Текст книги "Узник моего сердца"

ГЛАВА 10

Они ехали под деревьями. Ветер швырял дождевые капли в лица всадникам, пригибал к земле траву. Николетт, укутанная в шерстяной балахон и одеяло, дрожала от холода.

Трава была такой высокой, что доставала лошадям до животов. Когда ветер колыхал стебли, казалось, они переговариваются громким шепотом.

Вот и ров с поднятым мостом, две сторожевые башни и молоток для вызова стражи. Лэр ударил в железный щит, тот отозвался громким ржавым звуком. Через секунду эхо отдалось от стен. Словно погребальный звон над обезлюдевшим приютом.

Никто не вышел. Лэр еще раз ударил по щиту. Безрезультатно. Как же опустить мост?

– Подождите здесь, – бросил де Фонтен сержанту и, повернув лошадь, поехал вдоль стены в поисках других ворот. На середине южной стены он действительно увидел небольшие одностворчатые ворота, заросшие плющом. В этом месте ров вокруг замка переходил в земляную насыпь.

Лэр соскочил с коня и, не без труда пробравшись через заросли, надавил плечом на обитую железом створку. Изнутри она не была закрыта на засов. Возможно, только на деревянную щеколду, которая разбухла от сырости.

Еще один толчок – и ворота неожиданно распахнулись. Лэр чуть не упал. Впереди – мгла и каменные стены. Он вернулся к коню и, взяв его под уздцы, повел в открывшийся узкий тоннель. Над головой кое-где виднелись черные дыры, видимо, выходы на стены, с которых когда-то на врагов сбрасывали камни и лили кипящую смолу.

Тоннель сделал поворот. Вскоре Лэр остановился под каменной аркой. Впереди – лунный свет.

Вдруг перед ним возник горбатый старик, еле различимый в свете луны.

– Дерьмо! – выкрикнул он. Лэр вздрогнул от неожиданности и выпустил поводья, рука легла на эфес меча. Жеребец громко заржал, попятившись. В полутьме сгорбленная фигура в бесформенной одежде казалась безликой, подобной привидению.

– Почему у ворот нет охраны? – требовательно спросил старика Лэр. Тот что-то прошептал, отступая назад. – Подожди! – приказал де Фонтен. – Где твой хозяин, где Лашоме?

Горбун заколебался, но ничего не ответил. Медленно, словно разговаривая с ребенком, Лэр объяснил:

– Меня послал король Филипп. Я новый лорд Гайяра.

Старик смотрел на него непонимающим взглядом. «В своем ли уме этот горбун?» – подумал Лэр. Нет, так ничего не добиться.

Де Фонтен повел коня за собой в сторону главных ворот. Ронс неохотно шел следом, раздувая ноздри и прижимая уши.

После утомительных поисков Лэр нашел железный подъемник. Наконец-то мост опустился. Сержант и вся кавалькада въехали в замок.

– Я вижу, вы нашли хоть одного человека, – бросил сержант.

Лэр обернулся и увидел старика, стоящего шагах в десяти позади. Значит, горбун шел следом. И, кажется, обрел голос. Он поднял руку и указал на дальнюю башню, окруженную постройками.

– Лашоме там.

Затем быстрым шагом заковылял через двор. Внутренний двор, окруженный каменными стенами, казался кладбищем. Вокруг – заброшенные строения. Одно из них было когда-то большой конюшней, рассчитанной не менее чем на пятьдесят лошадей. Но от него остались только столбы, часть соломенной крыши и кучи старого сухого навоза. Неподалеку – обветшалая казарма, а дальше в темноте ютились сараи, мастерские, пристройки, навесы. Кухня замка тоже была в плачевном состоянии. Целой осталась только огромная каменная жаровня.

Посреди двора высилась готическая часовня с узкими шпилями. Часть украшений была сбита, стены облупились. С цоканьем проехав по пустынному двору, всадники остановились перед еще одним рвом, за которым вздымалась новая гряда стен. Эти стены не были такими прочными, как внешние, но и здесь навесной мост был поднят, а сторожевые башни казались более укрепленными.

