Текст книги "Жизнеописания"

[Сопоставление]

XXVIII (I). ВОТ ЧТО говорит история о жизни этих великих людей. Так как оба они несколько раз выказали себя как талантливые государственные люди и полководцы, то, говоря о них как о полководцах, заметим прежде всего следующее. Перикл управлял народом, который находился в периоде процветания, был велик сам по себе и стоял на вершине политического могущества, поэтому его удачи, его успехи можно объяснить тем счастливым положением, в котором находилось общество, и силой государства. Фабий, напротив, вступил в управление делами в самое отчаянное и бедственное для государства время; он не мог своей политикой дать ему возможность упрочить свое счастье, зато улучшил его положение. Благодаря подвигам Кимона, победам Миронида и Леократа и многочисленным и важным успехам Толмида, Перикл получил в свое управление город, скорей, для того, чтобы совершать, в нем празднества и торжественные процессии, нежели сделать приобретения на войне или охранять его. Фабий видел много раз, как обращались в бегство римляне, видел их поражения; перед его глазами было убито, лишилось жизни множество консулов и преторов; он видел озера, равнины и леса, полные трупов солдат, или реки, которые до самого моря текли кровью убитых. Он один своею твердостью и мужеством не допустил государство до падения, но, поддерживая его, не позволил ему погибнуть окончательно из-за ошибок своих предшественников. Но, быть может, управлять государством, граждане которого пали духом вследствие несчастий, которые готовы слушаться в силу необходимости голоса благоразумного человека, не так трудно, как трудно обуздать гордость и своеволие народа, хваставшегося своими удачами, надменного. Между тем при таком настроении общества и вступил Перикл в управление Афинами. Тем не менее многочисленность страшных несчастий, обрушившихся в то время на римлян, доказала, каким железным характером обладал и как велик был человек, который не испугался ничего и не отказался от своих планов.

XXIX (II). ПОКОРЕНИЮ Периклом Самоса можно противопоставить взятие Тарента, Эвбеи – покорение городов Кампании: лишь Капуя была взята консулами Фульвием и Аппием. В открытом поле Фабий, если не ошибаюсь, не одержал ни одной победы, кроме той, за которую получил первый триумф; но Перикл одержал девять побед над неприятелями на море и суше. Тем не менее мы не знаем, чтобы Перикл сделал что-либо подобное тому, что сделал Фабий, вырвавший из рук Ганнибала Минуция и спасший целое римское войско. Его поступок заслуживает похвалы; он говорит как о его храбрости, так и о благоразумии и благородстве; но с другой стороны, мы не видим, чтобы Перикл сделал ошибку, какую сделал Фабий, обманутый Ганнибаловой хитростью с быками. Фабий запер в узком проходе неприятеля, который зашел туда добровольно, случайно, и дал ему возможность уйти оттуда ночью, вследствие чего на рассвете Ганнибал пробился силою, предупредив его, медлившего, и разбил того, кто раньше запер его.

Если хороший полководец должен пользоваться не только настоящим, но и здраво судить о будущем, то война, которую вели афиняне, кончилась так, как предвидел это и заранее говорил им Перикл. Их обширные планы погубили их войска. Напротив, римляне, послав Сципиона против карфагенян, несмотря на доводы Фабия, покорили все не вследствие каких-либо случайностей, но благодаря уму и храбрости полководца, наголову разбившего неприятеля. Таким образом, несчастья, выпавшие на долю отечества одного, доказали справедливость его мнения, счастье родины другого доказало, что он ошибся во всем. Если полководец попадает в беду неожиданно или же упускает удобную минуту из-за своей недоверчивости, он одинаково ошибается. Мне кажется, и дерзость и робость имеют один источник – неосведомленность. Этим я кончаю говорить о них как о полководцах.

