Текст книги "Жизнеописания"

XXIII. НЕПРИЯТЕЛИ, занимавшие Мессину, мамертинцы, очень беспокоили греков и некоторых из них заставляли даже платить им дань. Их было много, и они отличались храбростью, за что и получили свое имя, которое по-латыни значит «сыны Марса». Царю попались в руки сборщики дани. Он приказал казнить их, разбил мамертинцев и разрушил многие из их укреплений.

Карфагеняне предлагали ему заключить мир и обещали дать в случае восстановления дружественных отношений деньги и послать корабли. Но он мечтал о большем и отвечал, что кончит войну и сделается их другом тогда только, если они очистят всю Сицилию и границей между ними и греками будет Ливийское море.

Гордясь своим счастьем и силой в том положении, в каком он находился тогда, в погоне за давно прельщавшими его надеждами он обратил свои взоры прежде всего на Африку. У него был большой флот, но мало матросов. Он стал набирать гребцов по городам, но делал это не мягко и ласково, а как раздраженный деспот, пуская в ход силу и наказания. Пирр не был таким сначала, напротив, он больше других старался дружески обходиться с населением, во всем верил ему и ничем его не беспокоил. Впоследствии, однако, он из демагога превратился в тирана. Кроме жестокости, его упрекали в неблагодарности и вероломстве. Несмотря на свое неудовольствие, сицилийцы исполняли его приказания, считая их необходимыми. Царь стал подозревать Тенона и Сострата, старших сиракузских магистратов, которые первыми подали ему мысль переправиться в Сицилию, немедленно по приезде передали ему свой город и оказывали ему деятельную поддержку в его предприятиях в Сицилии. Он не хотел ни брать их с собой, ни оставлять в городе. Испуганный Сострат отделился от царя, Тенона же, которого он обвинял в соучастии с последним, он приказал казнить. Тогда сицилийцы стали отказывать Пирру в поддержке, и не постепенно, не поодиночке, – население городов возненавидело его так сильно, что частью перешло на сторону карфагенян, частью обратилось за помощью к мамертинцам.

Царь видел все эти отпадения, измену и сильное неудовольствие против него. В это время он получил письмо от самнитов и тарентцев, которые едва держались против неприятеля в городах и должны были очистить всю свою область. Они звали его на помощь. Здесь царь нашел прекрасный предлог к тому, чтобы его отъезд не сочли за бегство или же за полную невозможность поправить свои обстоятельства в Сицилии. На деле же он, видя невозможность управлять Сицилией, как кораблем в бурю, искал выхода себе и снова бросился в Италию. Говорят, уже отплывая, он кинул взгляд на остров и сказал окружающим: «Какое место для борьбы оставляем мы, друзья, карфагенянам и римлянам!..» Слова его вскоре сбылись.

XXIV. НЕПРИЯТЕЛИ соединились, чтобы напасть на него при отъезде. Он дал карфагенянам морское сражение в проливе, потерял много кораблей и бежал с остальными в Италию. Около десяти тысяч мамертинцев заблаговременно переправились на материк. Они не решились дать Пирру сражение, но, заняв трудные для перехода места, напали на его войска и своими нападениями привели их в беспорядок. Царь потерял двух слонов и лишился многих из солдат арьергарда. Он пришел к ним из первых рядов и защищал их, подвергаясь опасностям в сражении с закаленными в боях и озлобленными врагами. Раненный мечом в голову, он вышел ненадолго из толпы сражавшихся и этим еще более увеличил дерзость неприятелей. Один из них, громадного роста, в блестящем вооружении выбежал даже далеко вперед и стал дерзко кричать Пирру, чтобы он вышел вперед, если жив. Раздраженный Пирр вернулся, несмотря на сопротивление своих телохранителей. Взбешенный, покрытый кровью, с грозным лицом, он ринулся сквозь ряды неприятелей и, не успел мамертинец прийти в себя, ударил его мечом по голове с такой силой, что крепкое железо прошло до самого низа, так что тело мамертинца было разом разрублено пополам и упало направо и налево. Случай этот удержал неприятелей от дальнейшего преследования – они испугались Пирра и с удивлением смотрели на него, как на высшее существо. Он мог безопасно продолжать свой марш и вошел в Тарент с двадцатью тысячами пехоты и тремя тысячами конницы. С ними и отборными тарентскими солдатами он немедленно двинулся к Самнии, где стояли лагерем римляне.

