Текст книги "Жизнеописания"

[Сопоставление]

XL (I). РАССКАЗАВ о тех делах Алкивиада и Кориолана, которые, по нашему мнению, заслуживали быть упомянутыми, стоили внимания, мы видим, что относительно военных подвигов ни один из них не имел перевеса над другим. Оба они выказали много раз чудеса смелости и храбрости на полях сражений, много раз – искусство и предусмотрительность во время командования войсками. Алкивиада можно считать более талантливым полководцем потому разве, что он остался победителем, во многих сражениях на суше и на море, разбив неприятелей. Общее между ними то, что своим присутствием и начальством они всегда и очевидно для всех поправляли дела своего отечества, как, с другой стороны, еще очевиднее становился вред от них, когда они переходили к неприятелям. В отношении государственных дел умные люди сторонились от Алкивиада за его не знавшее меры нахальство, грубость и пошлую лесть, которою он желал понравиться народу; римляне, напротив, ненавидели Марция за его крайнюю суровость, высокомерие и деспотизм. В этом отношении ни один из них не заслуживает похвалы. Все же льстящие народу, заискивающие перед ним не стоят такого упрека, как те, кто оскорбляет народ, чтобы не прослыть его льстецом. Подло льстить народу для приобретения себе влияния, но и подло и бесчестно приобретать себе влияние, делаясь грозой для народа, чтобы давить и угнетать его.

XLI (II). ЧТО МАРЦИЙ был прост и прям, Алкивиад как государственный человек лжив и неискренен, в этом не может быть никаких сомнений. Более всего его обвиняют в том, что он коварно устроил ловушку и обманул, как рассказывает историк Фукидид, спартанских послов и этим нарушил мир. Правда, он втянул государство в новую войну, но он же сделал республику сильною и страшною – союзом с Мантинеей и Арголидой, союзом, созданным им, Алкивиадом. Но, по рассказу Дионисия, и Марций посредством хитрости возжег войну между римлянами и вольсками, оклеветав последних, когда они приехали в Рим посмотреть на игры. Еще гнуснее становится его поступок, если обратить внимание, что вызвало его. Не из честолюбия, не из-за политического соперничества, как Алкивиад, а просто для удовлетворения чувства мести, страсти, которая не чувствует, по выражению Диона, никакой благодарности, он нарушил мирное течение жизни во многих частях Италии и разрушил, из злобы к своему отечеству, множество ни в чем не повинных перед ним городов. Но и Алкивиад под влиянием гнева принес своим согражданам большие несчастия. Узнав, однако, об их раскаянии, он смягчился. Хотя они оттолкнули его от себя вторично, он все-таки не оставил без внимания ошибок стратегов, не бросил их на произвол судьбы, когда они находились в опасности из-за своего невежества, нет, он поступил с тогдашними полководцами, своими недругами, так, как Аристид с Фемистоклом, Аристид, который заслужил себе этим горячие похвалы, – он явился к ним и научил их, что следует им делать. Марций, напротив, мстил, во-первых, всему государству, хотя его оскорбило не все государство, если лучшая и самая влиятельная часть граждан считала себя обиженною вместе с ним и делила его горе; во-вторых, не тронувшись, не смягчившись многими посольствами и просьбами, которыми старались утишить гнев и раздражение одного его, он доказал, что возжег грозную, кровавую войну не для того, чтобы вернуться в отечество, снова быть между своими, но для того, чтобы погубить отечество, прекратить его существование. Разница между ними в следующем. Алкивиад перешел на сторону афинян вследствие козней спартанцев, из страха и ненависти к ним; Марцию не было оснований уходить от вольсков, которые ничем не оскорбляли его. Они сделали его полководцем и, дав ему власть, вполне доверяли ему. Не то было с Алкивиадом – спартанцы, скорей, злоупотребляли, нежели пользовались им: сперва он бродил у них по городу, затем очутился в лагере, чтобы в конце концов искать покровительства у Тиссаферна. Если Алкивиад льстил ему, то, конечно, потому, что не желал видеть окончательного падения Афин.

