Текст книги "Жизнеописания"

Когда он умирал, окружавшие его граждане лучших фамилий и оставшиеся в живых друзья говорили о его доблести и о том влиянии, каким он пользовался, и перечисляли его подвиги и памятники его побед – он приказал поставить в городе девять памятников в честь одержанных под его началом побед. Они разговаривали, думая, что он не понимает их, что он уже потерял сознание, между тем как он все слушал внимательно и, перебив их, сказал, что его удивляет, что они вспоминают с похвалой о таких его заслугах, которыми он обязан в известной степени своему счастью и которые оказали и другие стратеги, но не говорят о лучшей и самой важной, и прибавил: «Никого из афинян не заставил я носить траурное платье…»

XXXIX. МЫ ДОЛЖНЫ относиться с уважением к Периклу не только за его мягкий, добрый характер, который он сумел сохранить во все время своей обширной государственной деятельности, несмотря на то, что у него было много врагов, но и за его великую душу: он гордился всего более тем, что, пользуясь огромным влиянием, все-таки не отдавался чувству зависти или гнева и не видел непримиримого врага ни в одном из своих недоброжелателей.

Данное ему прозвище Олимпиец кажется мне смешным по своей гордости, но и оно свободно от упрека и справедливо единственно потому, что он был кроток и при своем могуществе вел безукоризненную жизнь, на которой не лежит никакого пятна. Богов мы называем источниками блага, совершенно справедливо не считаем их виновниками зла, их, владык и царей вселенной, в противоположность поэтам, которые сбивают нас с толку своими вполне ложными представлениями и сами противоречат себе в своих произведениях. Там, где пребывают боги постоянно, царствует, по их мнению, невозмутимая тишина; там не дуют ветры, там не собираются тучи, там ясно небо и все время сияет чистый свет. Такая жизнь всего более достойна тех, кто блажен и бессмертен, и те же поэты заставляют богов беспокоиться, ненавидеть и сердиться и, кроме того, иметь другие страсти, которые непростительно иметь даже умному человеку! Впрочем, этими вопросами следует заниматься в другого рода сочинениях.

Ход событий вскоре доказал афинянам значение для них Перикла и всю важность его потери. Пока он был жив, им казалась невыносимой его власть, – она ослепляла их, поэтому тотчас после его смерти они обратились к другим ораторам и демагогам, но должны были сознаться, что им не найти человека, который был бы так скромен при всей своей серьезности и так мягок характером при всей своей недоступности. Теперь они убедились, что власть, которой они раньше завидовали, называя ее монархией или тиранией, была спасительной защитой для государства, – так глубоко испорчены были граждане нравственно, столькими недостатками были заражены они! Один Перикл мог с успехом бороться с ними и не давать им проявляться наружу, умеряя их и не позволяя превратиться в неизлечимую рану.

Фабий Максим

I. ТАКОВ был Перикл в описанных нами важнейших делах его жизни. Теперь обратимся к рассказу о Фабии.

По преданию, одна нимфа, или, по мнению других, женщина-туземка, родила, сочетавшись с Гераклом на берегу реки Тибр, Фабия, родоначальника многочисленной и знаменитой римской фамилии Фабиев. Некоторые писатели говорят, что первые члены этого рода назывались прежде Фодиями, так как ловили зверей в ямах: ямы до сих пор называются, по-латыни, «фоссы», рыть ямы – «фодере». Позже, с переменой двух букв, они стали называться Фабиями.

Этот род дал многих великих мужей. Фабий Максим, жизнеописание которого мы предлагаем, – четвертый потомок Рулла, самого знаменитого из них, прозванного римлянами Максимом, т. е. «Величайшим». Герой нашего рассказа имел прозвище Веррукоз – от слова «веррука», небольшой бородавки, которая была у него на верхней губе. Другое прозвище, Овикула, от слова «овечка», ему дали за его тихий характер и неповоротливость еще в детстве. Тихий и молчаливый характер, необычайная робость во время детских игр, медленное, сопряженное с трудом усваивание им того, чему его учили, уступчивость и податливость по отношению к товарищам заставляли посторонних считать его глупым и тупоумным. Только немногие видели в его мнимой тупости признак глубокого ума и в характере признак высокой души и чего-то львиного. Вскоре он принял участие в государственных делах и доказал даже народу, что его кажущаяся бездеятельность говорила лишь о спокойном характере, робость его – о благоразумии, его медлительность, отсутствие горячности во всем – о твердости и постоянстве. Видя, как сильно государство и сколько войн ведет оно, он приучал к войне свое тело, в котором природа дала нам как бы доспех, но в то же время работал и над даром красноречия, как орудием для убеждения народа, что как нельзя более соответствовало избранному им образу жизни. Его речь чужда всяких украшений, пустых фраз или рыночной лести, – в ней виден ум, отточенность и глубина изречений, что заставляет находить в ней очень близкое свойство с речами у Фукидида: до сих пор еще сохранилась похвальная речь, сказанная Фабием в честь его умершего сына, занимавшего должность консула.

