Текст книги "Жизнеописания"

VII. НО ПЕРИКЛ видел в красноречии своего рода музыкальный инструмент и пользовался им в жизни для приведения в исполнение своих широких планов, часто брал в пример Анаксагора и, соединяя красноречие со знанием природы, как бы сильнее закалил его. Способный от природы, он получил из знакомства с ней глубокое понимание предмета и дар убеждать других; как говорит о нем гениальный Платон, он извлек из этого пользу для своего красноречия и оставил благодаря ему всех далеко позади себя. Потому-то, говорят, и дано ему его известное прозвище, хотя некоторые думают, что Олимпийцем назвали его потому, что он украсил город, или оттого, что выказал энергию как во время войны, так и во время мира. Но вероятнее всего, что эта честь выпала на его долю по многим причинам. Однако из произведений современных ему комиков, часто нападавших на него и серьезно, и в шутку, видно, что прозвище Олимпиец он получил, главным образом, за свои ораторские способности. Он, по их словам, мечет гром и молнии, когда говорит с народом, или «на языке у него страшная молния». Указывают также на шутливый отзыв Фукидида, сына Мелесия, о силе красноречия Перикла. Фукидид был сторонником аристократии и очень долгое время считался политическим противником Перикла. Когда царь спартанский, Архидам, спросил у него, кто более искусный оратор, он или Перикл, тот ответил: «Если я одержу над ним верх, он говорит, что еще не побежден окончательно, убеждает в этом окружающих и склоняет их на свою сторону».

VIII. НО САМ ПЕРИКЛ был очень осторожен в словах. Подходя к ораторской кафедре, он всегда молил богов, чтобы против его желания не вырвалось у него ни одно лишнее слово. Решения Народного собрания – единственное, что осталось после него письменного. Вообще, после него дошло мало метких выражений. Приведем некоторые из них. Он советовал, например, завоевать Эгину, «гной на глазу Пирея». В другой раз он сказал, что уже видит, как «несется война со стороны Пелопоннеса». Когда однажды Софокл, бывший вместе с ним стратегом в морском походе, отзывался с восторгом об одном красивом мальчике, Перикл заметил: «У стратега, Софокл, должны быть чисты не только руки, но и зрение». Стесимброт рассказывает, что, произнося с кафедры надгробное слово в честь павших на войне с самосцами, он сказал, что «теперь они бессмертны, как боги: мы не видим самих богов, но заключаем об их бессмертии по тем почестям, которые им оказывают, и по благодеяниям, которые они посылают нам; то же можно сказать и про положивших свой живот за отечество».

IX. ФУКИДИД называет правление Перикла аристократическим в том смысле, что на словах оно было демократическим, но на деле власть была в руках аристократа. Многие другие говорят, что он первым стал раздавать клерухии, плату для входа в театр и жалованье за исполнение различного рода должностей; что этим развратил народ и что последний вследствие его политики из скромного и трудолюбивого сделался расточительным и неумеренным. Причину этой перемены каждый может объяснить себе из самого положения дел.

Выступая политическим противником Кимона, Перикл заискивал сперва, как я заметил выше, перед народом. Он уступал своему сопернику в богатстве, в денежных средствах, благодаря чему тот привлекал на свою сторону бедняков, ежедневно приказывая готовить для бедных афинян обеды, одевая стариков и разбирая заборы в своих садах, чтобы желающие могли есть фрукты. Перикл был побежден своим соперником-демагогом и решил раздавать общественные деньги, по совету Дамонида, гражданина дема Эи, как говорит Аристотель. Вскоре ему удалось привлечь народ на свою сторону: раздачей денег для платы за вход в театр, жалованьем за исполнение обязанностей судей, за службу в войске и другими наградами он подкупил народ в свою пользу и воспользовался им как орудием в борьбе с ареопагом, членом которого он не был, так как не носил ни звания архонта, ни тесмотета, ни базилевса, ни полемарха. Архонты всегда избирались по жребию; в число членов ареопага вступали лица безукоризненной нравственности после предварительного испытания. Когда Перикл приобрел влияние в народе, он так сильно ограничил власть ареопага, что, по предложению Эфиальта, из его ведения была почти совершенно изъята судейская власть. Кимон был изгнан посредством остракизма за свою приверженность к спартанским порядкам и ненависть к демократии, между тем как считался первым богачом и аристократом, одержал блестящие победы над персами, доставил родному городу огромные денежные средства и добычу, о чем я имел случай говорить в его биографии! Вот каким сильным влиянием пользовался Перикл в народных массах.

