Текст книги "Тени звезд"

Часть четвертая

1

20—21 октября 1849

В комнате Дориана царил ледяной полумрак, и лишь над законченными полотнами мерцали лампы, теплыми волнами вырывая объемы картин, что таили в гранях оттенков, в складках теней то, что никакое чувство, доступное человеку, различить не в состоянии, и от того обречены были оставаться непонятыми чистые пятна цвета вне пространства, парящие лишь в потоке времени, если же время как таковое существует на самом деле, существует быть может лишь ради тайного диалога художника со своим творением.

Дориан склонился над работой и осторожно гибкой рукой проводил тончайшие линии белых ресниц на портрете Торвальда. В каждый цвет он добавлял каплю его крови, и тогда краска создавала текстуру столь естественную, словно не по полотну проводил кистью художник, а по лицу и одежде своего брата.

Он ощущал дыхание жизни под кончиком кисти, он ощущал тепло кожи, как если бы касался ее руками, ощущал дрожь тонких мускулов под ней и то, как кровь наполняет сосуды, и то, как острая боль расходится от затылка. Он видел больше, чем мог изобразить, но руки его сами писали то, что должно было быть написано.

Открытая душа, словно вспоротая грудная клетка, и каждая деталь вырывается с потоками крови, с обнаженными ребрами – так он видел свое творение, таким он желал его создать. Он касался горячих внутренностей, и пар окутывал его окровавленные руки – так он видел себя – расчленяющий человека на части, он достигал своим взглядом того, чего не достигнет и лезвие ножа, врезаясь в самое сердце.

Он выворачивал наизнанку каждую частицу жизни, он видел смерть – и это не пугало его, он принимал ее кровавый облик, он становился ею. В этом он видел свое предназначение, свой единственно верный до поры путь. Но новые грани открывались ему с каждой новой секундой, и скоро – он думал, – новое знание завершит его преобразование. Упиваясь собственным холодом, он знал, на что готов пойти ради того, чтобы видеть так, как он должен видеть.

Работа Дориана близилась к концу. Завершающие касания кисти к пористой поверхности холста оставляли последние следы его разума, обнажали те грани, что еще были скрыты под покровами, и вырывали последние капли крови, раскрывая перед художником все, что он только желал запечатлеть.

В дверь постучали. Дориан отложил в сторону кисть, оценивая завершенную работу. Он отошел от полотна на несколько шагов и всматривался в контуры белого лица своего брата и не отрывал взгляда до тех пор, пока стук не повторился. Тогда он оставил полотно высыхать и поспешил впустить своего посетителя.

Он знал по робкому тихому стуку, по ощущению нежности, наполнившему собой пространство, что это пришла Кларисса. Он ждал ее – этот визит не был неожиданностью, и со всей холодностью, разлившейся по его венам, он готов был принять ее жертву в это самое мгновение.

Отворив дверь, Дориан встретился взглядом с Клариссой, и она, неловко заламывая руки спросила разрешения войти. Художник отошел, придерживая дверь, и впустил ее внутрь. Он глядел на нее, следил за каждым движением ее тонких плеч и белых рук, и видел в ней душу, источающую свет еще более нежный, чем ее прозрачно-голубые глаза.

Он наблюдал за ее красотой, красотой, сравнимой с прелестью тающего на солнце снега, снега сверкающего в лучах так ослепительно, что самый цвет уходит из радужки созерцателя, оставляя лишь пылающие ледяной белизной блики.

Дориан был безоружен перед этим светом, но преодолевал свою слабость холодом, заполнившим его существо. Он знал, что должен поймать ее чистый и глубокий образ сейчас, пока душа ее чиста, пока каждая грань ее открыта, не затуманена, прозрачна, как осколок кристалла.

Кларисса бесшумно пересекла комнату и остановилась у стула, покрытого бледной струящейся тканью. В свете ламп ложащиеся на пол шелковые волны казались цвета топленого молока.

Дориан приблизился к Клариссе и положил свою тонкую руку на ее плечо. Она вздрогнула и похолодела, не решаясь сдвинуться с места.

– Это для тебя. – прошептал Дориан у нее над ухом. – садись, Кларисса.