II. САМ ОН был консулом пять раз. Первый триумф – за победу над лигурийцами. Проиграв ему сражение, они с громадными потерями перевалили Альпы и перестали грабить и тревожить соседние области Италии.

Через несколько лет вступил в Италию Ганнибал. Одержав победу сперва при реке Требии, он, проходя по Этрурии, опустошал страну и навел на римлян страх и ужас. Не говоря уже об обыкновенных явлениях – громе и молнии, римлянам пришлось увидеть нечто совершенно невероятное, что-то сказочное: рассказывали, что щиты сами собою покрывались кровью; в окрестностях Анция жали обрызганный кровью хлеб; с неба падали раскаленные, горячие камни; в Фалериях разверзлось, говорят, небо, и оттуда выпало множество листиков. На одном из них можно было ясно прочесть: «Марс потрясает оружием». Но консул Гай Фламиний, человек с горячим характером, честолюбивый и страшно гордившийся своими блестящими подвигами, – раньше ему, сверх ожидания, удалось разбить наголову галлов, хотя сенат приказывал ему вернуться, и, хотя его товарищ по начальству не разделял его мнения, – ничего не испугался.

Эти явления приводили в ужас многих; но Фабий не обращал на них внимания, считая их сказкой. Зная малочисленность неприятеля и недостаток в его денежных средствах, он советовал римлянам ждать и не вступать в битву с человеком, закалившим войско во многих сражениях, но посылать вспомогательные отряды союзникам, не выпуская из рук городов, – и плоды побед Ганнибала исчезнут сами собою, как гаснет слабый огонь за недостатком питания.

III. ЕМУ не удалось убедить Фламиния – последний объявил, что не позволит неприятелю подойти к Риму и не допустит, как некогда Камилл, чтобы в самом городе шло сражение, где должна была решиться его судьба. Он приказал трибунам вести войска. Сам он хотел сесть на лошадь, как вдруг лошадь, без всякой видимой причины, задрожала в испуге. Консул упал и расшиб себе голову, но не отказался от своего намерения. Он двинулся навстречу Ганнибалу, как и предполагал сначала, и выстроил для сражения свою армию на берегу Тразименского озера, в Этрурии. В самом начале сражения произошло землетрясение, разрушившее несколько городов. Реки переменили русло; скалы растрескались. Несмотря на то, что землетрясение было очень сильным, решительно никто из сражавшихся не заметил этого. Сам Фламиний, совершив чудеса храбрости и выказав свою физическую силу, был убит вместе с храбрейшими из своих солдат. Остальные обратились в бегство. Резня была страшная – число убитых римлян доходило до пятнадцати тысяч; столько же попало в плен. Ганнибал приказал отыскать между убитыми труп Фламиния, желая с почетом, с честью похоронить его из уважения к его храбрости, но не нашел – никто не знал, куда он исчез.

Что же касается поражения римлян при Требии, то ни писавший о нем консул, ни отправленный с известием о нем нарочный не сказали правды – они солгали, будто победа сомнительна, нерешительна. Но на сей раз, когда претор Помпоний получил известие о поражении, он созвал Народное собрание и, не прибегая к уловкам или обману, прямо сказал народу: «Римляне, мы проиграли большое сражение. Нашего войска не существует. Консул Фламиний убит. Подумайте о своем спасении и безопасности». Его слова страшно взволновали народ, как волнует море ветер. Граждане были изумлены и не смогли составить ни о чем здравого понятия или принять какие-либо меры. Но потом все они единодушно решили, что положение дел требует выбора лица, в руках которого должна сосредоточиться вся власть, и притом неограниченная власть, т. е. диктаторская; что ее следует вручить человеку твердому и смелому и что Фабий Максим – один, чье благородство и прекрасный характер соответствуют этой должности; что в его годы телесные силы находятся еще в полном соответствии с теми планами, которые могут зародиться в его душе, и что его мужество в полной гармонии с благоразумием.

