Текст книги "В погоне за призраком, или Испанское наследство"

– Но…

– Хорошо. Но за последствия вы ответите головой. На этом все. Мы и так уже упустили слишком много времени. Удачи, сударыня, и да поможет вам Бог!

Леди Бертрам склонилась в прощальном реверансе, но вдруг подняла голову и посмотрела в глаза министру долгим оценивающим взглядом, словно прикидывая на вес его душу. Кольбер сделал вид, что не заметил нарушения этикета, и еще раз кивнул ей на прощание. Прошелестев платьем, она вышла, и лакей прикрыл за ней дверь.

Министр несколько секунд смотрел ей вслед, а потом тихо пробормотал себе под нос:

– Впрочем, если вам поможет дьявол, сударыня, то меня устроит и это. Говорят, что там, куда вы отправляетесь, дьявол у себя дома.

Он поднял руку и дернул за шелковый шнур, висевший рядом со столом. Вошел секретарь. Кольбер кивнул на тяжелый ларец.

– Отнесите это в карету леди Бертрам, – распорядился он. – И поторопитесь, Буало, а то придется вам мчаться до самого Бреста! Графиня очень решительная женщина и может вас не дождаться.

Секретарь принял из рук вельможи ларец и, неслышно ступая в подбитых войлоком туфлях по натертому воском паркету, выскользнул в приемную.

Оставшись один, министр финансов обхватил голову руками и задумался. С годами он все чаще вспоминал ту блестящую интригу, с которой началось его восхождение к могуществу. Тень сюринтенданта незримо присутствовала в его мыслях с тех самых пор, как Никола Фуке скончался в крепости Пинероло почти три года назад. Кольбер прожил долгую жизнь, и теперь, в зените славы, он, подобно Соломону, открыл для себя неотвратимые законы Провидения. Услышав о бесславной кончине своего старого врага в тюрьме, в безвестности, он вдруг осознал, что его собственный финансовый трон столь же шаток, как и трон его предшественника, а правила игры, возносящей людей вверх и сбрасывающей вниз, применимы к нему так же, как и ко всем остальным, чья судьба зависела лишь от прихоти короля и капризов Политики – этой безжалостной богини современности. О, как он почувствовал это, когда открылось это отвратительное дело об отравителях. Он строил свою вселенную как рачительный архитектор, работая по шестнадцать часов в сутки, и вот она заколебалась под страшными ударами судьбы. Какая нелепость, какой кошмарный бред! Сами устои общества пошатнулись, когда следствие открыло, каким именно образом многие знатные дамы и господа получали наследство, избавлялись от соперников, соперниц или опостылевших супругов. И почему среди клиентов отравительницы Вуазьен оказалось подозрительно много друзей Кольбера, в том числе и сама мадам де Монтеспан, теперь уже бывшая фаворитка короля?! Боже, какой удар по репутации! Ах, Франсуаза, Франсуаза… Все тебе было мало! Жажда всемогущества и поклонения иссушила твое сердце. Нет пропасти глубже, чем душа человека: падать в нее можно всю жизнь. А его личный враг, военный министр, безумец Лавуа, который, сам не ведая того, последовательно уничтожал то, что с таким трудом собирал Кольбер, не упустит столь прекрасной возможности. Такой же беспородный выскочка, он любил только войну, которая воплощала в себе все то, что Кольбер ненавидел и с чем боролся всю жизнь: хаос, разорение, смерть, анархию и нищету.

Вот она, тень свергнутого вельможи, вот он, конец карьеры. Да Бог с ней, с карьерой. Это конец Франции.

Что это, воля Провидения или цепь роковых случайностей?

А вдруг схватка еще не проиграна? А что, если этой женщине удастся найти клад? Тогда Кольбер и Франция получат передышку, а король, удовлетворив запросы двора, снова не будет мешать ему в его нелегком труде по созиданию великого государства.

Словно отгоняя тяжкие думы, Кольбер помотал головой и отнял холодные руки от изборожденного глубокими морщинами лба. Перед ним по-прежнему лежал раскрытый бювар с бумагами, и, вздохнув, он вернулся к работе – своему единственному утешению.

