Текст книги "Жизнеописания"

Клеандрид бежал и был приговорен законом к смертной казни. Он был отцом Гилиппа, победителя афинян в Сицилии. Можно было думать, что корыстолюбие последнего было его наследственной болезнью; после ряда блестящих подвигов его уличили в преступлении и с позором выгнали из Спарты, о чем я говорил в биографии Лисандра.

XXIII. КОГДА Перикл, сдавая по окончании войны отчет, внес в него «необходимый» расход в десять талантов, народ принял отчет, не спрашивая, на что издержаны были деньги, не требуя открыть тайну. Некоторые писатели, например философ Теофраст, говорят, что Перикл ежегодно посылал в Спарту десять талантов. Он тратил их на подкуп всех спартанских эфоров, чтобы избежать войны. Впрочем, он покупал не мир – ему нужно было время, в продолжение которого он мог бы спокойно запастись всем необходимым для успешного ведения войны.

Затем он немедленно двинулся с войсками против отпавших эвбейцев. С флотом из пятидесяти кораблей и пятью тысячами гоплитов он высадился на берег и покорил города острова. Из Халкиды он выгнал «гиппоботов», класс богатых граждан, пользовавшихся огромным влиянием. Из Гестиеи же он приказал удалиться всем жителям и заселил город афинянами. Строгие меры, принятые им исключительно против ее населения, объясняются тем, что гистиейцы захватили афинский корабль и перерезали его экипаж.

XXIV. ПОСЛЕ этого афиняне заключили со спартанцами тридцатилетнее перемирие. Тогда Перикл предложил известный морской поход против самосцев в наказание за то, что они отказались повиноваться приказанию афинян прекратить войну с милетцами. Существует, впрочем, мнение, что он объявил разрыв самосцам в угоду Аспасии, поэтому здесь вполне нелишне заняться рассмотрением вопроса, какими средствами удалось приобрести этой женщине такое огромное влияние на государственные дела и заставить так много и так лестно отзываться о ней философов. Все называют ее дочерью милетца Аксиоха. Говорят, она избрала примером для себя свою предшественницу, иониянку Таргелию, и старалась точно так же подчинить своему величию выдающиеся личности. Таргелия была замечательной красавицей, но вместе с красотою соединяла и выдающийся политический ум. Число ее любовников из греков было очень велико. Всех поклонников, пользовавшихся огромным влиянием и силой, она привлекла на сторону персидского царя и благодаря им положила начало персидской партии в греческих городах.

Говорят, Перикл полюбил Аспасию за ее ум и политические способности: ее благосклонностью пользовался и Сократ со своими друзьями, незнакомые же с нею приводили к ней своих жен, чтобы они слушали ее разговор, хотя к ее профессии нельзя было отнестись с уважением, назвать ее честной, – она содержала публичный дом. Если верить Эсхину, то и Лисикл, раньше торговец скотом, не пользовавшийся уважением, никому не известный, сделался в Афинах первым лицом, вступив после смерти Перикла в связь с Аспасией. Начало «Менексены» Платона написано в шутливом тоне, однако в нем есть одна историческая истина, именно, что Аспасия приобрела себе известность тем, что многие афиняне брали у нее уроки риторики.

Вероятнее, впрочем, что Перикл действительно любил Аспасию. Дело в том, что он был женат на одной из своих родственниц. От первого ее брака с Гиппоником родился богач Каллий, детьми ее от брака с Периклом были Ксантипп и Парал. Брак их не был счастливым, поэтому Перикл выдал впоследствии ее замуж за другого с ее согласия, сам же стал жить с горячо любимой им Аспасией. Рассказывают, он ежедневно, отправляясь на площадь и возвращаясь домой, осыпал ее поцелуями. Комики дают ей имя «Новой Омфалы», «Деяниры», иногда «Геры»…

От нее, быть может, родился и тот сын, не пользовавшийся правами гражданства, о котором Эвполид в своих «Демах» заставляет отца спрашивать следующим образом:

 
А жив ли мой побочный сын?
 