Она покорно опустилась на стул, прижимая руки к груди, но Дориан осторожно отнял их, сдавливая между пальцев ее тонкие запястья.

– Сделай кое-что для меня. – попросил он тихо; взгляд его гипнотизировал Клариссу. Она смотрела ему в глаза и теряла контроль над собственным сознанием, подчиняясь его воле.

– Конечно. – прошептала она, ощущая, как в страхе сжимается ее сердце.

– Мне нужна твоя кровь. – Дориан подал ей остро заточенный нож.

– Моя кровь. – повторила Кларисса, принимая нож из рук художника.

– Это не причинит тебе много боли. – Дориан отошел на шаг, наблюдая за тем, как в растерянности Кларисса сжимает нож слабыми тонкими пальцами. – Я могу сделать это сам. – произнес Дориан, но лезвие уже коснулось кожи на запястье и плавно рассекло белую кожу, задевая вену.

– Я чувствую боль. – прошептала Кларисса, глядя на Дориана своими небесными глазами, из которых струились прозрачным потоком слезы.

– Боль пройдет. – ответил художник и подставил две чаши ей под руки, и кровь стала быстро собираться на дне, стекая по скользким стенкам.

– Жизнь покидает меня. – Кларисса прозрачными длинными пальцами коснулась гладкой щеки Дориана, и на ней остался алый след крови, и Дориан ощутил словно бы впервые ее остывающее прикосновение.

– Я обещаю, что ты будешь жить. – прошептал он в ответ, и на мгновение сердце его оттаяло, поддаваясь краске смерти, алым разводом застывшей на его щеке, и он закрыл глаза, чтобы избавиться от беспомощного ощущения сострадания, единственным ударом отозвавшегося в его сердце. Он выпрямился и забрал одну из чаш, уже наполовину наполненных кровью.

Дориан приготовил свежий холст и начал рисовать. Звук струящейся из ран крови успокаивал его. Он боялся лишь, что рана недостаточно большая и скоро запечется. Но минуты шли, а поток не останавливался, стремительно опустошая вены, и сердце теряло ритм боя, и дыхание срывалось и застывало в воздухе мучительными стонами.

Кларисса замерла, не в силах пошевелиться. Колющая боль разливалась в порезах, и она слышала и чувствовала, как стремительно кровь покидает ее сосуды, и кожа ее расходилась, разъединяемая потоком. Кларисса чувствовала, как истощается ее сердце, чувствовала, как жизнь перетекает из ее тела в краску, которой художник вылепливает контуры ее лица на холсте.

Сознание покидало ее. В пламени свечей ей виделись древние божества, в бледности шелка – серебряные звезды. Ледяной рукой коснулась она чьей-то руки и поняла, что держится за собственное отражение, за своего прозрачного, бледного двойника. Она медленно и мучительно проваливалась в забытье, глядя в ледяные глаза, неотрывно следящие за ней, и, наконец, в последний раз услышала свой вздох. Она провалилась в белую бесконечность беспамятства, за которой неминуемо должна была последовать смертельная бездна.

Где-то далеко на востоке восставало из ночной темноты неоновое свечение пробудившегося солнца. Бледный и холодный свет вместе с ветром проник в полузатемненную комнату художника. Он завершал портрет Клариссы. Краски жизни ее перетекали в цвета на холсте: губы девушки бледнели, но вместе с тем наливались цветом и нежностью губы ее портрета; закрывались и бледнели глаза, но цвет неба, пронзенного лучами солнца, отражался в глазах, что изображал художник.

Кожа блекла и наливалась мертвенно-восковым сиянием; белокурые локоны отдавали свой неземной блеск кисти художника и становились цвета мрачного, что седина Сатурна, и ресницы словно таяли в воздухе, цвет свой и жизнь свою посылая краске. Каждый вздох умирающей оставался на холсте, каждое движение перетекало в краску, душа переселялась в картину и обволакивала ее белоснежно-жемчужной дымкой, пропитывая каждый дюйм холста, каждую каплю забранной кистью краски. Смерть забирала тело, но душа оставалась жизнью в картине.

