Текст книги "Тени звезд"

9

23—24 октября 1849

После того, как первая боль пересилила страх смерти, и сердце продолжило свой бой, минуя несуществование, Джаред и Джонатан обнаружили себя посреди леса, в холодном поту, в состоянии схожим с пробуждением после кошмарного сна. Они держались друг за друга, едва сохраняя сознание. Джонатан отчаянно пытался понять, жив ли его спутник, и судорожно тянулся к окровавленному лицу Джареда в надежде ощутить его дыхание.

– Я в порядке, в порядке… – прошептал Джаред, вытирая кровь.

Спустя минуту зрение полностью к нему вернулось, и он различил побледневшее лицо Джонатана совсем близко.

– Черт, я думал… что-то пошло не так, я думал, думал, ты умираешь. – Джонатан еще задыхался. – Как только тебе удалось… как… – легкие его оказались лишены воздуха, и его голос судорожно оборвался.

– Мы вырвались из неизбежного потока времени. – ответил Джаред, поддерживая его за локоть. – Все вселенные движутся во тьму, к неизбежному исчезновению. Мы были в одной из них, и мы ее уничтожили. – Джаред крепко сжал плечо Джонатана.

Они опустились на землю, прижимаясь спиной к стволу дерева. Джаред тяжело дышал, и Джонатан взял его за руку, считая пульс.

– Тогда имеет ли значение все, что здесь происходит? – произнес он, когда дыхание восстановилось. – Зачем мы делаем то, что делаем? Мне не ясно, отчего мы так отчаянно пытаемся сохранить хрупкую грань, которая ничего не решает. Она – лишь одна из бесконечного множества песчинок в столпах мироздания. Зачем мы убиваем себя, Джаред? – Джонатан поднял глаза кверху, где в сухом небе расплывались туманности погибающих звезд. Среди множества огней он остановил свой взгляд на неподвижном алом пятне света. Он раскрыл ладонь, в которой сжимал все это время прозрачный сосуд и поднес его к глазам, рассматривая свет волокон, сплетающихся у центра. Джаред запрокинул голову и заглянул в вышину чистого мерцания небосвода.

– Представь, что все мироздание – есть древо, и мы – ствол, остальное – лишь ветви. – он провел рукой по взмокшим волосам. – Нам нужно убираться отсюда. – сказал спустя минуту. – Я помогу тебе добраться до дома. – он помог Джонатану подняться на ноги и сделать шаг. – Пожалуй, мы все в долгу перед тобой. – его голос прозвучал беспомощно в наступившей тишине.

– Вполне достаточно того, что ты меня спас. – ответил Джонатан, ощущая слабость в ногах, и вложил в ладонь Джареда прозрачный сосуд с мерцающими нитями в его глубине. – Вполне достаточно того, что мне посчастливилось узнать тебя. – добавил он тихо.

– Я хочу, чтобы для тебя все закончилось хорошо, – произнес тогда Джаред, – но боюсь, твоя жизнь сейчас на краю. Боюсь, тебе грозит опасность.

– Нет, я не погибну, только не сейчас. – Джонатан попытался выдавить подобие улыбки, но его сердце похолодело и сжалось под ребрами. – Это было бы несправедливо. – добавил он, с тревогой прислушиваясь к трепету леса. – Судьба дарит мне встречи, что возрождают надежу, а жизнь моя беспощадно уступает место моей смерти. Так не должно быть. И если только это окажется в твоих силах – не дай мне умереть.

Джаред в ответ лишь крепче сжал его плечо. Он видел смерть в глазах этого человека, она рисовала на его коже, оставляла свой пепельный след на его губах, она шептала свои песни ему на ухо, извиваясь в его волосах. Так близко, так страстно – это могло бы привести в восторг, если бы не приводило в ужас.

Джаред проводил Джонатана до самого порога его дома и оставил там, с трудом преодолевая неприятный холод где-то под сердцем, с трудом отгоняя прочь страх.