XLII (III). ЧТО КАСАЕТСЯ денег, известно, что Алкивиад несколько раз брал взятки и тратил их для поддержания своей роскошной и беспорядочной жизни, напротив, Марция полководцы не могли упросить принять то, что они давали ему в награду. Тем более ненавидела его чернь за его поведение во время волнений из-за долговых обязательств: народ считал, что он оскорблял неимущих не потому, что был корыстолюбив, а просто из желания глумиться над ними, из презрения к беднякам. В одном из своих писем Антипатр, сообщая о смерти философа Аристотеля, говорит: «Кроме других качеств, у него была способность привязывать к себе». Поступки, совершенные Марцием из прекрасных побуждений, не имели в себе ничего подобного и были неприятны даже тем, кому он делал добро, – они не могли примириться с его гордостью, спутницей уединения, как выражается Платон, и с его высокомерием, между тем как Алкивиад умел применяться к людям, с которыми ему приходилось иметь дело. Поэтому нет ничего удивительного, если все его подвиги приобретали известность, их встречали с чувством уважения к нему, благожелательно, и даже его проступки часто носили на себе печать какой-то привлекательности. Вот почему его много раз выбирали главнокомандующим и стратегом, несмотря на то что он много раз подвергал свое отечество большой опасности. Напротив, Марций потерпел неудачу в своем желании добиться консульства, хотя заслужил его своими многочисленными подвигами, мужеством и храбростью. Таким образом, первого сограждане не могли ненавидеть даже тогда, когда им приходилось терпеть от него зло, второго – были не в состоянии любить, несмотря на свое уважение к нему.

XLIII (IV). НАЧАЛЬСТВУЯ над войсками, Марций не сделал для республики ничего важного; ему удалось добиться успехов, только предводительствуя неприятелями, в походе против своего отечества; но Алкивиад не раз был полезен афинянам и как простой солдат и как полководец. Одно его присутствие приносило всегда поражение неприятелям, и только в его отсутствие ложные обвинения против него одержали верх. Напротив, Марций был осужден римлянами не заочно. Вольски убили его, не прибегая к засаде, хотя и незаслуженно, несправедливо; но он сам подал благовидный предлог тем, что в присутствии всех не принял предложения о перемирии и, склонившись затем на просьбы одних женщин, не прекратил вражды и, продолжая войну, потратил понапрасну время, упустив из виду благоприятную минуту. Ему следовало бы отступить, склонив на свою сторону тех, кто ему верил, если уж он так высоко ценил их право. Если же он нисколько не думал о вольсках и подал повод к войне единственно ради удовлетворения чувства мести и потом прекратил ее, ему не следовало щадить отечества из-за своей матери, а пощадить отечество вместе с матерью: мать и жена его были только частью осажденной им столицы. Сурово отвергнуть мольбы от имени целого народа, просьбы послов и моления жрецов и затем снять осаду в угоду матери было не честью для матери, а позором для отечества, которое было спасено из чувства сострадания к одной женщине и из уважения к ее просьбам, как будто оно не заслуживало пощады само по себе. Милость эта может возбуждать к себе только ненависть, предстает поистине немилостивой, и в ней не было милосердия ни к одной из сторон: Марций отступил, не убежденный осажденными и не убедив своих товарищей по оружию. Виной всему этому его необщительный характер, его страшная гордость и высокомерие – качества, ненавистные народу сами по себе, в соединении же с честолюбием делающиеся совершенно невыносимыми, такими, с которыми нельзя примириться. Подобного рода люди не заискивают у народа, как бы не нуждаясь в доказательствах уважения с его стороны, но, не получив желанной должности, негодуют. Правда, ни Метелл, ни Аристид или Эпаминонд не льстили народу, не заискивали перед ним, но ведь они искренно презирали то, что народ мог дать им и отнять у них. За это их не раз подвергали остракизму, лишали должностей, осуждали по приговору суда, и все-таки они не сердились на своих неблагодарных сограждан, нет, они снова возвращали им свою любовь, если видели их раскаяние, и примирялись с ними, когда их призывали в отечество. Кто не желает льстить народу, не должен по крайней мере мстить ему; сильная досада вследствие неудачи говорит о сильном желании получить государственную должность.