Старик что-то крикнул. Прошло несколько минут. Наконец цепи заскрипели, раздался металлический скрежет – видимо, отодвинули засов. Мост еще раз скрипнул, затем с грохотом занял свое место. Невидимая рука подняла железную решетку. Открывшийся проход был таким узким, что проехать мог только один всадник. Наконец-то появился привратник с фонарем.

– Барон Лашоме ждет вас.

Он повел гостей за собой, освещая узкий проход. Неровный свет фонаря заплясал отсветами на булыжниках двора.

В сердце Николетт поселилось отчаяние. Неужели ей когда-нибудь удастся выбраться отсюда? По обеим сторонам прохода – каменные стены, остроконечные башни, хмуро взиравшие на пришельцев. Внутри виднелось угрюмое каменное здание с высокими окнами и остроконечной покатой крышей, казалось, упирающейся в небо. А за ним высилась, подобно великану, огромная круглая цитадель, по сравнению с которой остальные строения казались убогими карликами.

У двери угрюмого здания стоял стражник с фонарем в руке. Сержант и его солдаты спешились. Лэр тоже соскочил с коня и подошел к Николетт, чтобы снять ее с лошади.

– Нет! – закричала она, отдергивая руки. – Лучше умру!

Лэр так посмотрел, что Николетт поняла: сопротивление бессмысленно. Когда он поставил ее на землю, она прижалась к нему, вцепившись в локоть.

– Нет! Нет!

Лэр высвободил руку, резко приказал:

– Успокойтесь!

Вокруг суетились люди, фыркали лошади. Из дома вышел еще один слуга с фонарем.

Лошадей повели на конюшню, солдатам указали место в казарме. Альбер, ведя трех лошадей, тоже пошел вслед за слугой.

Человек с фонарем у двери поднялся по ступенькам, дав знак Лэру и его спутникам следовать за ним. Небольшой коридор привел в зал, где высились два огромных камина – один напротив другого. Высокие узкие окна из полупрозрачного стекла неохотно пропускали лунный свет. Когда-то эти стены, видимо, были расписаны фресками. То, что осталось, в основном изображало охотничьи сцены и религиозные сюжеты. Лэр успел разглядеть изображение Святого Мартина и сцену Страшного Суда. Закопченные стены в колеблющемся свете казались зеркалом давно ушедших дней, из которых к нам порой приходят образы настоящего.

В дальнем конце зала начинался один из коридоров. Повсюду пахло запустением и пылью. Воистину, прибежище для крыс и пауков! К массивным колоннам прилепились осиные гнезда. Оконные переплеты во многих местах треснули. На полу – прошлогодние листья, шелестящие под ногами, как память давних лет.

Пройдя по лабиринту коридоров и переходов, они подошли к двери, ведущей на улицу. Над головами – клочок неба, вокруг – вновь каменные стены. Пройдя этот двор-колодец, путники очутились перед мощной, обитой железом дверью. С небольшого портала в темноту вглядывался стражник.

При их приближении дверь распахнулась. Еще один коридор – и они очутились в зале цитадели. Помещение казалось более обжитым. У жаровни в конце зала суетилась старуха-повариха и две молодые служанки. Они с любопытством уставились на вошедших. До ноздрей путников донесся запах жареного мяса.

В зале было довольно темно. Узкие прорези между декоративными столбами в верхней части стен служили единственным источником дневного света. Длинные столы стояли вдоль одной стены, вторую украшал огромный камин. Над головами вдоль всех стен шла деревянная галерея.

Слуга повел их к каменной лестнице, которая служила входом в галерею. На втором этаже находились комнаты рыцарей Лашоме.

Четверо мужчин средних лет появились в коридоре, чтобы взглянуть на вошедших, затем следом за гостями поднялись еще на один этаж.

Когда в конце концов путники встретились с бароном Лашоме в коридоре третьего этажа, он произвел на них впечатление кролика, которого вытащили из норы. Испуганные глаза шарили по сторонам. Торопливым жестом он пригласил вновь прибывших в свои апартаменты. Рыцари Лашоме вошли следом.

Приветствие было весьма странным. Несколько отрешенный от реальности, Лашоме принял леди Николетт за молодого монаха. Говоря быстро и не очень разборчиво, Лашоме сообщил де Фонтену, что за день до их появления прибыл гонец короля, предупредил о приезде гостей и передал Лашоме вызов в Париж.

