Текст книги "Здравый смысл, или Идеи естественные противопоставленные идеям сверхъестественным"

§107

Нам беспрестанно расхваливают догму потусторонней жизни; утверждают, что если это даже только фикция, то она выгодна, потому что внушает людям добродетельный образ жизни. Но правда ли, что эта догма делает людей мудрее и добродетельнее? Разве народы, где эта фикция установилась, замечательны своими нравами либо образом действия? Разве видимый мир не имеет всегда преимущества перед миром невидимым? Если бы те, кому поручено воспитывать нас и управлять нами, сами были просвещены и добродетельны, они управляли бы нами гораздо лучше, применяя методы реальности, чем пустые призраки. Но хитрые, горделивые и развращенные законодатели нашли повсюду более простым усыплять свои народы баснями, чем показывать им истину, чем развивать их разум, чем направлять их на путь добродетели ощутительными и реальными мотивами, чем управлять ими разумно.

Богословы имели несомненно основания для того, чтобы сделать душу нематериальной, им понадобились души и призраки, чтобы населить воображаемые царства, открытые ими в другой жизни. Души материальные, подобно всем телам, стали бы предметом, подвергающимся разрушению. Если люди будут верить, что все должно погибнуть вместе с ними, географы другого мира потеряют, очевидно, право быть проводниками душ в это неизвестное обиталище. Богословы не извлекли бы никакой пользы из тех надежд, которые внушают людям, и из страхов, которыми они их пугают. Если будущая жизнь не имеет никакой реальной пользы для человеческого рода, она приносит по крайней мере большую пользу тем, кто поставлен для того, чтобы вести людей к этой жизни.

§108

«Но, – скажут нам, – разве догма о бессмертии души не утешительна для существ, чувствующих себя так часто столь несчастными на земле? А если бы это оказалось иллюзией, разве не была бы она сладка и приятна? Разве не хорошо для человека верить в то, что он может пережить самого себя и наслаждаться через некоторое время блаженством, которого он не знал на земле?»

Итак, бедные смертные, свои желания хотите вы сделать мерилом истины? Почему, желая жить всегда и быть более счастливыми, вы уже теперь заключаете, что будете жить всегда и что вы будете счастливее в неизвестном мире, когда даже в известном вам мире вы частенько испытываете одни лишь страдания? Удовольствуйтесь же тем, чтобы без сожаления покинуть этот мир, причиняющий гораздо больше мучений, чем радостей. Покоритесь воле судьбы, которая хочет, чтобы, подобно другим существам, вы не жили вечно. Но чем я стану? – спрашиваешь ты меня, о, человек! Ты станешь тем, чем был несколько миллионов лет назад. Ты был «я не знаю чем»; готовься же превратиться в одно мгновение в «я не знаю что», как некогда был. Возвратись мирно в мировые массы материи, откуда ты вышел в твоей настоящей форме, и уйти безропотно, как все существа, окружающие тебя.

Нам беспрестанно повторяют, что религиозные понятия предоставляют бесконечное утешение обездоленным. Утверждают, что представление о бессмертии души и более счастливой жизни безусловно способно возвысить сердце человеческое и поддерживать его в бедствиях, угнетающих его на земле. В противоположность этому материализм, говорят, – прискорбная система, созданная для уничтожения человека, низведения его до степени скота, убивающая его мужество открывающая ему перспективу ужасного уничтожения, способная довести до отчаяния и мысли о самоубийстве, когда он страдает в настоящем мире. Великое искусство богословов состоит в умении преувеличивать жару и холод, огорчения и утешения, запугивание и успокоения.

Согласно фикциям богословия загробное царство имеет счастливые и несчастливые области. Очень трудно заслужить обиталище счастливых, очень легко получить место в обиталище мучений, приготовленном богом для несчастных жертв своего вечного гнева. Разве забыли те, кто находит представление о загробной жизни таким привлекательным и приятным, что эта жизнь, по их же понятиям, должна сопровождаться муками для огромного количества смертных? Разве представление о полном уничтожении человека со смертью не обладает бесконечным преимуществом перед представлением о вечном существовании, сопровождаемом страданиями и скрежетом зубовным? Разве боязнь того, что вы не будете существовать вечно, сильнее, чем боязнь никогда больше не существовать? Боязнь прекращения существования является реальным злом лишь для воображения, которое и породило догму о потусторонней жизни.

