Текст книги "Тени звезд"

3

28—29 октября 1849

Дориан не знал, как долго он провел в замке вместе с Брингиль и ее матерью, потому как в беспрестанном мрачном одиночестве потерял счет времени. Он окончательно и бесповоротно пал, повинуясь демонам, получившим над ним власть. Он чувствовал, как трещит фарфор его кожи, но, лишь только мысль о том, что должен он будет совершить, касалась его души, как трещины исцелялись, так словно их вовсе не было. И он рассматривал свое лицо, пытаясь узнать тонкие его черты в зеркальном полотне, и удивлялся тому, как преобразуется оно и бледнеет, и теряет свой внутренний свет.

Глаза его, полные звездного холода, отражали зеркала, что грани алмаза, и черное дно их заплывало кровью, с каждым новым заклятием демона вливающейся в отравленную властью душу того, кто некогда был чист, как снег на недоступных вершинах. Но он принимал свою новую тьму с открытым сердцем. Предназначение его еще не выполнено, и жертва его еще не замечена. Но он собирался покончить со всем раз и навсегда так скоро, как только возможно. Теперь он знал, как сделать это. У него был достойный наставник.

Он тихо приблизился к узкому окну и всмотрелся в ночь. Далеко в лесу сигнальным огнем маячила лента мертвецов, тянущаяся к Авалону. Как раз тогда, когда невидимая для смертных орда окажется достаточно близко от места, созданного для перемещения в иные миры Вселенной, когда мертвецы образуют светящуюся стену из неупокоившихся душ, начнется обряд, что отворит двери для Нумборта и двух властительниц со звезд. Тогда… тогда у Джины будет шанс показать свою силу. Дориан не нуждался в напоминании о том, как могущественна была она – рыцарь тьмы, Мэй, но даже и ее сила не сможет потягаться сейчас с мощью Айсиз. Если только кто-нибудь не убьет Брингиль, Джине не победить.

Художник нащупал на ремне оружие.

Он был вооружен клинком, одной стрелой и пятью кинжалами – каждый из них был ключом от смерти одного из великих демонов. И если бы рядом с Дорианом сейчас оказалась Джина, то она рассказала бы ему историю этих кинжалов. Она рассказала бы ему древнее предание о том, как в далеких землях зеленой некогда планеты, воздвиг враг свою мастерскую. Хорд-Лод называлась земля та, и была она опустошена от края до края. Там не было гор, не было холмов, не росло ни травинки – лишь только белый песок, глина, да камни, да вздымавшиеся до небес голые скалы и иссушенные водоросли, и скелеты давно разложившихся рыб. В начале всех времен на этом месте разливалось море. Но великая мощь Врага испарила воды, и толпы сотворенных им воинов прошли по песку, поедая падаль и возводя железные и каменные крепости, где ковали свое оружие. Там были созданы доспехи Айсиз, Отрайсиз и Брингиль, там же выкованы были темным мастером те самые кинжалы, что теперь достались альву во владение. Но ни один из них не мог превзойти силу Элиндора – клинка Дорэль Мэй, великого, воистину великого клинка Теней, и Деймруна – клинка, что она взяла себе в пару. Легенды гласили, что это оружие – последняя тень ушедшего в небытие мира, последнее слово исчезнувшей планеты и погибших ее властителей.

Дориан знал, что существует лишь четыре предмета, способных умертвить Дорэль Мэй и Джареда (чье настоящее имя он до сих пор не решался произносить) – ключи смерти – два клинка и две стрелы – единственное, что способно совладать с ними, единственное, что способно разорвать их сердца. Ключ от смерти Мэй хранился сейчас у Айсиз. Джареда поручили альву.

