с рейсов ковки стародавной
По новым круто нас помчал.
 
 
Россию он вогнал в Европу,
Европу к нам он подкатил,
И пристрастившись к телескопу,
Окно он в море прорубил.
 
 
Морская зыбь – его веселье!
И сам катается по ней
И погостить на новоселье
Скликает стаи кораблей.
 
 
Быть может, скажут: «засиделись,
Мы слишком долго у окна
И на чужое заглазелись!»
Но полно, тут его-ль вина?
 
 
Он окончательного слова
Сказать, наш зодчий, не успел,
Им недостроена основа
Великих помыслов и дел!
 
 
Как-бы то ни было, на славу
Из ботика развел он флот,
По-русски отстоял Полтаву
И Питер вызвал из болот.
 
 
Нам скажут: «Русь он онемечил!»
Нет, извините, господа!
Россию он очеловечил,
Во имя мысли и труда.
 
 
Петр быль не узкий подражатель
Одних обычаев и мод;
Нет, с бою взял завоеватель
То, в чем нуждался наш народ.
 
 
Хоть сам был средним грамотеем,
Науку ввел б нам на пролом,
Всему, что знаем, что имеем,
Всему он крестным бил отцом.
 
 
В его училище и ныне
Урок для всякого добра;
Да и Второй Екатерине
Не быть без Первого Петра!
 
 
Он, в царство тьмы, во время оно,
Один в грядущее проник,
Один был собственной персоной
Свой телеграф и паровик.
 
 
Но мысль его, прижавши крылья,
На долгих совершала путь,
И не могли бойца усилья
И даль и время в ком сомкнуть.
 
 
Что вряд приснится ли любому,
Он на яву свершил один;
Но все ж творил он по людскому;
Хоть и шагал как исполин.
 
 
В свой краткий век он жил сторично,
бессмертья заживо достиг;
Он труд веков обделаль лично
И своеручный мир воздвиг.
 
 
Ученых не прося совета,
Он знал не хуже англичан,
Что время та-же есть монета,
И он пускал ее в чекан.
 
 
Везде пройдет – где есть лазейка,
Где нет – пробьет и впустит труд;
Час каждый, каждая копейка
На пользу и в процент идут,
 
 
Хоть сак он был держанным зодчим,
Учиться побежал в Сардамь,
И там трудясь чернорабочим,
Блеск придал царственным рукам.
 
 
Он пиво пил, курил он кнастер,
Кутил, но делу не в ущерб,
И из кутилы вышел мастер,
Которым славен русские герб.
 
 
В Карлсбаде, где силач наш хворый
Пил самородный кипяток,
Где с Лейбницем вступал он в споры,
Он тут же первый был стреловк,
 
 
С седла сбивая смысл немецкий
(Карлсбад то в хронику вписал),
Верхом на Гиршпрунг молодецки
Он с русской удалью вскакал.
 
 
Так он вскакал и на Россию
И за собой ее повлек:
Коню скрутил немножко выю –
Но уж таков был наш ездок!
 
 
Он крут был малую толику,
Но бодры в нем и дух и плоть,
И мощью на добро владыку
Сам щедро наделил Господь.
 
 
Какого-ж русского вам надо,
Когда и он отмечен в брак,
Природы русской тип и чадо,
Наирусейший он русак!
 
 
Нет, нет! он наш, и первой масти!
В нем русских доблестей залог,
И согрешил ли в чем, так страсти
В нем тот же русский дух разжег.
 
 
Пусть он подписывался Piter,
Но пред отечеством на смотр
Все ж выйдет из заморских литер
На русский лад: Великий Петр.
 
 
Уж то-то задал бы он тряску,
Когда б про коврик-самолет
Он мог бы в быль упрочить сказку,
Без лишних справок и хлопот;
 
 
Когда б он, сил своих в избытке,
Всю Русь мог обручем спаять,
Ее ж по проволочной нитке
Заставить прыгать и плясать.
 
 
Раздолье было б нощной воле!
Пар – электричеству сродни,
И в русском скороспелом поле
Сегодня сей, а завтра жни.
 
 
Вот отчего, когда стрелою
Наш поезд огненный летит,
На нас с завистливой тоскою
Петр Алексеевич глядит.
 
 
Утешься, сокол наш родимый!
Не ты-ль нас завалил в борьбе?
Нет, не пройдет над Русью мимо
Святая память о тебе.
 