К утру работа была закончена. Со всей высоты своего величия глядел Дориан на картину, в которой видел глазами альва чистейшую душу, и на оставленное жизнью тело, бледное и холодное, опустошенное, бесполезное. Отставив краски в сторону и в последний раз вдохнув их терпкий запах, он приблизился к обескровленному телу, коснулся спавших контуров вен на холодном лбу, и плоть человеческая обратилась в пепел под его леденящим прикосновением. Сквозь пальцы художника просыпался прах того храма, в котором заточена была душа совершенного сосуда.

Дориан закрыл глаза.

Жизнь и смерть предстали перед глазами художника, и он видел теперь, что они – единый поток, единое сплетение, что они подобны сердцу – источнику, – и венам, что разносят кровь. Пока кровь разливается – жизнь движется; кровь собирается в сердце – и миг этот подобен смерти, и после него, затаив дыхание на мгновение, сердце вновь продолжает свой бой. Но если смерть есть лишь миг, то где наступает конец?

Времени не существует – Дориан сделал вдох. Он не в будущем. Он не в прошлом. Петля замкнулась на его шее, и он ощутил, как мысли душат его, сдавливая горло. Что остается тогда?

Пространство – вечное падение – его нет. Время – лишь миг рождения и смерти.

Дориан сделал вдох, сделал выдох. Все смешалось внутри него, и все теперь замерзло, и последние капли воздуха вырывались из его тела и уносились прочь. Он застыл, словно в леденящем вакууме космоса. Он почувствовал звезды. Открывая глаза после долгого сна, он понял, кто он такой, и собственное имя застыло на его губах, не в силах быть произнесенным.

2

21—22 октября

Глубокой ночью Холируд-парк пуст, как заброшенное кладбище. Море блестит вдалеке, и переливаются редкие огни города, но и их беспощадно тушит дождь, утихая, однако, с каждым мгновением. Крупные капли разбиваются в небе на тысячи мелких осколков и осыпают землю влажной ледяной пылью. Луна едва виднеется: масляное пятно насыщенно желтого цвета глядит с небес на землю, распространяя свет свой лишь на густую толщу облаков.

Джаред замер в молчаливой тени деревьев. Он дрожал от холода, и ночь пробиралась к нему под кожу, остужая каждый нерв, парализуя каждый мускул. Черные пятна ветвей переплетались над его головой, и этот плотный купол защищал его от мелкой мороси. Но земля была сырой и холодной, и он, сидя у корней дерева, плотно закутавшись в пальто, ощущал, как влажный холод поднимается от темного покрова мертвых листьев по его венам и ветвится внутри тела.

Выдохнув облако пара, Джаред закрыл лицо руками, не чувствуя своих пальцев и пытаясь дыханием отогреть их. Он бросил последний взгляд на окровавленный ствол осины рядом и поднялся на ноги.

Присыпав молодое деревце листвой как можно тщательнее, Джаред поспешил отыскать тропу, которая должна была вывести его из зарослей. Пальцы на ногах болели от холода, и, сотрясаясь всем телом, ощущая, как горят щеки и стучат зубы, Джаред покинул парк и долго еще, едва держась на ногах, шел по темным улицам до своего пансиона.

Осторожно, чтобы не разбудить соседей, он сделал себе горячий напиток, прихватил остывший ужин и ополовиненную бутылку виски и пробрался в свою комнату в надежде в ту же минуту закутаться в одеяло. Он в спешке запер дверь и кинулся к кровати, оставляя рядом тускло горящую лампу, посылающую воздуху тонкое тепло.

Выпив горячего, Джареду полегчало. Он чувствовал, как теплеют его конечности и как пульсирует в них кровь. Его лицо горело, пальцы едва слушались, и он, плотно завернувшись в одеяло, отпивал виски небольшими глотками. Сон подкрадывался к нему, и, выпадая из реальности, он впервые за долгое время не ощущал боли. Он откинулся на подушку и, растворяясь мыслями в воздухе, оказался за гранью миров, рассекая полную звёзд невесомость сна.

