Текст книги "Здравый смысл, или Идеи естественные противопоставленные идеям сверхъестественным"

§128

Понятны ли пророчества, открытые народам божеством через различных полномочных представителей последнего? Увы! Нет и двух человек, которые понимали бы их одинаково. Разъясняющие их другим никогда не согласны между собою. Чтобы сделать вопрос яснее, прибегают к тезисам, комментариям, аллегориям, изъяснениям; в них открывают таинственный смысл, не имеющий ничего общего с буквальным смыслом. Повсюду для разъяснения воли бога, которую он не мог либо не хотел изложить ясно для тех, кого должен был просветить, необходимо призывать на помощь людей. Бог всегда предпочитает пользоваться в качестве своих посредников несколькими людьми, коих можно заподозрить в том, что они обманывают самих себя либо имеют основания хотеть обмануть других.

§129

Основатели всех религий обычно подтверждали свои миссии чудесами. Но что такое чудеса? Это – действия, совершенно противоположные законам природы. Но кто, по-вашему, создал эти законы? Бог. Следовательно бог, который, по-вашему, все предвидит, сам же идет против законов, кои мудрость его дала природе! Следовательно эти законы должны были быть не прочны либо, по меньшей мере, в определенных случаях не согласовывались больше с намерениями этого самого бога, ибо вы нас учите, что он счел своей обязанностью прервать их действие, либо пойти против законов природы.

Нас хотят уверить в том, что люди, избранные всевышним, получили от него силу творить чудеса; но для того, чтобы сотворить чудо, нужно обладать способностью создавать новые причины, которые могли бы производить следствия, противоположные тем, которые дают обычные причины. Постижимо ли, чтобы бог мог давать людям непостижимую силу создавать либо вызывать из небытия причины? Мыслимо ли, чтобы бог, никогда ничего не изменяющий, мог сообщить людям силу изменять либо поправлять его план, силу, которой по своей сущности неизменяемое существо не может иметь и само?.. Чудеса не только не делают чести богу, не только не доказывают божественности религии, но и совершенно очевидно уничтожают те представления, какие нам дают о боге, о его неизменности, о его невыразимых свойствах и даже о его всемогуществе. Как же может богослов говорить, что бог, который должен объять свой план во всей совокупности, который может создавать лишь совершенные законы и не может ничего изменить в последних, вынужден прибегнуть к чудесам для того, чтобы удались его проекты, либо для того, чтобы сообщить своим созданиям способность совершать чудеса для исполнения его господней воли? Вероятно ли, чтобы бог нуждался в поддержке людей? Всемогущее существо, желания коего всегда исполняются, существо, держащее в своих руках сердца и помыслы своих созданий, должно лишь пожелать – и его создания поверят во все то, во что оно пожелает.

§130

Что мы скажем о некоторых религиях, доказывающих существование своего божества чудесами, которые они заботливо стараются изобразить нам подозрительными? Как можно верить чудесам, приведенным в священных книгах христиан, где бог сам похваляется тем, что ослепляет и ожесточает сердца тех, кого хочет погубить; где бог разрешает злым духам и кудесникам творить столь же великие чудеса, как и своим служителям; где предсказывается, что антихрист сможет делать диковинные вещи, способные поколебать веру даже избранных? Если дело обстоит так, то по каким признакам можно узнать, хочет ли бог наставить нас либо, наоборот, поймать в западню? Как же отличить, происходят ли видимые нами чудеса от бога либо от демона?

Паскаль, чтобы вывести нас из стесненного положения, со всей серьезностью сказал нам, что об учении следует судить по чудесам, а о чудесах – по учению; что учение распознает чудеса, а чудеса распознают учение. Если существует порочный, смехотворный круг, он находится, без сомнения, в этом прекрасном размышлении одного из виднейших защитников христианской религии. Какая религия из существующих на земле не похвалялась, что она обладает самым замечательным учением, и не поддерживала это учение громадным количеством чудес?

Способно ли чудо уничтожить очевидность доказанной истины? Если бы в руках какого-либо человека оказалась тайна лечения всех больных, выпрямления всех хромоногих, воскресения всех мертвецов какого-нибудь города, полетов в воздух, изменения пути солнца и луны, то разве мог бы этот человек убедить меня своими чудесами, что дважды два – не четыре, что единица равна трем, а тройка равна единице; что бог, наполняющий своей всеобъемлемостью вселенную, смог уместиться в теле одного иудея; что он, вечный, смог умереть, как обыкновенный человек; что бог, которого называют неизменным, предвидящим и разумным, смог изменить свою точку зрения на религию и преобразовать свое собственное произведение посредством нового откровения?