XXV. СУДЬБА самнитов была решена. Разбитые римлянами в целом ряде сражений, они пали духом. Кроме того, они были озлоблены против Пирра за то, что он уехал из Сицилии, поэтому лишь немногие из них стали под его знамена. Царь разделил свою армию на две части. Одну двинул в Луканию, чтобы помешать находившемуся там консулу подать помощь своему товарищу, другую лично повел против Мания Курия, занявшего сильную позицию при городе Беневенте и ожидавшего помощи из Лукании. Маний оставался спокоен отчасти потому, что авгуры не советовали ему начинать сражения вследствие неблагоприятных авспиций и жертвоприношений. Пирр спешил напасть на него, прежде чем прибудут ожидаемые им подкрепления, и с отборными солдатами и лучшими слонами двинулся ночью к неприятельскому лагерю. Пришлось идти в обход большим и густым лесом. Факелов не хватило, солдаты заблудились, и произошла остановка. Ночь прошла, и римляне на заре увидели неприятеля, спустившегося с высоты, что произвело в римском лагере страшное беспокойство и суматоху.

Между тем Маний получил при жертвоприношении благоприятные предзнаменования. Наступила минута, удобная для начала сражения. Консул вышел из лагеря, напал на первые ряды противников, разбил их и навел ужас на всю неприятельскую армию, причем царь потерял много солдат и нескольких слонов, взятых в плен.

Это удачное дело заставило Мания спуститься для сражения в равнину. В битве в открытом поле он разбил одно крыло неприятельской армии, но на другом был опрокинут слонами и должен был отступить к лагерю. Он приказал вызвать стоявший на укреплениях сильный отряд вооруженных солдат, охранявших лагерь и имевших свежие силы. Они вышли из укреплений и своими стрелами заставили слонов повернуть назад. В бегстве слоны помчались через ряды своих и привели их в полное расстройство. Теперь остались победителями римляне; вместе с тем был решен вопрос и о верховном владычестве. Их сердца забились гордостью; они почувствовали свою силу и своим мужеством приобрели себе славу непобедимых. Немедленно им покорилась Италия, а вскоре и Сицилия.

XXVI. ТАКИМ образом, Пирр должен был отказаться от надежды овладеть Италией и Сицилией после шестилетней борьбы на их полях. Его силы уменьшились, но и среди поражений он сумел сохранить непобедимое мужество. Его военный талант, его личное мужество и смелость делали его в глазах других первым из современных ему царей; но то, что он приобретал подвигами, он терял вследствие несбыточных надежд, – желая того, чего у него не было, не мог сберечь того, что находилось у него в руках. Вот почему Антигон сравнивал его с игроком в кости, который много раз бросает счастливо кости, но не умеет пользоваться счастьем в игре.

Он вернулся в Эпир с восемью тысячами пехоты и пятьюстами конницы. Не имея денег, он искал повода к войне для содержания войска. К нему пристал отряд галлов, и в царствование Антигона, сына Деметрия, он вторгся в пределы Македонии для грабежа и добычи. Ему удалось завладеть многими городами и присоединить к себе две тысячи македонян, вследствие чего он стал думать о большем. Он быстро двинулся против Антигона, напал на него в узком проходе и привел в беспорядок всю его армию. Но многочисленный отряд галлов, служивших Антигону и находившихся в арьергарде, оказал Пирру отчаянное сопротивление. В жаркой схватке почти все они были перебиты, вожаки же слонов, настигнутые эпирцами, сдались вместе со всеми слонами. После блестящего успеха Пирр, веря скорее в счастье, нежели слушаясь голоса рассудка, повел свои войска против македонской фаланги, среди которой царило смущение и страх из-за понесенного ею поражения, поэтому она не нападала и не начинала сражения с Пирром. Протягивая по направлению к ней свои руки, он называл по имени ее стратегов и таксиархов – и вся без исключения пехота Антигона перешла к нему. Царь улучил минуту и бежал. Он удержал за собой только несколько приморских городов.

