Текст книги "Тени звезд"

7

21 октября 1849

Едва на востоке завязался рассвет и кровавые перья его поползли по небу, вбирая в себя темноту, Джина разбудила Торвальда легким касанием руки к его предплечью и, ощутив дрожь в сильных мускулах, отстранилась.

Торвальд повернулся на спину и открыл глаза. Лицо его было суровым, но выражало полнейшую беспомощность, и казалось, будто его крепкий сон был всего лишь папирусной ширмой для ночных кошмаров. Он тяжело дышал – Джина чувствовала это, несмотря на все попытки охотника это скрыть – и руки его чуть заметно дрожали, когда он облачал в рубашку свое сильное тело с полосами белых шрамов, воспоминаниями, обозначающимися на розоватой коже.

Жизнь не щадила его, и каждое прошедшее сражение отзывалось болью в старых ранах, и каждый затронутый когда-то сталью мускул содрогался. Торвальд пошевелил запястьем, где когда-то в схватке было повреждено сухожилие, и ощутил, как тянется внутри него чуть ощутимая боль.

Джина глядела на него, едва дыша, и каждая бледная линия на его коже становилась продолжением ее собственных затянувшихся порезов. Торвальд заметил ее взгляд, поспешно застегивая пуговицы на рубашке. Он спрятал шрамы, и лишь несколько линий на его шее остались в досягаемости взгляда.

– С кем ты сражался? И кто побеждал тебя? – спросила Джина, наблюдая за тем, как вычерчиваются тонкие голубые нити вен под тонкой кожей у подбородка, и как их перерезают шрамы. – Я вижу так много меток, но не могу сказать, кто их тебе оставил.

– Были разные враги, но чаще – всего лишь люди.

– Не могу в это поверить.

– Особые люди, Джина. Отлично обученные и, как я сейчас понимаю, обученные теми, кто сделал много шагов вперед, оставляя неразвитое человечество позади.

– Торвальд остановил свой взгляд на лице Джины, и выражение его показалось ему растерянным.

– Ты когда-нибудь убивал альва, Торвальд? – спросила Джина, потирая запястья. Она пыталась взглядом обнажить шрамы на его руках.

– Я так не думаю.

– Не сражался с альвом? – Джина остановила свой взгляд на тончайшей полоске на его шее, не в силах оторваться. Она приблизилась к охотнику и провела кончиками пальцев по шраму так, словно надеялась прочесть что-то в этой едва заметной выпуклости.

– Никогда. – ответил охотник уверенно. – Почему ты спрашиваешь?

– Шрам на ключице. – произнесла в ответ Джина, и Торвальд поспешно расстегнул верхние пуговицы рубашки, обнажая грудь. – Этот, глубокий. – Джина коснулась пальцами белого следа, тянущегося вдоль правой ключицы. – Кто, по-твоему, его тебе оставил? Я чувствую, как здесь сосредотачивается вся боль.

– Это не то, о чем мне стоит вспоминать. – Торвальд отвел ее руку, скрывая шрам под одеждой.

– Дориан сделал это? – Джина поймала запястье охотника, крепко сжав пальцами вены, так, чтобы слышать его пульс.

– Он не хотел этого. Это была случайность. – кровь сильнее застучала в венах Торвальда, но Джине достаточно было видеть его лицо, чтобы понять, насколько он сам не верил собственным словам.

– Твердый, целенаправленный удар. Лезвие вошло в тело очень глубоко. Здесь. – Джина коснулась верхней точки ключицы, обозначая начало удара. – Он мог перерезать горло, но его рост…

– Не нужно. – Торвальд прервал ее, и по коже его прошли мурашки словно от холода.

– Я всего лишь открыла ему путь к могуществу, охотник. – произнесла тогда Джина. – Но холод, создавший его, мог идти лишь изнутри. Края оттаивают первыми. Он был рожден ледяным осколком, который создал вокруг себя теплую и проницаемую защиту, но внутри – внутри он все тот же ледяной осколок. Белоснежный, как первейший снег.