X. ПО ЗАКОНУ изгнание остракизмом продолжалось десять лет. Срок этот еще не кончился, когда спартанцы с сильным войском вторглись в танагрский округ. Афиняне тотчас же выступили против них. Кимон вернулся из изгнания и вооруженным вступил в ряды своей фалы, желая смыть с себя подозрение в приверженности к Спарте своим участием в опасностях вместе с согражданами. Усилиями друзей Перикла он был удален как «изгнанник». Потому-то, вероятно, Перикл и дрался в сражении с отчаянной храбростью и, не щадя себя, отличился перед всеми. В битве пали и все сторонники Кимона, обвиняемые Периклом в любви к Спарте. Афинянами овладело сильное раскаяние. Они хотели видеть Кимона. Разбитые на границах Аттики, они ждали летом опасной войны. Узнав об этом, Перикл решил немедленно исполнить желание народа и лично предложил вернуть изгнанника, который по возвращении заключил мир между находившимися в войне государствами: насколько спартанцы ненавидели Перикла и прочих демагогов, настолько любили Кимона. Другие говорят, что Перикл внес предложение о возвращении Кимона тогда только, когда последний вошел с ним в тайное соглашение через посредничество своей сестры, Эльпиники: Кимон должен был отплыть с двумястами кораблей и, приняв начальство вне пределов государства, опустошать владения персидского царя, Перикл – управлять городом. Рассказывают, что и прежде Эльпиника умела сделать Перикла снисходительнее по отношению к Кимону во время уголовного процесса последнего. Перикл был назначен Народным собранием одним из обвинителей. Эльпиника пришла к нему и стала просить за брата. Перикл улыбнулся в ответ и сказал: «Стара, стара ты, Эльпиника, а берешься за такие дела». Тем не менее он говорил на суде один только раз, чтобы исполнить возложенное на него поручение, и ушел, сделав Кимону вреда меньше, чем остальные представители обвинения.

Можно ли после этого верить Идоменею, обвиняющему Перикла в предательском убийстве демагога Эфиальта, своего друга и политического сторонника, – из ревности, из зависти к его славе? Не знаю, какими источниками пользовался он в данном случае, изливая своего рода желчь на человека, в общем конечно, не безупречного нравственно, все же слишком честного и благородного для того, чтобы в нем могла иметь место такая жестокая, зверская страсть. Эфиальта боялись олигархи. Он не оказывал никакого снисхождения при даче магистратами отчета о судебном преследовании лиц, виновных в оскорблении народа, вследствие чего его враги покушались на его жизнь, пока его не убил тайно танагрец Аристодик, если верить Аристотелю. Кимон умер во время похода на Кипр.

XI. ВИДЯ, что Перикл успел приобрести огромное влияние и сделаться первым из граждан, аристократы задались тем не менее целью выставить ему противником кого-либо из граждан, чтобы он ограничил его власть, не дав ей перейти в тиранию. Соперника ему они нашли в лице Фукидида, принадлежавшего к числу граждан алопекского дема, человека умного, родственника Кимона. Как полководец, он уступал Кимону, зато лучше его умел говорить с народом и был выше его как государственный человек. Он занимался исключительно внутренней политикой, вступил с Периклом в борьбу на ораторской кафедре и вскоре установил равновесие между партиями. Он не хотел, чтобы аристократы смешивались по-прежнему с народом и терялись в толпе, поступаясь правами рождения, – он отделил их, образовал из них одно целое, увеличил их значение, перетянул, если можно так выразиться, весы на их сторону. Дело в том, что уже с самого начала между гражданами существовала тайная рознь, как незаметная трещина в железе; рознь эта выражалась в существовании партий демократической и аристократической. Борьба и честолюбивые замыслы названных лиц нанесли государству глубокую рану и привели к образованию партий демократической и олигархической. Вот почему, главным образом, в то время Перикл дал народу волю и стал заискивать перед ним, постоянно обращая внимание на то, чтобы возможно чаще делать праздники гражданам, угощать их за счет казаны, устраивать торжественные процессии, стараясь развлекать народ негрубыми удовольствиями. Ежегодно он высылал в море шестьдесят триер. Их многочисленных гребцов составляли граждане, служившие на жалованье восемь месяцев и упражнявшиеся вместе с тем в морском деле. Затем он отправил тысячу колонистов в Херсонес, пятьсот – на Накс, двести пятьдесят – на Андр, тысячу – во Фракию, на границы владений бизальтов, других – в Италию для заселения Сибарида, переименованного в Турий. Этими мерами он старался очистить город от ленивой и беспокойной вследствие праздности черни и в то же время облегчить положение неимущих классов народа, причем желал, чтобы соседство колонистов пугало союзников и чтобы, находясь под надзором, последние не думали об отпадении.