У Дориана было только две попытки. У Айсиз попытка была одна. Так устроены эти предметы, что, не умерщвляя жертву с первого удара, с первого выстрела, силу их – этого оружия, вместо жизни демона затягивало в бездну. Стрела уже пронзала тело Мэй, но рыцарь выжил и был исцелен. Пожалуй, Дориан желал, чтобы и на этот раз оружие не достигло своей цели. В глубине ледяной души альва тлела кровь, которой напоила его Джина, и, каждый раз вспоминая тот вкус, он видел перед собой бледное лицо демона, которое по-своему любил. И если раньше при мысли о нем его бросало в дрожь, то сейчас, ослепленный величием, он не замечал смертельной опасности.

Дориан. Провидец Богов. Что за тьма внутри него, чья это тьма? Он готов был вырвать свое сердце из груди и вывернуть наизнанку, чтобы только убедиться в том, что оно не каменное и не ледяное, что оно живое, что оно бьется, что оно налито кровью. Он хотел бы вскрыть все артерии, чтобы убедиться, что в его теле еще есть кровь, что она не застыла, не обратилась в песок, что она пульсирует, все еще алая и горячая. Он хотел увидеть, как она дымится на холоде, впитывается в землю, смешивается с дождем. Он хотел убедиться, что она не отравлена.

Но она отравлена, отравлена – он чувствовал это. Он упивался столькими страданиями, что кровь его превратилась во тьму, и сердце его наливалось ею, и было темным и пустым, как бездонная и сырая могила. Он любил чужие мучения. Он искал страдания и боль, чтобы перенести их на холст и наблюдать за ними, чтобы окружить себя ими, чтобы упиваться ими.

И единственное, на что он не желал более смотреть, так это на душу Джины. Он мечтал навсегда сомкнуть веки, чтобы только не видеть ее страданий, полных крови, полных тьмы. Он не желал видеть троп ее памяти, что вели его сквозь тысячу ран к самому сердцу.

Но Дориан видел. Вся история ее существования, вся летопись прожитых ею веков, вся летопись вечных ее войн была на душе ее, на ее истинном облике. Стоило лишь заглянуть ей в глаза, и время замирало, и века проносились пред взором. Остановиться и поглядеть было легче, чем заставить замереть в воздухе луч света. И Дориан знал все – от края и до края ее боли. И он ощущал ту ломкую грусть, что сжимала сердце Джины, он ощущал тяжелые щупальца лабиринта, оплетающие ее, и видел сквозь его узлы, как кровоточит ее сердце.

Дориан вырвался из плена мыслей и бросил взгляд на Брингиль. Он покрутил между пальцами нож, что был создан специально затем, чтобы однажды перерезать глотку этой демонице, но поразмыслив, убрал его обратно в ножны.

Он отворил дверь и вышел в покои Отрайсиз. Она лежала все на том же месте, и ужасные псы раздирали ее труп. Дориана чудовища не заметили.

Альв до сих пор удивлялся, как одна из сильнейших воительниц едва не погибла от руки Джины, когда та была лишена возможности использовать в бою свою силу и была уязвима и беззащитна, точно человек. Не оставалось сомнения в том, что орудие, которым Дорэль рассекла затылок Отрайсиз, было наделено огромной властью.

Дориан вышел из покоев в коридор и, сливаясь с сатруновыми тенями и ртутным воздухом, быстро выбрался из замка. До того места, что обходили плавной волной мертвецы было далеко, не один день пути, но что для альва такое расстояние? Он вгляделся в сумрачные палаты леса и зашагал к нему.

Со всех сторон его объяла тишина, что веками стояла здесь, вдали от глаз и рук человека, и лишь только тонкая тропа выдавала то, что кто-то все же побывал в этих глухих местах. Мох проглатывал шум шагов Дориана. Ветви обламывались с жутким хрустом и с них сыпалась пыль коры и сухие свитки листьев. Неподалеку мерцали огни лагеря. Дориан знал, чей это лагерь. Сквозь стену леса он видел единственно то, что там было. Он видел свою цель. Чуть слышно он натянул тетиву. Столь далекая и вместе с тем невообразимо близкая цель его уже с трепетом ожидала своего послания. Раздался свист – стрела устремилась прямиком в сырой мерцающий полумрак.