IV. РЕШЕНИЕ было утверждено, и Фабия выбрали диктатором. Начальником конницы он назначил Марка Минуция. Прежде всего Фабий добился от сената позволения сидеть в походе на лошади. Один из древних законов не позволял этого диктатору, быть может потому, что главную силу войска считали в пехоте, а потому думали, что полководец должен всегда находиться в строю пехоты, не покидать ее рядов, или же этим желали показать, что диктатору следует, по крайней мере в этом случае, зависеть от народа, так как власть его в остальном была неограниченна и велика. Желая показать всю силу и величие своей власти, Фабий, по примеру других, немедленно вышел к народу в сопровождении двадцати четырех ликторов, чтоб граждане более повиновались ему и исполняли его приказания. Когда один из консулов вышел к нему навстречу, диктатор послал своего ликтора, приказал ему распустить его ликторов, сложить знаки своего достоинства и явиться к нему в качестве частного лица. Затем он вступил в отправление своей должности и с первых же шагов поступил как нельзя лучше – обратился к божественной помощи. Он говорил народу, что не трусость солдат была причиной их поражения, а неуважение, небрежное отношение полководца к богам. Он советовал гражданам не бояться неприятеля, но стараться снискать милость богов, почитая их, – он желал сделать их несуеверными, но укрепить в них мужество благочестием, утешая их надеждой на богов и убеждая не бояться неприятеля. В то время были вынуты множество таинственных, высоко ценимых римлянами Сивиллиных книг, причем, говорят, некоторые из заключавшихся в них предсказаний имели отношение к тогдашним делам и событиям; но о них, конечно, запрещено было объявлять публично. Выйдя к народу, диктатор дал богам обет принести в жертву приплод всякого рода скота – коз, свиней, овец и быков, который будет кормиться будущей весною в горах, равнинах или лугах Италии, затем устроить музыкальные и театральные состязания, употребив на них триста тридцать три тысячи сестерциев и триста тридцать три с третью денария, или, переводя на греческие деньги, сумму в восемьдесят три тысячи пятьсот восемьдесят три драхмы два обола. Трудно сказать, почему сумма эта была так точно высчитана и разделена. Быть может, это желали сделать из уважения к троице, идеальному числу, первому из нечетных, началу множества и числу, заключающему в себе первоотличие и первооснову каждого следующего числа.

V. НАПРАВИВ мысли толпы к небу, Фабий внушил ей надежду на лучшее будущее. Что же касается лично его, все надежды на победу он полагал в самом себе – по его мнению, бог давал успех тому, кто смел душою и умен. Он двинулся навстречу Ганнибалу, но не с тем, чтоб дать сражение, а с целью истощить его и тянуть для этого время, скудости его казны противопоставить богатство, его малочисленному войску – многочисленное. Он всегда избегал встречаться с неприятельской конницей и располагался лагерем на возвышенностях. Когда карфагеняне стояли, он не трогался с места, но, когда они снимались лагерем, делал круговое движение, держась на высотах. Он был виден на таком расстоянии, что его не могли заставить дать сражение, и в то же время своею медленностью наводил на неприятеля страх, что хочет вступить в битву.