Леди Лукреция Бертрам, разумеется, дождалась секретаря, который принес ее деньги и бумаги, но уж потом она действительно гнала во весь опор. На постоялых дворах ей без разговоров меняли лошадей. Денег Лукреция не считала, с легкостью раздавая их всем, кто мог ускорить ее путешествие. В Брест она прибыла на следующие сутки, к полуночи. Крепость встретила ее непроницаемым мраком, потоками дождя и порывистым ветром. Закутавшись от дождя в дорожный плащ с капюшоном, леди Бертрам сразу отправилась к коменданту форта, занимавшему одну из башен.

Комендант, высокий седой мужчина с сабельным шрамом на щеке, прочел письмо всесильного министра, предъявленное ему Лукрецией, и почтительно наклонил голову:

– Я к вашим услугам, сударыня! «Черная стрела» стоит на рейде и ждет только команды отправляться. Прикажете переправить вас на судно прямо сейчас или подождете до утра? В такую погоду вам будет непросто подняться на корабль…

– Вздор! – резко ответила леди Лукреция. – Мне приходилось это делать в любую погоду. Распорядитесь, чтобы готовили шлюпку! Только проследите, чтобы мой багаж был доставлен на борт в целости и сохранности! А теперь велите подать мне ужин и пришлите служанку, чтобы помогла мне переодеться.

– Все будет сделано, как вы прикажете, сударыня! – не стал спорить комендант.

Через четверть часа Лукреция в компании десяти крепких матросов и помощника коменданта плыла в шлюпке по направлению к фрегату, силуэт которого грозно вырисовывался впереди в просветах рваных туч. В заливе ветер был еще сильнее, море катило пенные валы прямо навстречу лодке, которая шла прямо на свет фонаря, рискуя зачерпнуть носом воду. Дождь усиливался, и даже кожаный плащ уже не спасал от влаги. Помощник коменданта высказал опасение, что при таком волнении пассажирка не сумеет подняться на борт. Но Лукреция ответила на это довольно резко:

– С некоторых пор я привыкла сама о себе заботиться, мсье! А вы лучше потрудитесь поднять наверх мой багаж. И если из него пропадет хоть одна пуговица, вас будут судить военным судом!

Больше никто не решался давать ей никакие советы. Надо сказать, что бывалые моряки не без восхищения наблюдали за отчаянной женщиной, чью изящную фигуру только подчеркивали надетое на нее мужское платье и высокие ботфорты. Она без видимого труда поднялась по шторм-трапу на борт корабля. Она словно не замечала ни холодного ветра, ни дождя, ни качки. На последних ступенях веревочной лестницы Лукрецию подхватили чьи-то сильные руки, и кто-то бережно поставил ее на палубу. Когда она оказалась наверху, из шлюпки донеслись возгласы одобрения.

– Добро пожаловать на борт «Черной стрелы», сударыня! Если не ошибаюсь, вы мадам Аделаида Ванбъерскен. Я счастлив принимать у себя столь прекрасную гостью. И поверьте, я безмерно восхищен как вашей несравненной внешностью, так и вашим мужеством! Вы удивительная женщина!

В неверном свете фонарей, которые держали матросы, окружавшие Лукрецию, она смогла рассмотреть человека, отпускавшего ей комплименты. Это оказался мужчина лет тридцати пяти с удлиненным породистым лицом, на котором явственно выделялись скулы. Он был закутан в плащ. С полей его шляпы стекала вода. Из-под плаща торчал кончик шпаги.

– Капитан Ришери, если я не ошибаюсь? – отрывисто произнесла Лукреция и, получив утвердительный ответ, попросила: – Давайте не будем обмениваться сейчас любезностями, шевалье! Я чертовски устала! Проводите меня в мою каюту. И отдайте приказ сниматься с якоря – мы идем на Мартинику!

– Я восхищаюсь вами все больше и больше! – заявил Ришери, почти насильно завладев ее рукой и пытаясь поцеловать мокрую перчатку. – Для вас приготовлена самая лучшая каюта, какая только может быть на военном корабле. Я приложу все старания, чтобы, пока вы отдыхаете, вас не беспокоили, сударыня.