– Не впускай никого. – прошептал он на прощание на ухо Джонатану. – Ни одна душа не должна переступить этот порог. Запри все двери, вели прислуге убраться из дома. – на прощание он встретился взглядом с непроницаемо темными глазами Джонатана, различая в них острую тревожную боль. Он оставил его одного, не имея возможности ему помочь. Он понятия не имел, как защитить его теперь, так близко от пропасти, когда сам держался на самом краю, рискую сорваться вниз и быть проглоченным ненасытной бездной.

Вернувшись к себе, Джаред зажег лампу и подсел к столу. Он с трепетом положил на край прозрачный сосуд, что передал ему Джонатан. Он застыл и не смел прикасаться к холодным граням, внутри которых мерцали нити звезд. Но едва его взгляд коснулся мертвой алой глубины, и Вселенная замерла вокруг него – все остановилось. Он почувствовал кровью эти нити, ощутил их внутри своего сердца, они впивались теперь в стенки сосудов при каждом ударе и разрывали его изнутри. Вот кровь уже наполнила его целиком – и он умирает.

Джаред закрыл глаза. Так далеко, так невообразимо далеко проник его разум, что он забыл, как бьется живое сердце. Он чувствовал, как сгорает там, в безграничных фантасмагорических гранях сознания, за переделами доступных миров, за пределами познаваемой Вселенной. В глубокую бездну небытия ли он опускался, поднимался ли ввысь мироздания, терялся ли в лабиринтах звезд, извивался ли в вечном стремлении галактик к своему центру – сознание не покидало его, и в мутном зареве собственных мыслей, он высекал искры пламени из каждого звука, небрежно брошенного на ткань космоса, искаженного временем. Частица Вселенной принимала новое обличье – и вот она уже на его коже, впивается в нее, проходит сквозь нее, соединяется с ней. Целое к целому – единое к единому. Все невидимое становится видимым, все видимое теперь можно услышать. И нити меняются так, как меняются ритмы вселенной. Теперь Джаред это чувствовал. Чувствовал – каждой частицей своего тела, – и в каждую частицу его тела проникало прошлое и грядущее, изменяя его, начиная со звездой пыли, из которой восстала его оболочка.

Он сделал вдох – это, казалось, не имеет никакого значения. После того мира, что открылся ему, ничто более не имело значения. Он не чувствовал, что вернулся к реальности. Когда он понял, что случилось и что случится? Тогда, когда сознание его блуждало меж миров в момент рождения звёзд или же сейчас, очнувшись? Но теперь он все знал. Все ли? Ведь он не решился заглянуть глубже и проникнуть туда, где, возможно, пряталась его смерть. Уничтожить это знание – так решил Джаред. Так, решил он, будет правильно. Но руки его дрогнули. Он хотел избавиться от него, вернуть его обратно и уничтожить вместе с целой вселенной, только бы никогда и никто более не сумел вглядеться в эти струны умирающей звезды, но он обещал, – и, возможно, если он сейчас видит в нем смерть, то Джина различит в нем лишь спасение.

Он не желал более прикасаться к предмету, он не желал вновь упасть в болезненную бездну кошмара, в межзвёздную глубину. Поднявшись на ноги, Джаред сделал несколько шагов в сторону своей кровати, но в глазах его внезапно потемнело, и комната поплыла, утопая в багровой глубине бессилия и сна. Он повалился на пол, застывая там, и кровь хлынула у него из носа, и он бы захлебнулся ею, если бы не бледные руки, повернувшие его на бок, не позволяющие крови заливать горло.

Дориан погладил брата по выгоревшим волосам, прикоснулся к его горячим посиневшим векам, стер кончиками пальцев кровь с его лица и поднес к своим губам. Он прошептал его имя у него над ухом и осторожно поцеловал в горячий лоб. Нити, в которых рождались и умирали звезды предстали перед его глазами. Он прикоснулся к тайне и пожелал забрать ее с собой. В его силах было сделать так, чтобы никто не догадался о его вмешательстве, и даже сама Дорэль Мэй осталась в неведении и темноте.