XII. НО ЧТО всего больше радовало афинян, чем они гордились и чему всего сильнее удивлялись другие – это великолепные храмы, в настоящее время единственные свидетели того, что минувшее прославленное величие Греции и ее прежнее богатство не были сказкой…

Однако для врагов Перикла это было главной причиной нападок на него как на государственного человека. Клеветники кричали на народных собраниях, что он «позорит народ, роняет его доброе имя тем, что перенес союзную греческую казну из Делоса в Афины. Он мог бы всего лучше оправдаться в возводимых на него обвинениях, сославшись на то, что казна перенесена на новое, безопасное место из страха перед персами, но Перикл не может сказать и этого. Кто не видит, что Греция находится очевидно под властью тирана, – на ее глазах, на те деньги, которые она обязана вносить на ведение войны, мы, как тщеславная женщина, золотим и украшаем свой город! Он блещет драгоценными камнями, статуями и храмами, стоящими тысячи талантов…»

Перикл объяснил народу, что «афиняне не обязаны давать союзникам отчет в употреблении их денег, раз ведут войны для их защиты; что они дают не конницу, не флот или пехоту, а одни деньги и что, если получившие их употребляют их по назначению, они принадлежат не тем, кто их дал, а тому, кто их получил. Город, – продолжал он, – достаточно снабжен необходимым для войны, поэтому излишек в денежных средствах следует употребить на постройки, которые после своего окончания доставят гражданам бессмертную славу, во время же производства работ улучшат их материальное положение. Нельзя будет обойтись без разного рода работников; нужно будет многое; все ремесла будут оживлены; никто не станет сидеть сложа руки; почти весь город будет служить на жалованье и, таким образом, сам заботиться о своем благоустройстве и пропитании». Молодые и здоровые люди получали во время войны жалованье от государства, но Перикл желал, чтобы и ремесленники, не обязанные служить в солдатах, имели свою долю участия в доходах, но получали их не даром, а работая. Вот почему он предложил народу план больших построек, архитектурных работ, требовавших от исполнителей искусства и долгого времени, – чтобы оседлое население могло принимать участие, пользоваться государственными доходами наравне с матросами или служившими в гарнизонах и пехоте. У государства был лес, камень, медь, слоновая кость, золото, черное дерево и кипарис; у него были и ремесленники, которым это могло служить материалом при работе, – плотники, скульпторы, лепщики из глины, медных дел мастера, каменщики, красильщики, золотых дел мастера и токари по слоновой кости, художники, делающие орнаменты, граверы, затем те, кто занимаются отправкой товаров и развозят их, – купцы, матросы, судохозяева, сухопутной торговлей – тележники, коннозаводчики, извозчики, канатные мастера, ткачи, шорники, рабочие, строящие дороги, и рудокопы. Каждое из ремесел имело своих рабочих из простого народа, точно полководец, командующий своим отрядом; они служили орудием, средством для окончания работы. Таким образом, эти занятия были распределяемы между всеми возрастами и профессиями, увеличивая благосостояние каждого.

XIII. МАЛО-ПОМАЛУ стали подниматься колоссальные здания, неподражаемые по изяществу фасада. Все ремесленники старались друг перед другом довести свое ремесло до степени искусства. В особенности заслуживает внимания быстрота окончания построек. Все работы, из которых каждую могли, казалось, кончить лишь несколько поколений в продолжение нескольких столетий, были кончены в кратковременное блестящее управление государством одного человека. Говорят, когда Зевксид услыхал, что художник Агатарх очень гордится легкостью и быстротой, с какой рисует картины, он сказал: «Что касается до меня, то я рисую долго и надолго. Легкость и быстрота исполнения не дают еще произведению прочности или художественного совершенства. Лишняя трата времени вознаграждается прочностью произведения».

