Текст книги "Абсолютное доказательство"

Глава 32

Понедельник, 27 февраля

Грубая шерстяная ряса с капюшоном промокла от пота и немилосердно колола тело. Обливаясь потом на влажной жаре, монах-американец тащил по каменным ступеням из подвальной монастырской прачечной бак с выстиранным бельем. Костяшки на правом кулаке были разбиты в кровь и ныли. Монах старался вести себя как обычно, но вчерашнее происшествие наполняло его чувством вины.

После утренних молитв брат Петр собрал белье с гостевых кроватей, выстирал полотенца, простыни и наволочки и развесил сушиться. Здесь, в Симонопетре, монастыре на вершине скалы, гордо высящейся над лазурным Эгейским морем, строго соблюдались старинные традиции приема гостей. Всех, кто приезжал в монастырь, кормили и укладывали спать – на одну ночь; на следующий день им предстояло отправляться в соседний монастырь, в нескольких километрах пешего хода по горным тропам.

По лабиринту темных и узких коридоров брат Петр добрался до гостевой спальни и вошел. Голые стены, ряды железных кроватей, крохотные оконца, утопленные в массивных каменных стенах – все здесь создавало мрачное ощущение: как в тюрьме. Из общей безрадостной картины выбивался лишь пейзаж за окнами – необъятное, сверкающее всеми красками море в нескольких сотнях футов внизу. Порой, в жаркие и душные дни, брата Петра охватывало греховное желание разбежаться и прыгнуть туда вниз головой. Однако купание считалось удовольствием, а в этом суровом краю, где Пит намеревался провести остаток жизни, об удовольствиях не могло быть и речи.

Электричество включали лишь на несколько часов в день. Радио и телевизор были под запретом, связи с внешним миром строго ограничены. Монах, допущенный к постоянному проживанию на Афоне, не мог покинуть монастырь без дозволения настоятеля.

Первый из двадцати нынешних монастырей вырос на этом гористом полуострове на севере Греции тысячу двести лет назад – около 800 года. И еще дольше – восемнадцать столетий – обитатели сурового края исповедовали православие. Ныне автономное монашеское государство Святой Горы подчинялось непосредственно Вселенскому патриарху Константинопольскому. Здесь было семнадцать греческих монастырей, один русский, один сербский и один албанский. Все монахи хранили обет молчания: заговаривали друг с другом только по важным вопросам и только с позволения настоятеля.

Отделенный от материка непроходимой горной грядой, Афон был отрезан от мира. Единственным средством связи с ним оставался паром, приходящий из Фессалоник. Посетители Святой Горы подчинялись строгим правилам. За тысячу двести лет существования монастырей лишь единожды на святую землю ступила нога женщины. От визитеров требовалось предварительно посетить Афонское бюро в Фессалониках, где их, помимо всего прочего, осматривали – выясняли, нет ли переодетых женщин. Запрет распространялся и на самок животных – собак, кошек, коров и прочих. Исключение делалось для кур-несушек.

Брата Петра все это вполне устраивало. Высокий и тощий, бритый наголо, с густой бородой, уже много лет жил он на Афоне в мире и покое, исполняя свое послушание – принимать гостей и заботиться о них. В те годы, когда он сюда приехал, монахов и в этом монастыре, и в соседних немало беспокоило сокращение их численности. Дошло до того, что, когда умер предыдущий настоятель – за несколько лет до приезда Пита, – в монастыре не хватило монахов, чтобы нести его гроб. По счастью, Бог пришел на помощь, и за последнее десятилетие число монастырских насельников увеличилось с двух до двадцати пяти – за счет новичков вроде Пита, бежавших из шумного суетного мира, дабы посвятить жизнь служению Богу.

Афонские монастыри не рекламировали себя, не рекрутировали монахов. Численность их пополнялась лишь одним способом: некоторые посетители монастырей, очарованные простотой и суровостью афонской жизни, высказывали желание остаться. Так случилось и с Питом. Он приехал сюда по приглашению кузена – и, едва ступив на святую землю, понял: Господь велит ему остаться.