– Да уж, приложите, будьте столь любезны, – кивнула Лукреция, при этом краем глаз наблюдая за тем, как поднимают ее багаж. – И скорее в путь! Промедление для нас подобно смерти!

– Для вас все что угодно! – с жаром сказал Ришери, смело глядя ей прямо в глаза.

Лукреция усмехнулась.

– Не так пылко, шевалье! – предупредила она. – Я не та крепость, которую можно взять наскоком.

– Я готов к долгой осаде, – тут же заверил ее Ришери. – Однако ливень усиливается! Скорее в каюту! Обопритесь о мою руку, сударыня!

Они почти бегом кинулись по скользкой палубе к кормовым надстройкам, где располагались помещения для офицеров и капитана. Там же была приготовлена удобная каюта для загадочной пассажирки, о которой заботился сам Кольбер.

– Идите же, командуйте! – немедленно распорядилась Лукреция, чтобы предупредить очередной фейерверк комплиментов, который собирался выдать Ришери, проводив даму в отведенную ей каюту. – Я хочу, чтобы мы больше не задерживались здесь ни минуты!

Слегка разочарованный ее холодной решительностью, Ришери, заметив, что она сняла перчатки, наконец поцеловал ее руку и, решив удовлетвориться на сегодня этим, поклонился и вышел. Вскоре матросы, грохоча башмаками, внесли багаж. А еще через некоторое время с палубы донесся скрежет – «Черная стрела» отдавала якоря.

Наконец-то Лукреция осталась одна. Поддавшись усталости, она, прямо в кафтане и ботфортах, повалилась на неразобранную постель. От пережитого напряжения болезненно стучала в висках кровь, глаза закрывались сами собой. Вздрагивающее на волнах судно казалось ей огромным морским животным, в чрево которого ее забросил случай. Ей до черта хотелось спать, но она пересилила себя и при колеблющемся свете фонаря проверила содержимое своего сундучка. Все было на месте, она ничего не забыла. Только тогда, облегченно вздохнув, она привычными движениями сняла с себя мужской костюм, прямо в нижней рубашке забралась под одеяло и задула свечу.

Разбудил ее вежливый стук в дверь. Она открыла глаза и первым делом посмотрела в выступающий из кормы фонарь, защищенный от непогоды куском прозрачного стекла.

Вскочив с кровати, она откинула щеколду и снова нырнула под одеяло. Стюард, одетый в ливрею, внес завтрак: холодную дичь, фрукты, бокал с водой и крохотную чашечку горячего шоколада. Лукреция сразу же почувствовала, как голодна, но прежде, оценив заботу капитана, с удовольствием выпила густой горький напиток, к которому пристрастилась во Франции. Только покончив с ним, она с жадностью набросилась на еду.

Насытившись, она задумалась о том, как опрометчиво поступила, не захватив с собой камеристку.

Неожиданно в дверь постучали, и на пороге возник Ришери.

– Простите, мадам, что я беспокою вас в такой час, но у меня есть оправдание. Я захватил с собой женщину, которая сможет прислуживать вам в путешествии. Она бретонка, привыкла к морю и умеет держать язык за зубами.

– О, как вы предусмотрительны, шевалье! – с неподдельной радостью воскликнула Лукреция и приподнялась с подушек.

Прежде чем деликатно отвернуться, капитан успел разглядеть под тонкой батистовой рубашкой безупречные формы ее гибкой фигуры.

– Кстати, сударыня, – шевалье испустил легкий вздох, – заранее прошу прощения за своего кока! К сожалению, господин министр в своих неусыпных заботах о флоте Его Величества, издав массу полезных индиктов и ордонансов, не посчитал важным подумать и о поварах. Я получил это несчастье в придачу к целой команде и… Впрочем, не буду вам мешать. Вашу служанку зовут Берта, – шевалье поклонился и, еще раз окинув взглядом полуодетую женщину, вышел из каюты.