Вы говорите, христианские доктора богословия, что представление о более счастливой жизни радостно; согласимся с этим. Нет ни одного человека, который не хотел бы более приятного и более обеспеченного существования, чем то, коим он наслаждается здесь. Но если рай имеет притягательную силу, ведь согласитесь же вы, что ад ужасен. Небо очень трудно заслужить, а преисподнюю, наоборот, очень легко. Разве не говорите вы, что узкая и тяжелая дорога ведет в области счастливых и что широкая дорога ведет в области несчастных? Разве вы не повторяете каждый раз, что число избранных весьма ограничено, а отверженных очень велико. Разве не требуется для того, чтобы спастись, благодать, которой ваш бог удостаивает весьма немногих? Хорошо же, я скажу вам в таком случае, что эти представления совсем неутешительны; я предпочитаю совсем исчезнуть раз и навсегда, чем постоянно поджариваться в аду. Мало того, я скажу вам, что судьба животных кажется мне более желанной, чем судьба осужденных. Я скажу вам, что мнение, освобождающее меня от подавляющего страха в этом мире, кажется мне более радостным, чем неуверенность, когда меня оставляет мысль о боге, господине своих благодатей, даваемых им только любимцам, и допускающем, чтобы все остальные заслужили вечные мучения. Лишь восторженность и глупость позволяют предпочесть ясной и успокаивающей системе мировоззрения невероятные догадки, сопровождаемые неуверенностью и мучительными страхами.

§109

Все основы религии являются следствием одного лишь воображения, опыт и разум не принимают в них ни малейшего участия. При борьбе с этими принципами возникает много трудностей, потому что воображение, однажды плененное призраками, поразившими либо взволновавшими его, перестает быть способным к рассудительности. Сражающийся с религией и ее призраками оружием разума напоминает человека, действующего шпагой для поражения мошкары; как только удар нанесен, и мошкара, и призраки снова прилетают и занимают в умах опять то место, откуда, казалось, их вышибли.

Когда отказываются от догадок, которыми богословие пытается доказать существование бога, аргументам, разрушающим эти догадки, противопоставляется внутреннее чувство, глубокое убеждение, непреодолимое тяготение, присущие всем людям и внушающие им, независимо от их желаний, представления о всемогущем существе, которым человек никоим образом не может преградить доступ к своему разуму и должен познать, какие бы сильные доводы ни приводились против возможности этого существа. Но если проанализировать это внутреннее чувство, которому придают столь большое значение, то мы найдем, что оно является следствием укоренившейся привычки, заставляющей закрыть глаза на наиболее убедительные доказательства, и возвращает очень большое количество людей, часто даже в высшей степени просвещенных, к предрассудкам детства. Какое сравнение может выдержать это внутреннее чувство либо эта мало обоснованная уверенность с очевидностью, показывающей нам, что все, содержащее внутреннее противоречие, не может существовать?

Нам говорят весьма серьезно, что не доказано, будто бог не существует. Однако можно считать доказанным, судя по тому, что люди говорят до настоящего времени, что этот бог лишь призрак, существование которого совершенно немыслимо, – так как совершенно очевидно и доказано, что одно существо не может соединять в себе столь различных, столь противоречивых, столь несогласуемых качеств, как те, которые все религиозные учения земного шара приписывают божеству? Разве не очевидно, что божество богословов, так же как и бог верующих, является причиной, несовместимой со следствиями, которые приписывают богу? Как бы мы ни рассматривали бога, нужно либо изобрести другого, либо признать, что тот, о котором в течение стольких веков говорили смертным, бывает одновременно и очень добрым, и очень злым, и очень сильным, и очень слабым, и неизменным, и меняющимся, и до совершенства разумным, и совершенно лишенным разума, плана действий и средств. Он бывает одновременно и другом порядка, и производителем беспорядка, и очень справедливым, и очень несправедливым, и очень искусным, и очень бездарным. Не будем ли мы принуждены признать наконец, что невозможно согласовать те несогласующиеся атрибуты, которые приписывают существу, о котором невозможно сказать хотя бы одно слово, не впав тотчас же в очевиднейшие противоречия? Лишь только начнут приписывать богу хотя бы единственное качество, и тотчас же все сказанное оказывается следствием и противоречащим приписываемой причине.

§110

Богословие по справедливости можно было бы назвать наукой противоречий. Всякая религия – это лишь воображаемая система, созданная для согласования несогласуемых понятий. В результате привычки и террора достигают того, что люди упорствуют в самых явных нелепостях, даже если абсурдность последних ясна для всех. Все религии легко сразить, но очень трудно искоренить. Разум ничего не может поделать с привычкой, которая является, как говорят, второй натурой. Есть много людей, разумных в прочих отношениях, которые даже после анализа подгнивших основ их веры возвращаются к ней даже вопреки убедительнейшим доводам.

Лишь только мы начинаем жаловаться, что ничего не понимаем в религии, находим в ней на каждом шагу нелепости, внушающие отвращение, видим в ней сплошные невероятности, нам говорят, что мы созданы для того, чтобы ничего не понимать в истинах, проповедуемых нам религией; что разум позволяет вводить себя в заблуждения и является неверным проводником, способным вести нас к гибели; больше того, нас заверяют, что представляющееся безумием в глазах людей является мудростью в глазах бога, для которого не существует невозможного. Наконец, чтобы отрубить одним единственным словом самые непреодолимые трудности, представляемые нам со всех сторон богословием, их отбрасывают, говоря, что это – тайны.