Дни текли мирно и спокойно, в трудах и молитвах, а глубокая преданность Богу помогала не замечать лишений и тягот – будь то изнурительная летняя жара или морозные зимы. Обычно Пит вставал в два часа ночи, шел в часовню и молился до половины седьмого, когда колокол созывал монахов в трапезную – шесть дней в неделю, ибо в воскресенье они не вкушали пищи. Завтрак, состоящий из сыра, листьев салата, рыбы и белого вина, проходил в молчании, прерываемом мерным чтением: настоятель или кто-либо из его помощников читал Евангелие или творения Святых Отцов.

После завтрака Пит молился до девяти утра, а затем шел на работу: готовил келью к приезду гостей, застилал кровати, при необходимости стирал белье. Потом снова молился. Затем – вечерняя трапеза, снова из сыра, салата и вина; и, помолившись еще, в десять вечера он ложился в постель.

Чтобы поговорить с Питом, гостям надлежало получить благословение настоятеля; как правило, он разрешал пятнадцатиминутную беседу после вечерней трапезы. Брат Петр предпочел бы не разговаривать ни с кем, но принимал это послушание смиренно, зная, что через него Господь может направить кого-то из гостей на путь истинный. Как правило, приезжали сюда глубоко благочестивые люди, желающие своими глазами увидеть прославленное святое место. Реже – страдающие и отчаявшиеся искатели Бога, те, кто оплакивал смерть любимых, искал исцеления от неизлечимых болезней, стремился избавиться от какого-нибудь тяжкого груза на совести. Несчастные, ищущие понимания и утешения.

Однако вчерашний гость оказался необычным – и после беседы с ним брат Петр, смущенный и пораженный стыдом, всю ночь на коленях молил Бога о прощении. Это был американский журналист, ядовитый скептик, получивший пятидневную визу на полуостров. Высчитав, что брат Петр молится шестнадцать часов в сутки, американец спросил, не надоело ли ему это занятие.

– Случается, – ответил Пит. – В любой работе бывают скучные моменты.

– Так молитва для вас – вроде работы? – снисходительно поинтересовался журналист. По его голосу ясно чувствовалось, что думает он обо всех этих «суевериях».

– Угу.

– О чем же вы молитесь?

– Я молю Бога о спасении мира от бедствий. О том, чтобы в Сирии и в Ираке наконец наступил мир, чтобы «Боко Харам» в Нигерии прекратили преследовать детей, о помощи жертвам землетрясений в Японии, Италии и других местах, где происходят катастрофы. О том, чтобы никого в мире не преследовали за веру.

– У вас здесь нет ни радио, ни телевизоров, да и газеты сюда не ходят, – допытывался журналист, – как же вы узнаете, что происходит во внешнем мире?

– Нам рассказывает Бог, – просто ответил брат Петр.

– И вы в это верите?

– Безусловно. Кто не верит, тот не может быть монахом.

– И у вас не бывает сомнений?

– С чего мне сомневаться? И в чем? Когда вы отдаете себя на служение Богу, Он сам начинает заботиться о вас и о ваших сомнениях.

– Хорошо. Но если вдруг окажется, что Бога нет – выйдет, что вы потратили жизнь зря?

Пит взглянул на часы. Слава Богу, пятнадцать минут, отпущенные настоятелем для беседы, подходили к концу.

– Мне пора за работу, – сказал он.

– Тогда последний вопрос. О чем из прежней жизни вы больше всего скучаете?

– Скучаю?

– Ну, послушайте, вы всё бросили. Свобода, Интернет, кино, гамбургеры – чего вам больше всего недостает?

– Ничего. Господь дает мне все, что нужно.

– И вы намерены оставаться здесь до конца жизни?

Брат Петр подошел к окну без стекол, за которым распростерлась бесконечная морская гладь.

– Взгляните сюда. Можно ли увидеть такое из окон вашего офиса?

– Ага, так для вас монастырь – это «офис»?

– Вроде того. Я здесь тружусь.