Совершив утренний туалет при помощи нечаянно обретенной камеристки, миледи отослала ее, пожелав остаться в одиночестве.

Она извлекла из дорожного сундука небольшой ларчик из розового дерева и, поставив его на стол, откинула крышку, превратив его в некое подобие переносного бюро, состоящего из зеркала и множества выдвижных ящичков. Одна только эта вещица, сделанная на заказ, могла многое порассказать о графине и ее привычках, выдавая в ней опытную путешественницу и предусмотрительную женщину, не полагавшуюся на случай и способную о себе позаботиться. В этом замечательном ларце хранились различные духи, пудры, помады, ароматические эссенции, свинцовые карандаши, коробочки с сурьмой, баночки с мазями и притираниями, флаконы с различными бальзамами и настойками, золотые щипчики и ножницы, беличьи кисточки и лебяжьи пуховки – то есть те сотни предметов, которые превращают скромную женщину в светскую львицу, зачастую полностью занимая ее сердце и ум. К тому же в потайных ящичках, закрывавшихся на ключ, всегда находившийся при ней, она хранила драгоценности и бумаги.

Итак, откинув крышку ларца, Лукреция приступила к своему ежедневному ритуалу, возведенному в некое священнодействие, единственное, которое она соглашалась признать.

Лукреция занялась своей внешностью – безупречным, не знающим поражений и ни разу не подведшим ее в сражении оружием, которое досталось этой женщине от рождения и которое она совершенствовала как могла. Она тщательно омыла руки винным спиртом и обтерла лицо венериным платком – кусочком ткани, вымоченным в течение многих дней в различных ароматических составах. Затем она зачерпнула из золотой коробочки немного крема, составленного из китового жира и травяных экстрактов, и кончиками пальцев нанесла его на лоб, щеки, подбородок и шею. После тщательного осмотра ногтей она покрыла руки кремом из другой, серебряной, коробочки. После этого она подправила золотыми щипчиками брови, отработанными движениями помассировала глаза и решила, что на корабле ей не понадобятся ни помада, ни румяна, ни сурьма для ресниц и бровей, зато совершенно необходима пудра, защищающая лицо от ветра и солнечных лучей.

Напудрившись, она поудобнее устроилась в кресле и принялась внимательно изучать свое лицо, к которому относилась с тем же пиететом, с каким ювелир относится к своей лупе, а хирург – к ланцету.

Лицо стало для нее безупречным инструментом по удовлетворению снедающих ее страстей, и она владела им в совершенстве. Как опытный фехтовальщик, разминаясь перед схваткой, проверяет рапиру и делает несколько пробных выпадов, так и Лукреция попеременно изобразила удивление, печаль, восхищение и мольбу, умело управляя мимикой своего такого безмятежного с виду лица, на котором не было ни одной морщинки, способной выдать ее тайны. Затем она наклонилась прямо к зеркалу и вперила в него неподвижный взгляд, словно стараясь разглядеть в нем собственную душу.

Но из стекла, вышедшего из умелых рук самого Дюнойе, на нее смотрела зеленоглазая молодая женщина лет двадцати пяти – двадцати семи, с неубранными вьющимися волосами, падающими на распахнутую на груди мужскую рубашку из белого батиста, ворот которой был отделан кружевами. Но графиня уже не видела себя, ее мысли витали далеко в прошлом…

…На Рождество он принес ей омелу. Выпал снег, и она могла из окна спальни видеть его одинокие следы, ведущие прямо к крыльцу дома. Она привыкла видеть их под своими окнами каждую зиму, с тех пор как ее родители арендовали этот дом.

– Красиво, правда? – Роджер возник на пороге, одетый в длинный плащ, подбитый мехом. На его волосах и щеках быстро таяли крупные снежинки.

Он грустно улыбнулся и приложил ветку к ее черным как вороново крыло волосам. Она тут же подбежала к небольшому зеркалу, стоявшему на столике возле ее кровати.

– С нею ты выглядишь как ирландская богиня Морриган, прекрасной и дикой…

Опаловые ягоды и кожистые зеленые листья как нельзя лучше оттенили ее изумрудные глаза и белоснежную кожу, и вправду придав ее облику что-то волшебное.