Миронид же отвечает ему:

 
Он давно был бы человеком…
 

Имя Аспасии было так знаменито, пользовалось такой известностью, что даже Кир, ведший войну за престол персидский со своим братом, назвал любимую из своих наложниц Аспасией; прежде она называлась Мильтой. Она была фокеянка, дочь Гермотима. Когда Кир был убит в сражении, ее увезли в гарем царя, у которого она пользовалась огромным влиянием.

Это невольно напрашивалось мне под перо: не сказать об этом ничего, оставить без внимания было бы, конечно, непростительно.

XXV. ОТНОСИТЕЛЬНО похода на Самос Перикла обвиняют в том, что он начал его в интересах Милета и Аспасии. Города эти вели войну из-за Приены. Самосцы победили и, когда афиняне приказали им сложить оружие и подчиниться решению афинского суда, отвечали отказом. Тогда Перикл отплыл с флотом к берегам Самоса, уничтожил там аристократическую форму правления, взял в качестве заложников пятьдесят знатнейших граждан и столько же детей и отослал их на Лемнос, хотя, говорят, каждый из заложников предлагал ему в выкуп за себя один талант. Кроме того, ему давали крупные суммы противники демократической формы правления на острове. Даже сатрап Писсуфн, благоволивший к самосцам, велел передать ему десять тысяч дариков, чтобы склонить его к уступкам по отношению к ним. Перикл отказался принять деньги, поступил с самосцами согласно принятому им раньше решению, ввел у них демократию и вернулся с флотом в Афины.

Писсуфн тайком увез заложников и приготовил для самосцев все необходимое для ведения войны. Самосцы тотчас же восстали. Перикл принужден был вторично отправиться против них в морской поход. Они не успокоились и не унывали, напротив, твердо решили приобрести владычество на море. В кровопролитном морском сражении у берегов острова Трагии Перикл одержал блестящую победу, разбив с сорока четырьмя кораблями семьдесят неприятельских, из них двадцать – с пехотой.

XXVI. ПРЕСЛЕДУЯ разбитых самосцев, он овладел гаванью и осадил город, жители которого решили отчаянно сопротивляться, сражаясь за укреплениями, но, когда из Афин приплыл другой, более многочисленный флот, они были окружены со всех сторон. С шестьюдесятью триерами Перикл вышел в открытое море. Большинство писателей говорят, что он желал встретить плывшую на помощь самосцам финикийскую эскадру и дать ей сражение на возможно дальнем расстоянии от берегов острова, Стесимброт же – что он отплыл в Кипр; но это едва ли вероятно. Впрочем, каково бы ни было его намерение, он сделал ошибку. Когда он отплыл, философ Мелисс, сын Итагена, бывший в то время самосским стратегом, относясь с презрением к малочисленности флота афинян и неопытности их начальников, убедил сограждан сделать вылазку. Произошло сражение, где победа осталась на стороне самосцев. В их руки попало множество пленных; они пустили ко дну немало неприятельских кораблей, сделались хозяевами на море и запаслись всем необходимым для продолжения войны, чего раньше не имели. Аристотель пишет даже, что еще до этого сражения Мелисс разбил на море самого Перикла.

Самосцы наложили, в свою очередь, в знак издевательства над аффинскими пленными клеймо им на лоб в виде совы – афиняне также наложили на них клеймо в виде самины. Самина – корабль с носом в форме свиного рыла. Палуба его широка и выпукла, вследствие чего он может служить и транспортным, и вестовым судном. Эти корабли получили свое название потому, что впервые появились у самосцев и были построены по приказанию тирана Поликрата. Говорят, на эти клейма намекает следующий стих Аристофана:

 
О, у самосцев куда как много букв!..
 