XLIV (V). АЛКИВИАД не отрицал то, что уважение со стороны других доставляло ему удовольствие, презрение печалило, поэтому он старался нравиться, быть на хорошем счету у окружающих. Гордость не позволяла Марцию заискивать перед теми, кто мог открыть ему дорогу к почестям и содействовать его возвышению; но, когда к нему относились с презрением, он, как человек честолюбивый, начинал раздражаться и негодовать. Вот в чем можно обвинить его, во всем же остальном он безупречен. По своему уму и бескорыстию он заслуживает быть поставленным в одном ряду с лучшими и чистейшими нравственно греками, но не с Алкивиадом, который был в этом отношении крайне неразборчив и ничуть не дорожил добрым именем.

Пирр и Гай Марий

Пирр

I. ПЕРВЫМ царем теспротов и молоссов после потопа был, по преданию, Фаэтонт, один из товарищей Пеласга, вместе с ним прибывший в Эпир. По другим рассказам, Девкалион и Пирр, выстроив додонский храм, поселились здесь между молоссами. Через несколько времени эту местность занял людьми, которых привел с собою, сын Ахиллея, Неоптолем. Цари, его потомки, назывались Пирридами: в детстве Неоптолем прозван был Пирром. Кроме него, имя Пирра носил один из законных его сыновей от Ланассы, дочери Клеодема, внучки Гилла. С тех пор и Ахиллею стали оказывать почести наравне с богами. Туземцы называли его Аспетом.

Преемники первых царей сделались варварами. Ни об их могуществе, ни об их жизни мы не имеем никаких сведений. Таррип считается первым, приобретшим себе известность тем, что облагородил население городов, познакомив его с греческими обычаями, литературой и мягкими законами. У Таррипа был сын Алкет, у Алкета – Ариб, у Ариба от Троады – Эакид. Последний был женат на Фтии, дочери фессалийца Менона, известного своим участием в Ламийской войне и после Леосфена пользовавшегося огромным влиянием между союзниками. От Фтии Эакид имел двух дочерей – Деидамию и Троаду – и сына Пирра.

II. КОГДА восставшие молоссы изгнали Эакида и передали престол сыновьям Неоптолема, друзья Эакида были схвачены и казнены. Пирр был еще ребенком. Враги искали его, но Андроклид и Ангел тайно бежали с ним. С ними было несколько рабов и кормилиц, необходимых для ухода за ребенком, вследствие чего их бегство было медленным и сопряженным с трудностями. Рискуя быть пойманными, они передали малютку верным и сильным молодым людям, Андроклиону, Гиппию и Неандру, и приказали им как можно скорее бежать в македонский город Мегары, сами же частью просьбами, частью сражаясь с преследователями, успели задержать их на месте до позднего вечера. В конце концов преследователи отстали, и они побежали вдогонку тем, кто нес Пирра.

Солнце село; они были уже близки к своей цели, но их надежды неожиданно начали рушиться: они встретили грозную на вид, бурную реку, протекавшую невдалеке от города. Нечего было и думать о переправе на другой берег: благодаря выпавшим дождям воды ее поднялись, по ней ходили мутные волны. Темнота делала все еще более ужасным. Беглецы отказались от всякой надежды перейти реку, неся мальчика и кормилиц мальчика, когда заметили на другом берегу нескольких туземцев и просили помочь им переправиться. Они с криками молили их об этом, показывая Пирра. Шум и рев реки не позволяли расслышать чьего-либо голоса. Долгое время все оставалось по-прежнему: одни кричали, другие не понимали их. Наконец один из беглецов догадался содрать с дуба кусок коры и нацарапал на ней концом пряжки несколько слов о безвыходном положении несчастного мальчика. Затем к коре привязали камень, дали ей балласт, необходимый для метания, и бросили на противоположный берег. По другим рассказам, кору воткнули на дротик и пустили его. Когда стоявшие на другом берегу прочли письмо и сообразили, что нужна быстрая помощь, они нарубили деревьев, связали из них плот и переехали на другую сторону. По странному случаю, первого переправившегося из них звали Ахиллеем. Другие занялись на скорую руку перевозкой остальных.