ХХХ (III). ЧТО ЖЕ касается управления ими государством, то Перикла жестоко обвиняют в том, что он начал Пелопоннесскую войну, – его называют виновником ее, так как он не хотел уступить спартанцам. Но, мне кажется, и Фабий Максим не уступил бы карфагенянам ни в чем и великодушно подверг бы себя опасности в борьбе за первенство государства. Мягкость и снисходительность Фабия по отношению к Минуцию дают повод упрекнуть Перикла в преследовании Кимона и Фукидида, людей честных, сторонников аристократии, изгнанных им посредством остракизма. Но сила и власть Перикла были выше, чем у Фабия. Он не позволил ни одному из стратегов нанести государству вред; только Толмид, вырвавшийся, ускользнувший из-под его надзора, был разбит во время своего похода на Беотию – все прочие повиновались его приказаниям и следовали его совету благодаря его огромному влиянию на ход государственных дел. Напротив, Фабий, оставаясь осторожным лично и не впадая в ошибки, уступает ему в том отношении, что не мог удерживать от ошибок других: римляне не испытали бы ужасных несчастий, если б Фабий пользовался у них таким же влиянием, каким пользовался у афинян Перикл.

Оба они выказали свою великую душу своим бескорыстием: один не принял денег от тех, кто предлагал их ему, другой продал свою собственность и оказал огромную услугу тем, кто в ней нуждался, выкупив пленных на свои собственные средства, хотя расход его и не был велик – около шести талантов на греческие деньги. Трудно, конечно, перечислить, сколько раз представлялся Периклу случай обогатиться за счет союзников и царей, воспользовавшись своим влиянием, тем не менее он не принял ничего, руки его остались вполне чисты. Что же касается огромных храмов и великолепных публичных зданий, которыми Перикл украсил Афины, то ни одна из всех, взятых вместе, общественных построек Рима до Цезарей не может выдержать с ними никакого сравнения, – их пышность и великолепие дают им безусловное право на первое место.

Гай Марций Кориолан и Алкивиад

Гай Марций Кориолан

I. РИМСКИЙ патрицианский дом Марциев насчитывает среди своих членов многих знаменитых людей, между прочим Анка Марция, внука Нумы, наследовавшего престол после Тулла Гостилия. К роду Марциев принадлежат также Публий и Квинт, которым Рим обязан устройством водопровода, снабжавшего его в изобилии прекрасною водою, далее, Цензорин, дважды избранный римским народом в цензоры и затем убедивший принять его предложенный им закон, запрещавший кому-либо дважды носить это звание.

Гай Марций, жизнеописание которого мы предлагаем, был после смерти своего отца воспитан вдовою-матерью, причем доказал, что сиротство, несмотря на множество соединенных с ним неприятностей, не мешает сделаться честным человеком и лишь дурные люди бранят его и жалуются на отсутствие за ними надзора как на причину своей нравственной испорченности. С другой стороны, он же дал возможность убедиться в справедливости мнения тех, кто думает, что задатки благородного и доброго при отсутствии воспитания вместе с хорошим дают много дурного, как и плодородная почва, лишенная обработки. Его во всех отношениях сильный, могучий ум внушал ему горячее и пылкое стремление к прекрасному; но его страшная вспыльчивость и не знавшая меры гневливость делали его человеком, с которым другим было трудно жить в мире. С удивлением смотрели на его равнодушие к чувственным наслаждениям и деньгам, на его любовь к труду, его, как выражались, умеренность, справедливость и мужество и не любили его вмешательства в государственные дела из-за неприятного нрава его и олигархических замашек. Действительно, высшее благо, которое человек получает от муз, состоит в том, что образование и воспитание облагораживают его характер; благодаря им его ум приучается к умеренности и освобождается от излишеств.

В общем, в тогдашнем Риме из подвигов всего выше ценились подвиги на войне, в походе. Это видно из того, что понятия «добродетель» и «храбрость» выражаются по-латыни одним и тем же словом и что отдельное слово для обозначения понятия о храбрости сделалось общим именем для обозначения добродетели.

II. МАРЦИЙ более всего любил военное дело и уже в ранней юности стал учиться владеть оружием. Считая благоприобретенное оружие бесполезным для тех, кто не старается научиться владеть природным, умело обращаться с естественным, он готовил свое тело ко всякого рода борьбе, вследствие чего превосходно бегал, в схватках же и сражениях на войне обнаруживал силу, с которой было нельзя справиться. Кто спорил с ним относительно твердости и мужества и признавал себя побежденным, объяснял причину своей неудачи непреодолимой силой его тела, способного переносить любые тяготы.