– А как насчет карьерного роста? – с усмешкой спросил журналист. – Или собираетесь всю жизнь просидеть на одном месте?

Не обращая внимания на насмешку, Пит спокойно ответил:

– Зачем мне стремиться куда-то еще? Буду здесь, пока меня не призовет Господь. – Он пожал плечами. – А если призовет – отправлюсь туда, куда Ему будет угодно.

– Хорошо, тогда последний вопрос, очень быстро. Брат Петр, неужели вас никогда не мучили сомнения? Неужели вы никогда не чувствовали, что сидите на каком-то пыльном душном чердаке, а настоящая жизнь, шумная и яркая, проходит мимо?

Монах взглянул на визитера с жалостью.

– С тех пор, как попал на Афон, ни разу не испытывал я и тени сомнения. Нет, сэр. Я доверяю Богу. И вот что я вам скажу: есть у меня ощущение, что это чувство взаимно. Впрочем, вам этого не понять.

– Не скажите, ваши чувства я уважаю. Не буду кривить душой, я не христианин, ни явный, ни тайный, однако открыт для всего нового. Поэтому я и здесь.

– И что вы напишете, когда вернетесь в Америку? Репортаж для «Нью-йоркера» о чудаковатых монахах, отрекшихся от мира?

– Вам действительно интересно? – Журналист взглянул ему прямо в глаза. – Напишу о том, что мне вас жаль. И вас, и ваших собратьев. Все вы тратите жизнь попусту, гоняясь за призраками.

Пит шагнул к журналисту и с размаху, со всей силы ударил его кулаком в нос.

Глава 33

Вторник, 28 февраля

В пять часов – за час до возвращения с работы Имоджен – Росс загрузил в багажник все необходимое оборудование, бо́льшую часть которого закупил вчера и спрятал в гараже. Погода для его целей была самая подходящая: сплошные низкие тучи и ливень. Будем надеяться, сказал себе Росс, что прогноз не соврал и дождь продлится до ночи.

На кухонном столе он оставил записку.

Уехал по работе, возможно, буду поздно. Монти накормил. Повеселись в книжном клубе! Х

Затем сел в машину, ввел в навигатор «Гластонбери» и потащился по долгой извилистой дороге, в этот предвечерний час забитой людьми, едущими с работы домой. По А23, по М25 и затем по М3 – мимо Бейзинстока, Солсбери и так далее. Сосредоточенный на своей задаче, Росс не замечал, что за ним, держась в двух-трех машинах позади, следует темный, трудно различимый в сумерках автомобиль.

Лишь через три часа – уже на А303, проезжая Стоунхендж – Хантер заподозрил, что за ним следят. Машина, идущая позади, съехала с дороги влево, и фары автомобиля, едущего за ней, вдруг показались ему знакомыми. Хотя, скорее всего, это была иллюзия: у всех машин, если не считать «Ауди» последних моделей и еще некоторых с высокой посадкой, фары выглядят одинаково. А несколько секунд спустя другой автомобиль с ревом обогнал Росса, мелькнув синевато-стальным боком, и исчез во тьме впереди. Вроде бы «Порше 911».

Подозрительные фары позади исчезли.

Кто бы это ни был, наверное, он свернул, с облегчением подумал Росс. Однако после этого внимательно смотрел и вперед, и назад. Нервы его были на взводе.

В Гластонбери он прибыл в половине девятого. По-прежнему лил дождь. Вот и отлично. О лучшем прикрытии и мечтать нельзя.

Вдруг показалось, что что-то мелькнуло в зеркале заднего вида. Ощутив укол тревоги, Росс сбросил скорость и медленно поехал мимо фонарей, проверяя, не висит ли кто-нибудь у него на хвосте. Нет, никого.

Ложная тревога.

Просто нервы. Он чертовски взвинчен – и неудивительно.

Росс свернул на пустынную автостоянку возле фабричного здания – туда, где оставлял машину в прошлый раз, – остановился там, выключил фары и несколько минут сидел в темноте, тревожно осматриваясь. Никого и ничего. Кому вздумается гулять в пасмурный дождливый вечер?