4

28—29 октября 1849

Джина сидела у костра и рассматривала сердцевину пожирающего хворост пламени. Огонь проникал в ее глаза и обжигал разум. Она глотала дым и наслаждалась тем, что не может дать свободы своим легким. Сердце ее замирало, когда она чувствовала шаги мертвецов у себя за спиной, и тело ее содрогалось от их бездумных взглядов. Рядом сидел Джаред, и в его глазах бронзой растекались блики пламени, и жар его едва задевал алые в свете костра волосы, упавшие на бледный лоб.

Джина взяла его за руку. Ее взгляд принадлежал огню, но тот передавал Джареду все, что хранила она в своем сердце. И Джаред слышал ее голос в своей голове так, словно она говорила с ним сквозь пространства, словно пласты времен заглушали ее слова, но теплые ноты их продолжали звучать в глубине мыслей, вырывая и вытаскивая на поверхность чувства, от корней и до макушки погруженные в сырой мрак потаенных срезов памяти.

Было уже за полночь. Торвальд сквозь пламя всматривался в абрис профиля Джины и переводил взгляд на Джареда, неотрывно глядящего на пляшущие языки костра. Его лицо горело от жара, и хлопья пепла опускались на подсвеченные огнем волосы; ночь вокруг обретала свой вкус, мешаясь с теплом и запахами осени. Торвальд закрывал глаза в этой темной осязаемой глубине, и не мог различить, какой из миров реален: тот, что он видит перед собой смыкая веки или же тот, что тонет в оранжевом полумраке, окруженный демонами. Все, что происходило с ним, казалось ему нереальным, и казалось, попади сейчас ему на руки кровь, и он бы тут же обнаружил всю цену этой подделки. Кровь на его руках пробудит его ото сна – так представлялось ему сейчас, но ладони его оставались сухими, и пламя согревало их, и оставляло теплые прикосновения теней на коже.

Торвальд поднялся на ноги и в несколько шагов обошел шатер. Костер остался позади, а он в кромешной тьме перед лицом могущества вечного леса, вечного своего дома, ощущал свою горькую свободу полной грудью. Глаза его быстро привыкли к темноте, и он с восторгом ощущал, как расширяются его зрачки и как в легкие его проникает ледяной воздух, вымывая своей влажной чистотой остатки гари и дыма, что вдыхал он, сидя у костра.

В темноте неслышно к нему подкралась Джина. Она коснулась его руки холодными пальцами, затянутыми черной кожей перчаток, и огни на их кончиках тускло сверкнули голубым огнем. Торвальд вздрогнул и очнулся от своих мыслей. Он усилием воли заставил себя не глядеть на рыцаря, однако почувствовал ее дыхание у своей кожи.

Ты считаешь, так тебе легче, Торвальд? – спросила она тихо.

Охотник не ответил и не повернул головы. Джина отвела от него взгляд и всмотрелась в темноту за деревьями.

– Ты пришла, чтобы что-то сказать мне? – спросил Торвальд и с ужасом осознал всю безысходность, звучащую в своем голосе.

– Одна из сестер – та, которую я ранила, – мертва. Но мне не досталось и жалкой капли ее силы: Айсиз позаботилась об этом. Иногда мне кажется, рука ее не дрогнет, если ради победы ей понадобиться убить даже собственную дочь. Она так сильна, Торвальд… Мне ее не одолеть. Я закрываю глаза и вижу, как она пронзает мое тело, и кровь моя леденеет. Я проваливаюсь в пустоту. Там нет ничего: ни единого звука, ни малейшего движения, там нет воздуха, нет света. И меня нет. И я просыпаюсь. И чувствую, что меня все еще нет.

– Наверное, среди тысяч Вселенных найдется та, где тебя не существует.

– Среди тысяч Вселенных найдутся те, где ты – вовсе не тот, кто ты есть сейчас. – Джина поглядела в его холодные глаза и сквозь грани реальностей ощутила, как они меняют цвет.