III. ЕЩЕ мальчиком он в первый раз принял участие в походе, когда лишенный престола прежний римский царь, Тарквиний, после многих битв и поражений решился в последний раз испытать счастье. К нему присоединилась большая часть латинцев; под его знамена стеклось много и других италийских народов, которые двинулись на Рим не столько из желания оказать любезность царю, сколько из страха и зависти к возраставшему могуществу Рима с целью уничтожить его. В этом сражении, в то время когда участь его оставалась нерешенной, Марций, геройски сражавшийся на глазах диктатора, заметил, что один из римлян упал. Он не оставил его без помощи, но стал перед ним и, прикрывая его, убил нападавшего неприятельского солдата. Когда одержана была победа, Марций одним из первых получил в награду от полководца дубовый венок: по закону этот венок давали тем, кто спасал на войне своего согражданина. Быть может, дубу оказывается предпочтение из уважения к аркадцам, названным оракулом «поедающими желуди», или потому, что солдаты могут везде найти дуб скоро и легко, или же потому, что дубовый венок, посвященный Юпитеру – покровителю городов, считается достойною наградой за спасение гражданина. Далее, из всех диких деревьев дуб приносит лучшие плоды, из садовых – самое крепкое. Из его желудей не только пекли хлеб, но он давал также мед для питья; наконец, он давал возможность есть мясо животных и птиц, доставляя птичий клей, одно из орудий охоты.

По преданию, в том сражении явились и Диоскуры. Тотчас после битвы они на взмыленных конях показались на форуме и объявили о победе на том месте, где в настоящее время им выстроен у источника храм. На этом основании и день победы, июльские иды, посвящен Диоскурам.

IV. НАГРАДЫ и отличия, полученные молодыми людьми, производят, кажется, различное действие. Если они получены слишком рано, они гасят в душах поверхностно-честолюбивых всякую жажду славы, скоро удовлетворяют эту жажду и производят в них пресыщение; но на души стойкие, мужественные награды действуют ободряющим образом; они отличают их перед другими и, как ветер, несут к тому, что считается прекрасным. Они думают, что получили не награду, но сами дали залог и стыдятся изменить своей славе и не заявить о себе еще более подобного же рода подвигами.

Так было с Марцием. Он видел себе соперника в храбрости в самом себе и, желая всегда превосходить себя самого в подвигах, к славным делам прибавил новые дела, к прежней добыче на войне – новую добычу, в результате о наградах ему прежние его начальники всегда спорили с новыми и старались превзойти в отношении наград ему один другого. В то время римляне вели много войн, сражения происходили очень часто; но Марций не возвращался ни из одного из них без венка или какой-либо другой награды. Другие молодые люди старались показать себя храбрыми из желания прославиться; он жаждал славы, чтобы порадовать мать, чтобы она слышала, как его хвалили, видела с венком на голове и, обнимая его, плакала от радости – вот что было в его глазах высшею славой и величайшим блаженством! Такими же чувствами был, говорят, одушевлен и Эпаминонд: он считал высшим счастьем для себе, что отцу и матери его удалось еще при жизни видеть его полководцем и слышать о победе, одержанной им при Левктрах. Но ему выпала завидная доля видеть, что и отец, и мать его делят его радость, его успехи, тогда как у Марция была в живых одна мать. Он считал долгом оказывать ей и то уважение, которое обязан был оказывать отцу. Вот почему он не уставал радовать и чтить свою Волумнию. Он даже женился по ее желанию и выбору и, когда уже сделался отцом, все-таки жил вместе с матерью.

V. ОН УСПЕЛ приобрести себе большую известность и влияние своими подвигами на войне, когда сенат, защищая богатых, восстановил против себя народ, который считал себя страшно угнетенным многочисленными притеснениями со стороны ростовщиков. У кого было состояние средней руки, лишались всего, закладывая его, или посредством аукциона; у кого же не было ничего, тех тащили в тюрьмы, несмотря на их многочисленные раны и лишения, которым они подвергались в походах за отечество, в особенности в последнем – против сабинцев. В то время богатые объявили, что требования их будут умереннее, и по решению сената консул Маний Валерий должен был поручиться в этом. Народ дрался геройски и разбил неприятеля; но ростовщики нисколько не стали снисходительнее, сенат же делал вид, что забыл данное им обещание, и равнодушно смотрел, как они тащили должников в тюрьму или брали в кабалу. Столица волновалась; в ней собирались опасные сборища. В это время неприятели, заметившие несогласие среди народа, вторглись в римские владения и опустошили их огнем и мечом. Консулы призывали под знамена всех способных носить оружие; но никто не откликнулся на их зов. Тогда мнения магистратов разделились. Некоторые советовали уступить бедным и применять законы к ним не во всей строгости, другие не соглашались с ними. В числе последних был и Марций. По его мнению, главною причиной волнений были не денежные дела, но дерзость и наглость черни; поэтому он советовал сенаторам, если у них есть ум, прекратить, уничтожить попытки нарушить законы в их самом начале.