Вдруг запищал телефон, и Росс подпрыгнул от неожиданности.

Эсэмэска от Имоджен.

«Надеюсь, у тебя все хорошо. У нас тут страшная битва из-за “Шантарама”! Х»

Сегодня в книжном клубе обсуждали роман «Шантарам».

«Скажи, что это новые “Пятьдесят оттенков серого”!» – набрал в ответ Росс, отправил сообщение и сунул телефон в карман.

Он завел машину и задним ходом выехал со стоянки. Возвращаясь на дорогу, где проезжал несколько минут назад, внимательно огляделся вокруг – нет ли стоящих машин. Затем свернул налево, на проселок, идущий между Колодцем Чаши и Гластонберийским холмом, – тот самый, по которому в прошлый раз шел пешком. Доехав до подножия Холма, откуда начиналась пешеходная тропа, остановился. Здесь как раз хватало места, чтобы поставить машину. И никого вокруг. Лучше и быть не может.

Открыв багажник, Росс достал три тяжелые водонепроницаемые сумки, в которые сложил все свое добро. Оттащил их чуть подальше вдоль ограды, готовый нырнуть в тень и замереть, если кто-нибудь появится на дороге. Но никто не появлялся. Росс закрепил на голове фонарик с красным фильтром – в Интернете он прочел, что свет в красном спектре на расстоянии не виден – и перебросил сумки, одну за другой, через ограду, а затем неуклюже перевалился через нее сам.

Замер, вглядываясь в темноту, позволяя глазам привыкнуть к мраку.

Черт, неужели он и вправду это сделает?

Телефон запищал снова.

Росс выхватил его и глянул на дисплей. Ответ от Имоджен:

«Ха-ха! Х»

Виновато улыбаясь, Росс перевел телефон в беззвучный режим. Ему было неприятно врать жене – но что же делать? Пугать ее хотелось еще меньше.

С той стороны ограды вдалеке мелькнул и погас огонек во тьме. Росс поспешно выключил фонарик – и ждал, застыв на месте, мгновенно вспотев, с бешено колотящимся сердцем.

Ничего.

Выждав еще пару минут под проливным дождем, он снова включил фонарик, подхватил сумки и пошлепал к Колодцу. Осторожно спустился по предательски скользким каменным ступеням и подошел к бортику колодца, накрытого круглой крышкой с изображением двух переплетенных кругов.

«Хантер, что ты здесь делаешь? Ты просто свихнулся! Поезжай домой!»

Только сейчас – стоя у колодца, промокший насквозь, дрожащий от холода и тревоги – Росс начал понимать, на что решился.

«Идиот! – думал он. – Не глупи!» Перед глазами стояло лицо мертвого Гарри Кука, искаженное ужасом. Что, если его убийцы поджидают Росса где-нибудь во тьме?

Он вздрогнул.

«Хватит! – требовал внутренний голос. – Поиграл в супергероя – и достаточно! Поезжай домой и найди какой-нибудь другой способ спасти мир!»

Но он уже зашел слишком далеко.

Росс поставил сумки, подошел к колодцу и, откинув тяжелую крышку, вгляделся сквозь решетку в чернильно-черную воду. Из колодца поднимался запах водорослей и мха. Россу вспомнился чистенький домик Гарри Кука, вспомнилось, как витал в нем стариковский запах спертого воздуха и пыли – и как в безупречно чистой мусорной корзине он обнаружил одну-единственную смятую бумажку. Странный шифр, который расшифровал ему Зак Боккс:

Девять метров Ю (на юг?) П (поворот?) Л (налево?). Помогло?

Если от места, на которое указывали координаты, пройти девять метров на юг и повернуть налево, окажешься как раз у Колодца.