Хотя она и не видела Роджера в зеркало, но знала, что он в эти минуты восхищенно следит за ней.

– Знаешь, чтобы выжить, омеле необходимо пить соки деревьев: сама себя она прокормить не может. Вместо корней у нее есть маленькие присоски – ими припадает она к стволам деревьев и высасывает из них жизнь. Могучие лесные великаны сохнут и умирают, а она перекидывается на новые, разрастаясь все пышнее, наливаясь силой и красотой…

Лукреция, слушала Роджера вполуха, откровенно любуясь собой в зеркале.

Роджер подошел сзади и поцеловал ее в щеку, положив руки ей на плечи. Она прислонилась к нему, ощущая холод, который он принес с улицы. Вдруг он вырвал у нее ветку и швырнул на пол.

– О Роджер, что ты делаешь?

Нахмурив брови, он наступил ногой на омелу, из ягод ее брызнул сок, густой, как кровь.

– Она мне разонравилась. Лучше я подарю тебе настоящие рубины и изумруды.

– Глупый, откуда ты их возьмешь, ведь ты нищий!

– Могла бы не напоминать мне об этом, Лукреция; вполне достаточно, что я сам не забываю об этом ни на секунду, – он отошел к окну и принялся барабанить пальцами по деревянной раме.

Графиня Бертрам поймала себя на том, что безотчетно постукивает кончиками пальцев по краю стола. Ее отражение теперь не было столь молодо и прекрасно – оно было искажено страданием и ненавистью.

Лукреция отшатнулась от зеркала и в гневе захлопнула ларец, словно страшась, что он раскроет ее тайну. Затем она встала и до тех пор прохаживалась по каюте, пока на лице ее снова не заиграла спокойная улыбка светской женщины. Чтобы окончательно прийти в себя, она извлекла из ларца хрустальный флакон, отвинтила тщательно притертую воском пробку и с наслаждением вдохнула ароматическую эссенцию, также сбрызнув ею свою одежду. В каюте повеяло чарующим ароматом нероли с легкой примесью лаванды и едва различимыми розой и бергамотом. Этот запах, который она сама составила, немного изменив рецепт любимых духов Генриха III, всегда оказывал на нее самое благотворное действие.

Надо сказать, что в это время духам отводилась огромная роль.

Считалось, что запах заключает в себе суть и принцип, то есть основу устройства и действия любого вещества. Из этого ученые того времени выводили, что запах – это не просто некое свойство предмета, а воплощенная в материальные качества его душа. Именно поэтому каждая вещь отмечена своим особым запахом – это характеристика ее внутренней, скрытой от глаз, непритворной и истинной сущности. Запах несет в себе квинтэссенцию предмета или вещи – в нем зашифрована ее истинная суть. Кто овладеет секретом – тот овладеет не просто вещью, а ее душой. Кто присвоит себе запах той или иной вещи – тот использует ее способность влиять на окружающий мир посредством запаха и станет обладателем этих свойств или испытает на себе их благотворное либо вредоносное действие.

Прогресс внес в теорию запахов лишь одно кардинальное изменение: говоря об ароматах и энергиях, мы заменили слово «быть» на «казаться».

В любом случае, пользуясь духами, женщина и мужчина хотят вызвать определенные чувства, которые в обычном состоянии никак с ними не соотносятся.

Графиня была большим знатоком химии и парфюмерии и, как многие знатные люди того времени, увлекалась составлением различных духов и притираний, тщательно скрывая от окружающих свое знание о других, менее безобидных, составах.

Внеся аромат нероли как немаловажный штрих в создание своего облика, она накинула на себя камзол и надела шляпу, тщательно спрятав под нее волосы. Теперь можно было и прогуляться.

* * *

– Скажите, где мы сейчас? – спросила леди Лукреция капитана к концу третьей недели плавания.