Вот почему создания Перикла заслуживают величайшего удивления: они кончены в короткое время, но для долгого времени. Красотой каждое из них казалось древним уже тогда; но по своей прочности они кажутся исполненными, оконченными постройкой только в настоящее время. Таким образом, их вечная новизна спасла их от прикосновения времени, как будто творец дал своим произведениям вечную юность и вдохнул в них нестареющую душу.

Главный надзор за постройками принадлежал Фидию; от него же исходили все распоряжения, хотя ему подчинено было много архитекторов и художников. Например, Парфенон, имеющий сто футов длины, был построен Калликратом и Иктином. Храм в Элевсине, где происходят мистерии, начал строить Кориб. Он поставил ряд колонн нижнего этажа и соединил их архитравом. После его смерти ксипетец Метаген вывел фриз и поставил колонны второго этажа; холаргец Ксенокл отстроил крышу храма. «Длинные Стены», про которые Сократ говорит, что он слышал, как Перикл предлагал народу построить их, были сделаны, по условию, Калликратом. Кратин в одной из своих комедий смеется над медленностью их постройки. Он говорит:

 
Строит на словах Перикл,
А на деле работа их стоит по-прежнему.
 

В Одеоне несколько рядов сидений амфитеатром и колонн. Крыша его поката и конусообразной формы. За образец взята была, говорят, палатка персидского царя. И его постройкой руководил Перикл, что дало повод Кратину вторично сострить на его счет во «Фракиянках»:

 
Смотрите, вот идет Зевс с головой в виде луковицы —
Перикл с Одеоном на затылке.
Ему нипочем остракизм…
 

Из честолюбия Перикл внес тогда предложение, чтобы на панатенейских празднествах происходили музыкальные состязания. Выбранный в число судей для присуждения наград, он назначил порядок, в каком должны были происходить состязания, когда нужно было играть на флейте, когда петь или играть на кифаре. Музыкальные состязания происходили в Одеоне как тогда, так и позже.

Пропилеи в Акрополе выстроены были в продолжение пяти лет архитектором Мнесиклом. Замечательный случай, происшедший во время постройки, доказал, что богиня Афина не только не имела ничего против нее, но еще принимала близкое участие в работе. Один из самых старательных и расторопных мастеров оступился, упал с высоты и расшибся так сильно, что врачи отказались лечить его. Перикл был опечален. И вдруг ему является во сне богиня и называет лекарство, воспользовавшись которым Перикл скоро и без труда вылечил больного. В память этого он поставил в Акрополе возле алтаря, находившегося, говорят, там и раньше, медную статую Гигии-Афины.

Фидий отлил статую богини из золота; надпись на доске говорит, что статуя его работы. Почти все дела по постройке лежали на нем, и, как сказано выше, он имел надзор за всеми мастерами из дружбы с Периклом. Это-то и навлекло на одного зависть, на другого – клевету: говорили, будто Фидий принимал для Перикла аристократок, ходивших смотреть работы. Комики подхватили этот слух и стали рассказывать о безнравственном в высшей степени поведении Перикла – о том, будто он был в связи с женой своего друга и начальствовавшего вместе с ним войсками Мениппа. Собственника птичьего завода, Пирилампа, товарища Перикла, обвиняли в том, будто он дарил павлинов любовницам Перикла.

Стоит ли удивляться каждый раз, если безнравственные люди приносят, как очистительную жертву ненависти народа, как бы злому духу, оклеветанных ими даже лучших людей, раз тазец Стесимброт позволил себе обвинить Перикла в ужасном, встречающемся только в мифах преступлении – в связи с невесткой? Вот почему для историка очень трудно найти истину в своих изысканиях, – потомкам мешает знакомиться с событиями время, историки же, современные фактам или лицам, искажают правду, представляют в ином свете из зависти и недоброжелательства или же из угождения и лести.

XIV. ОРАТОРЫ, приверженцы партии Фукидида, стали кричать, что Перикл сорит деньгами, уменьшает государственные доходы. Тогда он спросил граждан в Народном собрании, находят ли они расходы большими. Когда они отвечали, что «даже очень большими», он сказал: «Я принимаю расходы на свой счет, зато на стенах храмов прикажу поставить свое собственное имя». Был ли народ удивлен его благородной гордостью, хотел ли соперничать с ним в славе великих дел, только в ответ на его слова он громко стал просить его брать деньги из государственного казначейства и тратить их не жалея. Наконец, Периклу пришлось вступить в борьбу с Фукидидом, борьбу, которая должна была кончиться изгнанием кого-либо из них остракизмом. Перикл избежал опасности, изгнал своего политического противника, что повлекло за собой распадение партии последнего.