III. ТАКИМ ОБРАЗОМ, беглецы счастливо убежали от преследователей. Они пришли к иллирийцам и обратились за помощью к царю Главкию. Застали его сидевшим дома вместе с женой и положили ребенка на пол среди комнаты. Главкий не знал, что делать: он боялся Кассандра, личного врага Эакида, и долго молча раздумывал. В это время Пирр сам собой подполз к Главкию, ухватился ручонками за его платье и стал у колен Главкия. Сперва он засмеялся, но вскоре смех заменило чувство сострадания, – казалось, ребенок с плачем молил о защите. Некоторые уверяют, впрочем, что Пирр прибег не к Главкию, а приполз к алтарю богов, ухватился за него ручонками и остался недвижим. Главкий увидел в этом знамение свыше, поэтому немедленно отдал Пирра своей жене и велел воспитывать его вместе со своими детьми. Вскоре враги потребовали его выдачи. Кассандр предлагал двести талантов, но царь отвечал отказом. Когда Пирру исполнилось двенадцать лет, Главкий появился с ним в сопровождении войска в Эпире и посадил его на престол.

Наружность Пирра возбуждала скорей страх, нежели имела в себе царственное величие. Вместо ряда зубов верхняя его челюсть представляла одну кость, на которой чуть заметными линиями как бы означались отдельные зубы. Говорят, он умел лечить страдавших селезенкой, – он приносил в жертву белого петуха и слегка давил правой ногой селезенку лежавшего на спине больного. Не было такого бедняка или простолюдина, которому он отказал бы в его просьбе и не вылечил его. Он брал себе принесенного в жертву петуха и оставался весьма доволен этой наградой. Рассказывают также, что большой палец его правой ноги отличался какими-то особенными свойствами. Когда он умер и все его тело превратилось в пепел, один лишь этот палец остался невредимым, огонь пощадил его. Но это имело место позже.

IV. ПИРРУ шел семнадцатый год. Его престол был, по-видимому, достаточно крепок. По случаю свадьбы одного из детей Главкия, своих товарищей по воспитанию, ему пришлось уехать из своего царства. В это время молоссы снова восстали, выгнали его друзей, разграбили имущество и призвали на престол Неоптолема. Таким образом, Пирр потерял корону. Оставленный всеми, он бежал к сыну Антигона, Деметрию, женатому на его сестре Деидамии; девушкой ее прочили в невесты Александру, сыну Роксаны. Но, когда на царский дом обрушились несчастья, на ней женился Деметрий. Она была уже в зрелом возрасте.

В большом сражении при Ипсе, где принимали участие все цари, молодой Пирр дрался в рядах войск Деметрия, обратил в бегство сражавшихся с ним неприятелей и отличился в сражении. Деметрий был разбит, однако Пирр не оставил его. Он сберег для него вверенные ему города Греции и после заключения мира между Деметрием и Птолемеем отправился в Египет в качестве заложника.

На охоте и в гимнастике он показывал перед Птолемеем свою силу и самообладание. Заметив, что Береника пользовалась огромным влиянием на мужа и выделялась среди остальных жен Птолемея своими нравственными качествами и умом, он заискивал главным образом перед ней. Он прекрасно умел вкрадываться из личных интересов в расположение сильных, но смотрел как бы свысока на тех, кто был слабее его. Он прекрасно вел себя, не позволял в жизни излишеств, вследствие чего получил руку Антигоны, одной из дочерей Береники, предпочтительно перед другими женихами царской крови. Мать родила ее от Филиппа до своего замужества с Птолемеем.