– Мы сейчас в самом сердце Атлантического океана: пересекаем тропик Рака. Это круг, придуманный астрономами; он лежит, словно пограничная черта, на пути солнца на север на 23°27’. В честь пересечения здешних широт новички в команде будут подвергнуты обряду крещения. Это старая морская традиция. Советую посмотреть, это покажется вам забавным.

– Крещение? Но почему?

– Так повелось, сударыня, – пожал плечами Ришери.

– Уж не собираетесь ли вы окрестить и меня, капитан? – с улыбкой спросила Лукреция.

– Об этом не может быть и речи! – взволнованно сказал Ришери. – Обычай совершенно варварский. Однако приходится его исполнять. Флот держится на традициях, даже если они и нелепы.

– Что ж, пожалуй, я не откажусь взглянуть на это представление, – согласилась Лукреция. – Путь долгий – так почему бы его не скрасить немного. А в грубых народных обычаях есть своя прелесть.

– Позвольте проводить вас на палубу, сударыня! – с надеждой в голосе сказал Ришери. – Вот моя рука!

Лукреция вышла на верхнюю палубу, когда действо было в самом разгаре.

– Мы много раз проходили этим курсом, – пояснил капитан не без самодовольства. – И сегодня у нас только десяток новичков, не нюхавших этих широт! Ну уж и достанется им! – он рассмеялся.

Лукреция огляделась. Небо было девственно‑чисто, лишь в западной его части висела узкая полоска облаков. Туда же, в западном направлении дул жесткий порывистый ветер, насколько можно было судить по направлению флюгера и развевающихся флагов на носу и корме. Неожиданно меньше чем в одном кабельтове от борта выпрыгнула стайка серебристых рыб и, пролетев над волнами около двадцати футов, поднимая брызги, вновь ушла под воду.

– Смотрите, мадам, это летучие рыбы. Мы часто встречаем их в этих широтах, – они лишний раз подтверждают, что мы не сбились с курса и пересекаем тропик Рака. Севернее их никто не видел.

– У них что, есть крылья?

– О нет, крыльев у них, конечно, нет, но их нагрудные плавники расположены необыкновенно высоко и столь длинны и широки, что рыба может парить на них над водой. Так они спасаются от хищных рыб, что охотятся за ними. Случается, что, напуганные акулами, они так высоко выпрыгивают из воды, что падают прямо на палубу корабля.

А на палубе тем временем творилось что-то невообразимое. Лукреции не впервые приходилось выходить в море, и она хорошо представляла себе, каков должен быть порядок на корабле, тем более военном. Но, судя по всему, сегодняшний день был исключением из правил, которым обязаны следовать все мореплаватели. Обусловленные суевериями и верой в стихийных духов, эти диковинные обряды позволяли морякам немного отдохнуть от тяжелой физической работы и скудного однообразного рациона, как правило состоящего из солонины, сухарей и литра несвежей воды в день на человека.

Матросы «Черной стрелы», суровые, закаленные испытаниями мужчины, веселились как дети. Они столпились на носу, образовав полукруг, в центре которого восседал вершитель церемонии – боцман, разряженный, точно на карнавале.

Этот огромный, шести футов ростом, человек был одет в какой-то невиданный балахон, волочившийся за ним, точно мантия. На голове его красовалась шляпа с огромными полями, загнутыми под каким-то невероятным углом. В правой руке боцман держал деревянный меч, в левой – горшок с колесной мазью, а на его широкой груди висело ожерелье из деревянных корабельных гвоздей. Глаза на старательно вымазанном сажей лице страшно сверкали. С двух сторон боцмана окружали помощники с большими ведрами в руках.

Вращая глазами для пущего драматического эффекта, боцман взмахнул своим оружием и проревел:

– Кто?! Кто еще посмел войти сюда некрещеным?! Дайте его мне! Где он?!

В толпе матросов произошла давка, а потом под дружный гогот и ободряющие крики на середину был вытолкнут худосочный юноша с простоватым симпатичным лицом, но по-деревенски неповоротливый. Он озирался вокруг с таким испугом, будто в следующую секунду его должны были вздернуть на грот-рее.

– Жак Анно?! – заорал боцман. – Это ты посмел потревожить владыку морей Нептуна? На колени, ничтожество!