Он чувствовал, как дрожит от холода, потому как окно его спальни оказалось распахнутым, и холодный воздух врывался в него бесконечными волнами, которые подобно прибою достигали постели и просачивались под одеяло. Джаред чувствовал холод, но не имел сил распахнуть глаза и прекратить свое мучение. Плотно свернувшись на кровати, он вжался в одеяло и лежал так до тех пор, пока потоки холодного воздуха не оборвались, и тогда, когда комнату заполнило тепло, и треск пламени в камине коснулся тонкими нотами его слуха, он смог вытянуться во весь рост, наслаждаясь слабостью, разлившейся по телу, и бессилием в попытке открыть глаза и вырваться из оков сна: он желал оставаться в том мире, что иллюзорными видениями извивался внутри его сознания, вращаясь и собираясь в звездные кольца и расщепляясь пылью планет. Этот мир был реальным – теперь он это понимал. Проходя сквозь тысячи врат, он ощущал на себе тысячи миров – и все они были настоящими, все жили и чувствовали, и только он оставался гостем в лучах их солнц, в отраженной тишине их ночных спутников.

Присутствие внезапно очутившегося рядом живого существа не тревожило его: он ощущал энергию, кромсающую воздух, но не боялся острых лезвий притаившейся у его груди незримой силы. Джаред знал своего посетителя, и потому сон не разбивался от легких его касаний, и лабиринты иных реальностей не способно было разрушить его дыхание. Джаред спал; он утратил последние силы и не мог заставить себя пошевелиться. Отпустить долгожданный сон оказалось выше его возможностей.

Однако попытки его гостя оказались настойчивыми, и, в конце концов, Джареду удалось открыть глаза. Холод пробрал все его тело от головы до кончиков пальцев, когда перед ним теплой полупрозрачной тенью возникло лицо Джины. Она склонилась над ним, вырывая остатки сна из-под его полуопущенных век.

Джаред вскочил, сбрасывая оцепенение, и прикоснулся к щеке Джины, желая убедиться в том, что это не видение, явившееся ему в бреду. Но под кончиками пальцев оказалась теплая кожа, и он отпрянул в испуге, но Джина поймала за запястье его руку и опустила ее на кровать, заставляя расслабить пальцы. Джаред повиновался, не отрывая взгляда от глаз Джины, не произнося ни слова. Он только дышал и чувствовал, как сердце с каждым мгновением учащает свой бой.

Рука Джины легко опустилась на его шею, и дрожь тонких мускулов под кожей и ритм крови, бесконечно ударяющейся о стенки сосудов, прошли сквозь ее пальцы, молчаливой болью достигая отдаленных граней ее темного сердца.

Джаред приготовился заговорить, но Джина приложила пальцы к его губам, не позволяя произнести ни звука. Она закрыла глаза и приблизилась к нему, замирая в его объятиях, и Джаред почувствовал, как она сжалась от боли, разлившейся в ее груди, и каждой каплей своей крови желала избавиться от нее, и в своей непреклонной жестокой силе отыскала место для слабости.

Джаред задержал дыхание. Он боялся, что резкое движение спугнет Джину, и она растворится призраком во мгле, и потому едва касался ее, не решаясь потревожить глубоким вздохом воздух, не решаясь пошевелить пальцами. Он чувствовал, что она пришла не только за этим, но не находил в себе сил произнести и звука, словно кто-то лишил его голоса, словно кто-то пережал ему горло, оставив лишь ток воздуха.

И в какое-то мгновение Джаред почувствовал, зачем она здесь – касается его кожи и согревает свое уставшее сердце рядом с его холодным, лишённым силы, телом.

Волнение, нарастающее в его груди, заставило Джину отстраниться. Она долго глядела в его глаза прежде, чем заговорить, различая сияние в их глубине, которое не могла ни с чем спутать: блеск столь сильный, что поглощает расширившийся зрачок, он не потускнел бы даже если б острие кинжала замерло в дюйме от него. Зеленые волны смешались с нитями бронзы, и тонкие волнистые линии и прямые золотые стрелы скрестились в бирюзовой волне света и осколках хризолита.

– Я хочу знать, что ты помнишь. Все, что они говорили тебе. – прозвучал в тишине голос Джины. Джаред ощутил его на своей коже, как прикосновение пламени, как горячую волну воздуха.