10

25 октября 1849

Джина осталась одна во мраке. Она неподвижно застыла, устремив взгляд кверху, туда, где за земной материей, за слоями неба, ей виделись звезды. Они умирали, выбрасывали в просторы космоса свою кровь неистовыми потоками. Мощный взрыв – что способно сравниться с ним по своей силе и дикой, жестокой красоте? Не так ли точно должна была погибнуть и она сама, когда топливо в ее сердце иссякнет? Она смотрела на умирающие звезды и видела свой конец. Так близко дрожала завеса мира. Она закрывала глаза, и веки ее смыкались над пустотой, и сквозь черные пласты снов просачивался смертельный полусвет – он был и запахом, и звуком, и видением, с его бледнеющих пальцев стекала чистая, невинная кровь: прошлые деяние необузданной тревожной души смыкались кошмарными волнами над бессмертным разумом, преодолевая темницы памяти. Волны крови рассыпались пеплом, и все обращалось в пустыню, и обнаженное сердце до бесконечности тлело, не в силах выгореть разом.

Джина открыла глаза. Мертвенный свет погас, и весь далекий мир смерти покинул ее. Она чувствовала, как дрожит. К ней возвращалась ее сила и, возвращаясь, откупоривала раны памяти, выпуская наружу струи черной боли.

Дверь отворилась, и в комнату вошел Торвальд. Его шаги были тяжелы, и сквозь болезненное полузабытье, Джина ощутила его внезапную беспомощность. Она приподнялась на локтях, чтобы видеть его лицо, когда он сел у ее кровати.

– Это похоже на сон. – прошептал охотник. – Я словно разрываюсь на части, словно перестаю быть собой. Я будто бы чувствую, что сейчас, прямо в эту минуту, я вовсе не здесь, не рядом с тобой, я будто бы чувствую, как трепещет мое сердце за гранью этого мира.

– Это прекрасно, если не доставляет тебе боли. – ответила Джина. Она едва шевелила бледными губами. Казалось, с каждым часом ей становится все хуже. Она протянула руки к Торвальду, чтобы кончиками пальцев ощутить тепло его кожи. Она боялась, что ничего не почувствует, испугалась, что стала призраком.

– Я не знаю, но мне кажется, это больно.

– Ты видишь меня? Я хочу знать, что еще жива. – прошептала Джина, и Торвальд протянул руку к ее лицу, прикоснулся пальцами к ее волосам. – Я жива?

– Я чувствую биение твоего сердца. И твое дыхание.

– Ты всегда говорил так. – Джина откинулась на подушку, смертельно побледнев.

– Что?

– Конец близок, Торвальд. Ты уже так много знаешь, как жаль, что ты так мало видишь.

– И что будет после всего?

– То же, что и всегда. Знаешь о змее, что пожирает собственный хвост? Это – кольцо времени. Помнишь, я говорила тебе, что время – это река? Так вот, время – это река, чье начало и конец едины.

– А что в центре этого круга и что за его пределами?

– В этом все и дело.

Сквозняк ворвался в комнату вместе с холодным светом, и в дверном проеме появилась мощная фигура Элигоса. Торвальд вздрогнул, ощущая, как холод пробирается вдоль его позвоночника, задевая сердце. Он вскочил на ноги, встречая воина. Он не сразу заметил, что тот ведет с собой человека с завязанными глазами и перетянутыми гибкими наручниками запястьями. Элигос протолкнул своего пленника в центр комнаты и повалил на колени.

– Он подкрался к хижине, сказал, что должен видеть вас обоих. Мэй, ты знаешь, кто он такой? Я чувствую в нем энергию иной реальности.