Росс присел, расстегнул одну сумку и достал оттуда раздвижной гаечный ключ. Несколько минут он возился с болтами и гайками, удерживающими на месте решетку. Должно быть, не отвинчивали их годами, а может, и десятилетиями. Закончив с последним болтом, Росс тяжело дышал и обливался потом. Он присел, взялся за решетку… и в этот миг вдали послышалось тарахтение автомобильного мотора.

Машина медленно поднималась на холм с другой стороны забора. Росс затаил дыхание. Что, если это полиция? Что, если их заинтересует его автомобиль, одиноко стоящий посреди пустоши? Поверят ли они, что какой-то романтик приехал сюда на ночь глядя, чтобы прогуляться по священному холму под проливным дождем?

Сквозь низко нависшие ветви Росс различал мигание фар за оградой. Машина проехала мимо, рев ее скрылся вдали – и Росс вернулся к своей задаче. Крепко обхватив обеими руками черные перекрестья прутьев, он дернул решетку наверх.

Она не поддалась.

Черт!

Росс дергал и дергал, однако не мог сдвинуть ее даже на миллиметр.

И вдруг он понял, в чем дело. Отвинтил пять болтов – но пропустил шестой, тот, что возле его левой руки.

Все из-за нервов, понял Росс. Он нервничает и не в состоянии мыслить ясно.

Отвинтив последний болт, Хантер снова взялся за решетку. На этот раз она поддалась неожиданно легко – и, к счастью, сама оказалась легче, чем он думал.

Испустив вздох облегчения, Росс аккуратно отложил решетку в сторону, запустил руки в другую сумку и извлек оттуда хитрый прибор, собственноручно собранный сегодня. Прибор состоял из видеокамеры в водонепроницаемом чехле – обычно он брал ее с собой, когда ездил понырять, – прикрепленного к ней для тяжести гаечного ключа и водонепроницаемого светодиодного фонаря; все это – на прочной полипропиленовой веревке.

Росс включил фонарь и камеру, поставил камеру в видеорежим, затем опустил конструкцию в воду и начал медленно разматывать веревку, считая про себя. Десять футов. Двадцать. Тридцать. Сорок. Пятьдесят.

В путеводителе сказано, что в Колодце восемьдесят футов глубины.

Шестьдесят. Семьдесят. Восемьдесят.

Натянутая веревка провисла; камера легла на дно.

Росс натянул веревку, несколько раз поводил ею туда-сюда, поворачивая камеру вокруг своей оси, а затем начал медленно вытягивать. Каждые несколько секунд он останавливался и прислушивался. Вокруг было тихо; не слышалось ничего, кроме шума дождя. Красный свет фонарика бросал призрачные блики на каменную стену вокруг Колодца.

Вдруг рядом послышались шаги.

Росс выключил фонарик. Замер, прислушиваясь. Дождь колотит по листве – и больше ничего. Росс снова начал выбирать веревку из колодца, затем опять остановился и прислушался.

Ничего, кроме дождя.

Дрожа от холода, журналист включил фонарик. С легким всплеском на поверхность воды вынырнула камера.

Минуту, а может, и больше он просматривал видео: зернистое изображение поросших мхом и пучками травы каменных стен, мимо которых скользила вниз его камера. Вот изображение дрогнуло, на миг расплылось – камера легла на дно.

Камера начала вращаться вокруг своей оси, вздымая муть на дне. Росс видел тучи ила, каменные стены, россыпь каких-то светлых пятен – должно быть, монеток. И больше ничего.

Черт!

Что ж, теперь, по крайней мере, он убедился. Гарри Кук был просто…

Стоп!

Камера вновь начала вращаться – и на этот раз Росс заметил на дне, в глубокой тени, какую-то другую тень.

Он нажал на «паузу».

Да, определенно там что-то есть! Не часть стены, не рельеф дна. Что-то темное и полукруглое. Лежит на дне. Росс прокрутил запись еще раз. И когда глаза привыкли к темному и нечеткому изображению, различил странный предмет яснее.

Дрожащей от волнения рукой Хантер нажал на «повтор» в третий раз. Да, вот он – непонятный предмет, почти полностью утонувший в иле. Что это такое, различить невозможно. Не исключено, что просто большой камень.