XXVII. УЗНАВ о поражении флота, Перикл немедленно поспешил к нему на помощь. Мелисс выступил ему навстречу, но был разбит. Обратив в бегство неприятелей, Перикл немедленно повел осаду. Однако он предпочитал овладеть городом, победить самосцев издержками и продолжительностью осады, нежели рисковать кровью и жизнью сограждан; но афиняне не хотели ждать, они желали сражаться. Периклу трудно было удержать их, поэтому он разделил все войско на восемь частей и приказал им кидать жребий. Часть, вынувшая белый боб, могла веселиться, ничего не делать, тогда как другие сражались, вследствие чего, говорят, те, кто провел известный день весело, называют его «белым» по имени белых бобов.

По словам Эфора, Перикл пользовался при осаде машинами, которые возбуждали в нем удивление как нечто новое. Здесь был налицо сам изобретатель их, Артемон. Он хромал, и его носили на носилках туда, где следовало скорее кончить работы, почему его и прозвали «перифоретом». С этим не согласен Гераклид Понтийский. Он ссылается на стихотворения Анакреонта, где встречается имя «перифорета» Артемона, за много лет до войны с Самосом и вышеупомянутых событий. Историк рисует Артемона неженкой, который всего боялся и пугался, сидел почти всегда дома, причем два раба держали над его головой медный щит, чтобы на него ничего не могло упасть сверху. Если ему приходилось выйти из дома, его несли на носилках, очень низеньких, вследствие чего его и прозвали «перифоретом».

XXVIII. ПОСЛЕ восьмимесячной осады самосцы сдались. Перикл разрушил городские укрепления, приказал самосцам выдать их флот и наложил на них в наказание большую контрибуцию. Часть ее они уплатили немедленно, остальную обязались внести к сроку и дали в обеспечение заложников. Самосец Дурид рассказывает при этом о мнимых страшных жестокостях, обвиняя в них афинян и Перикла. Но о них не говорят ни историк Фукидид, ни Эфор, ни Аристотель. Рассказ его о том, будто Перикл приказал отвезти капитанов и матросов самосских триер в Милет на городскую площадь и привязать к столбам, где они оставались в ужасном положении в течение десяти дней, после чего он велел убить их, раскроив им палками череп, и наконец, бросить трупы в морс без погребения, – едва ли заслуживает доверия. Дурид не всегда беспристрастен как историк, даже в тех случаях, когда не затронуты его личные интересы, здесь же он преувеличил несчастья своего отечества с целью оклеветать афинян.

После покорения Самоса Перикл вернулся в Афины и торжественно похоронил убитых на войне, причем сказал, по обычаю, надгробное слово, вызвавшее восторг. Когда он сходил с кафедры, его окружили с поздравлениями все присутствовавшие при этом женщины. Они надевали на него венки и повязки, как на победителя-атлета, Эльпиника же подошла к нему и сказала: «Да, Перикл, тебя хвалят заслуженно, ты стоишь венков, ты лишил жизни многих прекрасных наших сограждан не в войне с финикийцами и липерсами, как брат мой, Кимон, но разрушил союзный и родственный нам город…» Говорят, Перикл спокойно улыбнулся на ее слова и ответил ей стихом Архилоха:

 
Не стала бы ты, старуха, душиться, когда бы…
 

И он рассказывает, будто, разбив самосцев, Перикл стал гордиться, много думать о себе, причем выразился будто бы, что Агамемнон десять лет осаждал иностранный город, а он взял в течение девяти месяцев один из первых и сильнейших ионийских городов. Гордость Перикла была не безосновательна: война с самосцами была очень опасна, успех же в ней представлялся крайне сомнительным, – им, если верить Фукидиду, едва не удалось отнять у афинян владычество на море.