– Мы оба знаем, кто он, Элигос. – Джина вскочила на ноги, преодолевая боль, и бросилась к пленнику, опускаясь на колени рядом с ним. Она коснулась его волос, мягко вьющихся на затылке, и коснулась раны на его шее за ухом, стирая пальцем густую каплю крови. – Открой глаза. – прошептала она на ухо Джареду, и тот почувствовал, как с него сняли повязку. Он открыл глаза, встречаясь со взглядом Джины, и онемел на мгновение от близости ее лица.

– Я сделал то, что должен. – прошептал он и вложил ей в руки прозрачный предмет, внутри которого с кровью переливалось знание. – Я чувствую звезды в волнах внутри него. – он почувствовал, что обессилен, и Джина приняла его в объятия, не поднимаясь с колен.

– Здесь твой брат, Джаред. Посмотри! – Джина взяла его лицо в свои ладони и заставила поднять глаза. – Здесь твой брат. – повторила она тихо.

Джаред с трудом различил источающую бледный свет фигуру перед собой, и силы, покидающие его, внезапно собрались воедино и позволили сделать рывок и подняться на ноги. Пространство опрокинулось у него перед газами, и он, чтобы не упасть, схватился за спинку стула. Боль сжала ему голову, впиваясь в виски, и вены в его теле вытянулись в струны. Он не слышал, как Торвальд приблизился к нему, но почувствовал, как наручники спали с его запястьев и как брат принял его в свои объятия. Он сделал вдох, но не почувствовал воздуха в своих легких. Он попытался услышать стук сердца брата, но сознание сковала тишина.

Закрыв глаза и задержав дыхание, Джаред не смел пошевелиться, опасаясь навсегда утратить то, что он только что обрел. Ему казалось, стоит только распахнуть глаза и отпустить нити, что дрожат у него в руках, как все, что он видит сейчас перед собой исчезнет, сотрется из истории и из памяти.

Джина стояла в стороне, и все ее тело дрожало. Ее реальность разрывалась сейчас, не в силах балансировать на краю сознания. Удерживая себя на границе миров, рискуя сорваться и пропасть безвозвратно, она терпела до тех пор, пока ее легкие не заболели. Воздух вокруг нее стал гуще, и ей сделалось трудно дышать. Она протянула руку, чтобы разомкнуть объятия братьев, но вместо этого лишь коснулась пальцев Джареда, ощущая уничтожающую силу, что невидимым водоворотом кружила вокруг него.

– Так кончится мир. – прошептала Джина, пропуская сквозь себя горячее биение двух сердец. – Я слышу, как он умирает.

– Что, если мы останемся? – спросил Торвальд тихо.

– Нет, шансов нет. – Джина закрыла глаза. Она распахнула заледеневшие веки в другой реальности, там, где струи дождя обливали ее израненное тело, там, где она умирала в одиночестве, захлебываясь водой и собственной кровью. Она услышала, как сердце ее замолчало. Так закончилась жизнь.

Короткий вдох – она снова здесь. Судорожно пробежав пальцами по своему телу в поисках ран, Джина пошатнулась. Элигос помог ей удержаться на ногах. Он тоже видел свою смерть однажды и знал, что значит встретиться с последним своим мгновением и обратиться от страха в пепел.

– Когда вселенные сталкиваются и не уничтожают друг друга, Элигос, когда сама смерть не в силах разбить оковы жизни, когда миры готовятся к битве, когда сильнейшие беспомощны и ничтожное зло, ничтожное бессмертное зло поднимается с колен, чтобы спасать, что все это значит? – спросила Джина. – Что все это значит?

– Начало. – ответил воин. – Это сильнее и губительнее конца.

– Они хотят уничтожить меня, но не видят, как стираются границы.