§131

Согласно основам богословия, как естественной религии, так и религии откровения, всякое новое откровение должно быть сочтено ложным, всякое изменение религии, исходящей от божества, должно квалифицироваться как нечестие или богохульство. Разве каждое изменение не предполагает, что бог не мог придать с первого мгновения, своей религии ни прочности, ни надлежащего совершенства? Сказать, что бог, давая первый закон, приспособлялся к грубым представлениям народа, который он хотел просветить, значит утверждать, что бог не мог и не хотел сделать тот народ, который он просвещал, таким рассудительным, каким должно было быть творение всевышнего, долженствующее удовлетворить всем требованиям последнего.

Христианство нечестиво, если действительно иудаизм когда-то был религией, действительно исходящей от бога святого, неизменного, всемогущего и предвидящего. Религия Христа предполагает либо недостатки в законе, данном лично богом через Моисея, либо бессилие и злобу того бога, который не мог или не хотел сделать иудеев такими, какими они должны были быть, чтобы удовлетворить его желаниям. Все новые религии либо изменения древних религий основаны, вероятно, на бессилии, непостоянстве, бесстыдстве и злобе божества.

§132

Если история учит меня, что первые апостолы, основатели либо реформаторы религий, творили великие чудеса, то история учит меня также, что эти апостолы-реформаторы и их последователи обычно бесчестились, преследовались и предавались смерти, как нарушители спокойствия народов. Поэтому мне думается, что они не свершили тех чудес, которые им приписывают; действительно, эти чудеса должны были бы дать им большое количество последователей среди тех, кто видел свершение чудес, а эти последователи должны были бы помешать тому, чтобы с их апостолами плохо обращались. Мое недоверие удвоится, если мне скажут, что свершители чудес подвергались жестоким мучениям и казням. Как можно поверить, чтобы носители миссии божией, покровительствуемые провидением и облеченные божественным могуществом, свершающие чудеса, не смогли свершить такого простого чуда, как спасение самих себя от жестокости своих гонителей?

Даже в самом факте преследований находят убедительное доказательство в пользу религии тех, кто испытал преследования; но религия, похваляющаяся тем, что она стоила жизни многим мученикам, и поучающая нас, что ее основатели подвергались за ее распространение ужасным казням, не может быть религией бога благодетельного, справедливого и всемогущего. Добрый бог не должен был бы разрешить, чтобы с людьми, обремененными провозглашением его воли плохо обращались. Всемогущий бог, желающий основать религию, должен был бы использовать более простые и менее гибельные пути, наиболее надежные для его служителей. Сказать, что бог хотел, чтобы его религия была отмечена знаком крови, это значит сказать, то бог слаб, несправедлив, неблагодарен и кровожаден и что он недостойно приносит в жертву своих послов в своих честолюбивых целях.

§133

Умереть за религию – еще не значит доказать, что она истинная, либо божественная. Это доказывает в лучшем случае, что религию считают таковой. Фанатик, умирая, не доказывает ничего кроме того, что религиозный фанатизм зачастую бывает сильнее любви к жизни. И лжец иногда может мужественно умереть, становясь, как говорится, добродетельным по необходимости.

Часто нас удивляют и трогают безграничное мужество и бескорыстное усердие, проявленные провозвестниками религии, проповедующими свое учение с риском испытать самые тяжелые мучения. Из этой любви к спасению людей извлекают вывод, выгодный той религии, которую они провозглашают. Но по существу это бескорыстие лишь кажущееся. Кто ничем не рискует, у того ничего нет; миссионер хочет завоевать положение в свете при помощи своего учения; он знает, что посчастливится ему продать свой товар, и он станет неограниченным владыкой тех, кто выбрал его своим пастырем; он уверен в том, что станет предметом их забот, их уважения, их обожания. Есть все основания полагать, что он, миссионер, не отвергает ничего из этих благ. Таковы истинные мотивы, зажигающие усердие и любовь стольких проповедников и миссионеров, которых мы видим объезжающими мир.

Смерть за какое-нибудь мнение не есть доказательство истинности либо благости этого мнения, как смерть в битве не есть доказательство справедливости императора, в интересах которого столько людей имели глупость согласиться на то, чтобы их уничтожили. Мужество какого-нибудь мученика, одушевленного представлением о рае, не более сверхъестественно, чем мужество воина, одушевленного представлением о славе либо удерживаемого страхом бесславия. В чем различие между ирокезом, распевающим в то время, когда его поджаривают на медленном огне, и мучеником св. Лаврентием, оскорбляющим, находясь в огне, своего тирана?

Проповедники нового учения погибают потому, что они – не самые сильные; апостолы занимаются обычно опасным ремеслом, следствия которого они предвидят вперед; их мужественная смерть не больше доказывает истинность их принципов и способа мышления чем насильственная смерть честолюбца либо разбойника доказывает, что эти последние имели право мутить человеческое общество или что они считали себя вправе это делать. Ремесло миссионера всегда льстит его самолюбию и удобно как способ жить за счет простонародья; этих преимуществ было бы достаточно для того, чтобы забыть опасности, окружающие это ремесло.