Торвальд молчал, не отнимая руки от шрама на ключице, и каждый раз вдох давался ему с трудом, потому как кожу его и плоть, соединенные рубцовой тканью, стягивало болью. Он глядел на Джину, не отрываясь, и как бы он ни пытался отвести взгляд, он только и мог, что наблюдать за тем, как свет преломляется в глубине ее глаз, способных увидеть любое страдание сквозь любую возможную оболочку.

Торвальд взял руку Джины и приложил к своей груди, позволяя касаться пальцами шрама.

– Я желал бы верить в то, что он им не был. Не был льдом. Я желал бы думать, что время создало вокруг него инистый барьер, но в сердце его – живая глубина, не загубленная холодом.

– Это был его выбор. Это всегда был он сам. – Джина отступила, собирая свои вещи, но взгляд ее все так же был прикован к охотнику.

– Я боялся того, что его воля ослабнет и он обернется во тьму. Но он всегда был сильнее нас с Джаредом, и воля его не дрогнула, нет. Все дело лишь в том, что он всегда был во тьме, и как бы свет ни тянул к себе его душу, он не предавал своего сердца.

– Его тьма принадлежит мне. – почти прошептала Джина и направилась к двери. Торвальд собрал свои вещи и последовал за нею, вниз.

Завтрак их был недолгим, и вскоре они покинули трактир.

День выдался холодным и дождливым, и по мере того, как путники отходили от трактира, дождь усиливался, пока не превратился в обрушившийся на их головы ливень.

Джина шла, сильно дрожа от холода. Ее плащ промок до нитки, вода стекала с волос, и лишь только высокие походные ботинки оставались сухими внутри.

Торвальд достал из сумки запасной плащ и накинул его на плечи Джины, выглядящей не лучшим образом, и они двинулись дальше, постепенно забирая вправо от тропы и взбираясь уже по кручам, дабы сократить путь и как можно скорее достигнуть поместья.

Почва под их ногами словно таяла, и путники не раз пожалели о том, что не наняли лошадей, но возвращаться было уже поздно, и, срезая по бездорожью, они оказались у ворот поместья еще до заката. Не долго раздумывая, они ступили на мощеную дорожку, ведущую к дому.

За высоким английским забором был разбит пышный сад, будто выгоревший сейчас, в туманную и дождливую осеннюю пору. Опавшие листья аккуратно сметены в осевшие кучи, и клумбы засыпаны ими, защищенные от холодов. Камнем выложенные тропы заливали струи дождя, что жидкое серебро, и стучали по голым ветвям, омывали кровавые стволы мрачных дрожащих на ветру осин и впитывались в чернозем.

По обеим сторонам тропинки стояло несколько каменных скамеек, а за ними тянулась выложенная камнями и заросшая виноградом низкая ограда и то и дело возвышались клумбы на пьедесталах, и из них торчали обрубки розовых кустов.

Мрачные тени бродили в саду, где путались в глубине ветви оголенных деревьев и сквозь них, как сквозь решетку темницы, просвечивало затянутое тучами небо. Сквозь мокрый камень, из которого было сооружено здание, пробивались мох и плесень, и даже кое-где высохшие стебли сорной травы.

Путники приблизились к дверям поместья, и Джина подняла глаза кверху, различая вычищенные стекла и белоснежные оконные рамы, а за ними сквозь тонкую занавесь обозначавшуюся тенью фигуру человека. Через мгновение он исчез, а спустя пару минут вспыхнул свет в прихожей, и двери перед путниками распахнулись.

– Хозяин сейчас дома? – спросил Торвальд у дворецкого.

– Отсутствует – хриплым голосом ответил тот, придерживая дверь сухой ладонью.

Торвальд исподлобья поглядел на мужчину на пороге. Вид его был прежалкий: сгорбившийся, увядающий и морщинистый, он походил на гипсовый слепок смятой драпировки, забрызганный серой краской.

Торвальд опустил глаза, и мокрые витые пряди свесились из-под низко надвинутого капюшона; с них струилась вода. Капли стекали вниз по его лицу, обрисовывая, вылепливая контуры, затекая во впадины, проходя сквозь морщины, сетью тянущиеся от уголков глаз.

– Мы хотели бы дождаться его. Нам нужно с ним поговорить. – произнесла Джина, откидывая капюшон.