– Кто же я там?

– Кто-то другой. – Джина всматривалась в его. – И эти реальности… они обречены на смерть. Ради единственной настоящей. Все они – градации тени, что отбрасывает наш мир.

– А если я не настоящий? Я, тот, что сейчас перед тобою. Что, если я всего лишь ошибка?

– Что ты надеешься услышать?

– Надеюсь услышать правду. Но ведь я и так ее знаю, ты это имеешь в виду? Да, мне кажется, теперь я понимаю. – Торвальд сделал паузу, набирая воздуха в легкие. Он долго молчал, всматриваясь во тьму. – Джаред… – произнес он, наконец. – Что, в действительности, значит один мой день по сравнению с одним его вдохом? Если нужно, пусть смерть заберет меня по частям, но он останется жить. Ты – демон, ты должна видеть, что это правда.

Джина заглянула в его угловатое нормандское лицо.

– Я вижу правду. – произнесла она. – Но ты не посмеешь умереть за каплю его крови. Обещай мне это, Торвальд. – она прикоснулась пальцами к его груди. – Твое сердце. Чувствуешь, как оно сжимается в груди? Я слышу его стук. Я хочу, чтобы оно билось, полное крови. Я не желаю, чтобы ты оказался там, где не существует материи, я не хочу, чтобы ты на вечность застрял в несуществовании. В мучительной пустоте не место таким, как ты. – она отвела взгляд. – Я скажу тебе кое-что, если сочту необходимым, охотник. А пока нам нужно идти. Идем. – произнесла она. – Твой брат ждет нас.

В медовом мерцающем свете костра Джаред ждал их возвращения. Он поднялся на ноги и приблизился к Джине, дрожа всем телом.

– Я что-то чувствую. – прошептал он. – Я слышу присутствие другой реальности, присутствие силы.

Джина ничего не ответила, и только обняла его, ощущая холодные руки на своих плечах. Она закрыла глаза.

– Он рядом. – прошептала она так, чтобы только Джаред мог различить ее слова.

– Я умираю. В будущем я умираю. – Джаред сильнее прижал ее к своей груди в попытке удержать последнее мгновение, осознавая, что спасение невозможно. И это было похоже на страх: сжимать в объятиях трепещущее тело, чувствовать, как воздух насыщает его, чувствовать, как потоки крови пробираются по его жилам, как сгущаются в сердце. Это было похоже на смерть: забывая о собственном существовании, растворятся в существовании другого существа.

Джина закрывала глаза и чувствовала, как они с Джаредом сливаются воедино. Они становились призраками, и тела их смешивались в вечном потоке, и мир исчезал. И они исчезали.

За секунду до того, как брызнула кровь, Джина ощутила, как пласты реальностей расходятся, обнажая холодную тьму в промежутках между пространствами. Она ощутила боль за секунду до того, как стрела пролетела сквозь тело Джареда и вырвала брызги его крови. Наконечник вонзился Джине в плечо, и она отшатнулась, разрывая эти смертельные узы.

Джаред вскрикнул от боли и повалился на колени, прижимая руки к раненой груди. Он разорвал на себе рубашку, и Джина увидела стрелу, такую же точно стрелу, как и та, что однажды пронзала и ее тело. По резному наконечнику, как и тысячелетия тому назад, стекала ее кровь. Она ощущала цвет крови так же, как ощущала вкус ее в своем горле, как ощущала ее остывающую вязкость на своих руках тогда, в день той битвы, едва не ставшей для нее последней. Душу ее тогда затягивало в Бездну. В ту самую Бездну, из которой демону нет возврата.

Секунду Джина стояла в оцепенении, но, как только первая капля крови Джареда сорвалась с наконечника стрелы и, смешавшись с ее собственной кровью, брызнула на влажную землю и впиталась в нее, очнулась и бросилась к нему. Взяв его лицо в свои руки, она пыталась не дать ему лишиться сознания.

