Текст книги "Жизнеописания"

С Алкивиадом не случилось того, что бывает с людьми, которые приобрели известность ценой расположения к ним толпы. Он не считал нужным с первых же шагов уступать во всем, ни в чем не противоречить другим потому только, что они из бесприютного изгнанника сделали его главнокомандующим многочисленной эскадры и войска, вообще огромных сил, нет, он, как и следовало великому вождю, сумел сдержать их раздражение, помешал им впасть в ошибку и этим спас, по крайней мере тогда, государство от явной гибели. Действительно, если бы афинская эскадра отплыла домой, неприятели немедленно завладели бы без боя всей Ионией, берегами Геллеспонта и островами; афиняне стали бы воевать с афинянами и перенесли бы войну в свою столицу. Благодаря преимущественно своим стараниям Алкивиад удержал их, не только убеждая и обращаясь со словом увещания к массе, но и прося каждого в отдельности или укоряя его. Ему помогал стириец Трасибул; он не отходил от него ни на шаг и громко передавал его слова – по голосу он считался самым сильным из афинян. Другой прекрасный поступок Алкивиада состоял в следующем. Он обещал афинянам или присоединить к их флоту финикийскую эскадру, посланную персидским царем, эскадру, которую ждали спартанцы, или же помешать их соединению с ними, и быстро вышел в море. Корабли были в виду Аспенда; но Тиссаферн приказал им остановиться, обманул ожидания спартанцев. Обе стороны обвиняли в остановке эскадры Алкивиада. Спартанцы были крайне возмущены тем, что он дал персам совет предоставить грекам гибнуть от самих себя. Без сомнения, присоединение такого сильного флота к одной из сторон вполне отняло бы владычество на море у другой.

XXVII. ВСКОРЕ правление Четырехсот было уничтожено – друзья Алкивиада деятельно помогали народной партии. Граждане желали, чтобы Алкивиад приехал в столицу, и звали его туда, но он решил вернуться с триумфом, а не с пустыми руками, ничего не сделав, – как бы из милости и сострадания народа. С этой целью он прежде всего отправился от берегов Самоса с несколькими кораблями на рекогносцировку в Книдское и Косское моря. Здесь он узнал, что наварх спартанский Миндар плывет со всем флотом в Пелопоннес и что афиняне преследуют его. Алкивиад поспешил на помощь стратегам. Случайно он прибыл со своими восемнадцатью кораблями в то самое время, когда обе стороны вступили при Абиде в жестокое сражение. Битва оставалась нерешительной; жаркий бой продолжался до самого вечера. Появление Алкивиада произвело в обоих лагерях различное впечатление – на неприятеля подействовало ободряюще, афиняне пали духом. Но Алкивиад тотчас же поднял на адмиральском корабле дружественный для них сигнал и быстро напал на занятых преследованием победителей-пелопоннесцев. Он обратил их в бегство, пригнал к берегу и, тесня их, топил их корабли и ранил матросов, выплывавших на берег, хотя пехота Фарнабаза явилась к ним на помощь и защищала корабли с берега. Наконец, афиняне взяли в плен тридцать неприятельских кораблей, отбили свои собственные и поставили трофей.

В упоении своим счастьем Алкивиад желал из честолюбия немедленно показаться Тиссаферну во всем блеске. Он приготовил множество различного рода подарков и отправился к нему в сопровождении свиты, достойной главнокомандующего. Он встретил прием, какого не ожидал: Тиссаферн давно уже находился на дурном счету у спартанцев и, боясь навлечь на себя царский гнев, решил, что Алкивиад приехал к нему как раз кстати. Он приказал схватить его и бросить в Сардах в тюрьму, чтобы этим насилием оправдать себя в возводимых на него обвинениях.