Среди громких побед Пирр самым блестящим из своих подвигов считал поражение галлов. Лучшую, самую дорогую из военной добычи он посвятил Афине Итонийской и приказал сделать на добыче следующую надпись:

 
Царь эпирский Пирр приносит в дар Афине Итониде щиты,
Которые отнял у храбрых галлов,
Лишив Антигона всего его войска. В этом нет ничего
необыкновенного:
Как было прежде, так и теперь потомки Эака —
мужественные воины.
 

После сражения он немедленно занялся покорением городов. Овладев Эгами, он сурово обошелся с населением и оставил в городе гарнизон из служивших в его войске галлов. Народ, отличавшийся корыстолюбием, галлы стали рыть могилы погребенных там царей, взяли себе найденные драгоценности и в знак поругания разбросали кости. Пирр отнесся к их поступку равнодушно, не обратил на него никакого внимания; быть может потому, что был занят, он отложил наказание до другого времени или же не наказан галлов из страха перед ними. Как бы то ни было, македоняне остались им за это недовольны.

Не устроив еще своих дел, не поставив их на твердом фундаменте, он стал строить в душе новые планы. Он насмехался над Антигоном и называл его наглецом за то, что он продолжает носить порфиру и не надевает простого плаща. В это время к нему приехал спартанец Клеоним и стал приглашать его в поход против Спарты. Царь охотно согласился. Клеоним был царственного происхождения, но за свой грубый и деспотичный характер не пользовался ни любовью, ни доверием, поэтому престол достался Арею. За одно это Клеоним давно имел основание быть недовольным всеми своими согражданами, но это было еще не все. Стариком он женился на красавице царской крови, дочери Леотихида Хилониде. Но Хилонида была страстно влюблена в сына Арея, Акротата, молодого человека, находившегося в полном расцвете юных сил. Клеониму, любившему жену, брак этот принес одно горе и позор – всякий из спартанцев знал, что жена презирала его. Таким образом, семейные неприятности присоединились к общественным. Раздраженный и оскорбленный Клеоним уговорил Пирра выступить в поход против Спарты с двадцатью пятью тысячами пехоты, двумя тысячами конницы и двадцатью четырьмя слонами.

Обширные приготовления доказывали с первого же раза, что царь думал не о приобретении Клеониму спартанского престола, а о завоевании лично для себя всего Пелопоннеса, хотя и разубеждал в этом явившихся к нему в Мегалополь спартанских послов. Он говорил, что цель его прихода – освобождение от власти Антигона некоторых городов и что, если ничто не помешает, он постарается первым долгом отправить в Спарту своих младших сыновей с целью дать им спартанское воспитание, желая, чтобы они имели в данном случае одним уже этим преимущество над другими царями.

Он надел на себя маску и обманывал всех встречавшихся ему во время марша. При первом же своем вступлении в спартанские пределы он начал грабить и опустошать их. На жалобы послов, что он открыл враждебные действия, не объявив войны, Пирр отвечал: «Но ведь и вы, спартанцы, насколько я вас знаю, не говорите заранее другим, что вы намерены делать». Один из присутствовавших, Мандроклид, сказал по-спартански: «Если ты бог, ты не сделаешь нам зла, – мы тебя не обидели; но если ты человек, найдется другой, сильнее тебя».

XXVII. ТЕПЕРЬ он двинулся в глубь страны, к Спарте. Клеоним советовал ему идти на приступ прямо по прибытии, но Пирр, говорят, из опасения, что его солдаты, ворвавшись в город ночью, разграбят его, отвечал отказом и обещал сделать то же днем. Спартанцев было немного, и вследствие неожиданности нападения они не успели приготовиться к войне. Кроме того, Арея не было в столице, он уехал на Крит помогать в войне гортинцам. Это, главным образом, и спасло Спарту, на которую смотрели с пренебрежением из-за ее малолюдства и слабости. Пирр, надеясь, что никто не вступит с ним в сражение, расположился лагерем. В это время друзья и гилоты Клеонима убирали дом Клеонима к приему Пирра, как будто он намерен был обедать в нем.