– Открой глаза! – приказала она. – Иначе Бездна затянет тебя! Бездна затянет тебя вновь! – она добилась того, чтобы взгляд Джареда вновь стал осознанным.

– Отойди, дитя! – Абандион отстранил рыцаря и обеими руками ухватился за стрелу, в попытке вырвать ее из тела, но сила ее сопротивлялась его силе, и металл ему не подчинялся. – Помогите мне отвести его в шатер! – приказал тогда Хранитель.

К нему приблизилась Эмбла, но, увидев стрелу, закрыла лицо руками, не в силах выдержать ее энергии. Торвальд обошел ее, помог Абандиону поставить на ноги брата и затащить его внутрь шатра. Когда они уложили Джареда, охотник попытался вырвать стрелу своими силами, но лишь обжег ладони о металл, которым она была полностью покрыта. Абандион оттолкнул его от Джареда и попросил убраться из шатра ради спасения брата. Торвальд повиновался, но ярость и страх не утихали в его груди ни на мгновение и потому, лишь только выбравшись наружу, он направился к лесу. На его руках была кровь, настоящая кровь. Она была реальнее, чем его собственная жизнь.

– Отправляйся к себе. – прозвучал за его спиной голос Джины.

– Я найду того, кто пытался убить Джареда.

– Ты не найдешь там того, кто это сделал! Он ушел!

– Кто это был?

– Я не знаю! Он скрыл свои следы.

– Почему я слышу ложь в твоих словах, Мэй?

– Что изменит для тебя имя посланника?

– Посланника? – Торвальд сжимал в руках нож, дрожа от ярости.

– Отправляйся к себе. – повторила Джина. – Я прошу тебя в последний раз. Не заставляй меня причинять тебе боль.

Торвальд был вынужден повиноваться, не в силах оказать сопротивление рыцарю. Он направился в свой шатер, с тяжелым сердцем оставляя брата демону.

Тонкая струйка дыма ударила в ноздри Торвальда запахом воска и гари. Он задул еще одну свечу и ощутил, как согреваются его мышцы. Расправив затекшие плечи, он снял куртку, обнажая шрамы на своей груди. Голова его раскалывалась от боли. Торвальд чувствовал, как дрожат его пальцы, и в попытке ослабить эту дрожь сжал руки в кулаки. Он ощущал боль. Боль, источник которой был не един. С двух сторон, со всех сторон на него давила эта боль. Удивляясь, как до сих пор способен он сохранять рассудок, Торвальд оглядел шатер. В полумраке едва обозначался его ближайший угол.

Вздохнув, охотник в который раз решил затушить свечи. Их тусклый неверный свет тревожил его гораздо более тьмы в углах, что так неосторожно подбиралась к нему. Он опустился на постель и распустил волосы, а после откинулся на подушку с облегчением от той боли, которая плескалась в его голове. Он думал о брате и молился богам, чтобы те даровали ему силы выдержать и это испытание. Он знал, что Джаред умирает. Он видел лицо Абандиона и глаза Джины и то, какой ужас ощущали они, глядя на тонкий наконечник стрелы, кованый, словно драгоценное украшение. Быть может, он не различал чувства на лицах так, как видели их демоны, но как проявляет себя ужас он знал наверняка. Безотчетный ужас… его брат умирает, а он, поклявшийся отдать за него всю свою кровь, глядит в темный тряпичный потолок шатра и ничего не может сделать. Не может даже опуститься на колени рядом с ним и сжать его обессиленные пальцы и еще раз поклясться в вечной верности ему, демону. И как бы он ни старался сейчас, но не мог представить яда, который смог бы причинить Джареду вред и клинка, который смог бы погубить его. Однако, чей-то извращенный неземной разум все же смог изобрести средство, способное затянуть его в Бездну.

Бездна!.. Джаред погружается в стихию, от которой нет спасения, из которой нет возврата. Его душа по осколкам отлетает к непроницаемой тьме, внутри которой опустошенность сродни бездействию, а смерть то же, что и созерцание.