XV. ТАКИМ образом, всякая партийная борьба прекратилась. Среди граждан царило единодушие и полное согласие. Перикл сделался хозяином как над Афинами, так и над всем, что составляло собственность афинян, – доходами, сухопутными и морскими силами, островами и морями. Он был олицетворением того огромного значения, каким пользовались Афины среди греков и иностранцев, и того владычества над покоренными племенами, которое было утверждено союзами с различными царями и договорами с династами.

Теперь Перикл стал другим. Он не был уже таким послушным орудием в руках народа, не так легко уступал, соглашаясь с требованиями толпы, как кормчий отдает корабль на волю ветра, напротив, перестал быть робким и податливым, в некоторых случаях демагогом; его музыка перестала быть нежной и приятной – его власть приняла аристократический характер и сделалась чуть не царской. Он отнюдь не злоупотреблял ею, пользовался безупречно, в большинстве случаев склонял народ на свою сторону, стараясь действовать на него силой убеждения и слова, но иногда, конечно, в случае его сопротивления прибегал к насильственным мерам, заставлял его согласиться на полезные для него меры, как врач, который при переменчивой и продолжительной болезни то позволяет больному безвредные удовольствия, то прописывает ему сильные, но ставящие его на ноги лекарства.

Чернь, имевшая в своих руках такую огромную власть, была, без сомнения, заражена различными страстями. Один Перикл умел пользоваться каждой из них. Надежды или страх народа были для него рулем – он или умерял его заносчивость, или обращался к нему со словом утешения, облегчал его уныние. Он доказал справедливость выражения Платона, что красноречие – искусство управлять умами и что главная цель его – изучать наклонности и страсти, которые, как струны и тоны души, требуют, чтобы к ним прикоснулась, чтобы по ним ударила умелая рука. Но он приобрел влияние не одним своим красноречием, – оно, как замечает Фукидид, было основано на хорошей славе о его жизни и на доверии к нему. Знали, что его нельзя подкупить, победить деньгами. Он сделал родной город из большого величайшим и богатейшим в Греции, он был могущественнее многих царей и тиранов, из которых некоторые умели передать власть своим сыновьям, тогда как он ни на одну драхму не увеличил доставшегося ему от отца состояния.

XVI. ФУКИДИД дает ясное представление о его влиянии; но комики из недоброжелательства отзываются о нем с дурной стороны. Они называют кружок его молодых друзей «Писистратидами», заставляют его клясться, что он не думает о тирании, намекая на то, что его власть не имеет ничего общего с демократией, слишком тяжела для нее. Телеклид говорит, что афиняне дали ему право

 
Брать дань с городов и самые города, лишать
свободы одних, давать ее другим,
Позволять им строить каменные стены, чтобы
потом разрушить их,
Право заключать мирные договоры, власть, силу,
водворять мир, увеличивать государственную
казну и обогащать граждан.
 

Его власть не была случайной или кратковременной; она не была основана на быстро исчезнувшем расположении к нему народа, – он стоял во главе государства в продолжение сорока лет, в то время как его современниками были такие люди, как Эфиальт, Леократ, Миронид, Кимон, Толмид или Фукидид. После падения Фукидида и изгнания его остракизмом он управлял делами не менее пятнадцати лет подряд и приобрел себе власть и могущество, не делясь им ни с кем, хотя стратеги избирались ежегодно. Он не был корыстолюбив, но не упускал случая увеличить свои средства. У него было имение, доставшееся ему законным путем от отца. Он не желал, чтобы его доходность упала по его беспечности, и в то же время не желал, чтобы оно мешало и его работе, вследствие чего применил для управления им способ, самый удобный и выгодный, по его мнению. Все количество собираемого ежегодно с имения хлеба он продавал, а затем все остальное, необходимое для ежедневного содержания, закупал на рынке, высчитывая таким образом, сколько тратит он на себя в общем и сколько ежедневно. Эта бережливость в расходах не нравилась ни его старшим сыновьям, ни невесткам. Они сердились на такое определение цифры ежедневного расхода и говорили, что при таком большом и богатом хозяйстве не позволяется ничего лишнего, напротив, все расходы, как и все доходы, высчитаны и вымерены. Человеком, умевшим так аккуратно вести хозяйство, был раб его, Эвангел. Имел ли он природные способности к этому или его научил Перикл, только он знал свое дело, как никто другой.