Брак этот приобрел Пирру еще большую известность. Антигона оказалась прекрасной женой, и ему удалось уговорить тестя дать ему деньги и войско для завоевания эпирского престола. Он высадился в Эпире к радости многих, ненавидевших Неоптолема за его жестокое и деспотическое правление. Пирр боялся, однако, что Неоптолем обратится с просьбой о помощи к кому-либо из других царей. Он вступил с ним в дружеские переговоры и согласился царствовать вместе с ним. Прошло несколько времени. Некоторые втайне возбуждали их одного против другого и внушали им подозрения, но Пирр решил, говорят, выйти из выжидательного положения главным образом вот почему. После принесения жертвы Зевсу-Арею в молосском городе Пассароне цари давали обыкновенно торжественную присягу эпирцам управлять ими по законам и, в свою очередь, брали с них присягу в том, что они будут хранить царскую власть, повинуясь законам. Обряд этот происходил в присутствии обоих царей. Они были тут же, вместе с приближенными принимали множество подарков и одаривали других. В то время приверженец Неоптолема Гелон любезно принял Пирра у себя в доме и подарил ему две пары рабочих быков.

V. ЦАРСКИЙ виночерпий Миртил попросил их у Пирра, но он вместо него отдал их другому. Недовольство Миртила не укрылось от Гелона. По рассказам, он пригласил его к обеду и, воспользовавшись в пьяном виде его молодостью, предложил ему перейти на сторону Неоптолема и отравить Пирра. Миртил согласился, как бы одобрил его предложение, принял его, но обо всем рассказал Пирру. По его приказанию Миртил познакомил с Гелоном главного виночерпия Алексикрата, мнимого их соучастника. Пирр желал обнаружить преступление при возможно большем числе свидетелей. Таким образом Гелон был обманут; вместе с ним обманут был и Неоптолем, рассчитывавший, что их замысел идет своим чередом, и не удержавшийся, чтобы не сказать об этом своим приближенным.

Однажды в гостях у своей сестры Кадмии он разговорился с ней об этом, не думая, что их могут подслушать: в комнате была одна Фенарета, жена Самона, заведовавшего стадами Неоптолема. Она сидела на стуле лицом к стене и казалась спящей. Между тем она не проронила ни слова, пришла днем, никем не замеченной, к жене Пирра, Антигоне, и рассказала ей все, что ей удалось услышать из разговора Неоптолема с его сестрой. Сперва Пирр оставался спокоен, но затем пригласил Неоптолема после жертвоприношения к обеду и убил его. Он знал, что самые влиятельные из эпирцев на его стороне, – они советовали ему избавиться от Неоптолема, не довольствоваться малой частью царства, но воспользоваться своими талантами и приняться за более широкие планы. К этому присоединились и подозрения его относительно Неоптолема. Он решил предупредить его и убил.

VI. НЕ ЗАБЫВАЯ, чем обязан он Беренике и Птолемею, он назвал своего сына от Антигоны Птолемеем, городу же, основанному им на эпирском перешейке, дал имя Береникиды.

Думая о многих обширных планах, Пирр обращал внимание сперва главным образом на соседние земли и через несколько времени нашел случай вмешаться в дела Македонии под следующим предлогом. Старший из сыновей Кассандра, Антипатр, убил свою мать, Тессалонику, и притеснял своего брата Александра. Последний послал просить помощи у Деметрия и звал к себе Пирра. Деметрий медлил, занятый делами; но Пирр явился с войском и потребовал в вознаграждение за союз Стимфею, приморскую часть Македонии, и из завоеванных городов – Амбракию, Акарнанию и Амфилохию. Молодой Александр принял его условия. Тогда Пирр овладел городами, занял их своими гарнизонами и начал отнимать у Антипатра остальное, желая отдать их своему союзнику.