VI. ОТНОСИТЕЛЬНО этого сенат в короткое время имел несколько заседаний, но не принял окончательного решения. Тогда бедняки неожиданно собрались вместе и, советуя один другому не падать духом, вышли из города, и, заняв нынешнюю Священную гору, расположились стоянкой на берегу реки Аниена. Они не производили никаких насилий и не поднимали знамени бунта – они кричали только, что, собственно, богачи давно выгнали их из города; что Италия везде даст им воздух, воду и место для могилы и что, живя в Риме, они ничего иного и не получали в награду за то, что сражались за богачей. Испуганный этим сенат отправил к ним в качестве послов старших и самых мягких по характеру и расположенных к народу своих членов. Первым стал говорить Менений Агриппа. Он обращался к народу с горячими просьбами, много и смело говорил в защиту сената и кончил свою речь известною басней. Однажды, сказал он, все члены человеческого тела восстали против желудка. Они обвиняли его в том, что один он из всего тела ничего не делает, сидит в нем без всякой пользы, между тем как другие, для угождения его прихотям, страшно трудятся. Но желудок смеялся над их глупостью: они не понимали того, что, если в него и идет вся пища, все же он отдает ее назад и делит между остальными членами. «Так поступает, граждане, по отношению к вам и сенат, – закончил Агриппа, – в нем имеют начало планы и решения, которые он приводит в исполнение с надлежащею заботливостью и которые приносят доброе и полезное каждому из вас».

VII. ЕГО речь расположила народ к миру. Народ потребовал от сената право выбирать пятерых лиц для защиты беспомощных граждан, нынешних народных трибунов, и добился этого права. Первыми трибунами избраны были предводители недовольных – Юний Брут и Сициний Беллут. Когда в городе восстановилось спокойствие, народ немедленно взялся за оружие и охотно отправился в поход вместе со своими начальниками. Лично Марций был недоволен победою народа и уступками знати и видел, кроме того, что его мнение разделяют и многие другие патриции, тем не менее советовал им не уступать народу в войне за отечество и отличаться перед народом более своею доблестью, нежели влиянием.

VIII. В ЭТО ВРЕМЯ римляне вели войну с вольсками. Из их городов большею в сравнении с другими известностью пользовались Кориолы. Когда войска консула Коминия окружили его, остальные вольски в страхе отовсюду пошли к нему на выручку, чтобы дать под стенами города сражение и напасть на римлян с двух сторон. Коминий разделил свое войско – сам двинулся против вольсков, желавших заставить его снять осаду, вести же последнюю поручил храбрейшему из римлян, Титу Ларцию. Кориоланцы, относясь с презрением к оставшимся неприятельским войскам, сделали вылазку. В сражении им сперва удалось разбить римлян и заставить их укрыться в лагере; но Марций выбежал оттуда с кучкой солдат, убил первых попавшихся ему неприятелей, остановил наступление других и стал громким голосом звать римлян вторично принять участие в сражении. В нем было все, что требует от солдата Катон, – не только рука, наносившая тяжелые удары, но и громкий голос и взгляд, наводившие ужас на неприятеля, обращавшие его в бегство. Когда вокруг него стали сбираться солдаты и их набралось много, враги в страхе начали отступать. Марцию этого было мало – он стал преследовать их и гнал их, уже обратившихся в дикое бегство, до самых городских ворот. Заметив, что римляне прекратили преследование, – стрелы градом сыпались на них со стен, смелая же мысль ворваться вместе с беглецами в город, наполненный неприятельскими войсками, не могла прийти в голову никому, – Марций сам остановился и стал звать римлян, ободрял их и кричал, что, по счастливой случайности, ворота города открыты, скорей, для преследователей, чем для беглецов. Идти за ним решились только немногие. Он пробился сквозь толпы неприятелей, бросился к воротам и ворвался в город вместе с беглецами. Вначале он нигде не встретил сопротивления: никто не посмел выступить ему навстречу; но, когда затем враги заметили, что римлян в городе очень немного, они сбежались и вступили в сражение. И римляне, и неприятели смешались. Тогда-то Марций выказал, говорят, в сражении в самом городе чудеса храбрости – в этом бою узнали его сильную руку, быстроту ног и смелую душу: он побеждал всех, на кого ни нападал. Одних противников он прогнал в самые отдаленные части города, других заставил сдаться, сложить оружие и тем дал Ларцию полную возможность ввести в город находившиеся в лагере римские войска.

