Текст книги "Жизнеописания"

XII. Через несколько времени явился Лисимах. Считая лишение Деметрия престола общим делом, он потребовал дележа македонских владений. Пирр принял предложение Лисимаха – он не особенно доверял македонянам и считал их поведение двусмысленным. Цари разделили между собой города и земли. На некоторое время это оказалось полезным: оно помешало вспыхнуть войне между ними; но вскоре они убедились, что раздел этот не только не уничтожил вражды между ними, но даже сделался началом жалоб и взаимного недовольства. Могут ли люди, преграду алчности которых не составляют ни море, ни горы, ни безлюдные пустыни, люди, желания которых не в состоянии сдержать границы Европы и Азии, – могут ли они, не оскорбляя друг друга, оставаться спокойными, довольствуясь тем, что имеют, если их владения граничат, прикасаются одно к другому? – Нет, они вечно воюют между собою; коварство и зависть – врожденные их качества. На два имени – «война» и «мир» – они смотрят как на монету и пользуются ими, смотря по обстоятельствам, обращая внимание на свои личные интересы, а не на требования справедливости. К ним можно отнестись с меньшим порицанием скорей тогда, когда они открытые враги на поле сражения, нежели тогда, когда они под личиной справедливости и дружбы скрывают праздную, находящуюся в состоянии покоя несправедливость. Примером в данном случае может служить Пирр. Вступив в борьбу с увеличивавшимся могуществом Деметрия, могуществом, как бы вставшим после тяжкой болезни, он явился на помощь грекам и вступил в Афины. Он вошел в Акрополь, принес богине жертву и в тот же день сошел в Нижний город, сказав, что его радует любовь и доверие к нему афинян, но что, если они умны, они не впустят к себе в город никого из царей, не отворят им ворот…

Вскоре он заключил мир с Деметрием, чтобы немного спустя снова вторгнуться, по совету Лисимаха, в Фессалию, в то время как Деметрий отправился в Азию. Пирр склонял к отпадению фессалийские города и враждебно относился к греческим гарнизонам: македоняне были покорнее ему во время войны, нежели во время мира. Впрочем, и сам он не принадлежал к числу спокойных натур…

Наконец, Деметрий потерпел в Сирии решительное поражение. Лисимаху ниоткуда не грозило опасности; его руки были свободны, и он немедленно повернул на Пирра. Последний находился тогда в Эдессе. Лисимах напал на посланный Пирру обоз с провиантом, отнял его и прежде всего заставил войска царя терпеть голод, затем письменными и словесными предложениями произвел смущение в умах самых влиятельных македонян. Он укорял их за то, что они провозгласили своим царем иностранца, предки которого всегда были вассалами Македонии, отстранив от македонского престола друзей и приближенных Александра.

Ему удалось привлечь на свою сторону многих. Испуганный Пирр удалился с эпирскими и союзными войсками, потеряв Македонию точно так же, как она досталась ему. Таким образом, цари не имеют права обвинять народ, если в нем произойдет перемена умов в его собственных выгодах, – он берет пример с них, его учителей в неверности и вероломстве: по их мнению, больше пользы получают те, кто с меньшим основанием могут назваться справедливыми.

XIII. ИТАК, Пирр лишился теперь Македонии и должен был удалиться в Эпир. Судьба давала ему возможность спокойно пользоваться тем, что находилось в его распоряжении, жить в мире, управляя своим народом, но он скучал, ему было противно, если ему не приходилось делать зла другим и, в свою очередь, терпеть от них. Он, как второй Ахиллей, не мог оставаться спокойным. Он,

 
сокрушающий сердце печалью,
Праздный сидел, но душою алкал он и брани, и боя.
 

Он искал себе нового дела и нашел его следующим образом.