Он приоткрыл губы, но слова замерли у него на кончике языка, не в силах быть произнесёнными. Остатки сна покинули его, но он не мог взять под контроль свое тело и свои мысли. Джина коснулась волнистых прядей его волос и положила руку ему на плечо, легко сдавливая, и Джаред почувствовал боль в ключице, прошедшую сквозь все тело и замершую в глубине желудка.

– Мне говорили, что пространство есть время, а время – есть бесконечные его грани. – Джаред услышал собственный голос со стороны, словно не он произносил слова, словно тело его стало жить отдельно от его сознания. – Мне повторяли это до тех пор, пока я не увидел перед глазами тысячи и тысячи миров, до тех самых пор, пока я не научился проникать в них и уничтожать их. – Джаред взял за руку Джину, чтобы не потерять связь с реальностью, но чувствовал, как сон его и настоящее давно стало единым целым. – Я слышал эти слова во мраке темницы, в которую меня заключили. – продолжил он шепотом, – И тело мое тогда пытались отделить от души. Я чувствовал, как они вытягивают из меня остатки жизни и вливают в мое сознание новое существо. Я не помню, кем был до этого. Я не помню, кто я.

– Ты должен вырваться из плена. И прийти ко мне.

– Я с тобой, разве не так? – Джаред ощущал, как с каждым мгновением сильнее сжимается его сердце.

– Ты за пределами меня, я не имею сил тебя достигнуть. И я чувствую, чувствую, кто ты такой. – Джина не отрывала взгляда от его глаз, со страхом и восхищением наблюдая за тем, как меняют они свой цвет, то мерцая хризолитом, то наливаясь бесконечной синей глубиной. Реальность разрывалась, и она стояла на краю, рискуя застрять меж пластами, без шанса вырваться и спастись.

– Они появлялись из мрака и уходили в него. – продолжил Джаред тихо. Он чувствовал, как приближается к Джине, и в отблесках пламени камина всматривался в ее лицо, и сердцем ощущал все ее бессилие, ощущал ее усталость. – Я не видел их лиц, но слышал их голоса. Они отняли мое имя. Они отняли все, чем я был. Я утратил лицо, утратил свое существо, превращаясь во что-то иное; меня словно расщепили на части. Кем я стал? Кто я теперь? – дрожь пробежала по телу Джареда, когда он ощутил дыхание Джины у своего уха. Она едва не касалась губами кожи, и он боялся, что малейшее его движение заставит ее отдалиться. Он боялся ее сейчас, боялся так, как обреченная жертва боится затаившегося хищника, различая его так близко, что бежать ей уже не удастся.

– Я знаю твое имя. И знаю то, что они с тобой сделали. – прошептала Джина тихо. – Помоги мне, и я спасу тебя. Снова. – она отстранилась, и Джаред сумел опустить затекшие плечи.

– Это не важно – мое спасение. – ответил он тихо. – Ради твоей победы – останусь я жив или погибну – не важно. Я сделаю все.

– Ты чувствуешь близость битвы.

– Да. – Джина попыталась отдалиться, но Джаред быстро взял ее за плечи. – Что я должен сделать? – спросил он, пропуская сквозь пальцы тепло ее тела.

– Вещь, доставшаяся мне кровью, отказалась подчиниться. Она исчезла. Найди ее. И принеси мне то, что она в себе скрывает.

– Что это за вещь?

Джина ничего не ответила, но взяла Джареда за руку и перевернула ее ладонью вверх, касаясь кончиками пальцев выпуклости вен.

– То, в чем заключена наша жизнь. Наша душа, если существование ее возможно. Ты помнишь эту вещь, она осталась в твоей голове с момента твоей прошлой жизни и жизни по другую сторону реальности.

– Я не помню. – Джаред беспомощно опустил глаза. – и я боюсь того, что реальности больше нет.

– Подумай о том, что ее никогда и не было, и все – лишь сон, в котором мы имеем силы осязать. Но закрой глаза на мгновение, Джаред. Закрой глаза. – Джина коснулась его век и приблизила свое лицо к его лицу так, что их дыхание пересеклось. – Теперь ты видишь? – прошептала она, и дрожь прошла вдоль ее позвоночника. Близость их лиц сейчас была подобна мгновению после поцелуя, но губы их не соприкасались, и лишь дыхание создавало мост между их телами, и лишь дыхание соединяло их.