 
Что ты задумал, что с любовью
Посеял щедрою рукой,
Когда работал ты над новью
Земли, распаханной тобой,
 
 
Все дало плод, дает задаток,
Твой мудрый светоч не погас!
И наш Петровский отпечаток
Веками не сотрется с нас!..
 

На железной дороге.

Июль 1867 р.

Notturno

I.

 
Вечер свежестью сменяет
Полдня знойные часы,
И на землю расточает
Бисер сребряной росы.
 
 
Не лепечет ветка с веткой,
Приумолк глубокий лес
И подернут звездной сеткой
Свод безоблачных небес.
 
 
Все утихло! Все смиряя,
Воцарилась тишина:
Только мерно ударяя,
В берег плеском бьет волна.
 
 
Только в ней одной движенье
Чутко слышится вдали,
Как сердечное биенье
Сном забившейся земли.
 

II.

 
Нигде так роза не алеет,
Так не пленяет красотой,
Нигде так плющ не зеленеет,
Внеся бархатной волной;
Нигде прикованные взгляды
Так не любуются на них,
Как на развалинах ограды,
Как средь обломков вековых.
 
 
Нигде златой зари отливы,
Нигде блеск сребряной луны
Так непричудливо красивы,
Как на святынях старины,
Как на часовне одинокой,
На башне дедовских времен,
Где годы врыли след глубокий
По камням поседевших стен.
 
 
Нигде так песнью звучно-томной
Не умиляет соловей,
Как на кладбище, ночью темной,
В глуши сгустившихся ветвей.
В противоречьях этих – прелесть!
С ней из того же родника
Во глубь души струится, не-весть
С-чего, и радость и тоска.
 
 
И молодость, венок прелестный,
Который радости сплели,
И красота, сей гость небесный,
Сей гость, поэзий земли,
Нигде такой отрадой милой
Не благодатны для души,
Как и-бок с старостью остылой
И увядающей в тиши.
 

III.

 
Если б мне была свобода
Звезды с голубого свода
До последней все сорвать:
Тайной чудного изделья,
Вам в венец и ожерелья
Я хотел бы их собрать.
 
 
Если б я все розы мира
С Кипра, Пестума, Кашмира,
С Испагани мог собрать:
Как невольник пред царевной,
Каждый шаг ваш ежедневно
Я хотел-бы устилать.
 
 
Если б я все вдохновенья,
Все созвучья, песнопенья
В строй один мог сочетать
И всемирным быть поэтом:
Вас одну пред целым светом
Я хотел бы воспевать.
 
 
Если б свыше данной властью
Мог я к радостям и счастью
Путь надежный отыскать:
Вас навел бы на дорогу,
Сам любуяся с порогу,
Как в вас блещет благодать.
 

Лес

 
В лесу за листом лист кругом
С деревьев валится на землю:
Сам, в увядании моем,
Паденью их с раздумьем внемлю.
 
 
Глухой их шорох под ногой –
В моей прогулке одинокой,
Как шорох тени в тьме ночной,
Тревожит леса сон глубокой.
 
 
Кладбища сон и тишина!
А жизнь с улыбкой обаянья
Вчера еще была полна
И неги и благоуханья.
 
 
Не листья ль жизни нашей дни?
Нас и они в свой срок обманут,
Как листья, опадут они,
И как они, печально вянут.
 
 
Где лес был зеленью обвит,
Теперь одни листы сухие:
Так память грустная хранит
Отцветшей жизни дни былые.
 
 
Но свежей роскошью ветвей
Весной очнется вновь дуброва:
В нам на пепле наших дней
Цветущих не дождаться снова!
 

Гамбург.

Ноябрь 1873.

Тому сто лет

[1]1
  Стихотворение это читано в дом празднования столетней годовщины рождения Н. М. Карамзина, 1-го декабря 1866 г., в Московском университете.


[Закрыть]

 
Тому сто лет, под тихим кровом
Богобоязненной семьи,
Где чистым делом, чистым словом
Хранилась заповедь любви:
В краю, где Волгой плодородной
Поятся нивы и луга, –
Где жизнью бодрой и народной
Кипят река и берега….
 
 
Тому сто лет, зимой суровой,
Младенец, Божья благодать,
Младенец, в жизнь пришелец новой,
Утешил страждущую мать.
Любуясь им, она гордилась,
Забот и благ в нем зря залог,
О нем и о себе молилась,
Чтоб их друг другу Бог сберег.
 
 
Но жизнь и вся земная радость,
Все тень, неуловимый пар:
В чем предвкушаем счастья сладость,
В том часто нам грозит удар.
Была молитва завещаньем
Перед разлукой роковой,
Любви приветом и прощаньем
С новорожденным сиротой.
 