Римляне вели войну с Тарентом. Его население не могло ни продолжать войны, ни кончить ее вследствие наглости и недальновидности своих демагогов и решило предложить команду над своими войсками Пирру, пригласить его принять участие в войне, зная, что он занят гораздо менее других царей и имеет выдающиеся военные способности. Старые и умные граждане, явно высказывавшиеся против этого предложения, принуждены были замолчать перед криками и насилием со стороны партии войны; другие, видя это, отказались участвовать в Народном собрании. В тот день, когда следовало утвердить решение народа, один из пользовавшихся хорошей репутацией граждан, Метон, надел на голову венок из завядших цветов, взял в руку небольшой факел и, разыгрывая из себя пьяного, отправился в Народное собрание, причем впереди него шла флейтистка. Народ сидел на своих местах. Одни из зрителей встретили Метона рукоплесканиями, другие – смехом, как это бывает при дурном демократическом правлении. Никто не мешал ему; напротив, от него требовали, чтобы он шел вперед и пел, флейтистка же играла. По-видимому, он хотел исполнить их желание, но, когда все стихло, сказал: «Прекрасно делаете вы, тарентцы, позволяя желающим играть и веселиться, пока есть возможность. Если у вас есть ум, пользуйтесь все свободой, – когда Пирр приедет к нам в город, нам придется заниматься другим; от нашей прежней жизни не останется никаких следов…»

Его слова произвели впечатление на многих тарентцев. В собрании поднялся шум. Некоторые стали говорить, что Метон прав, но другие, из страха быть выданными римлянам после заключения мира, укоряли народ за его равнодушие к подобного рода дерзким и резким насмешкам. Они собрались толпой и вытолкали оратора.

Таким образом, предложение, внесенное в Народное собрание, было принято им, и в Эпир отправились послы не только от Тарента, но и от других италийских городов. Они передали Пирру подарки и объявили, что им нужен искусный и известный полководец. По их словам, в их распоряжении будет сильная армия: луканцы, мессапийцы, самниты и тарентцы выставят до двадцати тысяч конницы и трехсот пятидесяти тысяч пехоты. Их обещания прельстили не только Пирра, охотно готовы были идти в поход и сами эпирцы.

XIV. ПРИ ЦАРЕ находился фессалиец Киней, умная личность, ученик оратора Демосфена. Казалось, один он из современных ему ораторов как бы напоминал слушателям о силе слова и гениальности своего учителя. Пирр посылал его в различные города, причем он оправдал слова Еврипида, что словом можно то же

 
Сделать, что силой оружия.
 

Сам Пирр, по крайней мере, говорил, что Киней покорил ему больше городов словами, нежели он сам – оружием. Царь глубоко уважал его и пользовался его услугами. Видя тогда, что Пирр намерен отправиться в поход в Италию, он вступил с царем в разговор, улучив минуту, когда Пирр не был занят. «Римляне, Пирр, считаются очень воинственным народом и повелевают многими храбрыми нациями. Если мы победим их с помощью свыше, какие выгоды можем мы извлечь из своей победы?» – спросил он. «Ты спрашиваешь, Киней, о том, о чем можно и не спрашивать, – ответил Пирр, – когда римляне будут разбиты, ни один из италийских или греческих городов не будет в силах бороться с нами. В наших руках быстро очутится вся Италия. Ее границ, силы и храбрости ее населения может не знать скорее кто другой, нежели ты». После некоторого молчания Киней сказал: «Государь, что станем делать мы, завоевав Италию?» Пирр, не понимая еще смысла его вопроса, ответил: «Вблизи нас Сицилия… Этот богатый и густонаселенный остров протягивает нам свои руки. Взять его не стоит труда: после смерти Агатокла в Сицилии всюду происходят мятежи; в городах царит анархия, страсти; демагоги не сдерживают себя…» – «Согласен, – ответил Киней, – но после покорения Сицилии кончатся ли наши завоевания?» «Дай бог, – сказал Пирр, – чтобы мы остались победителями, чтобы нас сопровождал успех: мы только на пороге к великим делам. Можно ли удержаться от завоевания Африки и Карфагена, который будет тогда нашим, Карфагена, которого едва не взял Агатокл, тайно бежавший из Сицилии и вышедший в море с несколькими кораблями! Стоит ли говорить, что, когда мы покорим все это, никто из оскорбляющих теперь нас врагов не посмеет вступить с нами в борьбу?» «Конечно, никто, – сказал Киней, – располагая такими силами, мы, очевидно, можем снова отнять Македонию и спокойно править Грецией. Но что же станем делать мы, когда и это все окажется в нашей власти?» Пирр засмеялся и ответил: «Тогда мы не будем делать ровно ничего. Глупый, у нас пойдут ежедневно пиры, мы станем весело проводить время в разговорах друг с другом!» Киней заставил сказать Пирра что хотел. «Кто же мешает нам теперь пить и проводить время в обществе, если только мы желаем этого, – сказал Киней, – если это имеется уже в нашем распоряжении и если мы можем без хлопот пользоваться тем, чего желаем достичь ценой крови, страшных трудов и опасностей, делая большое зло другим и страдая сами?» Слова Кинея рассердили Пирра, но он остался непреклонен. Он знал, какого счастья лишается он, но не мог расстаться с льстившими ему надеждами!