– Да. – ответил Джаред, и в сознании его возникла прозрачная оболочка, источающая свет и полная сверкающих тончайших нитей. Он видел, как правильная форма преображается и впивается в его тело, вытягивая кровь. Она питается кровью и, наполняясь ею, преобразует в мысль каждую каплю, касающуюся ее внутренностей. Джаред ощутил дыхание Джины еще ближе, еще яснее, прямо у своих губ. Он собирался заговорить, но Джина его остановила.

– Я знаю, – произнесла она чуть слышно, опережая его мысли, – но ничто не имеет значения, ничто не существует. И мы – иллюзия. Забудь о нас, о любом своем желании, забудь.

– Ты просишь больше, чем я могу выдержать. – прошептал Джаред, когда Джина отстранилась. – Это убивает меня. И я мог бы молчать, если бы только понимал, почему ты отказываешься пройти сквозь ту грань, что сейчас между нами. Ведь если все – лишь сон, то что есть для тебя преграда? Что это за преграда, через которую ты не можешь переступить?

– Я могу. – ответила Джина тихо.

– Сделай это. – голос Джареда упал, и все его тело дрожало от ощущения сталкивающихся вселенных, сталкивающихся и разбивающихся, и погибающих в едином пламени.

Джина замерла на мгновение, глядя в глаза Джареда, пытаясь определить их цвет. Она не чувствовала, что перед ней все еще он, и от того колебалась. Но мгновение истекло, и она ощутила порыв, и каждая клетка ее крови потянулась к Джареду. Она поддалась слабости, не доступной ей до встречи с ним, поддалась тому, что, возможно, никогда не должно было случиться, но время и пространство разорвалось и вывернулось так, что в конечном счете привело ее к этому шагу. Она подалась вперед, в первое мгновение ощущая лишь тепло тела, и замерла в этой волне, мягко окутавшей ее. Она ощутила прикосновение – сначала горячей ткани, после – живой кожи, под покровами которой текла кровь и трепетали мышцы. Она прикоснулась слухом к биению сердца – этот звук поразил ее своей чистотой так, словно она впервые провела сквозь себя мелодии того, как разливается и сжимается жизнь мыслящего существа.

Дыхание Джины слилось с ореолом тепла и затмило собою прикосновение. Она ощутила губы Джареда, и ей стало больно от того, что это оглушающее, пульсирующее прикосновение показалось ей первым в ее нескончаемо долгой жизни, оно стало для нее первым, единственно настоящим мгновением из всех, что она пережила. Чувство, доступное, как казалось ей, лишь человеку – оно в ее сердце, в глубинах ее существа.

Джина выдохнула и отстранилась, и Джаред открыл глаза, едва дыша, и его бледное лицо налилось краской. Они молчали, но в разлившейся меж их телами тишине было больше слов, чем могли произвести любые речи. Сбросив болезненное напряжение и наполняя сердца новым, еще более невыносимым, тягостным мучением, они держали друг друга за руки, но больше лица их не могли оказаться так близко.

– Я вижу, что должен сделать. – произнес Джаред наконец, глядя из-под полуопущенных век. – Я найду то, что тебе нужно.

– Ты почувствуешь его – этот предмет. Он приведет тебя туда, где ты желал бы быть. И ты возьмешь все, что он даст тебе. И для этого тебе понадобится человек. – Джина опустила глаза, глядя на пляшущие по полу блики пламени. – Проведешь поток сквозь него, сквозь его кровь. Все, что он расшифрует, заключишь сюда. – она вложила в ладонь Джареда прозрачный прямоугольный предмет, совершенно пустой, с черными гранями. – В этом все. – Джина посмотрела в его глаза. – Все. – повторила она.