Фабий тянул время и этим возбудил презрение к себе. В войске отзывались о нем с дурной стороны; сами неприятели считали его совершенным трусом, ничтожеством, – его понимал один Ганнибал. Один лишь он видел в нем ум, разгадал тот способ, каким он задумал вести войну, и решил с помощью какой-либо хитрости заставить его дать сражение, иначе дело карфагенян должно было погибнуть. Они не могли действовать тем оружием, которое давало им перевес над другими, тогда как в том, что составляло их слабую сторону, – в людях и денежных средствах – чувствовали недостаток, видели, что они, убывая постепенно, превращаются в ничто. Ганнибал прибегал ко всевозможного рода военным хитростям, стараясь, как опытный атлет, найти место, за которое мог бы схватить противника. Он нападал на Фабия, беспокоил его, заставлял несколько раз менять позицию, чтобы принудить его отказаться от осторожной тактики. Но Фабий был уверен в превосходстве своего плана и оставался спокоен, не изменял себе. Он боялся только за начальника конницы, Минуция. Желая дать сражение совершенно не вовремя, Минуций горячился, заискивал у солдат и сумел разжечь их и внушить им напрасные надежды. Солдаты смеялись над Фабием и с презрением называли его «дядькой» Ганнибала, Минуция же считали героем и достойным Рима полководцем. Это сделало его еще более дерзким и смелым – он смеялся над расположением лагерей на высотах, говорил, что диктатор не забывает давать для них красивые представления, – они видят, как жгут и опустошают Италию, – и спрашивал у друзей Фабия, не потому ли он хочет подняться с войском на небо, что его прогнали с земли, или не думает ли спастись от неприятеля под покровом туч и туманов? Друзья Фабия рассказали ему об этом и советовали дать сражение, чтобы рассеять идущую про него дурную славу; но он отвечал: «Меня сочли бы еще большим трусом, чем считают теперь, если бы я отказался от своего плана из страха быть поднятым на смех и слышать дурные отзывы о себе. В боязни за отечество нет ничего позорного; дрожать же перед людским мнением, клеветою и хулою не следует человеку, облеченному такою властью, как моя, – или он сделается послушным орудием в руках тех, кем должен повелевать и кому обязан показать свою власть в случае, если они думают дурное».

VI. ВСКОРЕ Ганнибал сделал ошибку. Желая отвести свои войска возможно дальше от Фабия и расположиться в равнине, где у него был бы подножный корм, он приказал проводникам тотчас после ужина вести армию к Казину. Они не поняли его чужеземного выговора и привели его войска на границы Кампании, в город Казилин, разделяемый на две части рекою Лотроном, которую римляне зовут Вультурном. Местность эта отовсюду окружена горами; только по направлению к морю лежит узкая долина, куда стекает вода болот после разлития реки. Высокие холмы песку доходят до самого берега бурного и не имеющего удобного места для стоянки кораблей моря. Когда Ганнибал стал спускаться в долину, Фабий, прекрасно знавший дорогу, обошел его и занял четырьмя тысячами тяжелой пехоты выход из долины. Остальное войско он расположил на других возвышенностях, в превосходной позиции, и с самыми легкими и храбрыми солдатами напал в тыл неприятелю и привел в беспорядок все его войско, причем оно потеряло около восьмисот человек. Ганнибал понял свою ошибку в выборе позиции и ту опасность, в которой находился, – он приказал распять проводников и хотел отступить, но убедился в невозможности выгнать неприятеля и сделать на него нападение, пока он занимал высоты. Все пали духом и дрожали при мысли, что они окружены со всех сторон и что не было никакой возможности выпутаться из затруднительного положения. Тогда Ганнибал решил обмануть неприятеля следующего рода хитростью. Он приказал собрать около двух тысяч отбитых от римлян быков, привязать каждому из них к рогам факел или связку сухих прутьев или же сучьев, затем ночью, по данному сигналу, зажечь их и гнать быков на высоты, где в узких проходах стояли неприятельские передовые посты. В то время как исполнялись его приказания, он выступил со всеми войсками и медленно шел вперед, уже в темноте. Пока огонь был невелик и горели одни сучья, быки спокойно шли к горам, куда их гнали. С удивлением смотрели пастухи со своих высот на огни, блиставшие на рогах, – они думали, что это идет все войско, торжественно, при свете множества факелов. Но вот рога вспыхнули до самого корня; огонь дошел до мяса, и быки, мотая от боли головами, разбежались в разные стороны; каждый из них обдавал другого целым морем огня. Прежний порядок был нарушен; в ужасе, обезумев от боли, понеслись они к горам, с горевшими хвостами и головами, причем зажгли почти весь кустарник, через который бежали. При виде этой картины на римлян, охранявших проход, напал страх – огни походили на факелы, которые несли бегущие люди. Вне себя от страха и ужаса они вообразили, что неприятели нападают на них с разных сторон, окружив их отовсюду, поэтому не решались оставаться на своем посту, бросили проход без защиты и отошли к главным силам. В это время подоспела легкая пехота Ганнибала и заняла высоты. Остальная часть его войска прошла уже в безопасности, таща за собой огромную и богатую добычу.