XXVIII. ПРОШЛО тридцать дней. Алкивиаду удалось достать откуда-то коня, ускользнуть от караульных и бежать в Клазомены. Чтобы навести, кроме того, на Тиссаферна подозрение, он распустил слух, будто выпущен им добровольно. Он приехал на корабле к афинскому войску. Узнав, что Миндар вместе с Фарнабазом находится в Кизике, он убедил солдат в необходимости дать сражение и на море, и на суше и даже напасть на неприятельские укрепления. Если, говорил Алкивиад, солдаты не одержат везде победы, у них окажется недостаток в денежных средствах. Он вооружил корабли и кинул якорь в виду Преконнеса. Мелким судам он приказал занять позицию позади больших кораблей и принимал все меры, чтобы неприятели не могли ниоткуда узнать о его приезде. На его счастье, внезапно начавшаяся тогда гроза с проливным дождем и наступивший затем мрак скрыли его приготовления. Он обманул не только неприятелей, но и самих афинян, неожиданно приказав им сесть на корабли и сняться с якоря. Вскоре прояснело, и афиняне увидели перед собою пелопоннесскую эскадру, крейсировавшую в виду гавани Кизика. Боясь, что неприятели испугаются его огромных сил и найдут себе защиту на материке, Алкивиад приказал стратегам плыть медленнее и несколько поотстать, сам же двинулся вперед с сорока кораблями, вызывая неприятелей на сражение. Они дались в обман и поплыли навстречу, относясь с презрением к мнимой слабости афинских сил. Немедленно началось сражение. Корабли сцепились друг с другом. Противники еще дрались, когда появление новых афинских кораблей заставило испуганных неприятелей обратиться в бегство. С двадцатью лучшими кораблями Алкивиад прорвался сквозь их ряды, пристал к берегу, высадил десант, напал на бежавших матросов и перебил множество их. Миндар и Фарнабаз двинулись на помощь, но Алкивиад разбил их. Миндар пал после геройского сопротивления, Фарнабаз бежал. Масса трупов и оружия досталась победителям; весь неприятельский флот был взят ими в плен. Афиняне взяли даже Кизик, оставленный Фарнабазом без защиты после поражения пелопоннесцев, и стали прочной ногой не только на Геллеспонте – они разбили спартанцев и очистили от их флота и остальные моря. В их руки попали даже письма, лаконично извещавшие эфоров о случившемся несчастье: «Честь потеряна. Миндар убит. Солдаты голодают. Не знаем, что делать».

XXIX. СОЛДАТЫ Алкивиада так загордились, так возмечтали о себе, что как непобежденные, считали позором для себя смешиваться с другими солдатами, несколько раз разбитыми. Незадолго до этого Трасилл потерпел поражение в окрестностях Эфеса; к стыду афинян, эфесцы воздвигли медный трофей. Солдаты Алкивиада упрекали солдат Трасилла, гордились сами, гордились и своим полководцем и не хотели ни заниматься вместе с первыми гимнастикой, ни быть с ними в одном лагере. Когда они вступили в абидский округ, Фарнабаз напал на них с множеством конницы и пехоты. Алкивиад поспешил к ним на помощь, разбил неприятелей и гнал их вместе с Трасиллом до самой ночи. Войска соединились; согласие и дружеские отношения между ними были восстановлены, и они вместе вернулись в лагерь.

На следующий день Алкивиад поставил трофей и начал грабить сатрапию Фарнабаза, не встречая нигде сопротивления. Ему попалось в плен несколько жрецов и жриц, но он приказал выпустить их без выкупа. Он готовился к походу на Халкедон, который отпал от афинян и принял к себе спартанский гарнизон и гармоста, когда получил известие, что его жители собрали скот со всего округа и послали на хранение битинцам, своим друзьям. Алкивиад вступил с войсками во владения битинцев и отправил к ним вестника с жалобой на их поступок. В страхе они выдали ему скот и заключили с ним союз.