– Джина, я.… – горло Джареда сдавило ощущение холода, – я чувствую, как что-то происходит. – он сжал прозрачный предмет в руке. – Я чувствую, как в воздухе, в дожде – в этих тихих тонких каплях, в его нитях и переплетениях, в клубах тумана, в каждой частице света рождается нечто, и нечто разбивается на осколки. Я чувствую, как что-то исчезает навеки. Уничтожается. Во сне я вижу чужие звезды, звезды, которых я никогда не видел и не мог себе вообразить. Странные созвездия и туманности – я вижу их совсем близко, так, словно парю между ними, словно я так огромен, что способен дотянуться до соседней галактики. Но все это, все вокруг меня движется во тьму. И я вижу смерть, и только она остается во Вселенной. Звезды гаснут. Я замерзаю во тьме, я замерзаю. – Джаред сжался от ощущения холода, подобравшегося к нему. Он не чувствовал больше света пламени, словно все его тепло в мгновение испарилось.

– Это пугает тебя? – спросила Джина.

– Да. Мои руки немеют от страха, и я не нахожу сил вырваться из оцепенения. И я не знаю, что это значит.

– Возможно, таков конец нашего мира. И он доступен тебе.

– Я чувствую, что он близко, но ведь этого не может быть.

– Что значит близко, Джаред? Не думаю, что Вселенной знакомо это слово.

– И что же нас ждет?

– Сражение.

– И чем поможет тебе то, что заключено в предмете, который мне поручено отыскать?

– Знание – оно переполняет его. И вместе с ним бесконечные тысячи тайн откроются мне, и то единственное, что мой разум сейчас в состоянии принять, приобретет очертания. Я узнаю правду.

Джина замолчала, и взгляд ее стал глубоким и недоступным, словно она погрузилась в холод одинокого темного мира, из которого явилась в эти земли.

– Ответь мне, Джина, – поколебавшись, произнес Джаред, – ради чего ты проливала кровь? Ради чего те люди были убиты? Ты призвала меня. Ты все знала?

– Да. – ответила Джина. – И тебе известны причины их смертей. – она провела пальцем по руке Джареда, вырисовывая треугольник. – Первая – они были монстрами, оболочками, в которые должны были быть заключены ужаснейшие из существ, одни из тех, кого наши враги пытаются призвать к жизни. Вторая, – Джина указала пальцем на мнимую вершину, – часть знания, что была заточена в них. И последнее – твой брат. Его преображение требовало крови, и я дала ему ее, я указала ему путь. Он ищет свое имя сейчас, ищет свою память. Он близко. И все, что он совершит – неизбежная дань его силе. Он во тьме. Он углубляется во мрак и спускается в ледяную бездну. Он – холодное, безразличное сердце. Облик застывшего во льду ангела.

– Ты – его проводник.

– Больше нет. – Джина опустила голову. – Я сама – потерянная тень. Блуждаю в черном лабиринте, где сквозь полог сумерек едва способен пробиться единственный луч света. Выхода отсюда нет; я могу пойти вверх или вниз, но выбраться, отыскивая путь меж стен, бесконечно смыкающихся и ветвящихся, я не сумею. И я знаю, что там, за пеленой дождя, меня ждет свет. Но он достается другим, не мне. Я под землей, под куполом, я хожу по кругу. Вечно по одному и тому же кругу. В чем же я была не права? Я не нахожу себе места и чувствую, что пуста. Где я сейчас? Если бы ты только знал, если бы ты только мог видеть меня.

– Я вижу. – Джаред ощутил, как отчаяние сжимает его горло.

– Ты видишь только тогда, когда закрываешь глаза. Все остальное – лишь мир, ожидающий битвы. Она пройдет незаметно для этой планеты, вдали от органов ее чувств. Но мы будем проливать свою кровь. – Джина взяла его за руку и переплела пальцы. – Ты должен будешь явиться в свой старый дом, Джаред. В тот дом, где ты жил со старшим братом. Ты принесешь мне ту вещь и встретишься с ним. С Торвальдом.

– Он жив! – Джаред закрыл глаза, едва сдерживая свой порыв, и тело его похолодело, оцепенев от тонких струн боли, подобно иглам прошедших сквозь каждую частицу его плоти. Он долго сидел неподвижно, слушая собственное дыхание, но мысли его не приходили в порядок.