– Не знавал большего удовольствия, – добавил он и торопливо подвел Лэра к пухлой женщине средних лет, сидящей у камина.

– Моя жена, леди Жанетт, – представил он ее, даже не сделав паузы после своего рассказа о приезде гонца.

В камине горел огонь, в комнате было тепло. Бронзовая лампа, наполненная маслом, висела на цепи посередине зала. Было ясно, что Лашоме страшно боится нападения на замок, но все же уделил некоторое внимание не только безопасности, но и комфорту своего жилища. Пол устилал ковер, стены были обиты гобеленом. В одном из углов комнаты под балдахином из шелка пряталась кровать. У противоположной стены высился комод, шкаф для одежды и даже полка с книгами.

Лашоме достал свечу из ящика комода, зажег ее от висячей лампы и повел гостей в ту часть зала, где стояли стол и стулья. Лэр усадил Николетт на один из стульев рядом с огромной скамьей для преклонения колен во время молитвы. Свечу установили в центре стола.

– Хвала Богу и всем святым, что меня вызывают из этого чистилища, – торжественно произнес Лашоме. В его глазах и глазах его супруги застыл страх, типичный для тех, кто постоянно опасается за свою жизнь.

Только после того, как Лашоме в деталях описал свой быт – быт владельца Гайяра, он неожиданно понял, что «монах» на самом деле никакой не монах, а та самая опозорившаяся Николетт Бургундская, невестка короля.

Лашоме склонил голову, чтобы получше рассмотреть пленницу.

– Ее нужно запереть, – сказал он с тревогой в голосе. – Я отвечаю за то, чтобы она не убежала до того, пока… пока… – неожиданно он запнулся, затем позвал жену. Та тут же подошла, позвякивая ключами, висевшими на поясе. Она быстро сняла с кольца требуемый ключ, положила его в трясущуюся ладонь мужа, который долго вертел его в тонких пальцах.

– Анри, Жан, – обратился он к рыцарям, стоящим в ожидании приказа. – Отведите ее и заприте в темнице.

Сердце Николетт болезненно сжалось. «Нет! – кричало все ее существо. – Нет!»

В ужасе смотрела она, как двое мужчин подходят к ней. Девушка отпрянула от них, как испуганный ребенок. Темные глаза с мольбой обратились к Лэру де Фонтену. Но синие глаза ее тюремщика были холодны, как осенний дождь, безразличные к ее судьбе. Какой надменный у него взгляд!

Николетт отвернулась. Как она ненавидит этого человека! Он предал ее! А она надеялась, что он испытывает к ней сочувствие. Сердце ее заныло от одной мысли, что она безразлична ему, как и всем остальным. Не лучше этого чудовища Луи!

Николетт потребовалось все ее мужество, чтобы встать с места. Гордо подняв голову, устремив взор прямо перед собой, она вышла из комнаты, обдав холодным презрением последовавших за ней стражников.

Лестница привела в обширный коридор. В свете фонаря мелькнули буфеты, шкафы, на стенах – щиты ушедших предков. Где-то в самой середине коридора открылось темное отверстие, обрамленное тяжелыми камнями. Словно разверстая пасть Сатаны. Темная лестница с каменными ступенями вела вниз, в саму преисподнюю. Стены разъедены сыростью.

Лестница кончилась. Впереди, в неровном свете фонаря заблестели лужи.

«В этой ужасной мгле наверняка есть крысы и слизняки», – с ужасом подумала Николетт. Кажется, что-то прошмыгнуло прямо у ее ног. Она с трудом сдержала крик.

Перед огромной, обитой железом дверью, стражники остановились. У Николетт упало сердце. Она прислонилась к холодной стене, чтобы устоять на ногах. Заскрежетал ключ, дверь распахнулась.

Николетт слышала немало рассказов о подобных подвалах. Забытые Богом, эти темницы помнили стоны тех, кого ее свекор послал на голодную смерть или на съедение крысам.

Стражники, взяв Николетт за локти, втолкнули ее в темноту и захлопнули дверь.

– Подобных леди нужно держать под замком, – заметил один. Второй засмеялся.