Парень бухнулся на колени перед вошедшим во вкус боцманом. Тот зачерпнул вонючей смазки из горшка и перемазанными пальцами смачно перекрестил лоб новичку. Затем он взмахнул деревянным мечом и довольно крепко огрел им парня по шее. Звук удара потонул в одобрительном хохоте команды. Помощники, сделав страшные физиономии, разом окатили «крещаемого» забортной водой из огромных ведер. Когда ошеломленный Жак наконец поднялся, вода стекала с него ручьем.

– Теперь плати выкуп, и ты свободен! – снова проревел боцман.

Парень сгорбился и, переваливаясь на полусогнутых ногах, побежал куда-то, но почти сразу же вернулся, бережно прижимая к мокрой груди оплетенную бутыль.

– Каждый новичок должен оставить у подножия грот-мачты выкуп – бутыль вина, – объяснил Лукреции Ришери. – Если же корабль впервые пересекает эти широты, такая участь ждет всех, включая и капитана.

Лукреция пригляделась: возле грот-мачты лежало три бутылки. Значит, нужно было запастись терпением еще на семь крещений.

– Марсель Роберт!! – с азартом завопил боцман. – Где Марсель Роберт?! Он посмел войти в мои владения непосвященным? Дайте мне его! Немедленно!

Матросы засуетились и вышвырнули под ноги боцману еще одного несчастного. Боцман удовлетворенно захохотал. Лукреция сжала пальцами перила галереи. У нее на мгновение перехватило дыхание. Луч солнца ослепил ее. Закружилась голова.

Голос боцмана чем-то напомнил ей другой – голос, подобный звериному воплю, тот, который она так хотела забыть. Хотя, пожалуй, нет. Она никогда его не забудет…

* * *

Это был великолепный линейный корабль. Вышколенная команда, сорок пушек, не считая носовых бомбард, опытный капитан. Только на флагштоках грот– и бизань-мачт развевались красно-белые стяги и вымпелы Англии, а на борту все было устроено куда строже и разумнее. «Месть» принадлежала лорду Бертраму: прекрасное трехпалубное судно длиной по верхней палубе около ста пятидесяти футов, с экипажем в двести человек. Оно шло через Атлантику в одну из английских колоний, где муж Лукреции граф Томас Бертрам собирался прикупить табачную плантацию. Кто-то подсказал ему, что Новый Свет – будущее нации, и он, не привыкший верить никому на слово, отправился в путешествие, чтобы составить свое собственное мнение об этом предмете.

Сказать по правде, этот напыщенный аристократ мог бы придумать что-то более приличествующее красавице-жене. Но этот человек не привык считаться ни с чьим мнением и ни с чьими чувствами. Если бы юная леди Лукреция вздумала сказать, что ее не интересует поездка к дикарям, лорд Бертрам несказанно удивился бы и, наверное, ее не понял. Да она и не спешила навязывать ему свое мнение. Человеку, который владеет домом в Лондоне, поместьем в Корнуэлле, крупными земельными угодьями в Ирландии и является членом парламента, можно простить многое. Можно простить его занудство, черствость, его пятьдесят лет, вечно красную физиономию с выпученными, будто стеклянными, глазами, даже то, что этот человек не способен сделать счастливой ни одну женщину. В конце концов, у всех есть свой скелет в шкафу. Всего на свете не получишь, но деньги могут заменить многое.

Ради денег Лукреция отказалась от своей любви. Хотя теперь она и сама не знала, была ли то любовь. Все это было так мучительно, так больно и сладостно одновременно. Она знала этого человека с детства, и ее влекло к нему, как муху к сахарной голове. Он не был богат и знатен, хотя и носил одну из знаменитых фамилий Англии. Они были уже больше чем помолвлены, перешагнув через опасную грань целомудрия. Да, конечно, она любила его, иначе бы никогда не решилась принадлежать ему… Но потом на ее жизненном пути возник лорд Бертрам.