XXX. КОГДА он обносил Халкедон стеной от моря до моря, явился Фарнабаз с целью заставить его снять осаду. В то же время спартанский гармост Гиппократ со всеми находившимися в его распоряжении в городе войсками напал на афинян. Алкивиад принужден был сражаться на два фронта. Фарнабаз должен был со стыдом обратиться в бегство. Гиппократ был также разбит и пал вместе с огромным числом своих солдат. Затем Алкивиад отплыл с флотом к берегам Геллеспонта для сбора с городов денег. Он взял Селибрию, но совершенно некстати подвергся при этом опасности. Лица, желавшие предать ему город, должны были, по условию, подать в полночь сигнал – высоко поднятый зажженный факел. Один из их сообщников неожиданно отказался от своего намерения. В страхе они принуждены были дать сигнал преждевременно. Факел поднят был тогда, когда войска не были еще готовы. Алкивиад, взяв с собой около тридцати находившихся под рукой солдат, побежал с ними к укреплениям, приказав остальным идти возможно быстрее. Городские ворота оказались отворенными для него. К тридцати солдатам присоединилось еще двадцать пелтастов, и он вошел в город. Вдруг он заметил, что к нему навстречу идут вооруженные селиберийцы. Оставаться на месте для него значило то же, что погибнуть, но чувство чести не позволяло ему бежать: в тот день он везде был победителем. Он приказал трубачу подать трубой знак к молчанию и велел одному из своих солдат сказать селибрийцам, что афиняне пришли к ним не как враги. Его заявление отняло у одних охоту сражаться, они думали, что в город успело войти все неприятельское войско, другим внушило надежду на скорое заключение мира. Пока они, сойдясь, советовались между собой, собралось все войско Алкивиада. Заметив, что селибрийцы не думают о войне, – он не ошибся – он испугался, что фракийцы, из которых многие охотно служили в войсках Алкивиада, из любви и расположения к нему могут разграбить город. Всех их он выслал из города, не сделав селибрийцам ничего дурного из уважения к их просьбам, взял с них только контрибуцию и ушел, оставив у них свой гарнизон.

XXXI. МЕЖДУ тем осаждавшие Халкедон стратеги заключили с Фарнабазом мир на следующих условиях: Фарнабаз должен уплатить известную сумму денег в качестве военного вознаграждения; халкедонцы снова становятся данниками афинян; афиняне обещают не грабить сатрапии Фарнабаза; со своей стороны, Фарнабаз – дать конвой отправлявшимся к царю афинским послам для их личной безопасности. Когда Алкивиад вернулся, Фарнабаз потребовал, чтобы он принес присягу в исполнение условия договора, но он отказался принести ее прежде сатрапа. После того как обе стороны приняли присягу, Алкивиад двинулся с войсками против отпавших от афинян византийцев и стал окружать их город стеной. Анаксилай, Ликург и некоторые другие соглашались сдать ему город с условием, если он пощадит его. Алкивиад распустил слух, что новое восстание в Ионии заставляет его снять осаду, и вышел днем в море со всей эскадрой, ночью же вернулся, высадил на берег тяжелую пехоту и молча приблизился к городским стенам. Флот в это время подошел к гавани и, готовясь к приступу, страшным криком, шумом и суматохой испугал византийцев, не ожидавших ничего подобного, сторонникам же афинской партии дал возможность спокойно впустить Алкивиада в город – все граждане обращали внимание лишь на гавань и флот. Однако не обошлось без кровопролития. Находившиеся в Византии пелопоннесские, беотийские и мегарские солдаты отбили нападение десанта, заставили его вернуться на корабли и, заметив потом, что афиняне в городе, двинулись против них в боевом порядке. В кровопролитном сражении Алкивиад одержал победу на правом крыле, Терамен – на левом. Из оставшихся в живых неприятелей около трехсот человек попало в плен. После сражения никто из византийцев не подвергся казни или изгнанию: на таких условиях сдали город вышеупомянутые лица, не выговорившие ничего для себя. Вот почему Анаксилай, обвиненный впоследствии в Спарте в измене, с честью защищал свой поступок. Он заявил, что он не спартанец, а византиец; что на его глазах подвергалась опасности не Спарта, а Византий. Город, продолжал он, был осажден; ввезти что-либо было невозможно; находившийся в городе хлеб ели пелопоннесцы и беотийцы, между тем как византийцы вместе с женами и детьми голодали; он не предал города неприятелю, а решил спасти его от бедствий, неразлучных с войной, беря в данном случае пример с лучших спартанцев, которые считают прекрасным и справедливым одно только – благо отечества. Спартанцы уважили его доводы и вынесли ему оправдательный приговор вместе с товарищами.