Наступила ночь. Спартанцы стали прежде всего советоваться относительно отправки своих жен на Крит, но они восстали против этого. Архидамия даже явилась в Совет старейшин с мечом в руке, жаловалась геронтам от имени женщин и спрашивала их, неужели они думают, что женщины переживут падение Спарты?..

Тогда было решено вырыть ров параллельно неприятельскому лагерю и по обоим его краям расставить телеги, зарыв до половины колес в землю, чтобы их с трудом можно было сдвинуть с места, и, таким образом, помешать слонам идти вперед.

Лишь только спартанцы принялись за работу, к ним присоединились девушки и женщины, одни в гиматиях, с подобранными короткими хитонами, другие в одних хитонах. Они помогали старшим. Тем, кому следовало участвовать в сражении, они советовали отдохнуть, сами же отмерили себе известную часть рва и вырыли третью часть его. Он был шириной шесть локтей, глубиной четыре, длиной, по словам Филарха, восемь плетров, по Иерониму – несколько меньше. На рассвете, когда среди неприятелей началось движение, женщины вручили молодежи оружие, передали им ров и велели защищать его, не отдавать неприятелю. Приятно, говорили они, оставаться победителями на глазах отечества и завидно умирать на руках матерей и жен, честно положив свою жизнь за Спарту. Хилонида заперлась одна с петлей на шее, чтобы не попадать в руки Клеонима, если город будет взят.

XXVIII. ПИРР лично повел с фронта свою тяжелую пехоту против расположившихся в боевом порядке, сомкнув щит к щиту, спартанцев. Они стояли на другой стороне рва, который солдатам трудно было перескочить так же, как встать на него крепкой ногой вследствие мягкого грунта. Сын Пирра Птолемей с двумя тысячами галлов и отборных солдат из хаонов побежал вдоль рва, стараясь пробраться сквозь телеги; однако они были глубоко зарыты в землю и стояли близко одна к другой, так что сквозь них не только нельзя было пробраться, но и сами спартанцы с трудом могли из-за этого помогать своим. Галлы стали хвататься за колеса и тащить телеги в реку. Молодой Акротат заметил опасность, пробежал весь город и с тремястами солдат зашел в тыл Птолемею, который не мог видеть его вследствие холмистой местности, пока неприятель не ударил эпирцам в тыл. Он заставил нападающих обратиться против него. Они толкали один другого в ров и падали возле телег. Наконец, со страшными потерями они отступили после упорного сопротивления.

Старики и женщины смотрели на подвиги Акротата. Когда он снова шел городом к своему посту, забрызганный кровью, но с горделивой радостью победы, он казался спартанкам еще выше и прекраснее; они завидовали любви Хилониды. Несколько стариков бежали за ним с криками: «Спеши, Акротат, обнять свою Хилониду, только рождай Спарте героев!»

Вокруг самого Пирра кипел ожесточенный бой. Все спартанцы бились как львы. Один из них, Филлий, очень долго сопротивлялся неприятелям и убил многих из нападавших, пока, чувствуя, что силы его падают вследствие многочисленных ран, уступил свое место одному из подчиненных и умер среди своих вооруженных сограждан, чтобы его труп не достался врагам.

XXIX. НОЧЬ разлучила сражавшихся. Пирр лег спать и увидел следующий сон. Снилось ему, что он бросает в Спарту молнии и что город сгорел дотла к радости царя. От радости он проснулся, приказал начальникам выстроить войска в боевой порядок и стал рассказывать приближенным свой сон, предвещавший, по его мнению, взятие столицы приступом. Все удивлялись вместе с ним; одному Лисимаху не нравился сон, он выражал опасение, что боги дают этим Пирру знать заранее о невозможности войти в город: места, в которые ударила молния, считаются священными. Пирр отвечал, что об этом можно болтать только с рыночной сволочью; он жестоко ошибается и что с оружием в руках они должны помнить только, что:

 
Знаменье, лучшее всех – за Пирра храбро сражаться.
 

Он встал и на рассвете двинул против города свои войска.