§111

Что такое тайна? Подходя ближе к предмету, я тотчас же открываю, что тайна всегда является лишь противоречием, очевидной нелепостью, явной невероятностью, на которые богословы хотят заставить людей смиренно закрыть глаза. Одним словом, тайна – это все то, что наши духовные пастыри не могут нам разъяснить.

Служителям религии выгодно, чтобы народ ничего не понимал в том, чему они его учат. Невозможно проверить то, чего совершенно не понимаешь; всякий раз когда не видишь ни зги, приходится позволять вести себя. Если бы религия была ясна, у священников не было бы столько работы.

Не существует религии без тайн, тайна является сущностью религии, религия, лишенная тайн, противоречила бы сама себе. Бог, являющийся фундаментом естественной религии, теизма либо деизма, сам по себе является самой большой тайной для ума, который хотел бы этим заняться.

§112

Все религии, какие мы видим в нашем мире, полны таинственными догмами, неразумными основами, невероятными чудесами, ошеломительными россказнями, которые кажутся выдуманными для того, чтобы поставить разум в тупик. Всякая религия провозглашает скрытого бога, сущность которого представляет собой тайну; следовательно и образ действий, приписываемый ему, так же трудно понять, как сущность самого этого бога. Божество говорит всегда загадочным, таинственным языком во всех религиях, столь различных, потому, что они основаны в разных странах земного шара. Божество всегда являлось людям для того, чтобы провозгласить тайны, иными словами говоря, – чтобы поведать смертным, что оно требует от них веры в противоречия, невероятности, вещи, о которых они неспособны составить себе определенных представлений.

Чем больше в религии тайн, чем больше представляет она уму невероятностей, тем больше она может нравиться воображению людей, находящих в ней постоянную пищу. Чем религия темней, тем божественней кажется она, иначе говоря, тем более подходящей к природе скрытого существа, о котором не имеют ни малейшего представления.

Невежеству свойственно предпочитать неизвестное, скрытое, баснеподобное, чудесное, невероятное, даже страшное всему ясному, простому и истинному. Истинное никогда не дает воображению столь энергичной встряски, как вымышленное, которое сверх того каждый волен изложить по своему вкусу. Простонародье предпочитает слушать басни; священники и законодатели, сорвав религии и выдумав тайны, поступили так, как нравится народу. Они привлекли к себе этим фанатиков, женщин, невежд. Существа этого рода легко убеждаются доводами, которых они не способны проверить; любовь к простоте и истине присущи лишь незначительному количеству тех людей, чье воображение регулируется изучением и размышлением.

Жители деревни всегда больше довольны своим священником, когда он вставляет в свою проповедь латинские слова. Невеждам всегда кажется, что говорящий им о непонятных вещах – очень ученый человек. Вот истинная основа легковерия народов и авторитета тех, кто претендует на руководство ими.

§113

Сообщать людям тайны – значит давать, но в то же время держать у себя в руках; значит говорить с тем, чтобы никогда не быть понятым. Тот, кто говорит лишь загадками, либо хочет позабавиться причиненным им замешательством, либо считает выгодным для себя выражаться недостаточно ясно. Всякая тайна означает недоверие, бессилие и страх. Властители и их приближенные делают тайну из своих планов, боясь, как бы враги, проникнув в эти планы, не помешали осуществить их. Разве добрый бог мог бы забавляться замешательством своих созданий? Разве бог, пользующийся могуществом, которому не в состоянии противостоять ничто в мире, может опасаться, что его намерениям помешают осуществиться? Какая выгода для него в том, чтобы сообщать нам загадки и тайны?

Нам говорят, что человек по слабости своей натуры не способен ничего понять в божественном порядке, представляющемся ему целым рядом тайн. Бог же не может открыть ему своих секретов, по необходимости стоящих выше человеческого понимания. В этом случае я всегда отвечаю, что человеку ничего и не надо делать для того, чтобы разобраться в божественной экономике, что эта экономика не может никого интересовать, что у человека нет никакой нужды в тайнах, которых он не может понять, и, наконец, религия, полная тайн, так же мало подходит для него, как красноречивая беседа для стада овец.

§114

Бог явил откровение столь различными способами в разных странах земного шара, что из-за содержания религии люди смотрят друг на друга глазами, полными ненависти либо презрения. Последователи разных сект взаимно считают других крайне смешными и глупыми; самые чтимые таинства одной религии являются предметом насмешек для другой религии. Бог, решившийся на такой поступок, как откровение, данное им народу, должен был по крайней мере сказать им всем одно и то же и избавить их слабый ум от труда искать религию, которая может действительно исходить от него, либо какое верование наиболее приятно для них.