Пора переходить ко второй части плана.

Росс извлек из сумки гибкую складную лестницу, вроде веревочной, но из прочной проволоки, и несколько дополнительных секций к ней – все это он купил вчера в Интернете. Дрожащими руками собрал лестницу, захлестнул веревку с одного ее конца на стволе дерева у самой ограды. Затем осторожно опустил лестницу в колодец.

Из третьей, самой тяжелой сумки он достал амуницию ныряльщика. Выпрямился – и снова замер, оглядываясь в темноте. Он свихнулся, теперь это совершенно ясно. Серьезно намерен нырнуть в эту дыру?

«Пушок и Пискля», – прозвучал в голове голос Гарри Кука.

Что ж, будь что будет. Глупо разворачиваться и уходить в шаге от цели.

Росс скинул одежду и, дрожа от холода, ввинтился в водолазный костюм. Застегнул резиновые ботинки и перчатки, закрепил на спасжилете баллон с кислородом, установил регулятор. Включил подачу воздуха, взглянул на показатели и с неудовольствием увидел, что воздуха не так уж много. Баллон полон едва ли наполовину. Последний раз Росс пользовался им, когда вместе с Имоджен нырял в Красном море, на рифе Эльфинстон. Ладно, должно хватить. Он затянул пояс, закрепил на одном бедре нож в ножнах, на другом – мощный подводный фонарь, застегнул спасжилет, надел маску и включил наголовную лампу. Затем взял в руки одну из сумок, самую маленькую и легкую. Шагнул за борт колодца и, перекинув сумку через плечо, начал спускаться.

Человек, следивший за ним от самого Патчема, и сейчас был неподалеку. Он смотрел в бинокль ночного видения со встроенной функцией видеозаписи, сквозь окуляры которого Росс выглядел расплывчатой зеленой тенью.

Глава 34

Вторник, 28 февраля

Росс спускался по шаткой, прогибающейся под ногами проволочной лестнице. С каждым шагом он все сильнее нервничал – а когда ноги коснулись воды, всерьез заколебался. Все его инстинкты вопили: «Хватит, вылезай отсюда, собирай вещи и поезжай домой!» Однако, несколько раз глубоко вздохнув и собравшись с духом, Росс поправил маску, сжал загубник и продолжил спуск.

Едва его голова скрылась под водой, как он ощутил ледяной холод.

Плывущие мимо водоросли мазнули по лицу, и Росс вздрогнул. Все ниже и ниже – ступень за ступенью в призрачной ледяной тьме, освещаемой лишь слабым светом лампы. Росс слышал мерный шум своего дыхания, тихое бульканье пузырьков воздуха и стук сердца. Он дрожал всем телом – костюм ныряльщика не защищал от холода.

Казалось, спуск длится уже целую вечность.

И с каждым шагом вниз Хантера все больше охватывал страх.

Один раз журналист остановился, всерьез раздумывая о том, чтобы все бросить. Он уже замерз, словно на полюсе, а ведь не одолел еще и половины пути! И что там, внизу? Наверняка какой-нибудь мусор!

Звуки дыхания стали громче, эхом отдаваясь от стен. Все больше водорослей, оплетающих его, словно паутина. Еще ступень. И еще. Вот и последняя. Двадцать футов от поверхности. Росс отпустил лестницу и стремительно ринулся вниз.

Глядя на портативный наручный компьютер, он видел, что набирает скорость.

Тридцать футов. Сорок. Пятьдесят.

Россу случалось нырять в рифах Красного моря, в подводных ущельях Барбадоса, в глубоких пещерах на Мальдивах – и никогда до сих пор он не испытывал страха. Однако сейчас, все глубже погружаясь в узкую, чернильно-черную шахту, он был просто в ужасе.

Шестьдесят футов.

Ему вспомнился нерожденный ребенок. И Имоджен. Правила безопасности строго запрещают нырять в одиночку; а уж нырять в одиночку в замкнутом пространстве, где ты никогда прежде не бывал, – просто безумие. Если с ним что-то случится, никто не придет на помощь. И Росс никогда не увидит, как растет его сын.