Вновь заскрежетал ключ в замке.

Раздался звук удаляющихся шагов, а затем – тишина. И только падающие капли.

Какое-то время она стояла, прижавшись к двери, не в силах пошевелиться. Затем глаза стали привыкать к темноте. В комнате с низким потолком у стены был деревянный настил – видимо, он служил постелью, и деревянный стул. Николетт неуверенно подошла к своей новой жесткой постели и, свернувшись клубочком, зарыдала.

Лэра и сержанта отправили на ночлег в зал напротив комнаты Лашоме. Там суетились несколько служанок, с подозрением посмотревшие на вошедших. В комнате пахло шерстью и прогорклым маслом. В дальнем углу был отгорожен закуток с двумя кроватями.

Сержант, спотыкаясь в темноте, нащупал деревянный настил и разразился проклятиями. У стены лежали мешки с шерстью, готовая пряжа, обрывки нитей, едва различимые в бледном свете свечей.

Задолго до рассвета звон колокола и топот множества ног разбудили Лэра и сержанта. Де Фонтен поднялся и вышел в коридор.

Стражники Лашоме, подобно муравьям из горящего муравейника, тащили вещи своего хозяина – ящики, ковры, одеяла… Сборы продолжались весь день. Лашоме бегал среди слуг, подгоняя нерадивых, выкрикивая приказы.

На следующий день, не успело солнце осветить булыжники во дворе, Лашоме, его рыцари и слуги, сержант и его солдаты, сопровождаемые гружеными телегами, прогрохотали по подъемному мосту и покинули замок. Во всем Гайяре осталось не более дюжины слуг. Альбер доложил, что обнаружил в конюшне старого солдата, которого Лашоме счел непригодным к дальнейшей службе, а также трех юношей в возрасте от десяти до четырнадцати лет.

В сторожевой башне также обнаружили одноногого старика, в чьи обязанности входило поднимать и опускать мост.

Что касается части замка между двумя рвами, то в ней не осталось никого, кроме крыс. Полное запустение.

Лэр сам занялся обследованием своего жилища. Ему удалось обнаружить лысого повара, трех служанок (одна казалась столь же древней, как и сам замок), а также того самого горбуна, которого он встретил в первый день приезда в замок. Старик, назвавшийся Эймером, сказал, что в годы его юности в Гайяре жило около двухсот человек.

– Но это было еще тогда, когда правил старый король, Святой Луи, задолго до Филиппа Красивого. Видите Андлу? Я там родился, – старик указал на крыши поселка, приютившегося у самой реки, далеко в долине. – Когда я был ребенком, меня отдали в монастырь. Это были страшные годы. Дети гибли от голода, младенцев несли в лес, потому что родители были не в силах прокормить их. Мне повезло. Монахи не то, что любили меня, но не дали умереть от голода, – его губы сложились в подобие улыбки. Он глянул снизу вверх на высокого статного господина. – Я пришел в замок, чтобы служить в местной церкви. Тогда у меня еще не было бороды. И другого дома я не имею.

– Что ж, это счастливый день для нас обоих, – улыбнулся в ответ Лэр. – Никогда еще так сильно я не нуждался в услугах духовного лица.

Лэр де Фонтен – владелец? Чего? У него нет ни рыцарей, ни преданных слуг, кроме Альбера. Даже ближайшая деревня находится в подчинении другого лорда.

– Не отчаивайтесь, – старик повел рукой вокруг. – Вот ваши владения. И ваши люди…

Лэр не сразу понял, что тот имеет в виду.

У горбуна была странная манера говорить. Иногда он мог оборвать себя на полуслове, не закончить мысль. Но, казалось, знает он немало. Не без иронии Эймер рассказал, как Лашоме забаррикадировался в более укрепленной части замка, как убили управляющего, а безнаказанность распространилась по всей долине.

– Без предводителя, не получая никаких приказов, как противостоять разбойникам, и крестьяне, и торговцы беспомощны. Но Лашоме уехал, и люди, – Эймер глянул на Лэра, – поддержат нового владельца Гайяра.