Спартанцы дрались с решимостью и мужеством, превосходившими их силы. Женщины не отходили от них, подавали им стрелы, приносили пищу и питье тем, кто нуждался в них, поднимали с земли раненых. Македоняне старались засыпать ров и носили множество различных предметов. Ими они заваливали и оружие, и трупы. В то время как спартанцы спешили на помощь в этом пункте, показался Пирр, старавшийся попасть в город верхом между стоявших на краю рва телег. В рядах находившихся здесь солдат раздался крик. Женщины с воплями бегали взад и вперед. Лошадь Пирра успела перепрыгнуть через ров, и царь поскакал против тех, кто стоял к нему лицом, как вдруг критская стрела вонзилась в брюхо его лошади. Смертельно раненная, она понесла Пирра, наконец, сбросила с себя в место скользкое и крутое. В то время как его находившиеся вблизи друзья были в смущении, спартанцы сделали вылазку и своими стрелами прогнали всех неприятелей.

После этого царь приказал прекратить сражение во всех пунктах, надеясь, что спартанцы станут несколько сговорчивее, так как почти все они были ранены. Но счастливая звезда города – быть может потому, что уверилась в мужестве его населения или же для доказательства того, какое значение имеет она в затруднительных обстоятельствах, привела на помощь почти во всем отчаявшимся спартанцам наемное войско из Коринфа под начальством одного из стратегов Антигона, фокидца Амания. Едва он прибыл, как из Крита приехал спартанский царь Арей с двумя тысячами солдат. Женщины немедленно разошлись по домам и не принимали больше в сражении никакого участия. Старики, взявшиеся за оружие по необходимости, были отпущены, и на их место в войско заступили вновь прибывшие солдаты.

XXX. ХРАБРОСТЬ и честолюбие Пирра увеличились еще более вследствие того, что к неприятелям подошли подкрепления и побуждали его овладеть городом. Но его попытки не имели успеха. Получив несколько ран, он отступил и стал опустошать страну, надеясь остаться здесь на зимние квартиры. Но он не мог уйти от своей судьбы. В Арге происходила вражда партий Аристея и Аристиппа. Аристипп считался другом Антигона, поэтому Аристей решил предупредить противника и пригласил в Аргос Пирра.

В душе царя одна надежда сменяла всегда другую. Его успехи служили ему поводом к новым предприятиям. Желая загладить свои поражения новыми подвигами, он ни поражения, ни победы не считал пределом для того, чтобы оставить в покое себя и позволить жить спокойно другим.

Он тотчас же двинулся к Аргосу. Арей устроил ему на пути несколько засад и, заняв на нем самые опасные пункты, отрезал находившихся в арьергарде царя галлов и молоссов. Жрец предсказал Пирру вследствие того, что не нашел в печени некоторых животных одной лопасти, потерю близкого ему лица. Царь среди шума и суматохи забыл в то время о предсказании и велел своему сыну Птолемею взять телохранителей и двинуться на помощь, между тем как сам спешил вывести войско из теснин. Вокруг Птолемея закипел жестокий бой. С ним сражался Эвалк, командовавший отборными спартанскими солдатами. В это время уроженец Аптеры, критянин Орисс, прекрасный солдат, отличавшийся быстротой бега, подбежал сбоку и нанес смертельный удар храбро сражавшемуся юноше. Когда он был убит, его отряд обратился в бегство. Спартанцы погнались за ним, как победители, и, сами того не замечая, отделились от тяжелой пехоты и вышли на равнину.

XXXI. ПИРР только что узнал о смерти сына. Вне себя от горя он приказал молосской коннице ударить по спартанцам. Он первым кинулся на неприятеля и насыщался теперь кровью спартанцев. В сражениях он всегда казался как бы непобедимым героем и наводил ужас на других, теперь же своей смелостью и стремительностью нападения оставлял позади все свои подвиги. Он поскакал на Эвалка; но тот увернулся и своим мечом едва не отрубил Пирру руку, в которой царь держал вожжи; он успел перервать мечом только поводья. Пирр быстро пронзил его копьем, спрыгнул с лошади и уже пешим изрубил всех отборных солдат, старавшихся спасти труп Эвалка. Честолюбие предводителя заставило Спарту понести тяжелую потерю, когда война была уже кончена.