XXIX. ВСКОРЕ начали собираться грозовые тучи Пелопоннесской войны – керкирцы подверглись нападению со стороны коринфян. Тогда Перикл уговорил народ помочь первым и заключить союз с островом, имевшим в своем распоряжении сильный флот, тем более что разрыва между пелопоннесцами и афинянами можно было ожидать с часу на час.

XXX. КОГДА народ принял его предложение, он приказал отправить на помощь керкирцам только десять кораблей под начальством сына Кимона, Лакедемония, как бы в насмешку над ним, – семья Кимона отличалась своим расположением и дружбой со спартанцами. Перикл дал Лакедемонию так мало кораблей и послал его против его желания с той целью, чтобы он не мог совершить во время своего похода ни одного важного по своим последствиям или блестящего подвига, вследствие чего подвергся бы еще большим подозрениям за свои спартанские симпатии. Вообще Перикл не упускал случая унизить сыновей Кимона, указывая на то, что даже по своим именам они не природные афиняне, а иностранцы, выходцы, – одного из них звали Лакедемонием, другого – Фессалом, третьего – Элеем. Мать их все считают аркадянкой.

Однако за посылку этих десяти триер Периклу пришлось услышать много упреков – он слишком мало помог тем, кто нуждался в его помощи, и в то же время дал много поводов для нападок на него со стороны его недоброжелателей. Тогда он отправил к берегам Керкиры новый, более сильный флот; но он прибыл туда уже после сражения.

Оскорбленные коринфяне явились в Спарту с обвинениями против афинян. К ним присоединились и мегарцы, жаловавшиеся, что им заперт вход во все афинские рынки и гавани, вопреки международному праву и договорам, существующим между греческими государствами. Эгинцы, считавшие себя обиженными, жертвами насилия, жаловались на афинян спартанцам тайно, не смея обвинять их открыто. В это время от афинян отложился зависимый от них город Потидея, коринфская колония. Осада его еще более ускоряла начало войны.

XXXI. ТЕМ НЕ МЕНЕЕ в Афины были отправлены послы. Царь спартанский, Архидам, старался уладить многие из существовавших недоразумений, успокоить союзников, поэтому едва ли бы все вышеупомянутые причины привели к разрыву с афинянами, если бы они согласились отменить решение Народного собрания, направленное против мегарцев, и восстановить с ними дружественные отношения. Но Перикл не хотел и слышать об этом и убеждал народ не мириться с мегарцами, поэтому его считали единственным виновником войны.

Когда по поводу этого приехало в Афины спартанское посольство и Перикл стал ссылаться на какой-то закон, запрещавший снимать доску, где было написано решение Народного собрания относительно мегарцев, один из послов, Полиалк, заметил: «Ну ладно, не снимай ее, а хоть переверни, этого не запрещает ни один закон». Несмотря на его остроумный ответ, Перикл не уступил ни шагу. Вот почему можно подозревать, что у него была также личная вражда с мегарцами, хотя причина, которую он приводил публично, касалась всего государства, – он обвинял их в присвоении священного поля и предложил народу отправить к ним посла, кроме того, жаловаться на мегарцев спартанцам. Благодаря предложению Перикла спор мог быть решен путем полюбовной сделки, мирно. Но, когда посланный афинянами для переговоров Антемокрит был убит и подозрение в убийстве пало на мегарцев, Харин внес в Народное собрание следующего рода предложение: вражда между Афинами и Мегарами должна быть вечной, непримиримой; каждый мегарец, вступивший на землю Аттики, подвергается смертной казни; стратеги, принимая обычную присягу, обязаны поклясться сделать дважды в год вторжение в Мегариду, наконец, могила Антемокрита должна находиться у Триасийских ворот нынешнего Дипилола. Мегарцы не признают себя виновными в смерти Антемокрита и взваливают вину во всем на Аспасию и Перикла, ссылаясь на известные общераспространенные стихи в «Ахарнянах»:

 
Несколько пьяных молодых людей похитили
Из Мегара девку Симету;
В свою очередь, жестоко оскорбленные мегарцы
Выкрали у Аспасии двух девок.
 