XXXII. ТЕПЕРЬ Алкивиад хотел увидеть родину. Но еще сильнее было в нем желание показаться согражданам после одержанных им многочисленных побед над неприятелями. Он снялся с якоря. Оба борта афинских триер были украшены множеством щитов и предметов добычи. Алкивиад вел за собой массу взятых в плен судов и выставил кормовые украшения еще большего числа кораблей, потопленных, пущенных им ко дну. Число тех и других было не менее двухсот. Самосский историк Дурид, считающий себя потомком Алкивиада, рассказывает еще, что победитель на пифийских играх, Хрисогон, играл на флейте песню гребцов, трагический актер Каллипид был их начальником, оба в хитонах и длинных мантиях, костюмах актеров; что адмиральский корабль при входе в гавань имел красные паруса, точно это было возвращение домой с попойки! Ни Теопомп, ни Эфор, ни Ксенофонт не говорят, однако, об этом ни слова. Да и неприлично было Алкивиаду, возвращавшемуся домой после изгнания и перенесенных им ужасных несчастий, надругаться так над афинянами. Напротив, он приближался к Афинам даже с чувством страха и, подъехав к берегу, не сошел с триеры, прежде чем не заметил Эвриптолема, своего родственника, и других своих друзей и знакомых, толпой вышедших ему навстречу и поздравлявших его. Когда он вышел, можно было думать, что встречавшие его граждане не видели других стратегов, – с криками и приветствиями они сбегались к нему, шли следом за ним, подносили ему венки. Кто не мог подойти ближе, смотрел на него издали, старики называли его молодым. Но радость граждан смешивалась с горькими слезами. При переживаемом ими счастье им приходили на память их прежние несчастья. По их мнению, поход в Сицилию не кончился бы неудачей и их надеждам суждено было бы осуществиться, если бы они поставили тогда во главе предприятия Алкивиада, если б поручили ему начальство над своими войсками, раз он, приняв в свои руки управление делами в настоящее время, когда морское владычество республики сокрушено почти окончательно; когда на материке она с трудом удерживает в своих руках предместья столицы; когда ее раздирает вражда партий, сумел вдохнуть жизнь в ее печальные, жалкие остатки и вернуть ей не только владычество на море, но и разбить ее врагов везде на суше.

XXXIII. РЕШЕНИЕ Народного собрания о его возвращении, обнародованное еще прежде, составил сын Каллесхра Критий, о чем он сам говорит в своих элегиях, упоминая в следующих стихах о любезности, оказанной им Алкивиаду:

 
Внести предложение о возвращении твоем
на родину пришло на ум мне,
Я внес его в Народное собрание и привел свою
мысль в исполнение,
Но об этом не намерен рассказывать никому другому.
 

Затем созвано было Народное собрание. В Народное собрание явился и Алкивиад. Сначала он с грустью и слезами говорил о своих несчастьях, затем сделал легкий, в мягкой форме упрек народу, но в общем все приписывал своей несчастной судьбе и зависти богов. Он много говорил о надеждах врагов, стараясь своей речью вдохнуть в народ мужество и веру в лучшее. Его не только увенчали золотым венком, но и выбрали стратегом с неограниченной властью на суше и на море. Народное собрание издало решение, на основании которого ему должны были возвратить его имущество, эвмолпиды же и керики – снять с него проклятие, наложенное на него по приказанию народа. Все было исполнено. Гиерофант Феодор сказал: «Я не проклинал его, не призывал несчастий на его голову, раз он не сделал зла государству!»

XXXIV. АЛКИВИАД стоял тогда на вершине счастья, тем не менее некоторых беспокоило время его приезда. Он приехал в день празднования в честь богини Плинтерий. Двадцать шестого таргелиона жрицы-праксиэргиды совершают таинственные обряды, снимают со статуи богини все украшения и затем закрывают ее. Вот почему афиняне считают этот день самым несчастливым из всех и ничего тогда не делают. Казалось, богиня сурово, неласково принимала Алкивиада, как бы закрывалась от него, отвращала свое лицо.