ГЛАВА 11

Николетт проснулась от звука шагов за дверью. Как темно! Заскрипел замок. Свет просочился вначале сквозь щель, затем образовал белесый прямоугольник. На пороге вырисовывалась темная фигура, но Николетт знала, что это де Фонтен. Гнев закипал у нее в груди:

– Зачем вы пришли?

– Забрать вас из этой дыры, – он оглянулся, сделал несколько шагов вперед. – Лашоме уехал.

– Зачем? И куда? – она смотрела прямо ему в лицо, но не могла различить выражения глаз.

Николетт быстро спустила ноги на пол, встала, гордо выпрямившись, сжав кулаки. Да, она ненавидит его. Но все же боится, что де Фонтен оставит ее здесь.

Лэр осмотрел подвал.

– В комнаты наверху.

– Чтобы допросить? А потом отослать назад? – в ее голосе звенели слезы.

– Нет, – решительно ответил он. – Я не посадил бы в такой гнусный подвал даже англичанина. Пойдемте, – в его голосе звучала скорее просьба, а не приказ. – Здесь ужасный воздух, фонарь может погаснуть.

Нет, огонь вряд ли погаснет, но только предположение, что она останется в кромешной темноте, возымело действие. Не сказав больше ни слова, Николетт последовала за Лэром.

Они поднялись по старой лестнице с изъеденными временем ступеньками. Лэр плечом надавил на дверь, ведущую в верхнюю часть замка, та со скрипом распахнулась. Николетт споткнулась на пороге, Лэр еле успел подхватить ее за локоть.

В коридоре тут и там валялся разный хлам. Уголком глаза Николетт заметила какое-то движение в темноте. Она тряхнула головой, чтобы отбросить с лица капюшон. Из мрака на нее смотрели горящие глаза. Николетт издала крик ужаса.

– Это собака, – сказал Лэр. Животное вошло в полосу света. Собака была белая, огромная, но настолько худая, что, казалось, можно пересчитать кости. Она завиляла хвостом и начала тыкаться мордой людям в колени.

Николетт погладила крупную голову животного. Неожиданно длинный розовый язык лизнул ее руку. Девушка улыбнулась, проводя пальцами по белой шерсти.

– Чья она?

Лэр пожал плечами.

– Может быть, Лашоме? Еще не менее полдюжины бегают во дворе. Вот эта взяла себе за правило повсюду следовать за мной, – Лэр никогда раньше не видел, как Николетт улыбается. В ее лице появилось что-то нежное, мягкое. – Осторожнее, у нее на боку рана.

– Бедняжка! У нее такой голодный вид!

– Собаки всегда голодны, – Лэр тоже коснулся головы животного, глянул в лицо Николетт. – Опустите капюшон, – она удивленно подняла глаза. – Будет лучше, если слуги не разглядят вашего лица.

Николетт не поняла смысла этой просьбы.

– Зачем? Какое это имеет значение?

– Есть причины, – он пошел вперед, освещая путь фонарем. Процессию возглавила белая собака, похожая на худющее привидение.

Наконец-то Николетт глубоко вздохнула. Вокруг – запахи, вещи, звуки жилых помещений. Было такое чувство, что ее извлекли из могилы.

Мальчик, ворошивший пепел в камине, с любопытством посмотрел на нее. Двое других слуг тоже подняли головы.

Еще одна лестница вверх, затем – проход по галерее мимо пустых спален второго этажа… Собака бежала впереди.

Наконец они вошли в одну из комнат. Николетт не сразу узнала жилище Лашоме. Комната была пуста. Ничего не осталось от прежней обстановки за исключением цепи, на которой когда-то висела бронзовая лампа. На стенах – остатки драпировки. Осенний свет пробивался сквозь прогнившие ставни. В одном углу комнаты между колоннами пряталась старая маленькая дверь, сквозь которую мог свободно пройти только ребенок, взрослому пришлось бы сильно пригнуться.

Собака принялась обнюхивать комнату. Лэр поставил фонарь на пол, снял стекло, поправил фитиль. Николетт подумала, что эта комната и есть ее новая тюрьма. Но у камина, в котором тлели угли, она увидела кожаный мешок и одеяло Лэра.

– Вот сюда, – сказал де Фонтен, пересекая комнату. Собака побежала за ним. – Кажется, Лашоме невзлюбил эти столы и стулья. А может быть, они оказались слишком тяжелыми, – Николетт вспомнила, что сидела за этим столом в первый день приезда. – Вы можете снять капюшон.