XXXII. ТАКИМ образом, трудно решить, из-за чего, собственно, началась война. Но все в один голос обвиняют Перикла в его нежелании отменить известное решение Народного собрания с той лишь разницей, что одни видят в его упорстве акт благородной гордости и полного понимания положения дел вместе со стремлением действовать в интересах своего отечества, – требование спартанцев он объяснял их желанием испытать уступчивость афинян и исполнение его считал признанием их слабости, другие объясняют его поведение скорей его упрямством и говорят, что он хотел поставить на своем для того, чтобы доказать отказом на требования спартанцев свое могущество.

Самое невыгодное для его репутации объяснение, разделяемое, однако, почти всеми комиками, состоит в следующем. Как я сказал выше, скульптор Фидий принял на себя работы по исполнению статуи Афины. Друг Перикла, оказывавший на него огромное влияние, он имел тайных врагов-завистников. Но у него были и другие недоброжелатели. Они хотели испытать на нем, как поступит народ, если ему придется быть судьей Перикла, вследствие чего уговорили одного из помощников Фидия, Менона, сесть в роли просителя на площади и объявить, что он требует личной безопасности для себя, желая выступить свидетелем и обвинителем против Фидия. Народ принял от него жалобу и рассмотрел в Народном собрании. Обвинение Фидия в воровстве не было доказано, по совету Перикла он с самого начала работы приделал золотые украшения к статуе, обложил ее золотом таким образом, что их было вовсе не трудно снять и взвесить, что и было сделано обвинителями по приказанию Перикла, но зависть из-за знаменитых произведений Фидия повредила ему, в особенности когда он в картине битвы с амазонками на щите богини представил самого себя в виде плешивого старика, поднимающего камень обеими руками, и тут же сделал прекрасный во всех отношениях портрет самого Перикла сражающимся с амазонками. Перед самым лицом Перикл держит в руке копье; этим художник как бы желал искусно скрыть сходство с оригиналом, заметное вблизи со всех сторон. Тем не менее Фидий был брошен в тюрьму, где и умер от болезни или, как говорят некоторые, от яда, поднесенного врагами с целью возбудить подозрение против Перикла. Обвинителя же, Менона, народ объявил, по предложению Гликона, свободным от податей и приказал стратегам заботиться о его личной безопасности.

Одновременно с этим комик Гермипп привлек к суду Аспасию по обвинению в оскорблении религии; кроме того, он говорил, что она принимала у себя приходивших к Периклу аристократок. Затем Диопит внес предложение о предании суду тех, кто не веровал в богов или же объяснял явления на небе научным путем, желая возбудить подозрения против Перикла из-за его близких отношений к Анаксагору. Народ принял жалобу, дал делу ход и затем по предложению Драконтида решил, чтобы Перикл представил пританам отчет в произведенных им расходах и чтобы судьи брали камешки, употреблявшиеся при голосовании, с алтаря и рассматривали процесс в Акрополе. Правда, последнее решение было отменено по совету Гагнона, все же он предложил передать дело для разбирательства полутора тысячам судей, все равно, какого бы рода обвинение ни было, – казнокрадство ли, взяточничество или же нарушение интересов государства.

Аспасию Перикл спас, громко рыдая во время суда, как говорит Эсхин, и умоляя судей о снисхождении, но Анаксагора выслал с провожатыми из города – он боялся за его жизнь.

Процесс Фидия навлек на Перикла неудовольствие со стороны народа, и он из страха перед судом разжег пламя войны, таившееся под пеплом, в сердцах сограждан, надеясь рассеять возводимые на него обвинения и заставить молчать своих завистников: он был единственным человеком по тому значению и могуществу, которыми пользовался, человеком, которому могло довериться государство в серьезную, опасную минуту. Вот почему он помешал народу сделать уступки спартанцам; но это одни предположения – настоящая причина не известна.