Все делалось по желанию Алкивиада. Между прочим, было вооружено сто триер, которые были готовы выйти в море; но похвальное честолюбие удерживало Алкивиада в городе до начала мистерий. С тех пор как была укреплена Декелия и все дороги в Элевсин находились в руках неприятеля, праздник происходил на берегу моря, отчего потерял свою прелесть: пришлось исключить из его программы жертвоприношения, танцы и многие религиозные обряды, совершавшиеся в дороге, когда несли статую Диониса. Алкивиад считал прекрасным случай показать свое уважение к богам, восстановив празднество в его первоначальном виде, приобрести себе славу среди сограждан, провожая процессию сухим путем и защищая ее участников от нападения неприятелей. Он надеялся сильно унизить Агида, смирить его гордость, если он станет безучастно смотреть на процессию, в противном же случае ему, Алкивиаду, пришлось бы биться на глазах отечества в святой, угодной богам битве за самое святое и драгоценное и сделать всех граждан свидетелями своей храбрости.

О своем плане Алкивиад сообщил эвмолпидам и керикам. На возвышенностях он расставил сторожевые посты и на рассвете выслал на разведку нескольких солдат, затем взял с собой жрецов, мистов и мистагогов и, окружив их солдатами, повел в полном порядке и молчании. Его поход представлял великолепное, достойное богов зрелище. Все, кто не завидовал ему, называли его подвиг «гиерофантией», или «мистагогией». Никто из неприятелей не посмел напасть на них, и Алкивиад благополучно привел процессию в столицу. Он гордился этим сам, но и его солдаты считали себя непобедимыми, не допускали и мысли, чтобы их могли разбить под его начальством. Что же касается низшего, бедного класса народа, Алкивиад так очаровал его, что бедняки выражали страстное желание иметь его своим тираном. К нему являлись отдельные личности и советовали и убеждали его, не обращая внимания на завистников, уничтожить решения Народного собрания и законы, отстранить от дел болтунов, губящих государство, и править делами по своему желанию, не боясь ничьей клеветы.

XXXV. ЧТО ДУМАЛ он лично о тирании, осталось тайной, но боявшаяся его аристократическая партия постаралась как можно скорее удалить его с флотом из столицы. Она сделала для него все возможное и утвердила в их звании тех, кого он выбрал себе товарищами.

Он плыл с флотом из ста кораблей и произвел нападение на Андрос. Андросцы и союзный спартанский отряд потерпели поражение, но самого города Алкивиад не взял, что послужило для его врагов первым из низведенных ими на него новых обвинений. Если кому-либо его слава служила для падения, то едва ли не Алкивиаду. Слава о его смелости и уме была велика; она сделалась еще больше благодаря его счастью, так что при неудаче его начинали подозревать в небрежности: не верили, чтобы для него существовало что-либо невозможное; стоит ему постараться – и он может добиться всего. Афиняне рассчитывали услышать о покорении Хиоса и всей Ионии, но, когда узнавали, что все делается не так скоро и легко, как они хотели, выражали свое неудовольствие. Они не принимали во внимание то, что Алкивиад нуждался в деньгах и должен был вести войну с людьми, получавшими пособие от персидского царя; что ему часто приходилось уезжать и оставлять свое войско, чтобы добыть для него жалованье и провиант. Между тем последнее также послужило поводом к его обвинению. Когда адмиралом спартанского флота назначен был Ливандр, он стал выдавать каждому матросу вместо прежних трех оболов четыре обола жалованья из сумм, выданных ему Киром. Алкивиад, который мог с трудом выдавать своим матросам по три обола, отправился за деньгами к берегам Карий. Командование над флотом он поручил Антиоху, отличному моряку, но в остальном отношении человеку недальнего ума и заносчивому. На приказание Алкивиада – уклоняться от сражения, если даже неприятели поплывут к нему навстречу, – он в своей гордости не обратил никакого внимания. Он вооружил свою триеру, взял еще одну и отправился в Эфес. Разъезжая мимо неприятельских кораблей, он стал вызывать их на сражение своими многочисленными дерзкими выходками как на словах, так и на деле. Сперва Лисандр начал преследовать его с несколькими кораблями, но, когда афиняне вышли на помощь, ввел в дело всю свою эскадру и разбил неприятеля. Антиох был убит; множество кораблей и матросов попало в плен. Победители поставили трофей. Когда Алкивиад получил известие о случившемся, он вернулся на Самос, снялся с якоря со всем флотом и стал вызывать Лисандра на сражение, но последний довольствовался одержанной им победой и не трогался с места.