– Он вернется поутру, мисс. Проходите, переночуйте. Я доложу госпоже и обустрою комнаты. – дворецкий вежливо отошел в сторону, уступая путникам дорогу.

– Комнату на двоих, с раздельными кроватями, если такое возможно. – добавил Торвальд к его любезностям.

– Конечно. – без лишних вопросов старый дворецкий запер двери на засов и попросил путников подождать в гостиной, пока он все организует. Вскоре он вернулся, держа в руках ключи. Он повел гостей по коридору и указал на дверь.

Продрогнув в дороге, путники были рады горячей ванне и возможности просушить свои вещи. Они быстро устроились в просторной комнате, в которой среди тусклой серости предметов особенно выделялись причудливые гобелены и тяжелые шторы, украшенные арабесками, и мягкие ковры, устилавшие пол.

В комнате горел камин, на полке над ним стояла бутылка скотча и пара бокалов. В ожидании дворецкого, который должен был пригласить гостей к ужину, Джина и Торвальд с удовольствием опустошили половину бутылки. Обоих, наконец, перестала бить дрожь. Холод остался за окном, и нежно согревающий свет пламени обволакивал их разум, топил их тела в теплом мареве, и тихий треск пожираемых огнем бревен усыплял уставших путников. В этом доме, в этой комнате царило спокойствие.

Когда пришло время ужина, дворецкий проводил гостей в столовую, где их встретила высокая, почти вровень с Торвальдом, женщина с необыкновенным всепронзающим взглядом небесно-голубых глаз.

– Андреа МакВуд. – представилась она, плавно пересекая комнату. Торвальду показалось, будто она плыла по воздуху, не касаясь земли: так легка была ее поступь и так грациозна. Он задержал взгляд на ее руках – они были прекрасны, тонки, и вены сильно выступали из-под белой кожи, и оттого каждое движение кистей казалось болезненно нежным.

– Если не секрет, позвольте узнать, что за дело привело вас сюда? – спросила Миссис МакВуд. – Если я могу помочь вам советом или делом, прошу вас, обращайтесь. – она остановилась напротив Джины, смерив теплым взглядом ее лицо. – Мы не встречались ранее? – спросила она осторожно, на что Джина лишь отрицательно покачала головой.

– Благодарю за гостеприимство. – отозвался Торвальд на ее любезность. – Нас привело в эти места крайне деликатное дело, и я искренне надеюсь, что причина нашего пребывания здесь вас не оскорбит.

– Вы можете смело задавать любые вопросы. – Миссис МакВуд, однако, насторожилась. Ее взгляд стал едва ли не беспомощным, и Джина догадалась, что она знает, о чем пойдет речь.

– Кто-то уже говорил с вами об этом, миссис МакВуд? – спросила Джина. – О вашей матери, не так ли?

– Боюсь, что так. – прошептала та, заметно побледнев. Ее белые руки нервно скрестились на груди, и вены стали проступать под кожей сильнее обычного.

– И все же, вы не могли бы снова поведать нам подробности?

– Конечно, если пожелаете, только, боюсь, я едва ли смогу чем-то вам помочь. Эту загадку никому не удалось решить, как бы ни было велико желание. Боюсь, чтобы разгадать подобное нужно обладать знанием едва ли не всеобъемлющим, едва ли не быть посвященным в запретные тайны мира. Так мне всегда казалось.

– Быть может, наших стараний будет достаточно для того, чтобы помочь вам, если вы, конечно, не будете против этой помощи.

– Мое желание узнать правду столь же велико, сколь и желание навсегда забыть о том, что случилось. Но правда, боюсь, не принесет мне покоя, боюсь, мои мысли все так же будут дрожать от воспоминаний и боль моя не утихнет.

– Но забвению не изменить прошлого. Принять – только это вам и нужно. Склонитесь пред тем, что свершилось, не бойтесь его – не в его власти терзать вас теперь, но склонитесь – прошлые беды любят почтение. – Джина слышала ее пульс – так громко, так запредельно громко стучало сердце этой женщины.

– После ужина я буду ждать вас в кабинете. – с придыханием произнесла она. – Думаю, мне есть, что вам рассказать. А сейчас, прошу вас. Я слышу шаги родных – они будут здесь через минуту. Не будем же омрачать знакомство духом смерти.