Николетт откинула его с головы, черные волосы обрамляли бледное лицо. На столе стоял кувшин, чашка, тарелка с ломтиками сыра и кусками черного хлеба.

– Садитесь! – Лэр занял место на скамье напротив нее. – Вы, должно быть, голодны.

Это было слишком мягко сказано. Николетт просто умирала от голода. Забыв о церемониях, она набросилась на еду, как проголодавшаяся крестьянка.

– Лашоме запретил приносить вам пищу, – Лэр наполнил ее чашку вином. – В королевском указе было сказано «без всяких удобств». Он понял предписание буквально. Я ничего не мог сделать.

«Лжец!», – подумала Николетт. Но она была слишком голодна, чтобы возражать.

– А теперь, – она продолжала жевать хлеб. – А теперь, когда он уехал?

Лэр откинулся на спинку скамьи, сцепив пальцы за головой.

– Кажется, ваша судьба в моих руках.

Он внимательно следил за движениями ее губ. Какой изящный изгиб, даже несмотря на то, что она поглощена едой! Он понимал, что поступает глупо. Если все станет известно королю, то его может ждать смерть. Но де Фонтен не мог держать ее в темнице. Странным образом Николетт стала дорога ему, он испытывал постоянное желание видеть ее, касаться. Никогда раньше Лэр не испытывал подобного чувства, которое превратилось в сладкую пытку, несущую и радость, и боль, и смущение. В своей жизни он обманул немало женщин, уверяя каждую, что любит ее так, как никого в этом мире. Но сейчас…

Те три дня, которые Николетт провела в темнице, превратились в настоящую пытку. Она снилась ему каждую ночь. Словно ведьма-соблазнительница являлась к нему – с маленькой нежной грудью, темным треугольником между нежными бедрами. И он держал ее в объятиях, обладал ею, ласкал каждый мягкий изгиб. Сновидения несли и тревогу, и облегчение. В дневные часы его мучил вопрос: как он может испытывать к ней хоть какие-то чувства? Она виновата – пусть отчасти – в смерти его друзей, виновата в том, что разрушила его жизнь. Но желание – странное, неумолимое желание овладеть ею – не покидало его.

– Я не хочу запирать вас в башне. А потом смотреть, как вы умираете от холода и тоски. Но, с другой стороны, если я разрешу вам определенную долю свободы, то согласитесь ли вы оставить мысли о побеге?

Николетт помедлила, с подозрением посмотрев на него. Затем вновь впилась в кусок сыра.

– О какой свободе вы говорите?

– Я могу представить вас, как служанку королевской пленницы, – его голос был ровен и спокоен.

Николетт на секунду потеряла дар речи.

– Служанку? – повторила она, не в силах скрыть недоумение. А сможет ли она? Она ведь понятия не имеет, что и как должна делать служанка.

– Это намного лучше, чем жить в темнице. Возможно, вы хотите подумать? Хорошо.

Николетт глотнула вина. Кажется, в горле застрял кусочек хлеба. Она откашлялась. Затем сказала:

– Никто не поверит. Слуги знают, что с вами приехала только одна женщина.

– Откуда им знать? Когда мы приехали, было темно. Они видели только всадников в плащах. А что касается Лашоме, его жены, сержанта и его солдат – они все уехали из замка.

– Но слуги узнают, что в темнице никого нет…

– Ключ у меня, – де Фонтен вытащил длинный ржавый ключ, положил на стол перед Николетт. – И только вы будете приносить «пленнице» еду.

– А если король пришлет кого-нибудь? А помните, тот человек в аббатстве? Я уверена, его послал Луи.

Она выглядела такой юной и напуганной. Де Фонтен смотрел на ее дрожащие губы. Как они нежны и соблазнительны! Он вдруг понял, что изучает ее: чуть вздернутый нос, бледные щеки, которые иногда заливает румянец. Темные брови, когда-то выщипанные в тонкие дужки по последней дворцовой моде, сейчас стали прямее, гуще. Де Фонтен неожиданно улыбнулся.