– Они спят. – по хижине где-то на уровне потолка гулом разнесся голос, древний, как сама вечность. Он застыл меж перекладин, поддерживающих крышу, затаился в самых темных углах, и так долго еще эхо шептало эти слова, что они холодом, леденящим кровь, просочились в сердца и породили в них безотчетный страх. Одна лишь Джина не поддалась чарам: лицо ее исказила ярость.

– Где ты? Где ты прячешься? – закричала она. – Выйди, или следующая наша встреча принесет тебе то, чего ты более всего боишься!

– То, чего я более всего боюсь, уже произошло, Мэй. – страшный голос стал по-человечески спокойным, и из мрака вынырнул измученный, истощенный силуэт.

– Ты изменился. – произнесла Джина тоном, отличным от того, каким были сказаны предыдущие ее слова. – Ты постарел. Отчего?

– Годы не вредят нам, дитя, но моя сила уничтожена на корню, а потому она не может сопротивляться времени. – ответил демон с содроганием касаясь своего испещренного морщинами лица.

– Я не ожидала, что визит твой, если он когда-нибудь состоится, будет преследовать мирные цели. – Джина оглядела собеседника с ног до головы.

– Поверь, даже если бы я и хотел, то не причинил бы тебе вреда: я не могу даже самым страшным усилием воли переломить и жалкой кости. Мою силу отняли, и я не могу сражаться.

– Зачем тебе сражаться? Ты Единый Хранитель, ты не имеешь права принимать чью-либо сторону. Иначе равновесие будет нарушено.

– Я потому и явился к тебе. Равновесия больше нет. Но ты и без меня это знаешь. И ты виновна в этом. Ты в этом виновна. Ты заставила Эмблу поставить свет в один ряд со тьмою, и я, не решаясь на этот шаг так долго, как только возможно, пришел после того, как она воззвала к моей помощи. Но чем я могу помочь ей? Но я знаю, что можешь ты.

– Ты видишь больше, чем мне думалось, Абандион.

Могущественный демон – он, – и сама Бездна породила его в темные времена древности, он восстал из тьмы, что сгущается в недрах пропастей, из межзвездного мрака, и тьма текла в его жилах, и ночь глядела его глазами. Лицо смерти было ему знакомо. Он касался ее, он был с ней так близок, что она поила его свежей кровью и готовила для него прекрасную оболочку, такую, которую могли бы принять и смертные, и боги. Он был одним из Первейших, на его могуществе держалось Древо – целая планетная система, рожденная вдали от Земли. И только он хранил ключ от Великой Бездны – ткани космоса, и только он мог безвозвратно расщепить душу, впустить ее в несуществование и выпустить на волю. Все живое дрожало перед ним. И не имел он имени до тех пор, пока боги не нарекли его Абандионом.

– Они спят. – пошептал он снова.

Джина задрожала, ощущая, как все ее тело леденеет.

– Они разбудили его. – мысль, рожденная в этот миг в ее голове, едва не остановила бой ее сердца.

– Я пришел, чтобы сказать тебе об этом. Они докопались до него. Дух звезд, одичавший, злобный… Они называют его Кхрангдит. Как видишь, язык тех, кто некогда говорил на твоем наречии, изменился, и теперь они дают всему иные имена. Существо могущественное и непобедимое разозлили они, пробудили, но управлять не смогли. Скоро оно вырвется на поверхность. И враг рассчитывает на то, что мощи Кхрангдита хватит для того, чтобы с нами совладать. Известно – лишь один из нас способен заключить чудовище в клетку и бросить в Бездну. Однажды мне уже случалось делать это. Ты ведь помнишь ту битву, дитя? Ледяной Ужас, Линтэри-Моргин, что дремал в недрах великих гор. Великаны были первыми, кто сумел воспользоваться древней силой звезд, что была выше их разумения, для того, чтобы погубить нас. То чудовище поразило многих, и они с тех самых пор копают, роют, пробираются к недрам, чтобы снова освободить чудовище быть может еще более страшное. В этом причина того, что давным-давно они зарылись глубоко в землю, уподобившись червям.