IX. ТАКИМ ОБРАЗОМ город был взят. Почти все солдаты бросились грабить, отыскивая дорогие вещи. Марций был возмущен и кричал, что, по его мнению, подло солдатам ходить по городу, собирая ценные вещи, или прятаться от опасности под предлогом наживы, в то время когда консул со своим войском встретил, быть может, неприятеля и вступил с ним в сражение. Его слушали немногие, поэтому он взял с собою тех, кто желал следовать за ним, и отправился по той дороге, по которой, как он заметил, выступило войско. Он то ободрял своих солдат и советовал им не падать духом, то молился богам, чтобы ему не опоздать, прийти вовремя, когда сражение еще не кончилось, принять участие в битве, деля опасности вместе с согражданами.

В то время у римлян существовал обычай – выстроившись перед сраженьем в ряды и подобрав тогу, делать устные завещания, назначая себе наследника, в присутствии трех или четырех свидетелей. За этим занятием и застал Марций солдат, стоявших уже в виду неприятеля. Сначала некоторые испугались, заметив его покрытым кровью и потом, в сопровождении кучки солдат; но, когда он подбежал к консулу, в восторге протянул ему руку и объявил о взятии города, Коминий обнял и поцеловал его. Как те, кто узнал о случившемся, так и те, кто догадывался о нем, одинаково ободрились и с криком требовали вести их в бой. Марций спросил Коминия, какую позицию занимает неприятель и где стоят его лучшие войска. Тот отвечал, что, если он не ошибается, лучшие войска состоят из антийцев, расположенных в центре и никому не уступающих в храбрости. «Прошу же тебя, – сказал Марций, – исполни мое желание, – поставь меня против этих солдат». Удивляясь его смелости, консул исполнил его просьбу. В самом начале сражения Марций ринулся вперед; первые ряды вольсков дрогнули. Та часть войска, на которую он напал, была немедленно разбита. Но неприятельские фланги сделали поворот и стали обходить его. Боясь за него, консул выслал на помощь ему лучших солдат. Вокруг Марция кипел ожесточенный бой. В короткое время обе стороны понесли большие потери. Римляне, однако, продолжали идти вперед, теснили неприятеля, наконец, разбили его и при преследовании просили Марция, обессилевшего от утомления и ран, удалиться в лагерь. Он заметил им, что победители не должны знать усталости, и погнался за беглецами. Остальное войско неприятелей также потерпело поражение. Много было убитых и много взятых в плен.

X. КОГДА на следующий день пришел Ларций, консул в виду собравшегося вместе войска взошел на возвышение и, воздав богам должную благодарность за блестящую победу, обратился к Марцию. Прежде всего он горячо похвалил его, некоторые из его подвигов он видел лично, о других слышал от Ларция, затем приказал ему выбрать себе десятую часть из массы ценных вещей, лошадей и пленных прежде общего дележа всего этого. Кроме того, он подарил ему в награду коня в полной сбруе. Римляне с восторгом приняли его слова. Тогда Марций выступил вперед и сказал, что принимает коня и рад слышать похвалы со стороны консула, но, считая остальное платой, а не наградой, отказывается от него и будет доволен частью, одинаковою с другими. «Одной милости хочу я от тебя и настоятельно прошу о ней, – продолжал Марций, обращаясь к консулу, – у меня есть среди вольсков знакомый и друг, человек добрый и честный. Теперь он в плену и из счастливого богача сделался рабом. Над его головой собралось много горя, надо избавить его по крайней мере хоть от одного – продажи». Слова Марция были встречены еще более громкими криками одобрения. Большинство удивлялось, скорее, его бескорыстию, нежели храбрости в сражении. Даже завидовавшие его блестящей награде и желавшие выступить его соперниками и те согласились тогда, что он заслуживает большей награды за то, что отказался взять большое, и более удивлялись его нравственным качествам, заставившим его отказаться от огромной суммы, нежели тому, чем он заслужил это. Действительно, больше чести – разумно пользоваться богатством, нежели уметь владеть оружием, хотя умение пользоваться богатством ниже отказа от него.