– В том случае, если король пришлет курьера, я задержу его, а вы займете место в темнице. Что касается подосланного убийцы, если это было так, то он не найдет вас здесь.

– Если он из дворца, то знает меня в лицо!

– Но если на вас будет одежда служанки, он и не посмотрит на вас.

Николетт поежилась. Лэр сидел прямо напротив нее, вытянув ноги. Когда она опустила глаза, глянув под стол, то взгляд невольно упал на его бедра, затянутые в кожаные бриджи, мускулистые ноги. Николетт подняла глаза:

– Почему вам не безразлична моя судьба? Он небрежно пожал плечами, улыбнулся:

– Поскольку мы обречены провести вместе вечность, то не должны быть врагами. Вы согласны?

По его взгляду Николетт догадалась, что он хотел сказать нечто иное. Девушка отвернулась, ощущая тепло, смущение, тревогу…

– Да, – прошептала она, к своему глубокому стыду понимая, что согласится со всем, что он скажет.

Николетт поднесла чашку к губам. Вино начало кружить голову. Она чувствовала изучающий взгляд Лэра, от которого быстрее бежала кровь.

Затем они поднялись по извилистой лестнице и вошли в небольшую комнату в одной из башен цитадели. Если Николетт согласится играть роль служанки, то здесь будет ее приют.

Собака не последовала за ними, а осталась у подножия лестницы, глядя вслед людям умными преданными глазами.

Комната выглядела весьма уныло. Старая, потертая обивка кое-где отвалилась от стен. В углу ютилась постель с соломенным матрацем. Черная железная жаровня. Но вид из окна заставил Николетт затаить дыхание: вдалеке внизу – огромный зеленый остров купается в сверкающих водах Сены.

– У меня должно быть имя. Как меня будут звать? – Николетт не отводила глаз от зеленых, подернутых дымкой холмов.

– Одетта, – ответил Лэр с некоторой долей колебания. – Вам это подходит.

Николетт с любопытством посмотрела на него. Де Фонтен подошел и встал позади нее, облокотившись о стену.

– Вы похожи на нее. Улыбка. Черные глаза.

Николетт посмотрела вниз, на реку, пестревшую солнечными бликами. Он задел ее любопытство.

– Кем она была? Вашей возлюбленной?

– Какое-то время.

– У вас есть жена?

– Нет, у меня нет жены.

– Но у вас была любовница?

– Да.

Он улыбался. И в этом было что-то раздражающее. Улыбка превосходства. Именно так улыбался отец Николетт, когда она говорила какую-нибудь глупость.

– Она была вашей единственной любовницей?

– Одетта? Нет.

– Их было много?

– Не очень, – его синие глаза заговорщически подмигнули.

Неожиданно Николетт рассердилась. Ей показалось, что он хочет ее обмануть.

– А сколько? Лэр расхохотался.

– Никогда не считал. А у вас? Сколько у вас было любовников?

Любовь? Она даже не знает, что это такое. С Луи ее связывала только ненависть. До сих пор она содрогалась при воспоминании о той ужасной ночи, которую они провели вместе. Воспоминании о его цепких пальцах и той части тела, которая, подобно волосатому червячку, пыталась вползти в ее лоно. Луи обвинил ее в своей неудаче: «Мне ты сразу не понравилась!» Он кричал на нее, бил по лицу…

Нет, у нее не было любовника.

– Ни одного, – ответила Николетт. Солнечный свет резал глаза, она посмотрела на Лэра из-под ладони: – Вы мне не верите?

– Не знаю.

– Но вы же признались, что у вас были любовницы?

– Да. А почему нет? У мужчин все не так, как у женщин.

«Как они все надменны!» – подумала Николетт.

– А у Готье и Пьера? У них были любовницы?

– Да, конечно.

– Вы как-то сказали, что у Готье была любовница из королевской семьи. Вы считали, что это я?

– Да.

В ее глазах светилось любопытство.

– Но почему?

– Потому что вы – женщина, которую я бы выбрал сам, – он улыбнулся и, оторвавшись от стены, пошел к двери. – Пойдемте. Пора познакомиться со слугами.