XV. ПРЕЖДЕ ВСЕГО он отправил в Тарент Кинея с тремя тысячами солдат, затем, когда прибыло множество различных транспортных судов, посадил на них двадцать слонов, три тысячи конницы, двадцать тысяч пехоты, две тысячи стрелков и пятьсот пращников. Все было готово; царь сел на корабль и снялся с якоря. Флот находился в средине Ионийского моря, но поднявшийся в необычное время года северный ветер унес его в сторону. Со страшными усилиями и опасностями, благодаря только искусству и самоотверженности матросов и кормчих, царский корабль, выдерживая бурю, приближался к берегу. Вся эскадра была рассеяна. Буря умчала корабли, унесла их от берегов Италии и пригнала в Ливийское и Сицилийское моря. Некоторые из них не могли обогнуть Япигского мыса. Ночь застала их. Громадные волны разъяренного моря бросали их на скалы и мысы. Все корабли погибли, кроме царского. Один он мог выдержать удары волн благодаря своим размерам и прочности постройки и спастись от гибели в бурю. Но ветер переменился и начал дуть с материка. Корабль, идя против огромных волн, подвергался большой опасности утонуть, отдаться же снова на волю разъяренного моря и прихоть беспрестанно менявшихся ветров казалось самым ужасным из всех предстоящих несчастий. Пирр решил броситься в море. Его друзья и телохранители тотчас же начали оказывать ему один перед другим свое усердие. Однако ночь и волны, со страшным шумом и силой разбивавшиеся о берег, затрудняли подание помощи, так что только днем, когда ветер начал стихать, царь вышел на берег. Он совершенно ослаб физически, но боролся с бессилием тела мужеством и крепостью душевных сил. В это время сбежались мессапийцы – царь был выброшен бурей в их владения – и немедленно с полной готовностью предложили свои услуги. Несколько уцелевших кораблей появилось в виду берега. На них оказалось очень мало конницы, около двух тысяч пехоты и два слона. С ними Пирр отправился в Тарент.

XVI. УЗНАВ об этом, Киней вышел к нему навстречу со своими войсками. Вступив в город, царь не делал ничего против воли и желания тарентцев, пока его спасшиеся корабли не бросили якоря и не собралась большая часть его войска. Видя тогда, что тарентцы без грубого насилия не могут ни спасти себя, ни помочь другим и что в то время, как он станет сражаться за них, они будут сидеть дома и проводить время в банях и пирах, он распорядился закрыть гимназии и места для прогулок, где они, проводя время в праздности, только на словах начальствовали над войсками и болтали о политике, запретил пиры, увеселения и забавы, не отвечавшие положению дел, приглашал население взяться за оружие и оказался неумолимо строгим при наборе солдат. Многие оставили город из-за непривычки подчиняться другим; жизнь не для своего удовольствии они называли рабством.