Пирр принес в память сына как бы заупокойную жертву, почтил его пышными играми, значительно облегчил свое горе местью врагам и продолжал свой марш к Аргосу. Узнав, что Антигон успел занять возвышенности над равниной, он расположился лагерем вблизи Навилии и на другой день отправил к Антигону посла, велел назвать его от своего имени развратником и предложить ему сойти в равнину и решить здесь оружием вопрос о короне. Антигон отвечал, что ведет войну, рассчитывая не столько на силу оружия, сколько на благоприятное положение дел, и что если Пирру надоело жить, ему открыто много путей к смерти.

В это время к ним обоим явились послы из Аргоса с просьбой удалиться и оставить город нейтральным, в дружественных отношениях с тем и другим из царей. Антигон согласился и дал в заложники аргосцам своего сына. Пирр обещал отступить, но ничего не дал в залог исполнения своего обещания, только увеличив подозрения против себя. В лагере Пирра произошло замечательное явление: головы быков, принесенных в жертву, отделенные уже от туловища, высунули на глазах других свои языки и лизали собственную кровь. В самом Аргосе жрица Аполлона Ликейского выбежала на улицу с криком, что видела город, полным трупов и крови, и орла, который летел на бой, но затем исчез.

XXXII. ГЛУБОКОЙ ночью Пирр двинулся к городу и нашел Диамперейские (Проходные) ворота открытыми ему Аристеем. Пока его галлы вступали в город и занимали рынок, их никто не замечал, но для слонов ворота оказались узкими. С них стали снимать башни и затем снова ставить их с шумом, в темноте. Произошла остановка. Аргосцы между тем догадались, в чем дело, побежали к Аспиде, частью к другим укрепленным пунктам и послали за помощью к Антигону.

Он подошел к городу, но остался в наблюдательном положении, зато отправил вперед своих стратегов и сына с сильным отрядом. Вместе с тем явился и Арей с тысячью критян и легковооруженными спартанцами. Все они разом напали на галлов и привели их в страшное расстройство. Пирр вступил в город с громким боевым криком со стороны Киларабида. Галлы отвечали ему таким же боевым криком, но он показался ему не бодрым или гордым, – то был крик людей, смущенных и находящихся в опасном положении. Царь быстро пошел вперед, торопя двигавшуюся впереди него конницу. Ее марш был затруднителен и опасен из-за каналов, которые пересекали весь город. Никто не знал, что делать и какие отдавать приказания в ночном сражении. Солдаты сбивались с дороги и в узких улицах отставали от своих. Мрак ночи, нестройный гул голосов и теснота не позволяли воспользоваться правилами тактики. Обеим сторонам оставалось только стоять на месте и ждать наступления дня.

XXXIII. НАКОНЕЦ, стало светать. Пирр заметил, что Аспида кишит неприятельскими солдатами, и смутился. На городской площади он увидел среди многочисленных стоявших там произведений искусства медную статую волка в борьбе с быком. Он испугался, он вспомнил о данном ему когда-то оракуле, где ему предсказывали смерть, если он увидит «волка в борьбе с быком». По словам аргосцев, статуя эта напоминает о случае, имевшем место у них. Когда Данай вступил первый раз в их владения у Пирамий, в тирейском округе, он заметил по дороге в Аргос волка, боровшегося с быком. Данай, думая, что волк – он сам, так как волк, как и он, нападал на туземцев, смотрел на борьбу. Волк одолел быка, и Данай, помолившись Аполлону Ликейскому, приступил к исполнению своего плана, кончившегося удачно, – Геланор, тогдашний царь аргосский, был изгнан возмутившимися подданными. Вот что рассказывают об этой группе.