Джина с Торвальдом умолкли, и в ту же минуту в столовую друг за другом вошли дети: девочка лет двенадцати – не красавица, с пухлым розовым телом, облаченном в свободное платье, – и мальчишка лет десяти, худой, с острыми локтями и разбитыми коленями. Следом за ними – судя по всему, муж миссис МакВуд – представительный мужчина, красивый, хорошо одетый, с пронзительными черными глазами и копной черных кудрей. Последним вошел недоверчивой походкой молодой джентльмен, как две капли воды похожий на миссис МакВуд – ее младший брат Люк. Он взглянул на Джину так же, как до этого глядела сестра – с долей страха, со смутным ощущением того, что уже встречался с нею.

После того, как все поужинали, хозяйка пригласила гостей и мужа в кабинет, где их уже ждал полыхающий камин и бутылка отличного виски. За окном сгустилась осенняя тьма, и в окна бились холодные отсыревшие ветви, вычерчивая черные тени на стенах кабинета. Ледяной сумрак пытался проникнуть внутрь, но не в силах был противостоять свету сухого горячего пламени.

Джина утонула в глубоком кресле, вдыхая аромат крепкого напитка и отпивая его маленькими глотками. Тепло разлилось по ее телу, и она почувствовала, как реальность растворяется в мерцании огня. Дыхание ее стало легким, и, если бы не предвкушение мрачного разговора, она бы уснула прямо здесь, в кресле рядом с полыхающим камином.

Миссис МакВуд была бледна, но не надеялась избежать разговора. Муж крепко держал ее за руку, не отрывая взгляда от ее лица, словно постаревшего в одно мгновение.

– Я была еще совсем ребенком, когда это случилось. – начала она, наконец. – Помню тот день так, будто каждый раз заново проживаю его. Как будто я застряла в нем навсегда, и моя настоящая жизнь – не более чем сон. Как будто я умерла, а все, что происходит сейчас – лишь последние мысли в моей голове, тянущиеся невероятно медленно, но скоро и им суждено оборваться.

Джина почувствовала, как Торвальд вздрогнул. Он судорожно сжал в руках бокал виски.

– Продолжайте. – попросила Джина, протягивая ноги к камину.

– Был осенний день, еще удивительно теплый и даже солнце светило по-летнему. Мы с Люком и матерью вышли в сад. Все было совершенно так же, как и каждый день до этого, и ничто, ничто не предвещало беду. Мы были втроем, гуляли по тенистым аллеям, прошли мимо фонтанов, мимо клумб, к задней калитке, скрытой в зарослях винограда и остановились там. Это было немного странно: мать никогда не приводила нас туда, обыкновенно мы гуляли в ухоженной части сада, не забредая в эту глушь. Руки садовников едва ли добирались до этого места – глухой уголок в глубине пышного сада, он казался нам запретным царством, откуда нет возврата. Мать подошла к калитке. Она остановилась там, вглядываясь в тенистые заросли, и вот калитка заскрипела, и она шагнула туда, во мрак, в сырость, а мы остались стоять в пятне света, испуганные, завороженные, беспомощные. Помню ли я, что было дальше? Едва ли. Быть может, я помнила когда-то, но заставила себя забыть именно эту часть истории, именно эти странные минуты, и мое воображение заменило одни образы другими. Мне показалось, я увидела лунный серп, и он был у самой земли. И он растворился в тени и поглотил мать. Она исчезла. Вот секунду назад она глядела на меня и брата, а теперь ее нет, она пропала. И когда я оглянулась, то поняла, что солнце уже садится, что от солнечного дня не осталось и капли тепла, что мы с братом продрогли до костей и стоим в тишине и одиночестве, а вокруг сгущаются тени, а в небе восстает луна. И я схватила Люка за руку и бросилась бежать. Мы бежали прочь от этого места, к дому, к свету, пока дворецкий, ищущий нас, не преградил нам дорогу. Мы отправили слуг обыскивать сад, дождались отца, вызвали полицейских. Юноша лет шестнадцати, – Миссис МакВуд указала взглядом на своего мужа, – бегал по домам соседей вместе с офицерами, рыскал в рощах, и он и обнаружил ее следы в поле, которые завели офицеров в лес. К тому озеру. – она с болью выдохнула и поежилась. Хоть в кабинете и было тепло, ее пробрал озноб от этих воспоминаний. – Она стояла там, – продолжила миссис МакВуд, – на вершине уступа, я видела ее, я была там: отец разрешил мне ехать вместе с ними. И я оцепенела от страха, я хотела позвать ее, но не могла издать ни звука. И все вокруг замерли, глядя на нее и не решаясь ничего предпринять. А она, она словно не замечала нас, словно ее душа давно уже покинула тело. И она сорвалась с уступа, камнем полетела вниз, и воды озера поглотили ее, сомкнулись над ее головой; и тишина, что наступила тогда, тишина, что длилась несколько долгих секунд после этого – она была наполнена духом тьмы, я ощущала ее, я ощущала ее, как вещество, обволакивающее меня, как будто я сама сейчас тонула, тонула ледяном эфире.