Царь между тем получил известие, что против него идет во главе сильной армии римский консул Левин, опустошая при своем марше Луканию. Союзные войска еще не были в сборе. Пирр не мог оставаться долее в бездействии, ждать, пока неприятель подойдет еще ближе, и выступил со своими войсками, отправив предварительно посла к римлянам. Он предложил им до начала войны разобрать их спор с италийскими городами, причем соглашался быть в данном случае судьей и посредником. Левин отвечал, что римляне не желают принимать посредничество Пирра, не боятся его, как врага. Тогда царь двинулся вперед и расположился лагерем в равнине между городами Пандосией и Гераклеей.

Получив известие, что римляне близко и стоят за рекой Сирисом, он подъехал верхом к реке взглянуть на их войска. Увидев их боевой строй, караулы, царящий везде порядок, вообще внешний вид лагеря, Пирр был удивлен. Он подозвал к себе ближайшего из своих друзей и сказал: «Боевой порядок этих варваров, Мегакл, вовсе не варварский. Впрочем, мы узнаем это потом». Заботясь о последствиях, он решил ждать союзников и, чтобы римляне не вздумали переправиться раньше, расставил на берегу войска, которые должны были помешать их переправе.

Римляне поспешили предупредить его ожидания и начали переход. Их пехота прошла вброд в одном месте, конница – в разных пунктах. Из опасения быть окруженными греки отступили. Заметив это, Пирр в смущении приказал начальникам пехоты немедленно выстроиться в боевой порядок и быть готовыми к сражению, сам же с тремя тысячами конницы двинулся против римлян, рассчитывая застать их еще при переправе, в расстройстве и беспорядке. Но, когда он увидел на берегу массу шлемов и конницу, двигающуюся против него в боевом порядке, он велел сомкнуть ряды и первым начал сражение. Все узнавали его благодаря блестящему и богатому красивому вооружению. Он доказал на деле, что приобретенная им слава отвечала его храбрости, доказал в особенности тем, что, действуя в сражении руками и всем телом, мужественно защищаясь против нападавших, не смущался, давал себе отчет во всем и командовал войском с таким хладнокровием, как будто смотрел на битву со стороны, сам поспевал всюду и помогал тем, кого теснили неприятели.

В это время Леоннат заметил италийца, который, не спуская глаз с Пирра, старался направить на него свою лошадь и постоянно сообразовывал свои движения с движениями царя. «Видишь, государь, этого варвара на вороной с белыми ногами лошади?» – спросил его македонянин. – «Кажется, он задумал что-то серьезное и опасное. Он смотрит и хочет напасть на тебя, полный отваги и бешенства, в то время как других оставляет без внимания. Остерегайся его». «Друг Леоннат, – ответил Пирр, – от судьбы не уйдешь; однако ни этот, ни другой из италийцев не нападут на меня безнаказанно…» Они еще не кончили разговора, как италиец схватил копье, поворотил лошадь и поскакал на Пирра. Убить затем копьем царского коня было для него делом минуты, но и его лошадь была убита Леоннатом. Когда оба упали с лошади, Пирра окружили его друзья и увели, италиец же пал в схватке. То был командир эскадрона френ ганец Оплак.