XXXIII. СПАРТАНЦЫ понимали, что с падением Перикла афиняне сделаются во всех отношениях уступчивее, вследствие чего требовали, чтобы они очистили себя от проклятия, лежавшего, по рассказу Фукидида, на Перикле со стороны его матери. Но их посольство вернулось совершенно не с теми результатами, которых они ожидали, – они надеялись, что Перикла станут подозревать, что против него поднимется неудовольствие, но вместо этого доверие и уважение к нему сограждан еще более увеличились: они увидели в нем главный предмет ненависти и страха своих врагов. На этом основании Перикл еще до вторжения в Аттику пелопоннесцев под начальством Архидама объявил афинянам, что, быль может, Архидам, опустошая все остальное, пощадит то, что принадлежит ему, Периклу, или из уважения к существующей между ними дружбе или для того, чтобы дать его врагам повод клеветать на него, – поэтому он дарит городу свои имения вместе с возведенными на них постройками.

Затем в Аттику вступило огромное войско спартанцев вместе с союзниками под предводительством царя Архидама. Опустошая область, они дошли до Ахарн, где и расположились лагерем в надежде, что афиняне не стерпят, а в порыве оскорбленной гордости вступят с ними в сражение. Перикл не решался дать шестидесяти тысячам пелопоннесских и беотийских гоплитов – общая цифра войск, принимавших участие в первом вторжении, – сражение, от которого зависела судьба города. Кто хотел драться и был недоволен его распоряжениями, тех он успокаивал, говоря, что «вместо срубленных, упавших под ударом топора деревьев скоро вырастают новые; но трудно пополнить убыль убитых людей». Он не созывал, однако, Народного собрания из опасения, что его заставят поступить против его желания. Как капитан корабля в открытом море при приближении бури приводит все в порядок на своем корабле, убирает паруса, словом, поступает так, как внушает ему поступать его опытность, не обращая внимания на слезы и просьбы своих страдающих морской болезнью испуганных пассажиров, так и Перикл, приказав запереть городские ворота и расставить везде для безопасности часовых, действовал по своему собственному плану, мало заботясь о крикунах и недовольных.

Между тем многие из друзей требовали от него объяснений; много врагов грозило ему и упрекало его; многие сочиняли на него песни и сатиры, где глумились над ним без всякого стеснения, обзывая его как полководца трусом и предавшим отечество врагам. В это время начал заявлять себя его противником и Клеон, воспользовавшийся бурей, начавшейся против Перикла, для того, чтобы готовиться к роли демагога, как это видно из анапестов Гермиппа:

 
Царь сатиров, отчего ты не хочешь
Обнажить меча и пугаешь во время войны
Одними только словами? —
В тебе душонка Телета.
Стоит лишь начать точить на крепком оселке
Мечи, ты начинаешь визжать, укушенный
Могучим Клеоном.
 

XXXIV. ПЕРИКЛ не обращал внимания ни на что – спокойно, молча переносил он все оскорбления и ненависть. Он послал к берегам Пелопоннеса флот в сто кораблей, но сам не уехал – он остался дома защищать город, пока не отступят пелопоннесцы. Он делал приятное народу, который тем не менее оставался недоволен ходом войны, поэтому Перикл хотел расположить его к себе раздачей денег и произвел новый земельный надел – выселив с острова всех эгинцев, он разбил его землю на участки и раздавал их по жребию афинянам. Его утешали несколько потери неприятелей: флот, отправившийся к берегам Пелопоннеса, разорил на большом пространстве деревни и маленькие города, сам же Перикл с сухопутными войсками вторгся в Мегариду и окончательно опустошил ее. Очевидно, неприятели, нанесшие афинянам много вреда и, в свою очередь, жестоко пострадавшие от нападений их флота, едва стали бы так долго вести войну и, вероятно, вскоре прекратили бы ее, как с самого начала предсказывал Перикл, если б судьба не разрушила всех человеческих планов. В это время впервые начались заболевания чумой, которая унесла, подкосила лучшую часть афинского войска. Она губительно повлияла как на тело, так и на дух граждан и окончательно вооружила их против Перикла, – в бреду болезни они готовы были занести на него свою руку, как больные заносят ее на врача или больные дети – на отца. Они стали слушать его недоброжелателей, объяснявших появление опустошительной болезни скоплением в городе сельского населения. «Летом, – говорили они, – множество людей принуждены жить в куче в крошечных домиках и душных палатках, где негде повернуться, жить в праздности, ничего не делая, тогда как раньше они проводили время на чистом, вольном воздухе. Виной этому тот, кто во время войны запер сельское население в стенах города, кто, не употребляя ни на что множество людей, загнал их, как скот, и предоставил заражать друг друга, не прибегая ни к каким средствам для перемены или облегчения их положения».