Семьдесят футов.

Охваченный страхом, он совершил большую ошибку: не сгруппировался перед приземлением – и рухнул на дно колодца тяжело и неуклюже, словно ничего не умеющий новичок, взметнув вокруг себя огромную тучу ила.

Теперь оставалось ждать, пока уляжется муть. Проверив регулятор подачи воздуха, Росс обнаружил, что воздуха в баллоне осталось лишь на пятнадцать минут. Черт! Все из-за страха. Он дышал куда чаще и глубже, чем требовалось, и израсходовал почти весь запас.

Глупо паниковать, сказал себе Росс. Паника губит ныряльщика. Надо успокоиться… вот только понять бы, как!

На то, чтобы добраться до дна, ушло семь минут. Подъем должен занять даже больше. А вода все еще мутная – ничего не разглядишь.

Наконец в воде вокруг него начало проясняться.

Осталось одиннадцать минут.

Десять.

Он уже видел на дне вокруг себя монетки, обрывок картонной коробки, какую-то бумажку – кажется, обертку от «Кит-Кэт», старую сотовую «Нокию». «Может быть, ее я и видел? Нет, тот предмет больше, намного больше…»

Он повернулся – и вокруг него взметнулась новая туча ила, закрывая обзор. Росс присел и с чувством омерзения запустил руки в резиновых перчатках прямо в грязь. Господи, что ему там может попасться? Трупы животных? Или что-нибудь еще похуже? Один раз он, кажется, наткнулся на дохлую лягушку – и, вздрогнув, отдернул руку. А в следующий миг другая рука его коснулась чего-то большого и твердого.

Может быть, это то, что он видел на камере?

Росс поднял предмет к лицу, взглянул на него в свете фонарика, однако не разглядел ровно ничего – вся эта штука была облеплена грязью и илом.

Очистив грязь, он с разочарованием обнаружил у себя в руках красный детский сапожок, полный ила.

И начал подниматься.

Осталось восемь минут.

Он поднимался так быстро, как позволял блипер. Недалеко от поверхности воды, там, где оставил сумку, на мгновение задержался, приоткрыл молнию, чтобы набрать в сумку немного воды, и снова закрыл. Затем перебросил сумку через плечо, всплыл на поверхность, выплюнул загубник и с безмерным облегчением вдохнул свежий ночной воздух. Перекинул сумку через бортик колодца…

И замер.

Перед ним выросла темная фигура.

Что-то с силой ударило Росса в лицо, сбросив его со ступенек. Оглушенный, мотая головой, отплевываясь и тщетно пытаясь схватиться за лестницу, журналист полетел вниз.

Наконец ему удалось нащупать лестницу и восстановить дыхание. Быстро, как только мог, он принялся карабкаться наверх. Вынырнул, отплевываясь, кашляя и оглядываясь вокруг, сжимая в руке нож ныряльщика. Наверху было тихо. Росс принялся подниматься дальше – теперь медленно, осторожно, на каждой ступеньке останавливаясь и прислушиваясь к ночной тишине, нарушаемой лишь шорохом дождя.

Невдалеке послышался рев автомобильного мотора. Машина быстро удалялась; скоро звук затих вдали.

«Черт!»

Росс поспешно преодолел остаток лестницы… и застыл, пораженный.

Он уперся головой в железную решетку.

От быстрого подъема болел нос; но Хантер, не обращая на это внимания, вглядывался сквозь решетку во тьму.

Его план сработал. Две сумки побольше по-прежнему стояли у колодца, а вот маленькой нигде не было. Похитители увезли ее с собой. Отлично, пусть им и достанутся его вчерашние покупки на блошином рынке: ржавая банка из-под печенья 1930-х годов и спрятанная в ней, аккуратно завернутая в ткань серебряная крестильная кружка.

Росс еще подождал, прислушиваясь, и толкнул решетку. Но решетка не поддавалась.

Он был замурован.