XVII. Этот случай научил Пирра быть осторожнее. Заметив отступление конницы, он двинул в боевом порядке фалангу. Свой плащ и вооружение он надел на своего друга Мегакла, как бы укрылся под его вооружением, и ударил на римлян. Они не отступили. Началось сражение. Долгое время судьба боя оставалась нерешенной; говорят, побежденные семь раз обращали в бегство победителей. Обмен оружием, в другое время спасительный для царя, теперь едва не погубил всего дела и не вырвал победы из его рук. Многие нападали на Мегакла. Дексий первым нанес ему смертельный удар. Сорвав с него шлем и плащ, он поскакал к Левину, показывая их и крича, что убил Пирра. Его трофеи носили по рядам и показывали всем, вследствие чего среди римлян раздавались радостные крики; греки, напротив, пали духом и были смущены. В это время Пирр заметил, что произошло. Он подъехал к рядам солдат с непокрытой головой и, протягивая к ним руки, старался дать узнать себя по голосу. Наконец, слоны стали сильно теснить римлян. Их лошади при одном приближении к ним слонов в испуге уносили всадников. Тогда царь ввел фессалийскую конницу и после страшного кровопролития обратил в бегство приведенного в расстройство неприятеля. Дионисий говорит, что римляне потеряли убитыми до пятнадцати тысяч, Гиероним – только семь. Потерю Пирра Дионисий определяет в тринадцать тысяч, Гиероним – в менее четырех. Как бы то ни было, Пирр потерял лучших своих друзей и полководцев, услугами которых всего больше пользовался и которым доверял.

Когда римляне отступили, он овладел римским лагерем. Ему удалось привлечь на свою сторону несколько союзных с ними городов. Он опустошал римские владения на огромном пространстве. Продолжая свое движение вперед, Пирр сократил расстояние между ними почти до трехсот стадий. После сражения к нему явились толпы луканцев и самнитов. Он укорял их, что они опоздали, но был, очевидно, рад и очень гордился тем, что с одним своим войском и тарентцами разбил сильную римскую армию.

XVIII. РИМЛЯНЕ не отняли у Левина команды, хотя, говорят, Гай Фабриций выразил мнение, что не эпирцы одержали победу над римлянами, а Пирр над Левином, считая понесенное ими поражение делом не силы, а таланта полководца. Римляне пополняли убыль в войсках, спешили набирать новые и говорили о войне смело и гордо, что изумляло Пирра. Он решил предварительно отправить в Рим посольство и испытать, не желает ли неприятель вступить в мирные переговоры, – взять столицу и окончательно овладеть ею он считал трудной задачей для тех сил, которыми располагал в настоящую минуту, и, с другой стороны, заключить с ними мир после победы очень лестным для себя.

Киней в качестве посла виделся с самыми влиятельными из граждан и предлагал их женам и детям подарки от имени царя. Никто, однако, не принял их; все – и мужчины, и женщины – отвечали, что, когда правительство заключит мир, тогда и они станут относиться к царю с чувствами дружбы и уважения.

В сенате Киней говорил долго и вежливо, но римляне слушали его неохотно и не выражали готовности принять его предложения, хотя Пирр соглашался отдать им без выкупа их пленных и обещал принять участие с ними в покорении Италии, требуя за это лишь мира себе и самостоятельности Тарента; впрочем, многие римляне явно склонялись на сторону мира. Разбитые в большой битве, они ждали новой, где неприятель должен будет сражаться в больших силах, если с Пирром соединятся войска других государств Италии.

Лишь только предложения царя стали известны, разнесся слух, что сенат намерен утвердить условия мира. Тогда Аппий Клавдий, пользовавшийся известностью, но от старости и слепоты отказавшийся от участия в государственных делах и удалившийся на покой, не выдержал. Он приказал рабам нести его на носилках в сенат через форум. В дверях его окружили сыновья и зятья, подхватили под руки и ввели на заседание. В сенате воцарилась тишина; все приняли Аппия с почтением.