Они вернулись в зал в сопровождении белой собаки. Лэр приказал созвать слуг. Николетт смущенно держалась за его спиной. Все таланты, которые так и выплескивались на сцене в садах отеля Несле, вдруг куда-то исчезли. По телу пробежал холодок, когда Лэр взял ее за руку и вывел вперед.

– Это Одетта, личная служанка узницы, – в его голосе прозвенели дразнящие нотки. – Она приехала из королевского дворца и поэтому крайне мало знает о том, что и как нужно делать. Вам придется помочь ей. И многому научить.

Николетт бросила на него гневный взгляд. Ее щеки горели, когда раздался смех. Старуха, похожая на сморщенную обезьяну, и две молодые служанки тут же подошли к Николетт. Лысый повар с лицом, красным от постоянного пребывания у жаровни, глупо рассмеялся, когда щебечущие женщины потащили девушку в кухню. Она же была в такой ярости, что даже не нашлась, как дать выход гневу. Уши словно ватой заложило, лицо горело от возмущения.

Как и предполагал Лэр де Фонтен, слуги ничего не заподозрили. Но когда она осталась наедине с женщинами, все они, включая престарелую Мюетту, засыпали ее вопросами о парижском дворе. Поначалу Николетт не хотела отвечать, она слишком боялась выдать себя. Но их настойчивость раззадорила ее, ведь она всегда любила поболтать, любила развлекать людей. Женщин настолько захватил рассказ Николетт, что они даже забыли о необходимости показать ей, как ощипывать птицу, помешивать кашу, солить мясо.

В следующие дни Николетт быстро освоила, как нужно сбивать масло, узнала, как поднимается хлеб на дрожжах. Обо всех этих вещах она раньше никогда не задумывалась. А также о том, как подметать пол, соскребать грязь с горшков и даже выводить блох из простыней и наволочек. Поначалу ее энтузиазм трудно было измерить, но постепенно чувство новизны прошло. Невзирая на доброжелательность, повар часто бывал не в духе, а две девушки – Жозина и Дора – ленивы, как гусыни. Престарелая Мюетта любила хлебнуть лишнего, как только ей представлялась такая возможность. Каждое утро Николетт тащила вязанку хвороста к жаровне, потом помогала готовить еду. Вечером она относила «пленнице» еду, которая доставалась собакам. Те стали исключительно преданы Николетт. Затем девушка поднималась из подвала, зажигала плиту с помощью кремня и вновь – приготовление пищи. К ночи она падала от усталости на матрац в своей комнате.

Каждый день Николетт ожидала, что де Фонтен начнет проявлять к ней повышенное внимание. Поначалу эта мысль казалась ей отвратительной, но постепенно она начала недоумевать, где он и что делает.

А дел было немало. Замок запущен, почти вся мебель из комнат вывезена. Де Фонтен начал поиски столов и стульев в кладовых. Вместе с оставшимися в замке людьми он не погнушался таскать ящики и деревянные кровати из подвалов на верхние этажи. Мебель в основном была прошлого века, громоздкая, тяжелая, а лестницы – узкие и крутые…

Пока проклятия, треск и грохот неслись с нижних этажей, Николетт, Жозина и Дора, чихая от вековой пыли, выбивали древние ковры, занавеси, покрывала.

Лэра де Фонтена Николетт видела только во время еды. Он сидел за длинным столом вместе с верным Альбером, духовником Эймером и бывшим сержантом Этьеном Жюдо. Говорили, Лашоме лишил сержанта звания за дерзость – Николетт вполне понимала хозяина замка. Невысокий, смуглый Этьен был полон самодовольства. Дора по секрету поведала Николетт, что понижение в звании имело еще одну причину – некоторые разногласия по поводу мадам Лашоме.

Постепенно Николетт становилась частью жизни Гайяра – слушала беседы о ренте, долгах, о том, что крестьяне не всегда трудолюбивы, и о том, что стены Гайяра требуют ремонта.

Иногда де Фонтен бросал на нее взгляд, но выражение его лица было непроницаемо. Потом он отворачивался и возвращался к общей беседе за столом.

Оставаясь одна, Николетт нередко размышляла о своей загубленной жизни. Нет, она невинна перед Богом, пусть церковь и отвернулась от нее. Всевышний не оставит ее! Но молитвы не приносили успокоения.