Правда, это идет вразрез с философией Анаксагора, который, верный своим убеждениям, в великодушном порыве бросил свой дом и оставил землю не обработанной под пастбище скоту, но, на мой взгляд, между теоретиком-философом и государственным человеком нет ничего общего. Первый, отдаваясь изучению облагораживающего душу, не нуждается ни в каких орудиях, ни в чьей помощи извне, нравственным достоинствам второго приходится сталкиваться с житейскими нуждами, вследствие чего богатство становится для него не только необходимостью, но и прямо полезно для него. Так и Перикл должен был помогать многим беднякам.

О самом Анаксагоре существует следующего рода рассказ. Перикл был завален делами. Все забыли о старике-философе, который с покрытой головой лежал, желая уморить себя голодом, когда об этом узнал Перикл.

В испуге он тотчас же побежал к нему и стал горячо убеждать философа отказаться от его намерения, пожалеть если уж не себя, то хоть ученика, который в лице философа лишится прекрасного советника. Тогда Анаксагор открыл лицо и сказал ему: «Перикл, когда нуждаются в лампе, в нее подливают масла».

XVII. КОГДА спартанцы стали с неудовольствием смотреть на возрастание афинского могущества, Перикл, желая сделать народ еще больше гордым и внушить ему жажду подвигов, предложил устроить съезд представителей всех греков, живших как Европе, так и в Азии. И большие, и маленькие города должны были отправить в Афины депутатов для общего совещания относительно восстановления сожженных персами греческих храмов, совершения жертвоприношений, которые обещали принести греки богам от имени Греции во время войны с персами, решения вопроса о свободном мореплавании для всех и общем мире. С этой целью из Афин было послано двадцать человек, из которых каждому было более пятидесяти лет. Пятеро из них должны были передать приглашение азиатским ионийцам и дорийцам и жителям островов, начиная от Лесбоса до Родоса; пятеро отправились на берега Геллеспонта и Фракии до Византии, пятеро – в Беотию, Фокиду и Пелопоннес, откуда должны были идти через Локриду в соседние государства материка до границ Акарнании и Амбракии. Остальные поехали через Эвбею к горному хребту Эте, к Малийскому заливу, – в ахейскую Фтиотиду, в Фессалию, приглашая всех отправиться принять участие в совещаниях о мире и делах, касающихся всех греков вообще. Все кончилось ничем. Не явились даже представители городов, вследствие, как передают, сопротивления спартанцев. Прежде всего предложения послов потерпели неудачу в Пелопоннесе. Своим рассказом я хотел показать, какими высокими, благородными намерениями был воодушевлен Перикл.

XVIII. КАК ПОЛКОВОДЕЦ он пользовался громкой славой, главным образом вследствие своей осторожности. Если исхода сражения нельзя было предвидеть и начинать его было рискованно, он не начинал его первым. С полководцев, приобретших известность и славу своей смелостью и считавшихся великими, он не брал примера, не подражал им и постоянно говорил гражданам, что, насколько от него зависит, они будут всегда непобедимы.

Однажды сын Толмея, Толмид, надеясь на свое прежнее счастье и гордясь оказываемым уважением за его победы, стал готовиться к вторжению в Беотию совершенно не вовремя. Он успел уговорить цвет молодежи и самых честолюбивых из нее, в общем – тысячу человек, не считая остального войска, – принять участие в походе в качестве добровольцев.

Узнав об этом, Перикл старался отговорить его от его намерения и предостерегал в Народном собрании, сказав при этом известные слова, что «если он не хочет слушаться Перикла, то пусть, по крайней мере, выждет лучшего советника, который не обманет его». В то время его слова произвели довольно неприятное впечатление; но, когда через несколько дней стало известно, что Толмид разбит в сражении при Коронее, убит сам и что вместе с ним пало много аристократов, Перикл приобрел большую популярность и любовь народа за свой ум и патриотизм.