XIX. ОН СТАЛ на свое место и сказал: «Римляне, до сих пор я роптал на судьбу, лишившую меня зрения, теперь – слепой, жалею, что я не глух, чтобы мне не слышать ваших постыдных советов и решений, вконец уничтожающих славу Рима. Где ваши слова, которые вы всегда громко говорили всем народам, слова, что, если бы в Италию явился сам великий Александр и вступил в борьбу или с нами, когда мы были еще молоды, или с нашими отцами, когда они были еще в полном расцвете сил, он не считался бы непобедимым, как считается теперь, но или бежал, или пал мертвым где-нибудь на наших полях и еще более увеличил славу Рима?! Значит, слова эти были пустым хвастовством и ложью? Вы боитесь; кого же – хаонов и молоссов, всегдашнюю добычу Македонии; вы дрожите, перед кем же – перед Пирром, который был всегдашним слугой одного из телохранителей Александра, ползал у его ног и который бродит в настоящее время по Италии не столько для того, чтобы оказать помощь здешним грекам, сколько потому, что бежал от врагов, грозивших ему в его царстве?! И он же обещает нам владычество над Италией с помощью тех сил, которых ему оказалось мало, чтобы удержать за собой небольшую часть Македонии! Не надейтесь, что мир с ним избавит вас от него, – нет, на вас набросятся его союзники. Они станут относиться к вам с презрением и подумают, что всякий легко может заставить вас смириться, если Пирр ушел от нас не только без наказания за нанесенные им обиды, но и получил еще в награду то, что тарентцы и самниты могут смеяться в глаза… римлянам…»

Речь Аппия побудила сенат деятельно продолжать ведение войны. Киней был отправлен назад с ответом, что, если Пирр очистит пределы Италии, он, если желает, может говорить об оборонительном и наступательном союзе; но пока будет стоять с оружием в руках, римляне намерены воевать с ним до последних сил, если бы даже он разбил в сражениях тысячи Левинов.

Говорят, Киней во время переговоров тщательно старался изучить особенности жизни римлян и их государственное устройство. Он вступал в разговоры с лучшими из граждан. Между прочим, он сказал однажды Пирру, что сенат показался ему собранием царей. О многочисленности же населения он выразился, что боится, как бы эпирцам не пришлось сражаться с лернской гидрой: в то время была набрана вдвое большая армия, чем та, которая сражалась раньше под предводительством консула, число же остальных римлян, способных носить оружие, показалось Кинею еще в несколько раз большим.

XX. ЗАТЕМ к царю были отправлены послы для переговоров относительно выдачи пленных, в том числе Гай Фабриций, пользовавшийся, по словам Кинея, глубоким уважением среди римлян за свои нравственные качества и военные таланты. Он был очень беден. Пирр обращался с ним очень любезно и предложил ему известное количество золота без всякой задней мысли, а в память его дружбы и знакомства, как выражался он. Фабриций отказался. Царь в этот день оставался спокойным, но на следующий, желая испугать римлянина, который ни разу не видел слонов, приказал самого большого из них поставить за занавеской там, где они говорили друг с другом. Его приказание было исполнено. По данному знаку занавеска была отдернута. Слон внезапно поднял хобот над головой Фабриция и испустил страшный, дикий рев. Римлянин оставался спокоен и с улыбкой сказал Пирру: «Твое золото оказало на меня вчера так же мало действия, как сегодня – твой слон…»

За столом говорили о многом, но, главным образом о Греции и ее философах. Киней случайно вспомнил об Эпикуре и стал приводить мнения его школы о богах и политике. Он говорил, что последователи его считают наслаждение благом, участия же в государственных делах избегают как вредно действующего на них, возмущающего их блаженное состояние; что божество, по их убеждению, чуждо и любви, и ненависти, нисколько не заботится о нас и проводит жизнь в праздности, утопая в наслаждениях. Он еще не кончил, когда Фабриций вскричал: «Как желал бы я, чтобы Пирр и самниты держались этих взглядов во время войны с нами!»

Преклоняясь перед его честностью и характером, Пирр еще сильней желал заключить мир с республикой, кончить войну. Он горячо просил Фабриция, когда будет заключен мир, уехать с ним и быть с ним неразлучно, обещая считать его первым из своих друзей и полководцев. Но тот спокойно отвечал ему: «Государь, это будет бесполезно для тебя – те, кто уважает теперь тебя и преклоняется пред тобой, узнав меня ближе, предпочтут иметь своим царем меня вместо тебя…» Вот каков был Фабриций.