XXXV. ЧТОБЫ помочь горю и нанести какой-либо вред неприятелям, Перикл вооружил эскадру в полтораста кораблей и посадил на них множество отличных гоплитов и всадников, надеясь внушить видом такого огромного войска большую надежду согражданам и навести не меньший ужас на неприятелей. Войска сели уже на корабли; сам Перикл взошел на свою триеру и хотел отдать приказ сняться с якоря, когда неожиданно произошло солнечное затмение. Наступивший мрак привел всех в ужас – они видели в случившемся важное предзнаменование. Заметив, что кормчий страшно испугался и не знает, что делать, Перикл поднес к его лицу свой плащ и, закрыв его им, спросил, видит ли он в этом предзнаменование какого-либо несчастья или нет. Тот отвечал отрицательно. «Какая же разница между этим и затмением? – сказал тогда Перикл. – Не та ли, что предмет, заслонивший свет солнца, несколько больше моего плаща?» Философы рассказывают об этом на своих лекциях.

Флот снялся с якоря, но Перикл не сделал ничего, что соответствовало бы его приготовлениям к походу. Он осадил посвященный богам Эпидавр и надеялся взять его, когда чума разрушила все его планы: она появилась не только в афинских войсках – от нее умирали и все имевшие с ними какие-либо сношения. Среди афинян это снова вызвало неудовольствие против Перикла. Он старался успокоить их, поднять их упавший дух, но он не успокоил их сердца и не уговорил их. В конце концов они после голосования в Народном собрании лишили его звания стратега и наказали штрафом, по словам одних, в пятнадцать талантов, принимая наименьшую цифру, или в пятьдесят, как говорят те, кто берет высшую цифру: народ мог поступить как ему хотелось. Обвинителем Перикла был в этом процессе Клеон, – как говорит Идоменей, – или Симмий, по словам Теофраста. Гераклид Понтийский называет его Лакратидом.

XXXVI. ОСКОРБЛЕНИЕ, нанесенное Периклу со стороны народа, вскоре было заглажено – толпа, обидевшая его, оставила свой гнев, как пчела оставляет в ране свое жало, но семейные несчастья глубоко огорчали его: чума унесла многих из близких ему людей, кроме того, его давно беспокоили несогласия в его семье. Старший из его законных сыновей, Ксантипп, был расточителен от природы; в довершение всего его молодая жена, дочь Тисандра, сына Эпилика, далеко не отличалась бережливостью. Сын возмущался расчетливостью отца даже в мелочах; кроме того, последний не давал ему сразу крупных денег. Однажды Ксантипп послал занять у одного из своих друзей известную сумму, сказав, будто отец дал на это свое согласие. Когда впоследствии кредитор стал требовать свои деньги, Перикл не только не заплатил ему, но даже подал на него в суд. Мальчишка Ксантипп оскорбился и стал ругать отца. Прежде всего он начал рассказывать со смехом, чем занимается дома его отец и о чем рассуждает с софистами. Когда, по его словам, кто-то нечаянно попал в пентатле дротиком в фарсальца Эпитима и положил его на месте, Перикл целый день потратил в споре с Протагором о том, кого следует считать настоящим виновником несчастья, дротик ли, того ли, кто его бросил, или же распорядителей при состязаниях. Стесимброт говорит затем, что Ксантипп распустил в народе клевету об отношениях Перикла со своей невесткой и что молодой человек оставался заклятым врагом отца до самой смерти, – Ксантипп умер от чумы.