Царь Лисимах хотел помочь Антипатру, но не мог исполнить своего желания лично. Зная, что Пирр из благодарности не откажет Птолемею ни в одном из его желаний, он отправил к Пирру подложное письмо от Птолемея, где царь советовал зятю кончить войну, взяв с Антипатра триста талантов. Распечатав письмо, Пирр тотчас же убедился в хитрости Лисимаха, – письмо начиналось не обычной фразой: «Отец приветствует сына», а: «Царь Птолемей приветствует царя Пирра». Пирр разразился бранью против Лисимаха, однако начал переговоры о мире. Цари устроили свидание, чтобы принести жертву и присягу в верности условиям договора. Жертвенными животными служили бык, кабан и баран. Баран издох сам собой. Все засмеялись, но гадатель Теодот не позволил Пирру принести присягу, объявив, что по воле свыше один из трех царей должен умереть. Тогда Пирр отказался от участия в заключении мирного договора.

VII. Теперь дела Александра поправились, тем не менее Деметрий явился к нему на помощь. Ясно было с первого взгляда, что в его присутствии не нуждались, вследствие чего оно наводило страх. Несколько дней цари были вместе, но не доверяли и рыли ямы один другому. Улучив время, Деметрий успел умертвить молодого Александра и провозгласил себя македонским царем.

Еще раньше он имел основание быть недовольным Пирром за его набеги на Фессалию. Кроме того, свойственная царям страсть – алчность – делала их соседство опасным и ненадежным, в особенности после смерти Деидамии; когда же каждый из них занял часть Македонии и они, если можно так выразиться, встретились друг с другом, их взаимное недоброжелательство получило еще большую пищу. Деметрий вступил в Этодию, разбил неприятелей и оставил здесь Пантавха с сильной армией, сам же двинулся против Пирра. Узнав об этом, Пирр также выступил против него. По ошибке им не удалось встретиться во время марша. Деметрий вторгся в Эпир и стал опустошать страну, Пирр же наткнулся на Пантавха и решил дать ему сражение. Противники вступили в битву. Борьба была ожесточенной, в особенности вокруг вождей. Пантавх, по отзыву всех, самый мужественный из полководцев Деметрия, отличавшийся крепким телосложением, сильными руками, смелый и гордый, вызвал Пирра на поединок. Пирр, не уступавший никому из царей силой и храбростью и желавший приобрести себе славу Ахиллея скорей своим мужеством, нежели своим происхождением от него, кинулся на Пантавха через первые ряды сражавшихся. Бросив сперва друг в друга копьями, они схватились потом врукопашную, действуя мечами с ловкостью и силой. Пирр, получив одну рану, ранил Пантавха в двух местах – в ребро и возле шеи, свалил с ног и убил. Эпирцы, в восторге от победы царя и в удивлении от его храбрости, опрокинули македонскую фалангу и, преследуя бегущих, убили многих из них. В плен они взяли около пяти тысяч человек.

VIII. ЭТА ПОБЕДА возбудила в македонянах не столько чувство гнева за понесенное ими поражение и ненависть к Пирру, сколько дала им понятие о нем. Они восторгались его храбростью; все, кто видел его подвиги и дрался с ним, говорили исключительно о нем. В его наружности, живости и движениях они видели что-то общее с Александром; в их глазах, в его страстности и стремительности в сражении была тень, что-то общее с покойным царем. В то время как другие цари старались подражать Александру тем, что носили порфиру, окружали себя телохранителями, наклоняли голову набок и гордо говорили с другими, один Пирр, по мнению македонян, оружием и тяжестью своей руки напоминал Александра. Относительно превосходного его знакомства с тактикой и искусством командовать войсками можно убедиться из его сочинений по этому предмету. Говорят, даже Антигон на вопрос, кто лучший из полководцев, отвечал: «Пирр, если он состарится». Он имел в виду только своих современников. Ганнибал отдавал пальму первенства между полководцами в отношении опытности и талантливости Пирру, затем Сципиону, третье место оставлял себе. Я имел случай говорить об этом в биографии Сципиона[2]2
  Биография Сципиона была уничтожена и до нас она не дошла.