Его слова не раздражили Пирра: он принял их не как деспот, напротив, рассказывал своим приближенным о благородстве Фабриция. Он одному ему отдал пленных с условием, что, если сенат не примет мирных предложений, пленные после свидания с родными и окончания Сатурналий вернутся к нему. Действительно, после окончания праздника они были отосланы обратно. Сенат назначил смертную казнь тому из них, кто окажется в Риме.

XXI. ЧЕРЕЗ несколько времени Фабриций был избран консулом. Тогда-то в лагерь к нему явился посланный от царского врача, который обещал отравить Пирра, если римляне дадут ему награду за то, что он кончит войну без всякой опасности для них. Фабриций пришел в ужас от низкого поступка врача. Ему удалось внушить те же чувства и своему товарищу по должности. Фабриций немедленно отправил Пирру письмо, где советовал царю беречься заговора. Письмо было следующего содержания: «Римские консулы Гай Фабриций и Квинт Эмилий шлют свой привет царю Пирру. По-видимому, ты плохо умеешь отличать своих друзей от врагов. Прочитав отправленное нами письмо, ты убедишься, что ведешь войну с честными и справедливыми людьми, доверяешь – несправедливым и безнравственным. Мы пишем не от расположения к тебе, а просто ради того, чтобы твоя смерть не навлекла на нас несправедливых подозрений и чтобы никто не подумал, что мы решили нападать на тебя из-за угла, оказавшись бессильными кончить войну своим мужеством».

Получив это письмо, Пирр уличил врача, наказал его, возвратил римлянам пленных без выкупа в знак благодарности Фабрицию, и вторично отправил в Рим Кинея для переговоров о мире. Римляне не хотели принять пленных даром в качестве благодеяния со стороны неприятеля или награды за свою справедливость, – они приказали отослать Пирру равное число пленных тарентцев и самнитов, но ни о какой дружбе или мире не позволили говорить прежде, чем царь не прекратит враждебных действий, не выведет из Италии своих войск и вторично не отправит в Епир на тех кораблях, на которых приехал.

Дальнейшие обстоятельства требовали дать новое сражение. Царь двинул вперед войска под своей командой и начал с римлянами битву при городе Аскуле. Он должен был сражаться в местности, неудобной для действия конницы, с болотистыми берегами быстрой реки, где слонов нельзя было присоединить к фаланге. Обе стороны понесли большие потери убитыми и ранеными. Царь сражался до наступления ночи и, наконец, отступил. На другой день он стал употреблять всевозможные способы с целью дать сражение на ровном месте и ворваться со слонами в неприятельские ряды. Он приказал заранее занять опасные пункты, поставил между слонами множество пращников и стрелков и повел вперед стремительно и бурно свою плотно сомкнутую армию. Римляне занимали позицию, где не могли отступать и нападать снова, как раньше, а должны были идти ровным местом прямо на неприятеля. Спеша опрокинуть тяжелую пехоту, прежде чем в сражении примут участие слоны, они проявляли чудеса храбрости, защищаясь против сарисс мечами, не щадили себя, стараясь о том только, чтобы нанести врагу смертельный удар, и с презрением относились к своим ранам.

После продолжительной схватки они начали, говорят, отступать в том пункте, где Пирр лично вел ожесточенное нападение на стоявших против него неприятелей. Главным образом, однако, они были разбиты благодаря силе и натиску слонов. Храбрость римлян в этом сражении не привела ни к чему, – им пришлось отступить перед слонами, как бы перед напором волн или землетрясением, чтобы не ждать смерти в бездействии и вытерпеть все самые ужасные мучения без всякой пользы. Они бежали недолго, лагерь их был невдалеке. Гиероним говорит, что римлян пало шесть тысяч. В «Дневнике» царя Пирра сказано, что он потерял три тысячи пятьсот пять человек. Дионисий, однако, не пишет ни о двух сражениях при Аскуле, ни о поражении римлян. Он рассказывает, что они сражались только раз до захода солнца и что противники разошлись с трудом, упоминает о ране Пирра копьем в руку, о разграблении его обоза самнитами и определяет цифру потерь Пирра и римлян более чем в пятнадцать тысяч человек с каждой стороны.