В это время Перикл потерял свою сестру, множество родственников и друзей и лучших советников по управлению государством. Несмотря на несчастья, он не изменил себе, по-прежнему был тверд, не падал духом. Он не плакал, и его никто не видел на похоронах, при погребении даже родственников, пока, наконец, он не лишился последнего из своих законных сыновей – Парада. Тут силы изменили ему; он старался быть хладнокровным, оставаться спокойным, но, надевая на покойника венок, он при взгляде на него не мог совладать со своим горем: у него прорвались рыдания, и он залился слезами – первый раз в своей жизни…

XXXVII. АФИНЯНЕ между тем вели войну под начальством других стратегов; государством управляли новые лица, но все они оказывались не в состоянии восстановить порядок и были недостойны, чтобы им можно было доверить такой высокий пост. Тогда народ вспомнил о Перикле, стал приглашать его взойти на кафедру и звал в стратеги; но он, убитый горем, не выходил из дому, и только Алкивиад и другие друзья уговорили его показаться народу.

Народ сознался в своей несправедливости по отношению к нему, и Перикл снова принял на себя управление государством. Выбранный в стратеги, он потребовал отмены закона о незаконнорожденных, закона, предложенного раньше им самим, – он не желал, чтобы за неимением прямых потомков было забыто его имя и угас его род. Закон состоял в следующем. Задолго до этого, когда Перикл пользовался в государстве влиянием и так как у него, как сказано выше, было несколько законных сыновей, он предложил закон, на основании которого полноправными афинскими гражданами считались лишь афиняне по отцу и матери. Когда египетский царь прислал в подарок афинянам сорок тысяч медимнов пшеницы и ее следовало разделить между гражданами, тогда вследствие существования вышеупомянутого закона против многих «незаконнорожденных» было возбуждено судебное преследование, между тем как до этого на них не обращали внимания, оставляли их в покое. Многие даже сделались жертвой ложных доносов. Почти пять тысяч человек было объявлено судом виновными и продано в рабство; сохранивших свои гражданские права и признанных настоящими афинянами оказалось, в общем, четырнадцать тысяч сорок человек.

Удивительно, как мог быть отменен закон, сурово примененный к множеству граждан, и отменен по желанию его автора; но семейное горе Перикла было своего рода казнью за его прежнюю гордость и презрение. Афиняне были тронуты. Видя, что Перикл наказан свыше, и считая своим долгом удовлетворить его просьбу из чувства сострадания, народ позволил ему усыновить его побочного сына и внести его имя в список членов фратрия. Этого сына, впоследствии победителя пелопоннесцев в морском сражении при Аргинусских островах, народ приговорил к смерти вместе с другими стратегами.

XXXVIII. В ЭТО ВРЕМЯ, вероятно, Перикл заболел чумой. Болезнь его не развилась быстро, как у других, он умер не вдруг, она продолжалась долго, было несколько кризисов, она шаг за шагом убивала его тело и постепенно уносила его душевные силы. По крайней мере, Теофраст, занимаясь в своих «Характерах» решением вопроса «Зависит ли характер от судьбы каждого и, изменяясь от физических страданий, может ли потерять душевные качества?», рассказывает, что больной Перикл показал пришедшему навестить его другу ладанку, которую повесили ему на шею женщины его дома, должно быть, он был очень плох, если мог верить таким пустякам.