 
Еще молитвы, сердцу надой,
Мать не успела досказать,
А смерти Ангел чернокрылый
Клал на уста её печать.
Гроб рядом с юной колыбелью
И с гранью жизни – жизни даль:
И в дом попутчицей веселью
Вошла семейная печаль.
 
 
Но нежной матери моленье
Угодный небу фимиам:
Мать заменило Провиденье.
Не по годам, а по часам
Младенец, отрок благодушный,
И подростал и расцветал,
И в тайне, матери послушный,
Речам загробным он внимал.
 
 
Уж ранним пламенен горели
Ребенка чуткие глаза,
Пытливо вдаль они смотрели,
В них вдохновенная слеза
Светлелась чувством многодумным
Пред блеском утренних небес,
Или когда под ветров шумным
Тревожно пел и плакал лес.
 
 
Все что-быть может мысли пищей,
Или потребностью души,
Все с каждым днем ясней и чаще,
Еще в пророческой тиши;
Еще неведомо для света
В нем развивалось красотой:
И проблеск тихого рассвета
Был дня прекрасного зарей.
 
 
За утром детских обаяний
Настала зрелости пора:
С умом алкающим познаний,
С душею жаждущей добра,
Вступал, он в жизнь, как в бой воитель,
Как труженик, любящий труд,
Служенья чистого служитель,
Избранный Промыслом сосуд.
 
 
Сперва, попыткою искусства,
На новый лад настроив речь,
Успел он мысль свою я чувства
Прозрачной прелестью облечь….
Россия речью сей пленилась
И с новой грамотой в руке,
Читать и мыслить приучалась
На Карамзинском языке.
 
 
Понятьям мир открыл он новый,
Пустил их в общий оборот,
Снял с речи тяжкия оковы
И слову русскому дал ход.
Не смейтеся над Бедной Лизой,
Младой красавицей в те дни:
Окутавшись забвенья ризой,
Всем нам она еще сродни.
 
 
Все шире, глубже и просторней
Он мирный подвиг совершал:
И все теплей, все благотворней
Лучи он света проливал.
Казалось, новый воздух веял
На вновь раскрытые бразды,
И все что он с любовью сеял
Несло сторичные плоды.
 
 
Нам предков воскресил он лица,
Их образ в нас запечатлел:
И каждая его страница
Зерцало древних дней и дел.
Своей живительной рукою
Событий нить связал он вновь,
Сроднил нас с русскою семьею
И пробудил он к ней любовь!
 
 
В иных художественный пламень,
Но мал запас рабочих сил:
Здесь зодчий сам за камнем камень
В свой исполинский труд вносил.
Воздвиг он храм сей величавый,
Прекрасный стройностью частей,
Сей памятник и русской славы,
И славы собственной своей.
 
 
Любви к трудам, к добру, к природе
В своих твореньях учит он;
Он учит: в нравственной свободе
Блюсти общественный закон,
Отечеству быть верным сыном
И человечество любить,
Стоять за правду гражданином
И вместе человеком быть.
 
 
Нет тени в нем противоречья:
Где автор, там и жизнь сама;
Та-жь теплота добросердечья
И трезвость светлого ума…
Пред ним одна была дорога,
Проселков не искал ни в чем.
Он чистотой души и слога
Был, есть и будет образцом.
 
 
С покорностью благоговейной
К тому, кем призван к бытию,
Любил он свой очаг семейный,
Всех ближних как семью.
На горе братьев, на их радость,
И на закате поздних лет,
Как и в доверчивую младость,
В созвучном сердце был ответ.
 
 
И славы он изведал чары,
И ласку и приязнь Царей,
Судьбы дары, судьбы удары; –
Но в мире с совестью своей
Не знал он ропота в печали,
Ни счастья суетных тревог;
И жизни чистые скрижали
На Божий суд принеси он мог.
 
 
Наш праздник над минувшим тризна,
Но мыслью жизни он согрет:
На нем сочувствует отчизна
Тому что было за сто лет.
В своей отваге разнородной,
Как ни забывчивы умы,
Здесь благодарности народной,
Здесь глас потомства слышим мы.
 
 
И и день сей памятный меж днями,
Столетнего преданы день,
Не носится ль еще над ними
Россию любящая тень?
Не он ли сам, родным влеченьем
восстав из гроба, в этот час,
Благословляет с умиленьем
И слово русское и нас?…