XXXVI. ОДИН из служивших в войске Алкивиада и личный враг его, сын Трасона, Трасибул, отправился в Афины для обвинения его. Здесь, возбуждая народ против Алкивиада, он говорил, что последний погубил все дело, потерял корабли, злоупотребив тем, что ему дали начальство, и передав команду лицам, которые благодаря своему пьянству и свойственному морякам хвастовству приобрели его полное доверие, чтобы самому разъезжать, ничего не боясь, собирать деньги, развратничать и пьянствовать в обществе абидских и ионийских гетер в то время, когда неприятель у него за спиной! Его обвиняли также в постройке укрепления во Фракии, в окрестностях Бисанты как будущего своего местопребывания, если б он не мог или не хотел жить в отечестве. Афиняне дали всему веру и в знак своего неудовольствия и раздражения против Алкивиада выбрали других стратегов.

Узнав об этом, испуганный Алкивиад прекратил с войском всякие сношения. Собрав толпу наемников, он вел лично от себя войну с фракийцами, с теми их племенами, которыми не управляли цари. Добыча доставила в его распоряжение большие денежные средства; вместе с тем он защищал от набегов фракийцев соседние греческие колонии.

Начальство над флотом перешло к Тидею, Менандру и Адиманту. Они собрали все находившиеся в то время в распоряжении афинян корабли и стали при Эгоспотаме. На рассвете они обыкновенно приближались к эскадре Лисандра, стоявшей на якоре у Лампсака, вызывали его на сражение и возвращались обратно, проводя остальной день без всякого порядка, беззаботно, как бы презирая неприятеля. Это не укрылось от внимательных взоров Алкивиада, находившегося поблизости. Верхом он подъехал однажды к стратегам и заметил им, что они выбрали для флота невыгодную позицию, где нет ни гавани, ни города, что им приходится получать все необходимое издалека, из Сеста; что они не смотрят за матросами, позволяя им высаживаться на берег и ходить где угодно, рассыпаясь в разные стороны, в то время как против них стоит флот, который привык молча исполнять все приказания неограниченного в своей власти начальника.

XXXVII. НА СЛОВА Алкивиада и его совет перевести стоянку флота в Сест стратеги не обратили никакого внимания. Тидей даже грубо приказал ему удалиться, так как «начальник не он, а другие». Алкивиад подозревал их некоторым образом даже в измене. Он ушел, сказав провожавшим его из лагеря приятелям, что, если бы стратеги не оскорбили его так глубоко, он вскоре заставил бы спартанцев или принять против их желания решительное морское сражение, или бросить корабли. Одни считали его хвастуном, другие же говорили, что он сдержит свое слово, если приведет с материка много стрелков и конных солдат, вступит в сражение со спартанцами и произведет смятение в их лагере. Вскоре события доказали, что он прекрасно предвидел ошибки афинян. Лисандр напал на них вдруг, когда они не ожидали. Успели спастись только восемь триер под командой Конона, почти двести остальных попали в плен. В руки Лисандра достались три тысячи пленных, казненных по его приказанию. Вскоре он овладел даже Афинами, сжег афинский флот и срыл «Длинные стены». Алкивиад из страха перед спартанцами, владычествовавшими теперь на суше и на море, переехал в Вифинию. Он увел множество драгоценных вещей, много их захватил с собой, но еще больше оставил в укреплении, избранном им для постоянного местопребывания. В Вифинии он лишился многого из своей собственности – его ограбили туземные разбойники-фракийцы – и решил отправиться к Артаксерксу. Он надеялся, что, узнав его ближе, царь будет думать о нем, по крайней мере так же выгодно, как раньше о Фемистокле, а быть может, еще лучше: он мог сказать, что явился не с тем, чтобы вооружить царя против своих соотечественников, как Фемистокл, но просить его помочь им. Он надеялся, что Фарнабаз всего лучше может сделать поездку более безопасной для него. Он уехал к нему во Фригию и жил у него, пользуясь уважением с его стороны на его льстивое обхождение.