XI. КОГДА толпа перестала кричать и шуметь, потребовал слова Коминий. «Братья по оружию, – сказал он, – вам нельзя заставить человека принять награду, если он не принимает ее и не желает принять. Дадим же ему награду, от принятия которой он не может отказаться, – пусть он называется Кориоланом, если только раньше нас его подвиг не дал ему этого прозвища». С тех пор Марций стал называться третьим именем – Кориолана. Из этого совершенно ясно, что личное его имя было Гай, второе, родовое, – Марций. Третье имя получали не сразу, и оно должно было напоминать подвиг, счастье, наружность или же нравственные качества. Так, греки давали в память каких-либо подвигов прозвища Сотера или Каллиника, за наружность – Фискона или Грипа, нравственные качества – Эвергета или Филадельфа, счастье – Эвдемона, прозвище, которое носил Батт II. Некоторые из царей получали прозвища даже в насмешку – Антигон Досон и Птолемей Латир. Еще чаще встречались подобного рода прозвища у римлян. Один из Метеллов был назван Диадематом за то, что раненый долго ходил с повязкой на голове, другой – Целером за то, что успел всего через несколько дней после смерти отца дать в честь умершего гладиаторские игры, удивив тою быстротою и поспешностью, с какою умел устроить их. Некоторым римлянам до сих пор еще дают прозвища, смотря по тому, когда они родились, – сыну, родившемуся во время отъезда отца, – Прокла, после смерти его – Постума. Одного из близнецов, пережившего брата, зовут Боннском. Равным образом даются прозвища и по телесным недостаткам и притом не только такие, как Сулла, Нигр или Реф, но и Цек или Клодий. Римляне поступают прекрасно, приучая не стыдиться и насмехаться над слепотою или другим телесным недостатком, но видеть в них не более как отличительные признаки. Впрочем, этим вопросом занимаются другого рода сочинения.

XII. КОГДА война кончилась, народные вожаки снова стали возбуждать волнения. Они не имели для этого нового повода или справедливого основания – они только взваливали на патрициев те несчастья, которые взялись необходимым следствием их прежних раздоров и волнений. Почти все поля оставались незасеянными и неубранными, между тем война не позволяла запастись хлебом из-за границы. Нужда в хлебе была очень велика, поэтому вожаки, видя, что его нет, а если бы он и был, народу не на что купить его, стали распускать клевету относительно богатых, будто они устроили этот голод по своей ненависти к народу.

В это время приехали послы из Велитр, которые желали присоединить свой город к римским владениям и просили дать им колонистов: чума, бывшая у них, действовала так опустошительно, сгубила столько народу, что от всего населения осталась едва десятая часть. Умные люди думали, что просьба велитрцев и их желание как нельзя более кстати, вследствие недостатка в хлебе республика нуждалась в своего рода облегчении – вместе с тем они надеялись на прекращение несогласий, если город освободится от крайне беспокойной, нарушавшей вместе со своими вожаками порядок толпы, как от чего-то вредного, опасного. Консулы вносили в список имена таких лиц и намерены были отправить их в качестве колонистов, других назначали в ряды войска, которое должно было идти в поход против вольсков, – желая прекратить волнения внутри государства в надежде, что, служа в одном войске и находясь в одном лагере, бедняки и богачи, плебеи и патриции не будут с прежней ненавистью относиться друг к другу, станут жить в большем согласии.

XIII. ОДНАКО народные вожаки Сициний и Брут восстали против их плана. Они кричали, что консулы хотят назвать красивым именем «переселения» в высшей степени бессердечный поступок; что они толкают бедняков как бы в пропасть, высылая их в город, где свирепствует чума и грудами валяются непогребенные трупы, – чтобы они жили там, подвергаясь мщению чужого божества; что им мало того, что одних из граждан они морят голодом, других посылают на жертву чуме, – они начинают еще по собственному желанию войну; пусть граждане испытают все бедствия за то, что не хотели идти в кабалу к богачам!.. Под впечатлением их слов народ отказывался идти в солдаты, когда консулы объявили набор, и не хотели слышать о переселении.