[Закрыть]. Вообще Пирр считал, по-видимому, военное искусство самым приличным занятием царю и самым тщательным и усердным образом занимался им. Все остальные искусства не заслуживали, по его убеждению, никакого внимания. Рассказывают, что на пиру его спросили, кто, по его мнению, из флейтистов лучше играет, Питон или Кафисий; он отвечал, что «полководец Полисперхонт», – как будто царь должен знать исключительно военное искусство и заниматься им. Однако он был нежен в отношении друзей, мягок в состоянии раздражения и быстро и охотно помогал другим. По крайней мере, когда скончался Аэроп, он был убит горем. Он говорил, что умерший не избег участи, общей всем людям, но бранил себя и раскаивался в том, что своей всегдашней медлительностью и вялостью не успел помочь ему. Действительно, долги можно заплатить наследникам кредитора; но честный, справедливый человек страдает нравственно, если ему нельзя отблагодарить за добро своего благотворителя при его жизни.

В Амбракии Пирру советовали выслать дурно отзывавшееся о нем, ругавшее его лицо. «Пусть лучше он остается здесь, – отвечал царь, – и ругает меня в присутствии немногих, нежели ходит от одного к другому и поносит меня перед всеми». Он спросил у тех, кто, как ему донесли, бранил его на пиру, действительно ли они неприлично отзывались о нем. «Да, государь, – отвечал один из молодежи, – и мы сказали бы еще больше, будь у нас еще вино…» Царь рассмеялся и приказал отпустить их.

IX. ИЗ ПОЛИТИЧЕСКИХ целей, ради увеличения своего могущества, он после смерти Антигоны несколько раз вступал в брак. Он был женат на дочери пэонийского царя Автолеонта, затем на Биркенне, дочери иллирийского царя Бардиллия, и, наконец, на дочери сиракузского тирана Агатокла Ланассе, которая принесла ему в приданое завоеванную Агатоклом Керкиру. От Антигоны у него был сын Птолемей, от Ланассы – Александр, от Биркенны – Гелен, младший из всех. Воспитывая их, Пирр старался всех сделать храбрыми и смелыми, приучая к этому с самого рождения. Говорят, когда один из его сыновей еще ребенком спросил у него, кому оставит престол, он ответил: «Тому, у кого из вас окажется острее меч». Эти слова ничем не отличаются от известного проклятия в трагедии – что «братья должны разделить отцовское наследство острием меча». Вот как ужасна алчность, не желающая делиться ни с кем!

X. ПОСЛЕ сражения Пирр вернулся в свое царство, гордясь своей победой и радуясь ей. Эпирцы называли его орлом. «Я орел благодаря вам, – говорил Пирр, – разве ваше оружие не поднимает меня на воздух как бы на крыльях?» Вскоре он узнал, что Деметрий опасно заболел. Он неожиданно ворвался в македонские пределы для набегов и грабежей и чуть было не занял всю Македонию, не покорил царства без боя. Он дошел до Эдессы, не встречая нигде сопротивления; мало того, многие даже присоединялись к нему, становились под его знамена. Страх перед опасностью заставил больного Деметрия встать с постели. Его приближенные и полководцы быстро собрали сильную армию и с горячностью смело выступили в поход против Пирра. Но он явился скорей для того, чтобы грабить, нежели сражаться! Не дожидаясь их, он ударился в бегство, причем потерял часть своего войска, так как македоняне напали на него при отступлении.