XXXVIII. ДЛЯ АФИНЯН было страшным ударом уже одно то, что они лишились гегемонии, но Лисандр отнял у них свободу, передав управление государством в руки Тридцати. Теперь, когда уже все погибло, афиняне стали припоминать, чем не воспользовались они, пока могли еще думать о спасении. Они со слезами пересчитывали свои ошибки и глупые поступки, из которых главным считали свое вторичное недовольство Алкивиадом: они оттолкнули его, хотя он не сделал им никакого зла, и, негодуя на его подчиненного, с позором потерявшего несколько кораблей, еще с большим позором для себя лишили республику лучшего и самого мужественного из ее вождей.

И все же в их настоящем положении для них оставался еще слабый луч надежды, – что, пока жив Алкивиад, еще не все погибло для афинян; что как раньше, во время первого изгнания, он любил кипучую, деятельную жизнь, так и теперь, если у него хватит сил, он не снесет ни заносчивости спартанцев, ни деспотизма Тридцати. Не без оснований питал народ в своих мечтах, когда даже Тридцать тщательно заботились, расспрашивали и обращали строгое внимание на то, что делал и о чем думал Алкивиад. Наконец, Критий объявил Лисандру, что, пока в Афинах существует демократический образ правления, спартанцы не могут безопасно иметь гегемонию в Греции; что, даже если афиняне вполне охотно, спокойно встретят введение олигархии, тем не менее, пока жив Алкивиад, он не примирится с существующим порядком вещей. Лисандр, однако, принял во внимание его слова тогда только, когда ему прислали из дому скиталу с приказанием убить Алкивиада – быть может, потому, что спартанцы боялись его энергии и предприимчивости или же из желания сделать любезность Агиду.

XXXIX. КОГДА Лисандр отправил к Фарнабазу посланца с просьбой исполнить его желание, последний поручил это дело своему брату Магею и дяде Сузамитру. Алкивиад вместе с гетерой Тимандрой жил тогда в одной фригийской деревушке. Ему приснился сон, будто он надел платье гетеры, она же держит его голову в руках и ухаживает за его лицом, румянит и белит его, как это делают женщины. По другим рассказам, он видел во сне, будто люди Магея отрубили ему голову и сожгли его тело. Сон этот он видел, говорят, незадолго перед смертью.

Убийцы не посмели войти к нему – они окружили дом и зажгли его, Заметив это, Алкивиад собрал большую часть своего платья и ковров и бросил в огонь, затем обвернул левую руку хламидой, в правую взял меч и счастливо выскочил из пламени, прежде чем на нем вспыхнула одежда. Один взгляд его заставил персов разбежаться: никто не устоял перед ним или не посмел напасть на него – они начали издали пускать в него копья и стрелы. Когда он пал мертвым, персы удалились. Тимандра подняла его труп, обвернула его несколько раз своим платьем и торжественно, с почетом похоронила его, насколько позволяли ее средства. Коринфянку Лайду, попавшую в плен при взятии сицилийского городка Гиккар, считают ее дочерью.

Некоторые писатели передают те же подробности о смерти Алкивиада с той лишь разницей, что виновниками ее считают не Фарнабаза и не Лисандра с его спартанцами, а самого Алкивиада, – они говорят, что он обесчестил одну девушку аристократической фамилии и жил с ней. Глубоко оскорбленные его возмутительным поступком братья девушки зажгли ночью дом, где жил Алкивиад, и убили его, когда он, как сказано выше, выскочил из пламени.