Сражение кончилось. Кто-то поздравил Пирра с победой, но он, говорят, сказал ему: «Еще одна такая победа над римлянами – и мы погибли вконец!..» Действительно, он лишился многих из тех солдат, которых привез с собой, и почти всех друзей и полководцев; остались только немногие. Он не мог пополнить убыли в своих войсках и видел, с другой стороны, что его италийские союзники действуют с меньшей энергией, между тем как римляне легко и скоро пополняют убыль в войсках как бы из обильного источника, протекавшего в их стране, и не падают духом от поражений; напротив, чувство мести давало им новые силы для продолжения войны и возбуждало их честолюбие.

XXII. В ТО ВРЕМЯ как царь находился в затруднительном положении, он был снова увлечен новыми надеждами и планами, которые заставляли колебаться и беспокоиться его ум. Из Сицилии приехали к нему послы, обещая отдать в его руки Акрагант, Сиракузы и Леонтины. За это они просили его выгнать с острова карфагенян и освободить его от подчинения тиранам. Но одновременно Пирр получил известие и из Греции, что Птолемей Керавн погиб с войском в сражении с галлами и что в настоящее время присутствие Пирра было бы как нельзя более кстати, так как македоняне очень нуждаются в царе. Пирр горько жаловался на судьбу, что она одновременно дает ему случай принять участие в двух обширных предприятиях. Он думал, что так как их было два, то от одного было необходимо отказаться. Он долго рассуждал об этом сам с собой. Ему казалось, что в Сицилии его задача будет серьезнее, – вблизи лежала Африка. Он решил отправиться туда немедленно, послав предварительно, по своему обыкновению, Кинея для переговоров с правительством сицилийских городов. Он оставил в Таренте гарнизон, несмотря на неудовольствие граждан, требовавших, чтобы он или исполнил то, ради чего приехал, – вел вместе с ними войну против римлян – или оставил владения тарентцев и передал им город, каким принял его. Царь ответил им резко, велел оставаться спокойными и ждать, пока он будет свободен, затем уехал.

Едва он вышел на берег Сицилии, все его надежды быстро исполнились так, как он ожидал. Города охотно покорялись ему там, где следовало пустить в ход оружие, действовать силой, – первое время все оказывалось не в состоянии бороться с ним. С тридцатью тысячами пехоты, двумя с половиной тысячами конницы и эскадрой из двухсот кораблей он объявил войну карфагенянам, гнал их перед собою, покорял их владения. Самой сильной из их крепостей была Эрик, где засел многочисленный гарнизон. Царь решил взять его приступом.

Его армия была готова. Он надел тогда на себя полное вооружение и дал обет Гераклу устроить игры и принести в честь его жертву в благодарность за победу, если ему удастся показать себя сицилийским грекам бойцом, достойным своих предков и командования находящимся в его распоряжении войском. Пирр приказал трубачу дать сигнал к приступу, стрелами прогнал неприятелей с укреплений, приставил лестницы и первым взошел на стены. На него бросилась толпа неприятелей. Защищаясь, он прогнал и сбросил их справа и слева со стены и, рубя мечом, окружил себя грудами трупов большей части неприятелей. Сам он остался невредим. Он наводил страх на противника одним своим видом, доказывая, что выражение Гомера, что из всех нравственных качеств одна храбрость часто соединяется с энтузиазмом и исступлением, – справедливо и основано на опыте. Взяв город, он принес Гераклу пышную жертву и устроил различного рода игры.