VII. ФАБИЮ еще ночью удалось узнать о том, что Ганнибал решает прибегнуть к хитрости, – в руки римлян попалось несколько убежавших и бродивших поодиночке быков, – но, боясь ночной засады, он спокойно оставался с войсками, готовыми к сражению. Преследуя днем неприятеля, он напал на него с тылу; в теснине завязалось сражение; карфагенские войска пришли в сильное замешательство. Наконец, Ганнибал послал во фланг римлян прекрасно умевших лазить по горам, ловких и легких на бегу испанцев. Они ударили по тяжелой римской пехоте и заставили Фабия отступить с большими потерями. С тех пор брань и презрение к Фабию усилились – отказавшись от мысли вступать в бой с Ганнибалом, он хотел победить его умом и предусмотрительностью; но его самого перехитрили и разбили в сражении. Желая еще более вооружить против него римлян, Ганнибал, подойдя к имению Фабия, приказал жечь и опустошать все в окрестностях и запретил трогать лишь одно его поместье, приставив даже людей для его охраны, чтобы они не позволяли причинять ему какого-либо вреда или грабить его.

Когда это сделалось известным в Риме, против Фабия поднялся ропот. В народных собраниях трибуны возводили на него множество обвинений; главным образом их настраивал, поджигал Метилий, но не потому, чтобы был личным врагом Фабия, – он приходился родственником начальнику конницы, Минуцию, и думал, что большее бесчестие одного послужит к большей чести другого. Фабий возбудил против себя и сильное неудовольствие сената вследствие заключенного им с Ганнибалом условия относительно размена пленных. По уговору между ними, следовало разменять человека на человека, если же у какой-либо из сторон пленных окажется больше, нежели у другой, за каждого пленника следовало заплатить две с половиной тысячи ассов. Когда при размене человека на человека у Ганнибала оказалось лишних двести сорок римлян, сенат отказался дать за них выкуп и сделал выговор Фабию за то, что он, роняя свое достоинство, без всякой пользы, выкупил солдат, попавших в плен к неприятелю из-за своей трусости. Узнав об этом, Фабий спокойно встретил раздражение против него сограждан. Денег у него не было; но он не хотел нарушить слова, данного Ганнибалу, и считал подлым отдавать своих сограждан в жертву неприятелю, поэтому отправил в Рим своего сына, приказав ему продать свою землю и с вырученными от продажи деньгами немедленно ехать к нему в лагерь. Молодой человек продал землю и тотчас же вернулся к отцу, который послал Ганнибалу выкуп и получил пленных. Впоследствии многие из них отдавали Фабию деньги; но он не принял их ни от кого, простив всем долг.

VIII. ЧЕРЕЗ несколько времени Фабий ехал по приглашению жрецов в Рим для принесения каких-то жертв и сдал начальство над войском Минуцию. Он не только запретил ему вступать в сражение и начинать дело с неприятелем как диктатор, но и всячески просил и умолял его об этом. Минуций не обратил на его слова никакого внимания и немедленно напал на неприятеля. Однажды он заметил, что Ганнибал разослал большую часть своего войска для фуража, ударил по оставшимся, загнал с огромною потерею в лагерь и навел на всех страх, так как они думали, что он станет осаждать их. Когда войска Ганнибала начали снова собираться в лагерь, Минуций отступил в безопасность. Этот успех сделал его самого кичливым, солдат его – дерзкими.

Слух об этом деле вскоре разнесся в Риме, и притом сильно приукрашенный. В ответ на это Фабий заметил, что удачи Минуция он боится больше, чем неудачи. Но народ в горделивой радости стекался на форум. Народный трибун Метилий взошел на кафедру и обратился к народу с речью, где хвалил Минуция и обвинял Фабия, но уже не в нерешительности и трусости, а прямо в измене. Вместе с ним он обвинял и других пользовавшихся огромным влиянием граждан в том, что они с самого начала вели войну с целью уничтожить в городе республику и восстановить неограниченную монархию, и это благодаря их нерешительности даст Ганнибалу возможность прочно утвердиться в Италии и время для получения из Африки новых подкреплений.

IX. ТОГДА Фабий выступил вперед и, нисколько не думая оправдываться перед трибуном, заметил только, что по окончании жертв и других обрядов он отправится в лагерь и отдаст Минуция под суд за то, что он дал сражение неприятелю, ослушавшись его воли. При мысли, что Минуцию грозит опасность, народ стал страшно шуметь: диктатор имеет право заключать в тюрьму и даже казнить без суда. Кроме того, народ думал, что Фабий, потеряв всякое терпение, будет неумолим, беспощаден в своем гневе, поэтому все в страхе не решались произнести ни слова. Но Метилий мог быть уверен в своей безопасности, как народный трибун, носивший единственное звание, которое сохраняет свою силу даже после избрания диктатора, тогда как остальные магистратуры теряют всякое значение, – вследствие чего стал горячо убеждать народ не предоставлять Минуция своей участи, не позволять, чтобы его судьба походила на судьбу сына Манлия Торквата, которого отец приказал обезглавить, несмотря на то, что его, как победителя, увенчали венком. Он советовал народу лишить Фабия неограниченной власти и дать ее тому, кто может и хочет спасти государство.