– Я нырнул в воду. – продолжил мистер МакВуд. – Я и несколько молодых офицеров бросились спасать госпожу, но ледяная вода свела наши мышцы судорогой, мы едва могли плыть. Было очень темно, словно мы погрузились море чернил. Когда нам, наконец, удалось обнаружить госпожу и вытащить ее на берег, она была уже мертва. Разумеется, с нами был доктор, который задался целью во что бы то ни стало спасти ребенка. Он сделал уверенный разрез и вытащил плод. Увы, младенец так и не сделал ни единого вдоха. Эта картина запомнилась мне на всю жизнь. Эта черная кровь под луной, это безмолвие, эта смертельная головоломка. Что произошло? Никто не мог дать ответа на этот вопрос тогда, не может и сейчас. Что же произошло? Стало быть, самоубийство. Да, пожалуй, это было бы самое разумное объяснение, если бы не еще три смерти, спустя несколько лет потрясшие графство. Загадка так и осталась загадкой.

– Что еще вы можете вспомнить, мистер МакВуд? – спросила Джина. – Вы нырнули в воду в поисках утопленницы, и что же вы увидели и почувствовали, кроме холода и темноты? Неужели не было чего-то, что вы с удовольствием приписали своему воображение, чего-то, о чем вы предпочли бы забыть?

– Мое затуманившееся зрение нарисовало мне ад на дне этого озера. Серную бездну, языки пламени, яркие, но не способные рассеять тьму. И чернильные сгустки, словно тени, словно духи… Воображение? Быть может. Я стараюсь думать так, и никак иначе. Не желая прослыть сумасшедшим, я умолчал об этом в тот день.

– Дети, мертворожденные дети, что вы можете сказать о них?

– Ничего, кроме того, что это было жуткое зрелище. Не хотел бы я снова оказаться там, вблизи двух обездвиженных тел, скованных холодом, бездыханных.

– Я слышала, из всех мальчиков, чьи матери погибли в этом озере, выжил лишь один. – лед в бокале миссис МакВуд звенел от того, что она не в силах была сдерживать дрожь в руках. – И на том смерти прекратились. – она замолчала, и наступила тишина, в которой даже треск дров в камине казался зловещим после всего, что было сказано.

– Вы очень помогли нам, – произнесла Джина, наконец, заглушая своим голосом шипение огня, – Ваш рассказ оказался исчерпывающим. Но, если позволите, все же мы дождемся вашего отца. Если же он задержится еще на сутки, нам придется покинуть вас, потому как дела наши не терпят промедления.

– Как вам будет угодно. – миссис МакВуд и ее муж проводили гостей до двери.

– Миссис МакВуд, – сказала Джина на прощание, – что-то происходит в эту самую минуту – я чувствую это. Я не знаю, что это, я не в силах определить значение своего предчувствия, но поверьте мне на словно – будьте осторожны. Прошлое дает о себе знать и, быть может, масштабы вашего горя не идут в сравнение с горем поистине великим, но послушайте моего совета – бегите, если можете.