– Что это за существа? – не выдержав, вмешался Торвальд.

Абандион зло глянул на охотника, но на вопрос его ответил:

– Не знаю, кто они на самом деле, да и знать того не желаю. Ранее, когда я был еще в объятиях Бездны, меня породившей, я пытался найти ответ на этот вопрос. Но увы, никто никогда не слышал о них, никогда, до самой Лоэт-Эардин, когда впервые глазам нашим представилось жуткое существо, порождение холода, словно бы собравшееся из костей земли, из огня метеоритов, изо льда комет и плазмы звезд. Неведомое, нагоняющее ужас, существо это казалось непобедимым. – голос Абандиона захрипел, и глубокие скорбные морщины изрезали его лоб. – Слышал я однажды, как один бог, опасный бог, опасный даже после своей смерти, говорил о том, будто эти твари сгубили Древних. Им пришлось превратиться в моря и горы, в льды, в кометы, чтобы навсегда заточить в себе этих могущественных существ. У них будто бы не оставалось выбора, и они проглотили их, отдав последние свои силы этому отчаянному рывку. И горы, и моря – все живо, все чувствует и дышит. Но голоса их могут услышать лишь немногие. Раньше я внимал неясному языку лесов и холмов, бродил меж ущелий и слушал, о чем звенит река. Я слышал, как вздыхают горы, слышал, как страдают они в своем неподвижном одиночестве. Но никто из них не вспоминал о Детях Звездной Бездны. Как будто бы их никогда и не было, и нет их и по сей день. Но Враг ни перед чем не останавливался. И желание его исполнилось. Чудовищное, исполинское существо совсем скоро вырвется на поверхность.

– Ты говоришь, что никто никогда не слышал о них, – вмешалась в разговор Джина. – Но ведь Ёрмунганд из их числа.

– Змея… – прошептал Абандион. – Да, змея… Она дремлет, да… Ее заключил в свои оковы океан.

– Почему за все это время ее не пробудили? Зачем они рыли эти ходы, зачем искали других чудовищ? – спросил Джаред.

– Ёрмунганд нельзя так просто пробудить, нет… Никакая воля не сломает оковы ее, нет, никакая. На нее наложены чары всех сгинувших богов, если верить тому богу, что поведал мне об этом. Она не пробудиться никогда, а если ее и можно пробудить, то мне неизвестен этот способ. Боюсь, что если враг наш о нем все-таки прознал или же изобрел его, то великая смерть неминуема.

– Если она пробудится, погибнет целый мир.

– Они спят. – в который раз повторил Абандион, глядя в глаза Дорэль Мэй.

– Чтобы пробудить ее. – закончила она тогда.

– Знаешь ли ты, что означает ее пробуждение?

– Должно быть, конец. – голос Джины упал до смертельного шепота. – Конец. – повторила она.

Джина закрыла глаза, не в силах принять смерть того мира, где провела жизнь, далекую от тьмы и где обрела надежду возвратить назад то, что однажды утратила. Из памяти ее не стерлись бескрайние просторы мира, что отдан был в распоряжение смертным. Помнила она то время, когда наблюдала за тем, как растут горы и покрываются морщинами их склоны, помнила озера, что отражали свет звезд, и холмы в осеннюю пору, когда солнце не обжигает кожу, когда теплый ветер перебирает волосы, и жухлая трава шелестит под ногами, и деревья колышутся, и по-особому звенят реки, а горные гряды тонут в низком тумане рассыпчатых солнечных лучей. Она слушала пение птиц, ночевала под звездами, шла долинами, полями, взбиралась на холмы и глядела, как мир, в котором живы были еще только горы, камни и деревья, наводняли все новые и новые существа. Она видела, как первые табуны диких лошадей проносились по просторам степей, вздымая клубы пыли, слушала лай лисиц, видела лесных птиц, что сладко пели на рассвете. В небе по осени проносились журавли и исчезали вдали. Настало время, и она увидела первых людей. Они шли с запада на восток, переваливая через горы, чтобы на северо-востоке основать первое королевство и построить свои первые крепости. Она наблюдала за тем, как появляются новые и новые поселения, как старое умирает, как рождается новое. Первые города время превратило в руины, и птицы свили гнезда в бойницах сторожевых башен, и травой и мхом поросли поваленные каменные глыбы, а на востоке и на западе, на севере и юге выросли и состарились иные крепости и королевства, когда Мэй пришлось навсегда покинуть срединный мир. Она желала вернуться туда, но надежда, вечность ею хранимая, разбивалась, подобно темным и бурным водам, с криком бросающимся на прибрежные скалы.