Всеобщий бог должен был бы открыть всеобщую религию. Благодаря какой случайности на земле имеется столько различных религий? Какая же истинная среди громадного количества религий, каждая из коих утверждает, что именно она является таковой в отличие от всех прочих? Есть все основания думать, что ни одна из них не пользуется этим преимуществом; разделение мнений и споры являются несомненными признаками неуверенности и темноты тех основ, на которых зиждется религия.

§115

Если бы религия была необходима всем людям, она должна была бы быть вразумительной для всех. Если бы религия была бы самой незаменимой для них вещью, то, казалось бы, в силу божественной благости она должна была бы быть для них из всех вещей самой ясной, очевидной, понятной. Разве не удивительно видеть, что эта вещь, столь необходимая для спасения смертных, является чем-то таким, что они меньше всего понимают и о чем в течении стольких веков спорят больше всего доктора богословия? Никогда жрецы одной и той же секты не могли, и до сих пор не могут, придти к соглашению между собой по вопросу о том, как понимать волю бога, выраженную им при явлении его людям.

Обитаемый нами мир может быть сравнен с базарной площадью, в разных концах коей расположились по нескольку шарлатанов, каждый из которых прилагает усилия привлечь прохожих, ругая снадобья, продаваемые его собратьями. Каждая лавочка имеет своих покупателей, убежденных, что только их врач обладает хорошими снадобьями; они не замечают, что, несмотря на постоянное употребление этих снадобий, не чувствуют себя лучше либо что они так же больны, как и те, кто пользуется снадобиями шарлатанов из другой лавочки. Набожность – это болезнь воображения, начавшаяся еще в детстве; набожный человек – ипохондрик, усиливающий свою болезнь посредством снадобий. Человек мудрый не принимает никаких снадобий, он устанавливает для себя правильный образ жизни и уже затем предоставляет действовать природе.

§116

В глазах разумного человека ничто не может казаться более смешным, чем высказываемые друг о друге суждения одинаково неразумных последователей различных религий, которыми населена земля. Христианин находит, что коран – так называется божественное откровение, возвещенное Магометом, – представляет собой лишь ряд дерзких мечтаний и обманов, оскорбительных для божества. Магометанин, со своей стороны, считает христианина идолопоклонником и собакой; он видит в христианской религии сплошные нелепости; он считает себя в праве завоевать его страну и принудить его с мечом в руке принять религию своего божественного пророка; он, магометанин, всегда думает, что ничего не может быть нечестивей и неразумней, чем обоготворение человека либо вера в триединство. Христианин-протестант, без зазрения совести боготворящий человека и крепко верящий в непостижимую тайну триединства, издевается над христианином-католиком, потому что последний верит еще в таинство пресуществления; он считает католика глупцом, нечестивцем и идолопоклонником, потому что тот на коленях поклоняется хлебу, в котором думает видеть бога вселенной.

Христиане всех без исключения сект сходятся во взгляде на то, что воплощение индусского бога Вишну является глупостью; они утверждают, что единственным истинным воплощением является воплощение Иисуса, сына бога вселенной и жены плотника.

Теист, называющий себя последователем религиозной секты, учение коей якобы вытекает из самой природы, довольствуется поклонением богу, о котором не имеет ни малейшего представления, и разрешает себе поднимать на смех все другие таинства, содержащиеся во всех религиях мира.

§117

Разве один знаменитый богослов не указал на абсурдность признания бога, когда во всех остальных вопросах веры остаются посередине пути между признанием и непризнанием?

«Нас прочих, – говорит он, – верующих в истинного бога, единственную субстанцию, ничто не должно больше затруднять. Признав однажды это первое таинство, не малое в своей сущности, разум не должен напрягаться над всеми остальными. Для меня лично составляет меньше труда воспринять миллион вещей, которых я не понимаю, чем верить первой приходящей мне в голову истине» (Bibliothиque raisonnиe, t. I, р. 84, R. P. Hardouin, de la sociйtй de Jйsus).

Возможно ли, что-либо более противоречивое, более невозможное, более таинственное, чем создание материи нематериальным существом, которое, являясь неизменяемым, производит те вечные перемены, кои мы наблюдаем во всем мире? Возможно ли что-либо более несовместимое со всеми понятиями о здравом смысле, чем вера в то, что существо, чрезвычайно доброе, мудрое, справедливое и могущественное, руководит природой и лично направляет движение мира, полного безумием, бедами, преступлениями, беспорядками, которые это существо могло бы одним словом предупредить, задержать либо уничтожить? Одним словом, поскольку признают столь противоречивое существо, как бог наших богословов, то по какому праву отказывают в признании самым невероятным басням, самым ошеломительным чудесам, самым глубоким тайнам?