8

21—22 октября 1849

Ночь опустилась за землю, окутывая чернильным полотном поместье, и в темных оконных стеклах, как в зеркале, сейчас отражался лишь теплый свет, льющийся из камина, и черное пятно растеклось напротив лица Джины, когда она попыталась вглядеться в шипящий мрак. Дождь не утихал, и Джина прислушивалась к его шелесту, словно выискивая в шепчущем шуме чьи-то шаги.

Торвальд подошел к окну и, опершись обеими руками о подоконник, попытался проследить за взглядом демона.

– Что известно отцу миссис МакВуд, Джина? – спросил охотник. – Почему ты так жаждешь застать его возвращения?

– Я лишь надеюсь на то, что он поведает мне что-то, чего ребенок мог не заметить.

– Ты хочешь увидеть в этой истории больше, чем она в себе имеет. – Торвальд коснулся волос Джины, поправляя выбившуюся прядь. – Что, если тот, кого ты жаждешь обвинить во всем, на самом деле невиновен?

– Эти убийства, Торвальд, они значат гораздо больше, чем ты можешь вообразить. Это – последняя нить, ухватившись за которую, я могу дотянуться до правды. Мой враг так погряз в паутине собственной лжи, что упустил такую важную деталь, как человеческая память. Он скрылся, но эти люди видели его лицо, видели, как он проявлял себя. И даже если многие знаки были обманчивы, он непременно допустил ошибку.

Торвальд долгим взглядом смерил ее лицо.

– Зачем я здесь? – спросил он, наконец. – Ты и сама могла со всем разобраться, Джина. Зачем тебе нужен я? – он вгляделся в темноту за окном, различая струи дождя, срывающиеся бесконечным потоком с крыши.

– Ты должен увидеть правду. Ты должен почувствовать. – но за ответом демона скрывалось иное.

– Вся правда в том, что ты одна, не так ли? – Торвальд повернулся к Джине, рассматривая ее мягкий профиль.

– Да. – призналась она. – И я тянусь к свету. Но он не принимает меня, потому как я зашла слишком далеко в своих поисках тьмы.

– То, что нас объединяет, то, почему мы оба здесь – ты ведь знаешь ответ. – Торвальд следил за движениями демона. – Мы далеки от мира, Джина. Мы не принадлежим тому, что за пределами наших оболочек. И я хочу помочь тебе, потому что чувствую, как на самом деле мы с тобой близки.

– Нет. – Джина прошлась по комнате и упала в глубокое кресло. – Ты жаждешь добраться до брата и лишь потому помогаешь мне. Ты жаждешь вернуть Джареда и потому притворяешься, будто мои страдания имеют для тебя значение. – Джина не глядела на охотника, но чувствовала, как напрягся каждый его мускул. – Я тропа, которая ведет тебя, которой ты следуешь, по которой топчешься. Завидев цель, ты кинешься к ней, а про меня забудешь. Ты забудешь о том, кто вывел тебя из дебрей, в которых скрывался ты скрывался от целого мира.

– Не пытайся избавиться от меня теперь, Джина. Не пытайся избавиться от меня тогда, когда я увидел в тебе свет. – Торвальд сел рядом с ней, всматриваясь в ее лицо.

– Ты видишь меня, ты можешь коснуться вершины моих мыслей. – произнесла Джина тихо. – Оставайся там, у тихого берега, где бушующий океан ненависти не сумеет тебя потопить. Оставайся в стороне. – Джина приблизилась к Торвальду так, чтобы можно было разглядеть каждую цветную нить в его глазах. – Но помоги мне понять этих людей. Я хочу знать, что скрывают покровы их памяти. Помоги мне увидеть знак, доступный лишь тому, кто ощущает себя человеком. Помоги мне понять, кто пытался лишить тебя брата на самом деле.

– Джаред – я хочу знать, кто он. Что он за существо? – тихо спросил Торвальд, и шум дождя заглушил звук его голоса.

– Большее, чем он сам о себе мыслит. Он – великая часть того, что я пытаюсь возродить.

– И что ожидает нас тогда, когда ты своего добьешься?

Джина промолчала, не отрываясь всматриваясь в языки пламени, добела вылизывающие дрова в камине. Ее лицо выглядело уставшим, и Торвальд не мог не замечать болезненного цвета ее кожи и того, с каким трудом давались ей движения и слова сейчас, в этом уютном тепле богатого дома.