– Дитя, мир твоих странствий не сможет устоять, если начнется война. Он первым будет разрушен. В нем нет такой силы, что сможет противостоять тьме. Как бы ты ни стремилась спасти его, ты не сможешь. Боги попытаются сделать все, что только возможно, но может случиться так, что целый мир придется принести в жертву ради того, чтобы существовала жизнь.

– Если только жизнь приемлет такие жертвы. – прошептала Джина, и голос ее дрогнул.

– Все будет так, как должно быть, Мэй. Все будет так, как должно быть… Ведь мы, так или иначе, попытаемся спасти его.

– Но спасем ли? – Джина отвернулась, и сердце ее разрывалось от боли.

– Подумай сейчас о чудовище, что они уже пробудили. Забудь о змее, вспомни о том, с чем встретишься ты в битве.

– Не я. Ты должен встретиться с ним и победить его. Ты!

– Я буду обречен на поражение, Мэй. – Абандион печально улыбнулся. – Но я понимаю, я знаю, что это только моя битва: иному не совладать с этим существом, и потому я пришел просить тебя о помощи. Я прошу тебя о помощи, Дорэль Мэй! Я прошу тебя о прощении за все, что я совершил однажды против тебя, за все. И я готов принести тебе клятву. – он опустился на одно колено, преклонив голову.

– Ты просишь у меня не прощения, Абандион. – произнесла тогда Джина. – Ты просишь силу. – она коснулась кончиками пальцев его лба.

Она чувствовала сейчас приближение опасности со звезд, со звезд столь далеких, что путь до них покажется полетом в бездну непостижимой вечности. Враги ее взывали к эфирным духам столь далеких измерений и миров, что познать ту временную даль было бы возможно лишь сойдя с ума. Ужас ледяными клешнями хватал обезумевшее сердце, стоило лишь представить просторы необозримых глубин и невидимых граней. Не было предела, не было края и не видно берегов этого смертельного плато, поля битвы сущностей непознаваемых для разума человека и демона, непознаваемых и для разума богов.

– Молю, Дорэль Мэй! – прошептал склонивший голову демон. – Помоги мне вернуть хоть ничтожнейшую долю моего былого могущества! Позволь мне исполнить то, что мне суждено!

Двумя пальцами правой руки Джина коснулась лба демона и стерла с его лица с два десятка лет. Она приложила ладонь к его груди, и тьма вырвалась оттуда и исчезла в одно мгновение. Когда глаза Абандиона засияли демоническим огнем и взгляд их вновь стал испепеляюще-тяжелым и глубоким, Джина схватила его за запястье и вырезала на его ладони тот же символ, что однажды оставила на руке Дориана.

– День, когда я верну себе свою вселенную близится, и ты нужен мне, как и всякий, кто осмелится выступить на моей стороне. – И ты получишь то, о чем просил – долю моего могущества.