Внезапно Торвальда одолело болезненное предчувствие чьего-то присутствия в окружающей мгле. По комнате пробежал холодок, и Торвальд вскочил, сжав в кулаке чью-то теплую тонкую руку.

– Эмбла! – выдохнул он, различая во тьме светлые локоны.

– Прости, что испугала тебя. – услышал он ответ.

– Мой брат в порядке?

– Я не знаю. – она неловко застыла в темноте, и охотник зажег лампу у постели, чтобы видеть ее лицо.

– Я здесь затем, чтобы спросить. – она обернула к нему бледное лицо. – Ты чувствуешь, чувствуешь, как рушатся границы? Ты видишь сквозь них? Я хочу знать ответ.

– Я бы ответил тебе, если бы до конца понимал твой вопрос.

– Ты не должен верить Дорэль Мэй. – прошептала она тогда.

– Я не вижу причин к этому. – Торвальд попытался дать понять своей посетительнице, что не желает говорить об этом, но она оказалась настойчивой.

– Я была в ее голове. Я видела ее мысли. Как бы она ни была сильна, как бы ни защищала себя, я смогла прорваться сквозь ее силу и увидеть истину, я заглянула краем глаза, словно в замочную скважину, и увидела смерть. Она несет в себе смерть – это ее проклятье. Она разрушает то, к чему прикасается. В ней свет, но он проигрывает в неравной битве со тьмой. Это извечная борьба истощила ее, и разум ее не отличает более реальность ото сна. – Эмбла заговорила быстро, и словно бы вырывала из себя слова, как иглы из сердца.

– Я много раз слышал эти истории. Но сейчас она ведет нас в битву ради мира.

– Ради себя. – Эмбла заглянула в глаза охотнику и прочитала в них сомнение.

– Она защищает богов. – Торвальд попробовал сопротивляться странному ощущению, разливающемуся в его теле.

– Она не желает защищать богов – она желает вернуть назад утраченную силу. И она обманула твоего брата, сказав, что сосуд Знания оказался пуст. Он не был пуст. Она увидела что-то, и я чувствовала, как содрогнулось ее сердце.

– Почему она солгала?

– Я бы ответила, если бы только знала, что искала она в нитях. Но то, что она увидела ожесточило ее. Теперь каждый ее шаг пропитан ненавистью и болью. Она знает нечто, перевернувшее ее сознание. Тьма победила в ней, Торвальд. Ты пока не видишь этого, но тьма победила. И она продолжает идти вперед, но цель, намеченная ранее, сместилась в сторону смерти. И она все ближе к тому, чтобы разрушить вселенные, все ближе к опасному объединению.

– Что же будет после? – Торвальд ощутил смутную тревогу в сердце.

– Я не знаю, что она предпримет после того, как добьется своего. Ее целью было отыскать союзника и брата. Понимаешь? Но теперь, боюсь, она вернулась в ту тьму, что отпустила ее однажды. Она вернулась ко злу. – Эмбла поднялась на ноги, чтобы уйти, и Торвальд проводил ее взглядом до выхода. – Она разрывается на части, – добавила Эмбла прежде, чем исчезнуть в ночи, – она желала бы освободиться, но вместо этого лишь блуждает в сетях теней.

Торвальд вновь остался один. Он долго сидел во мраке и чувствовал, что каждое его сомнение доступно рыцарю, и что стук его сердца звучит сейчас в голове Джины, и она знает – теперь она точно знает о том, что плетется внутри его мыслей. Он сделал вдох, и холод сжал его легкие, и ночь надавила на уставший разум. Торвальд закрыл глаза и увидел свет дня сквозь полог леса, и сам ощутил себя этим светом, словно ему лишь почудилось, что он человек, словно в той вселенной, откуда он родом не могло существовать подобной материи, и бесконечный поток частиц – единственное, что имело жизнь и трепетало в объятиях бесконечной пустоты.