– Ты боишься, что, что бы ни произошло тогда, когда ты достигнешь своей цели, искупление не придет. Ты боишься, что не произойдет ничего. – Торвальд приблизился к Джине. – Чего ты ожидаешь за той чертой, которую стремишься пересечь?

– Торвальд, ты хочешь узнать, чьими руками была убита твоя мать?

– Да.

– И что будет дальше? Когда ты узнаешь? – Джина не ждала от охотника ответа, но сделала паузу перед тем, как продолжить. – Я хочу получить ответы. Пока только ответы. Если эти люди помнят, если эти люди… – Джина остановилась, чтобы не дать дрожащему голосу сорваться на крик, – если они видели что-то, мы узнаем это. Мы узнаем это. – она закрыла глаза, запирая боль в глубине своей памяти. – Я боюсь. – признала она. – Ты хотел сказать это, но не смог, и я говорю сама. Я боюсь каждого своего шага, потому как по мере того, как завеса падает с моих глаз, я начинаю видеть то, чего более всего опасалась. Чем поможет мне это знание? Это моя последняя надежда, охотник. Я так давно шла к этой точке, к этому повороту. И я боюсь сделать следующий шаг, но пока я могу идти, я иду.

– Там ли мы ищем? – спросил охотник, направляясь к своей постели. – Что, если правда на другом конце вселенной, Джина?

– Боюсь, что правда за тончайшей гранью, которую я пока не имею сил разбить. – она закрыла глаза, погружаясь в беспокойный поверхностный сон.

Ночью, когда дождь прекратился, и сквозь тучи мерцало желтое пятно луны, Торвальд повернулся на бок и поглядел на Джину. Она полулежала в кресле с открытыми глазами и глядела в потолок.

– Как долго ты здесь, на этой планете, Джина? Как много цивилизаций погибло, как много богов ушло? Что ты видела, пока рождалась и увядала земля, оттаивала и затягивалась льдом? – спросил Торвальд тихо. Джина повернулась к нему, останавливая свой взгляд на бледных прядях волос, высеребренных в лунном свете.

– События страшные и прекрасные возникали передо мной и канули в бездну времени безвозвратно, а потом повторялись похожие, словно набирали обороты старые действа. – сказала она, наблюдая за тем, как мерцает кожа охотника. – Все двигалось вокруг меня, все летело. Мне казалось, мир – это стрелки огромных часов, а я стою в центре, всегда неизменна. Я остаюсь чужой в его бесконечном дыхании, в биении его сердца я – лишь помеха, но не часть кровяного потока, не часть его воли и его мыслей. – Джина поднялась на ноги, направляясь к окну. – Я скоро вернусь. – сказала она, поднимая раму и становясь на подоконник.

– Джина? – Торвальд соскочил с кровати и бросился к окну, но демон уже исчез из виду. – Что ты задумала, Джина? – прошептал он, и холодный порыв ветра пробрал его холодом до костей.

Охотник долго всматривался во тьму, прислушиваясь, в надежде на то, что сквозь влажные покровы ночи слуха его коснутся тихие шаги Джины, в надежде на то, что ее силуэт промелькнет в восковом мерцании фонарей у ворот, но ночь оставалась безмолвна, и лишь шепот дождя и бледные клубы тумана наполняли ее своей холодной бескровной жизнью.

Торвальд закрыл окно и вернулся в постель. Он пытался думать о том, что это был лишь отрывок его живого сновидения, но нет – он не чувствовал Джины более, она ушла – и будто звук собственного сердца стал недоступен ему с ее исчезновением. И теперь, в бесполезных попытках заснуть, он не мог отделаться от чувства пустоты в своей груди, и страха, медленно оплетающего полости в его теле, там, где когда-то билась жизнь.

Шорох листьев или скрип оконной рамы, из которой ветер высекал стоны, заставляли охотника вздрагивать, и каждый хруст ветви, и звон капель, и ропот ночных птиц, и далекий вой волков и тявканье лисиц эхом бились о стенки его черепа и отдавали болью во все части тела. Ломило кости.