Сенат не знал, что делать, Марций, в то время уже высокомерный, уверенный в себе, уважаемый самыми влиятельными из граждан, был самым ярым противником черни. Те, кому выпал жребий идти в качестве колонистов, все же были отправлены под страхом строгого наказания, зато другие решительно отказались идти в поход. Тогда Марций взял с собою своих клиентов и из других граждан – тех, кого ему удалось склонить на свою сторону, и сделал набег на владения антийцев. Он захватил много хлеба, взял огромную добычу из скота и людей, но себе не оставил ничего и вернулся в Рим, причем его солдаты и везли, и несли множество различного рода вещей, другие раскаивались и завидовали разбогатевшим солдатам, но были озлоблены против Марция и недовольны тем, что он пользовался известностью и влиянием, возраставшими, по мнению недовольных, во вред народу.

XIV. ВСКОРЕ Марций выступил кандидатом на консульскую должность. Большинство было на его стороне. Народ стыдился оскорбить человека, выделявшегося среди других своим происхождением и храбростью, обидеть его, когда он оказал государству стольких важных услуг. В то время не было в обычае, чтобы кандидаты на консульскую должность просили содействия граждан, брали их за руку, расхаживая по форуму в одной тоге, без туники для того, быть может, чтобы своею скромною внешностью расположить в пользу исполнения их просьбы, или же для того, чтобы показать свои шрамы как знак своей храбрости у кого они были. Римляне желали, чтобы просители ходили без пояса и туники не потому, конечно, что подозревали их в раздаче денег для подкупа избирателей, – подобного рода купля и продажа появились позже, спустя долгое время; тогда только деньги стали играть роль при голосовании в Народном собрании. Отсюда взяточничество перешло в суды и войско и привело государство к единовластию: деньги поработили оружие. Совершенно справедливо сказал кто-то, что первым отнял у народа свободу человек, выставивший народу угощение и раздавший подарки. Вероятно, в Риме зло это распространялось тайно, постепенно, и обнаружилось не сразу. Кто подал пример подкупа народа или судей в Риме, я не знаю, но в Афинах первым подкупил судей, говорят, сын Антемиона, Анит, преданный суду по обвинению в государственной измене из-за Пилоса уже под конец Пелопоннесской войны, когда на римском форуме был еще золотой век нравственности.

XV. НО МАРЦИЙ мог, конечно, показать свои многочисленные раны, полученные им во многих сражениях, где он выказал себя с лучшей стороны, участвуя в походах в продолжение семнадцати лет кряду, и граждане из уважения к его храбрости дали друг другу слово избрать его консулом. В назначенный для голосования день Марций торжественно явился на форум в сопровождении сенаторов. Все окружавшие его патриции ясно показывали, что ни один кандидат не был так приятен им, как он. Но это-то и лишило Марция расположения народа, которое сменили ненависть и зависть. К ним присоединилось еще новое чувство – страх, что ярый сторонник аристократии, глубоко уважаемый патрициями, сделавшись консулом, может совершенно лишить народ его свободы. На этом основании Марций потерпел при выборах неудачу.

Избрали других кандидатов. Сенат был недоволен: он считал себя оскорбленным больше, нежели Марций. Не менее раздражен был и последний. Он не мог спокойно отнестись к случившемуся. Он дал полную волю своему гневу из-за своего оскорбленного самолюбия, так как видел в этом признак величия и благородства. Твердость и приветливость, главные качества государственного человека, не были привиты ему образованием и воспитанием. Он не знал, что человек, желающий выступить в качестве государственного деятеля, должен всего более избегать самомнения, «неразлучного спутника уединенья», как называет его Платон, – ему придется иметь дело с людьми, и он должен быть терпеливым, хотя некоторые и смеются жестоко над таким характером. Но Марций никогда не изменял своему прямолинейному, упрямому характеру: одолеть, разбить окончательно всех – он не ведал, что это свидетельство не храбрости, а немощи, ибо ярость, подобно опухоли, порождает больная, страдающая часть души. Полный смущения и ненависти к народу, он удалился из Народного собрания. Молодые патриции, вся гордая аристократия, всегда горячо державшая его сторону, и в то время не покинула его, осталась с ним и, к вреду для него, еще более возбуждала его гнев, деля с ним скорбь и горе. В походах он был их вождем и добрым наставником; в военном деле – умел возбуждать в них соревнование в славе, без зависти друг к другу.