Его речь произвела на толпу сильное впечатление. Заставить Фабия сложить с себя диктатуру никто не решился, хотя не верили его честности, тем не менее было решено, чтоб он разделял начальство над войсками с Минуцием и чтобы последний вел войну на правам диктатора, – пример, до сих пор не имевший места в Риме; вскоре, впрочем, он был повторен, после поражения при Каннах. Диктатором над войсками был тогда Марк Юний. Необходимо было пополнить число членов римского сената, так как многие из сенаторов пали в сражениях. Выбран был другой диктатор, Фабий Бутеон. Он явился на комиции, выбрал соответствующее число лиц для пополнения сената и в тот же день отпустил от себя ликторов, отказался от всяких почетных знаков своего достоинства, вошел в толпу, смешался с нею и стал заниматься своими делами, вращаясь на форуме в качестве частного лица.

X. ДАВ Минуцию столько же власти, сколько и диктатору, народ думал унизить последнего, вполне смирить его, но совершенно не знал, что это за человек. Глупость своих сограждан Фабий не считал несчастием для себя. Философу Диогену сказал кто-то: «Эти люди смеются над тобою» и получил в ответ: «Но я не слышу насмешек», – в его глазах осмеять можно было только тех, кто принимал насмешки на свой счет и чувствовал себя оскорбленным. Так и Фабий спокойно, не принимая к сердцу, слушал все, что говорили о нем, оправдывая собой справедливость мнения некоторых философов, которые утверждают, что хороший, честный человек стоит выше оскорблений. Он беспокоился только за судьбу государства, потому что народ глупо дал право вступать в сражение человеку, одержимому неизлечимым честолюбием. Боясь, что Минуций, совершенно охваченный чувством тщеславия и гордости, может в своей горячности наделать бед, Фабий выехал из города, никем не замеченный. По приезде в лагерь он убедился, что с Минуцием нельзя прийти к какому-либо соглашению, – напротив, он грубо и заносчиво требовал, чтобы команда над войсками сменялась поочередно. Фабий не согласился и разделил между ними свое войско – он находил более полезным, чтобы Минуций начальствовал над частью войска, нежели поочередно меняться с ним командой над всей армией. Первый и четвертый легионы он взял себе, второй и третий оставил Минуцию. Таким же образом разделили они между собою и союзные войска. Минуций гордился и торжествовал, что благодаря ему было унижено, втоптано в грязь величие высшей магистратуры; но Фабий советовал ему помнить, если у него есть здравый смысл, что сражаться он должен все же с Ганнибалом, а не с Фабием; что, если даже он хочет спорить за власть со своим товарищем, пусть остерегается, как бы граждане не сказали, что человек, которого они почтили почестями, победитель, менее заботится об их спасении и безопасности, нежели побежденный и униженный ими.

XI. НО МИНУЦИЙ считал это старческой болтовней. С доставшимися ему по жребию войсками он стал отдельно, собственным лагерем. Ганнибал прекрасно знал, что произошло у них, – он обращал внимание решительно на все. Между войсками обеих враждующих сторон находился холм, занять который было нетрудно, зато занявшее его войско приобретало крепкую и во всех отношениях выгодную позицию. Издали лежавшая вокруг местность казалась ровною, гладкою, вследствие того, что на ней ничего не росло, тем не менее здесь попадались небольшие канавы и ямы. Ганнибалу не стоило никакого труда занять этот холм тайно, но он не хотел – он желал оставить его незанятым, чтоб иметь повод начать сражение. Заметив, что Минуций отделился от Фабия, он приказал засесть ночью в канавах и ямах части своих солдат; на рассвете же послал в виду неприятеля небольшой отряд занять холм, чтобы заманить Минуция в сражение за обладание этой местностью. Он не ошибся в расчете. Сперва Минуций ввел в дело легкую пехоту, затем – конницу, наконец, видя, что Ганнибал идет на помощь к занимавшему холм отряду, двинулся против него в боевом порядке со всеми войсками. Он начал жаркое дело с неприятелями, занимавшими холм. Сражение было нерешительное, пока Ганнибал не увидел, что Минуций совершенно вдался в обман, оставив свой тыл без защиты от нападения сидевших в засаде солдат. По данному им знаку они разом выскочили со всех сторон и с криками ударили по римлянам, убивая стоявших в тылу солдат и производя в их рядах не поддающиеся описанию ужас и смятение. Вся заносчивость Минуция исчезла совершенно; он робко поглядывал то на одного, то на другого из начальников, из которых никто не решался оставаться на месте. Они бежали толпами; но это не служило для них спасением: победители-нумидийцы уже рыскали по равнине, убивая бегущих.