Выгнав Пирра так легко и скоро из своего царства, Деметрий не успокоился. Задавшись целью привести в исполнение свои обширные планы и вернуть потерянные владения отца, он собрал стотысячную армию и эскадру в пятьсот кораблей. Он не хотел быть с Пирром в ссоре, как не желал и оставлять македонянам беспокойного и опасного соседа; но у него не было времени вести с ним войну. Он предпочел заключить с ним мир, чтобы обратиться затем против других царей.

Когда был заключен мир, перестали оставаться тайной планы Деметрия и его обширные приготовления к войне. Испуганные цари отправили к Пирру посольство с письмом, где выражали удивление, что он, упуская благоприятную для себя минуту, ждет, пока Деметрий обрушится на него всеми силами; что, имея возможность выгнать из Македонии мечтающего об обширных предприятиях и беспокойного Деметрия, предпочитает ждать и дать ему случай развязать свои руки, чтобы потом сражаться с ним в самой Молоссиде за храмы богов и гробницы предков, хотя недавно последний отнял у него Керкиру вместе с женой. Дело в том, что Ланасса, оскорбленная тем, что Пирр любил ее меньше, чем своих жен негречанок, уехала на Керкиру и, желая выйти замуж за кого-либо из царей, предложила свою руку Деметрию, так как знала, что он более других царей был расположен жениться. Последний приехал, женился на Ланассе и оставил в столице острова свой гарнизон.

XI. ВОТ КАКОГО содержания было письмо царей к Пирру. Вместе с тем они стали беспокоить Деметрия, который все еще медлил и готовился к походу. Птолемей явился с сильным флотом и склонял к отпадению греческие города, Лисимах вступил со стороны Фракии в северную Македонию и опустошал ее. Участие в их походе принял и Пирр. Он двинулся к Берое, рассчитывая – его ожидания оправдались, – что Деметрий пойдет навстречу Лисимаху и оставит южную Македонию без защиты.

В ночь перед отправлением в поход ему приснился сон. Александр Великий пригласил его к себе. Он пришел и увидел, что царь лежит больным в постели. Он ласково принял его, давал ему добрые советы и охотно обещал помочь. «Как же, государь, можешь ты помочь мне, – осмелился спросить его Пирр, – раз ты болен?» Царь отвечал, что поможет ему своим именем, сел на нисского коня и ускакал.

Сон этот подействовал на Пирра ободряющим образом. Он немедленно выступил в поход, быстро прошел всю страну, занял Берою и оставил здесь почти все свое войско, в то время как его полководцы занимались покорением других областей.

Деметрий знал об этом, но, замечая в македонском лагере волнение, не предвещавшее ничего хорошего, не решился идти дальше. Он боялся, что его армия, встретившись с македонским царем, пользовавшимся известностью, перейдет на его сторону, поэтому, отступив, двинулся против Пирра, «иностранца, ненавидимого македонянами», и расположился лагерем у Берои вблизи его армии. Многие солдаты, приходившие в лагерь из города, хвалили Пирра и называли знаменитым человеком, непобедимым на войне и мягко, гуманно обращающимся с побежденными. Некоторые из них были подосланы самим Пирром. Они разыгрывали из себя македонян и говорили, что теперь удобная минута подумать об освобождении от жестокого Деметрия и переходе на сторону Пирра, отличающегося мягкостью характера и любящего своих солдат. Благодаря этому почти все войско готово было перейти к нему. Солдаты искали Пирра глазами, – случайно он был тогда без шлема. Наконец, он заметил это и надел шлем. Его узнали по красивому гребню и козлиным рогам на шлеме. Тогда одни из македонян стали перебегать к нему и просить у него пароль, другие надевали на голову дубовые венки, видя, что и свита царя с венками на головах. Некоторые не боялись уже говорить лично Деметрию, что он поступит умно, если откажется от престола, сложит с себя власть. Заметив, что поведение его солдат отвечает их словам, он струсил и тайно бежал из лагеря, в простом плаще и в македонской шляпе. Пирр явился в его лагерь, без боя овладел им и был провозглашен царем Македонии.