– Ты увидишь его, как только предмет окажется у меня. – Джина взяла в ладони его голову, заставляя открыть глаза. – Ты должен мне поверить. – прошептала она. – Только подумай, как много значит твой поступок. Ты – великий осколок Вселенной. В твоих руках будет то, что, так или иначе, способно решить ее судьбу. Посмотри наверх, Джаред. Посмотри, где ты должен быть. – Джина подняла голову к потолку, и мерцающая звездная пыль спиралью обвилась вокруг созданной ее силой галактики. – Эти туманности являются тебе во сне. Ты уже был там, ты знаешь, что таится в их сердце. Среди пустого космоса неисчислимое количество обетованных земель, и к каждой можешь ты причалить, рассекая немые волны бесконечности на своем корабле. Посмотри на них. Ты их помнишь?

Подняв глаза, Джаред увидел, что потолка больше нет над ними, и разноцветной густой россыпью, мельчайшей пылью и пылающими сгустками горят над их головами чужие и далекие звезды.

Джаред не отрывал глаз от шаров огромных планет, приближающихся к ним. И Джина глядела в бездонную глубь космоса, и в глазах ее отражались звезды и тонули в холодной бледности ее зрачков.

– Видишь ту голубую точку? – Джаред проследил за пальцем Джины, различая полупрозрачную планету в вышине. – Здесь находился мой дом. Но ныне все рассыпалось прахом, а раньше я могла ощущать дыхание гор и тихий их шепот, и песни лесов, и голоса рек. Раньше все было живо, но прошли века, и даже леса уснули, а горы более не шепчут о ветре и солнце, не поют о лунах, мерцающих на небосводе. Все погрузилось в сон под покровами льда. И среди льдов – необозримая Бездна.

– Я вижу и другие миры. И они цветут, они полны жизни. – прошептал Джаред.

– И мы отправимся туда. Я обещаю. – звездное небо исчезло, и лицо Джины возникло в теплом свете камина блеклым ровно очерченным овалом. – Но сначала добудь мне мое знание. – произнесла она тихо. – Я приведу тебе проводника. – Джина поднялась с кровати, чтобы уйти, но Джаред остановил ее, поймав за руку.

– Я не хочу, чтобы ты уходила. – тихо выговорил он, и голос его прозвучал сломлено. – Ночь затихла, и пока мы в ее глубине, останься со мной.

– Ты боишься себя. – Джина возвратилась на свое место и, положив голову на подушку, устремила взгляд кверху. – И я боюсь, я тоже боюсь того, что сокрыто внутри тебя. Не дай ему завладеть собой. Не дай ему вырваться.

– Что бы ни таилось под этой оболочкой, я никогда не причиню тебя вреда. – Джаред лег рядом с Джиной, рассматривая ее мягко высекающийся из полусвета профиль. Он протянул к ней руки, и сон, пробираясь от кончиков пальцев, медленно заключал в оковы слабости его тело.

– Закрой глаза. Ты снова увидишь звезды. Это будет хороший сон. – Джина ощутила, как сознание покидает и ее. Она взяла Джареда за руки. – Останови время. – попросила она. – Этот момент должен длиться так долго, как только возможно. Это – момент, когда я позволила себе слабость. Он истечет – и последняя воля к чувствам во мне ослабнет. Не дай мне угаснуть. И если мы выбираем сон, то пусть он длится так долго, как только может длиться. Он полон звезд – наш сон. Прими его или отпусти – неважно. Но все, что ты в нем увидишь, будет правдой.

– Тысячи снов уступают тебе. – Джаред услышал, как время замирает вокруг, и тишина сгущается огромным вакуумом вокруг их тел. – Твои глаза полны звезд, и небо, что возникает надо мной в ясные ночи не сравнится с их сиянием. – он ощутил, как тепло наполняет его тело, откликаясь светом в глубине сердца. – Не уходи. – прошептал он, и веки его сомкнулись, как казалось ему – на мгновение. И чувства сковали его, и ночь оглушила его своим алым мерцанием. И он ощутил возвышающее падение в вихре чувств, и, теряя себя в невесомости, он знал, что хоть утру и суждено наступить, но, пока темнота владеет его телом и сердцем – он в своей стихии, он вместе с демоном, пробудившим его, в восковом полумраке, в глянцевых бликах, и если это – часть великого сновидения, то он прикасается к небу, застыв в теплой тишине пылающей слабым светом комнаты.