Как только часть силы перетекла вместе с кровью в вены богу Бездны, ноги Джины подкосились и, если бы Абандион не поддержал ее, она рухнула бы на пол. Бережно поставив Джину на ноги, он заглянул в ее глаза и с минуту наблюдал, как могильные пятна сходят с ее снежного лица. Когда взгляд демона снова стал осмысленным, он отпустил ее и, склонив голову, с которой постепенно сходила седина, поблагодарил свою спасительницу. Но очевидно было, что у него есть вопрос, который не терпит отлагательства. Глядя в глаза рыцарю, он произнес шепотом всего одно слово. Торвальд не разобрал его, но услышал Джаред – и вздрогнул. Губы Джины в мгновение побелели, и руки на секунду дрогнули, готовые сжаться в кулаки.

– Хель. – повторила она слово, произнесенное Абандионом торжественным шепотом.

– Ты забыла об этом, дитя. Ты измотана. Я не хотел расстраивать тебя, но очевидное невозможно скрыть. Она готовиться к концу всего. Орден Четверых не изжил себя.

– Готовимся и мы. – Джина сжала руки в кулаки, и костяшки ее пальцев налились необыкновенной прозрачной белизной, словно бы обнажающей ее кости. – Я чувствую, как они получили еще одну опору. И я противостою этой опоре, я там же, где и их новый союзник.

– В центре. – закончил за нее Абандион. – Но считаешь ли ты, что Спираль Древа способна обратиться в пыль? – почти шепотом спросил он.

– Никогда – заверила демона Джина, глядя вдаль, словно бы сквозь огромные пласты пространства и времени. – Это столп, стержень равновесия. Пусть наша планета и многие миллионы бесконечно творящихся миров находятся вдали от мощного его ствола, но, поверь мне, я вижу, как побеги дотянулись и до нас и распространились по всему необъятному космосу. Древо, что держит на ветвях своих, словно на ладонях, всю Вселенную, не может пасть.

Взгляд Джины стал бездонным, лазуритово-изумрудным и сквозным. Она сделала вдох, и только тогда эта странная прозрачно-кристаллическая краска покинула ее глаза, и она смогла в изнеможении чуть приоткрыть губы.

Она, ощутив слабость в своем теле, обернулась к братьям и крепче сжала в руке прозрачный сосуд, что до сих пор обжигал ей своим холодом ладонь. Она ощутила, как знание рвется наружу, не в силах оставаться запертым, и вены ее уже впитывают его нити, и сознание ее преображается, различая их биение в крови.

Торвальд же застыл, сжимая плечо Джареда, и что-то мерными, тянущимися, назойливыми ударами отбивало внутри него, и постепенное осознание того, что это было, повергало Торвальда в непреодолимую бездну тоски. Он ничего не говорил, потому что был не в состоянии целиком оценить то безумие, что заставляет сердце его биться так часто и заставляет кровь приливать к лицу и разливаться потоками, словно бы огненными, по всему уставшему, утомленному телу и застывать льдом в самой глубине его существа. Он с трудом мог заставить себя стоять на месте без движения, и одновременно с этим любое движение стоило ему неимоверных усилий.

Джина читала в его глазах ту совершенную горечь, что так отчетливо впечатывалась в лоб тонкими нитями морщин, и не знала уже напиваться ли ей с жадностью той энергией, что отдает ей его страдание, или страдать вместе с ним от того, что она ничего не может сделать, ничем не может помочь, если не считать помощью дар смерти.

– Идем, Абандион! – приказала она тогда, не в силах оставаться между двумя противостоящими вселенными. – Я отведу тебя к воинам. Оставим братьев наедине. – она, не оборачиваясь, хромая, покинула хижину увлекая за собой бога Бездны.

Тот напоследок выпрямился и странным, всепронзающим взглядом оглядел фигуры братьев. Губы его не дрогнули, но глаза осветила то странное подобие печальной улыбки – самодовольство и сочувствие – что возникает тогда, когда осознание чьей-то трагедии добирается до сердцевины сознания и души.

Торвальд различил в его взгляде насмешку и отступил на шаг, и сердце его забилось быстрее в преддверии разговора с братом, столь же долгожданного, сколь и мучительного.