XII. ПОЛОЖЕНИЕ римлян было отчаянным, но Фабий видел опасность. Казалось, он чувствовал заранее, что должно случиться: его войско стояло готовым к сражению. Он хотел знать об исходе битвы не через гонцов – он сам отправился на рекогносцировку впереди лагеря. Заметив, что неприятель обходит испуганное римское войско, и слыша крики не защищающихся, но уже в ужасе бегущих солдат, он ударил себя по бедру и с тяжелым вздохом сказал окружающим: «Минуций губит себя раньше, чем я ожидал, и позже, чем спешил он сам!» Приказав немедленно вынести знамена, он повел свое войско и громко крикнул: «Теперь, солдаты, помните о Марке Минуции и спешите! Он примерный гражданин и любит родину. Если он ошибся, торопясь выгнать неприятеля, попеняем ему в другой раз!» Прежде всего он напал на рыскавших по равнине нумидийцев и рассеял их, затем двинулся, убивая без разбору всех попадавшихся ему навстречу, на тех, кто дрался в тылу римлян. Большинство из них повернули назад и бросились бежать, прежде чем их отрезали и взяли в плен, поставив в такое же положение, в какое раньше они поставили римлян. Видя, что сражение приняло другой оборот и что Фабий бодро, не по летам, пробирается сквозь сражающихся на холм, к Минуцию, Ганнибал отдал приказ прекратить сражение, велел трубить отбой и отвел карфагенян в лагерь. Так же охотно отступили и римляне. Говорят, отступая, Ганнибал сказал в шутку о Фабии своим друзьям: «Не я ли не раз говорил вам, что собравшаяся там, на высоте, туча разразится рано или поздно дождем с бурей и вихрем?»

XIII. КОГДА сражение кончилось, Фабий приказал снять вооружение с убитых им неприятелей и удалился, не сказав ничего колкого или обидного о своем товарище. Но Минуций собрал своих солдат и обратился к ним со следующими словами: «Друзья! В серьезных делах человек не может не ошибаться; но храброму и умному его ошибка должна впредь служить уроком. Я не могу не сознаться, что должен скорей благодарить свою судьбу, нежели роптать на нее: в несколько часов я понял то, чего не мог понять долгое время, – я убедился, что не в состоянии начальствовать другими, но что мне самому нужен начальник и что не следует добиваться чести победить тех, от кого лучше быть побежденным. Диктатор – ваш единственный начальник, я же буду командовать вами лишь для того, чтобы принести ему благодарность. Я первый его слуга и стану повиноваться его приказаниям». С этими словами он велел поднять знамена и всем следовать за собою. Он привел их к лагерю Фабия и, войдя в него, подошел к палатке диктатора. Все с удивлением смотрели на него, не понимая, что это значит. Когда Фабий вышел, Минуций приказал преклонить перед ним знамена и громко назвал его своим отцом, солдаты же его называли солдат Фабия «патронами» – имя, которое дают вольноотпущенники своим прежним господам. Когда все смолкло, Минуций сказал: «Сегодня ты, диктатор, одержал двойную победу: храбростью победил Ганнибала, умом и великодушием – своего товарища. Одна из них послужила для нас средством к спасению, другая – уроком. Нам было стыдно быть разбитыми неприятелем; но мы гордимся тем, что спас нас ты. Ты для меня – добрый отец; более почетного названия я не нахожу для тебя. Ты мне сделал больше добра, чем отец: отцу обязан жизнью один я, тогда как ты спас меня вместе с множеством других». Когда он кончил, он бросился обнимать и целовать Фабия. Примеру их последовали и солдаты, – они также обнимали и целовали друг друга: все в лагере были веселы и плакали от восторга.