XIX. ИЗ ЕГО ПОХОДОВ приобрел известность, главным образом, поход в Херсонес, где он явился как освободитель живших там греков: он не только увеличил население городов полуострова, привезя с собой тысячу афинских колонистов, но и провел для защиты перешейка вал и устроил укрепления от одного моря до другого. Благодаря этому прекратились набеги живших вблизи Херсонеса фракийцев и кончилась продолжительная и разорительная война, которая не прекращалась в стране, окруженной дикими соседями и кипевшей разбойничьими шайками и на границах, и в самих ее пределах.

Громкую славу вне пределов родины он приобрел тогда, когда во главе флота из ста триер вышел из гавани Мегар, Пег и поплыл вокруг берегов Пелопоннеса. Он не только опустошил побережье на большом пространстве, как это сделал раньше Толмид, но и проник далеко в глубь материка, заставив десанты неприятелей укрыться в испуге при его приближении за стенами города. При Немее он наголову разбил выступившие ему навстречу сикионские войска и поставил трофей. В coюзной афинянам Ахаие он посадил солдат на триеры, отправился затем с флотом на противоположный берег материка, проплыл мимо берегов Ахелоя, опустошил Акарнавию, заставил жителей Эниад укрыться за стенами города и, разорив страну и нанеся убытки ее населению, отплыл домой, наведя страх на неприятелей и показав свою осторожность и энергию согражданам; во время этого похода не произошло никаких несчастий, даже непредвиденных.

XX. ВСТУПИВ во главе огромного блестящего флота в воды Понта, он исполнил желание греческих городов, обращаясь с ними ласково, соседним же иностранным народам и их царям и династам показал всю силу могущества афинян, их смелость и бесстрашие, если они плыли туда, куда хотели, и сделались владыками всех морей. Синопцам он оставил тринадцать кораблей и войско под начальством Ламаха для борьбы с тираном Тимесилеем. После изгнания его приверженцев Перикл предложил послать в Синопу шестьсот афинских колонистов, если они заявят о своем согласии, чтобы они взяли себе дома и земли, принадлежавшие раньше тиранам. Но в других случаях он отвечал отказом на настойчивые требования сограждан. Так, например, он не уступил им, когда они в горделивом сознании своей силы и счастья решили предпринять вторичный поход в Египет и поднять восстание в приморских владениях персидского царя. Уже тогда многих охватила несчастная, роковая страсть к завоеванию Сицилии, страсть, которую позже разожгли ораторы, державшие сторону Алкивиада. Некоторые мечтали даже о приобретении Этрурии и Карфагена и надеялись на успех: могущество афинян не было сказкой – дела их находились в блестящем положении.

XXI. НО ПЕРИКЛ боролся с их жаждой к завоеваниям, сдерживал их страсть к приключениям. Главным образом он старался сохранить, удержать приобретенное. В его глазах было трудной задачей остановить одно возрастание спартанского могущества. Вообще он становился им поперек дороги во многих случаях, в особенности же во время Священной войны. Спартанские войска заняли Дельфы, отняли у фокидцев храм и передали его дельфийским жрецам. Когда спартанцы ушли, Перикл явился с войском и снова передал храм фокидцам. Дельфийские жрецы дали спартанцам право вопрошать оракул прежде других и приказали вырезать свое решение на лбу медной статуи волка, Перикл дал от его имени право вопрошать оракул первыми и афинянам, сделав об этом надпись на правом боку той же статуи волка.

XXII. ХОД СОБЫТИЙ доказал, что Перикл был прав, не позволяя афинянам тралить свои силы вне пределов Греции. Прежде всего от них отпали эвбейцы, против которых он выступил в поход. Тотчас же после этого прошло известие, что мегарцы объявили афинянам войну и что неприятельские войска стоят под начальством спартанского царя Плистонакта на границе Аттики. Перикл поспешил очистить Эвбею, чтобы перенести театр войны в Аттику. Неприятели вызывали его на сражение, тем не менее он не решился вступить в бой с их многочисленными прекрасно вооруженными войсками. Он знал, что Плистонакт, совсем еще юный, слушался преимущественно советов Клеандрида, приставленного к царю ефорами в качестве надсмотрщика за его действиями и руководителя, и вступил с ним в тайные сношения. Вскоре он подкупил его деньгами и убедил вывести из Аттики пелопоннесские войска. Спартанцы рассердились, когда их войска отступили, и разошлись по домам. Царь был наказан денежным штрафом. Он был так высок, что царь не мог уплатить его и удалился из Спарты в изгнание.