Это была случайная встреча в одном доме, но пожилой граф тогда ее заметил и стал оказывать знаки внимания. По-своему, конечно, со свойственным ему самодовольством и почти солдатской прямотой, но тогда Лукрецию это не могло смутить. Положение ее к тому времени сделалось отчаянным, а Роджер исчез… Но она не виновата: он сам бросил ее и у нее не было другого выхода. Ждать и терпеть она не умела никогда. И она решилась разорвать помолвку и принять предложение пучеглазого лорда. Это был отчаянный шаг, но, пробираясь через грязь, нужно смириться с тем, что она забрызгает твое платье. В конце концов, Роджер сам был виноват. Лукреция никогда не могла рассчитывать на его благоразумие. Рыцарь Роджер не был надежным мужчиной. У него слишком часто менялось настроение, он слишком часто уезжал, и уезжал надолго, он бывал порою невыносимо груб, и у него почти никогда не было денег. Жизнь с ним можно было просчитать до самого последнего шиллинга. Это была бы жизнь, полная невзгод и разбитых иллюзий, и никакие его мужские достоинства, никакое очарование не могли бы этого исправить. Тому свидетель его прадед, который прожил такую же нелепую и бессмысленную жизнь, сам подрубив корни своего могущества и благополучия.

Когда Роджер в очередной раз возвратился после полугодовой отлучки, то получил свое кольцо и письма обратно вместе с лаконичным уведомлением о ее недавнем замужестве. Лукреция отказала бывшему возлюбленному даже в короткой встрече. Конечно, она боялась, что он снова толкнет ее на какое-нибудь безумство, а ведь ее положение…

Тогда была поздняя осень, и сквозь плотно задвинутые портьеры в спальне она видела, как он простоял целый день под проливным дождем, держа в одной руке шляпу, а в другой трензеля беспокойно переступавшей лошади. Наконец лорд Бертрам не выдержал и велел слугам «прогнать этого наглеца». Больше они не встречались: Роджер бесследно исчез, а управление полуразоренным поместьем взял на себя его отчим.

Она надеялась, что жизнь больше никогда не поставит Роджера на ее пути. Ах, если бы она догадалась… Она бы на коленях вымолила у мужа позволение остаться дома, она бы переехала в Ирландию, оставив веселый двор «первого жеребца королевства» Карла II, но она была глупа и легкомысленна. Муж вопреки моде вовсе не хотел, чтобы его величали рогоносцем, и по его решению она отплыла вместе с ним. О, ее не снедали даже дурные предчувствия. Она мучилась совсем от другого: от палящего солнца, от качки, от невкусной пищи и теплой воды, от вечного присутствия мужа, наконец решившего заняться укрощением ее нрава и абсолютно невозмутимого при виде женских истерик, обмороков и недомоганий; от скуки и невозможности блистать, чего требовали ее гордость и красота. Она даже пожалела, что прогнала Роджера, ведь можно было сделать его любовником, как это делали все леди при дворе. Она привыкла руководствоваться своими страстями и страдала от невозможности удовлетворить их, но она не знала, что судьба готовит ей испытания более страшные, чем скверный характер супруга.

В одно прекрасное утро капитан объявил тревогу, и на юте засвистел боцманский свисток. Лукреция, выйдя на палубу прогуляться, увидела карабкающихся по вантам матросов, озабоченных офицеров, капитана на мостике, беспрестанно подносящего к глазу подзорную трубу, и всеобщее беспокойство передалось ей. Она спросила у мужа, что случилось. Он был, пожалуй, единственным человеком на корабле, который сохранял полнейшее спокойствие.

– Наш капитан немного беспокоится, дорогая, – объяснил лорд Бертрам. – Он утверждает, что прямо на нас идут пираты. Но мне кажется, волноваться не стоит. Ни один пират не рискнет ввязаться в бой с «Местью». Ее орудия отпугнут любого негодяя. К тому же здесь совсем близко земля. В любую минуту может появиться английский военный корабль. Нет, я убежден, что это человеческое отребье не осмелится на нас напасть. Мне приходилось общаться с бывалыми людьми – они рассказывали, что морские разбойники по сути своей трусы.