К утру Торвальд уже не мог лежать, и потому стал метаться по комнате из угла в угол, но, в конце концов, усталость взяла верх, и охотник без чувств упал в кресло и заснул так крепко, что все отчаянные попытки возвратившейся к рассвету Джины разбудить его оказались тщетными. С большим трудом ей удалось стащить его с кресла, и от резкого и болезненного удара об пол Торвальд распахнул глаза.

– Где ты пропадала? – спросил он, поднимаясь и замечая растерянность на лице своей спутницы.

– Навещала твоего брата. – ответила Джина, глядя в глаза охотнику.

– Если ты его убила, не давай мне об этом знать сейчас. Я еще не готов к мести. – Холод сковал внутренности охотника, и он замер, не в силах пошевелиться, и так продолжалось несколько мгновений, показавшихся ему длиннее и мучительней ледяной вечности.

– С ним все хорошо.

– Отчего же я вижу на твоем лице эту маску печали? Что произошло? – руки Торвальда потеплели, но тревога не покинула его окончательно.

– Ты перепутал печаль со страхом. – ответила Джина, глядя в его глаза. – Я чувствую опасность, исходящую от него. Он нужен мне таким, но ты… ты должен быть осторожен.

– Джаред не причинит мне вреда, если ты об этом. – Торвальд читал правду на ее лице и, казалось, ему хватало одного взгляда, чтобы понимать ее мысли.

– Ты на противоположной стороне, Торвальд, ты не можешь знать наверняка. Охотник он или жертва? Кто? – Джина поглядела в глаза Торвальду. – Зверь или добыча? Убегать от него или защищать его?

– Ты обещала мне… – начал было Торвальд.

– Я знаю! – перебила его Джина. – Но ты, стоя в темноте, глядя в холодную неизбежность смерти, видишь в нем свою опору. Он – свет, к которому ты стремишься. Знаешь ли ты, кто держит свечу, к которой ты идешь? Знаешь ли ты, каким ядом пропитан фитиль? Отчего ты считаешь этот свет добром, а тьму – врагом? Неужели не может быть наоборот?

– Во тьме скрывается зло.

– Во тьме скрывается все. Чего не укроет, что не сумеет окутать мрак? Лишь поистине чистый свет и свет поистине смертоносный. С кем мы столкнулись сейчас? Одинаково ярок свет согревающий и свет умерщвляющий. Как отличить одно от другого? Куда ты пойдешь?

– Мое сердце подскажет мне путь. – ответил Торвальд с решимостью.

– Твое сердце тебя обманет. Ослепит тебя. Им управляет беспощадная любовь.

– Я верю своему брату. – Торвальд сжал руки в кулаки. – Доверять своему сердцу – единственное, что я сейчас могу.

– Надеюсь, чутье тебя не подведет. Ведь ты слеп уже давно. – Джина метнулась к окну, чтобы вдохнуть воздуха.

Торвальд стоял, опустив голову, и пшенично-солнечные пряди его волос разметались по плечам.

– Прими тьму, Торвальд. Прими ее, пока она тебя не отвергла. – произнесла Джина, различая скупые полосы рассвета меж скрещенных ветвей. – Пока она проявляет к тебе милосердие. Закрой глаза – тьма всегда с тобой. А всегда ли с тобой свет?

– Я избрал свой путь слишком давно, чтобы отступать. – ответил Торвальд, становясь рядом. – В отверженности есть сокрытое могущество.

– В твоей отверженности есть только смерть.

– А что, кроме смерти, ждет меня в твоей тьме?

– Отрадное спасение. – произнесла Джина, повернувшись к Торвальду лицом. Она пыталась сказать что-то еще, но слова застревали у нее в горле. – Это было предчувствие, Торвальд, только и всего. Предчувствие того, что он может все разрушить. Я не причиню ему вреда, я лишь следую своему пути, и Джаред, какая бы сила ни была сокрыта в нем, сыграет свою роль до конца. Я знала, что желаю подчинить. И не отступлю.

– Ты говорила мне, что стремишься к свету. Тогда почему ты обращаешь меня во тьму? – Торвальд коснулся плеча Джины, ощущая хрупкие кости под своей ладонью.

– Я вижу этот свет в тебе. Поверь мне, я его вижу.