Пирр был неприятно поражен как этим зрелищем, так и неудачей своих планов, и решил отступить. Боясь тесноты в городских воротах, он приказал своему сыну Гелену, остававшемуся с сильным отрядом вне города, ломать брешь в стене и прикрывать войско при отступлении, если неприятель станет беспокоить его. Гонец вследствие торопливости и тревоги передал приказ неясно. Гелен не понял его и с остальными слонами и отборными солдатами вошел воротами в город с целью помочь отцу. Пирр уже отступал. Пока местность на городской площади позволяла ему попеременно отступать и сражаться, он отбивался от нападавших, но, вытесненный с городской площади в узкую улицу, ведшую к воротам, столкнулся с подкреплениями, шедшими ему навстречу. Он кричал им, чтобы они отступили, но одни не слушали его, другие при всем своем желании исполнить его приказание не могли сделать этого – их не пускали шедшие сзади них в ворота. В довершение всего самый крупный слон упал в воротах набок, страшно ревел и не давал пройти отступавшим. Другой слон, Победитель, из числа вошедших раньше, искал своего вожака, упавшего от полученных им ран, чтобы поднять его. Он понесся в сторону, противоположную отступавшим, и сбивал с ног как своих, так и неприятелей, падавших один на другого. Наконец, он нашел своего мертвого вожака, поднял его хоботом и, держа на клыках, повернул назад. Он пришел как бы в бешенство и опрокидывал и убивал всех попадавшихся ему навстречу. Таким образом, все сбились в кучу и давили один другого. Никто не мог действовать сам собой, напротив, все войско составляло как бы одно целое тело, которое то и дело наклонялось в разные стороны и меняло положение. Солдатам мало приходилось драться с неприятелями, врывавшимися в их ряды или нападавшими с тыла, – они больше наносили вред сами себе. Если они вынимали меч или наклоняли копье, им нельзя было ни вложить меча в ножны, ни поднять копья. Своим оружием они рубили кого попало и умирали один от руки другого.

XXXIV. ПИРР видел охватившее всех смятение и бурю, снял со своего шлема служивший ему украшением венец и отдал его одному из своих друзей, сам же, надеясь на своего коня, поскакал на преследовавших его неприятелей. Копье пробило ему панцирь и нанесло не смертельную, но тяжелую рану. Царь поворотил своего коня против того, кто ранил его, – простого аргосца, сына бедной старухи. Она вместе с другими женщинами смотрела тогда на сражение с крыши дома. Заметив, что ее сын схватился с Пирром, она пришла в ужас при мысли о той опасности, которой он подвергался, подняла обеими руками черепицу и бросила ею в Пирра. Она ударила его в голову, по шлему, и перебила шейные позвонки в их основании. У раненого помутилось в глазах, вожжи выпали из рук, и он свалился с лошади возле святилища Ликимния.

Большинство не узнало его; но солдат Антигона, Зопир, и еще два-три человека подбежали к этому месту, узнали царя и потащили в сени чьего-то дома, в то время как раненый начал приходить в себя. Зопир выхватил иллирийский меч, чтобы отрубить царю голову; но Пирр так грозно взглянул на Зопира, что он испугался. Руки его дрожали; полный смущения и ужаса, он решил, однако, исполнить свое намерение, ударил раненого, но не прямо в горло, а вблизи рта, в подбородок, и после долгих усилий отрезал ему голову.

Об этом успели узнать вскоре многие. Алкионей подбежал и потребовал у Зопира голову с целью убедиться, действительно ли она принадлежит царю. С ней он сел на лошадь, поскакал к отцу, сидевшему в кругу друзей, и показал ему ее. Антигон взглянул на нее, узнал Пирра в лицо и прогнал сына, несколько раз ударив его палкой и называя «проклятым варваром». Он закрыл лицо плащом и заплакал, – он вспомнил об участи деда своего, Антигона, и отца – Деметрия, примеры переменчивости счастья, имевшие место в их семье. Он приказал воздать голове Пирра и его телу все почести и сжечь его труп.

Когда затем Алкионей встретил Гелена, убитого горем и в простом плаще, он ласково обошелся с ним и привел к отцу. Увидев его, Антигон сказал сыну: «Дитя мое, теперь ты поступаешь лучше, чем поступил раньше; но в настоящее время тебя все еще нельзя похвалить вполне – ты не снял с него платья, которое заставляет краснеть скорее нас, считающихся победителями». После этого он обнял Гелена, приказал выдать ему приличное платье и отправил в Эпир. Лагерь Пирра и вся его армия достались Антигону, но он приветливо обошелся с его друзьями.