§134

Богословы, вы говорите нам, что то, что безумно в глазах людей, мудро в глазах бога, которому нравится озадачивать мудрость мудрых. Но разве не утверждаете вы, что мудрость человеческая – это дар неба? Говоря нам, что эта мудрость не удовлетворяет бога, является лишь безумием в его глазах и он хочет ее озадачить, вы высказываете лишь, что ваш бог друг людей непросвещенных, делающий разумным людям губительный дар, за который этот вероломный тиран собирается жестоко наказать их в будущем. Не странно ли, что нельзя стать другом вашего бога, не объявив себя врагом разума и здравого смысла!

§135

По определению богословов, вера – это признание неочевидного. Отсюда следует, что религия требует непоколебимой веры в неочевидные вещи и положения маловероятные либо очень противоречащие разуму. Но разве отвергать разум в суждениях религии не значит признать, что разум не может приспособиться к •вере? Так как служители религии принимают участие в изгнании разума, они безусловно чувствуют свое бессилие согласовать разум с верой, являющейся не чем иным, как слепым повиновением своим священникам, авторитет которых во многих головах имеет больший вес, чем сама очевидность либо свидетельство разума.

«Принесите в жертву свой разум, отрекитесь от опыта; не верьте свидетельству ваших чувств; поучитесь без всякой критики всему, что мы провозглашаем вам именем неба». Таков одинаковый язык всех священников мира; они не согласны друг с другом ни в чем, кроме одного – необходимости, чтобы мы, люди, никогда не рассуждали, когда нам внушают основы, представляемые наиболее важными для нашего счастья!

Я никогда не принесу в жертву мой разум, потому что лишь этот разум может помочь мне отличить добро от зла и истинное от ложного. Если, как вы утверждаете, мой разум дан мне богом, я никогда не поверю, что бог, которого вы считаете таким добрым, дал мне разум лишь для того, чтобы поймать меня в ловушку и погубить. Священники! Не видите ли вы разве, что, понося разум, вы клевещете на своего бога, даром которого, как вы уверяете, является этот разум?

Я никогда не отрекусь от опыта, потому что он является хорошим проводником, гораздо более надежным, чем воображение либо чем авторитет тех проводников, которых мне хотят дать вместо опыта. Этот самый опыт учит меня, что фанатизм и корысть могут ослепить и ввести в заблуждение проводников, навязываемых мне, и что авторитет опыта должен иметь для моего ума гораздо больше значения, чем подозрительное свидетельство многих людей, которые, как я знаю, сами способны заблуждаться либо сильно заинтересованы в том, чтобы ввести в заблуждение других.

Я не верю своим чувствам, потому что мне известно, что они могут иногда обмануть меня; но, с другой стороны, я знаю, что они меня не всегда обманывают. Я знаю очень хорошо, что мой глаз показывает мне солнце во много раз меньше, чем оно есть; но опыт, являющийся повторным применением чувств, учит меня, что предметы кажутся всегда меньшими, в зависимости от их расстояния от нас, – таким образом я становлюсь уверенным, что солнце значительно больше земного шара; таким образом мои чувства позволяют мне исправить неверные суждения, которые я получил при помощи этих же чувств.

Уверяя меня, что я не должен верить свидетельству своих чувств, этим самым уничтожают для меня доказательства истинности всякой религии. Если людей может «одурачить воображение и если их чувства – обманщики, как же можно требовать от меня веры в чудеса, поразившие чувства, которые обманули наших предков? Если мои чувства – ненадежные проводники, это должно научить меня тому, что не следовало бы придавать веры даже таким чудесам, которые происходят на моих глазах.

§136

Вы беспрестанно повторяете мне, что истины, провозглашаемые религией, выше разума. Но не согласитесь ли в таком случае, что эти истины не созданы для существ разумных? Утверждать, что разум может обмануть нас – значит говорить, что истина может быть ложью, что полезное может быть вредным для нас. Разве разум не есть познание полезного и истинного? Кроме того, так как нашим руководителем является лишь разум более или менее совершенный, такой, как он есть, и наши чувства, также такие, как они есть, говорить, что разум – ненадежный проводник и что наши чувства – обманщики, значит сказать нам, что наши заблуждения необходимы, что наше невежество непреодолимо и что, не будучи чрезвычайно несправедливым, бог не может наказывать нас за то, что мы следовали исключительно за теми проводниками, которых он соизволил нам дать.

Утверждать, что мы обязаны верить в те вещи, которые выше нашего разума, так же смешно, как сказать, что бог требует, чтобы мы, лишенные крыльев, поднялись в воздух. Уверять, что есть вещи, о которых запрещено совещаться со своим разумом, значит сказать, что в деле, в котором мы больше всего заинтересованы, можно совещаться лишь с воображением, что означает действовать на авось.

Доктора богословия говорят нам, что мы должны приносить наш разум в жертву богу. Но какие у нас могут быть основания принести разум в жертву существу, делающему нам лишь бесполезные подарки, причем даже эти последние он не разрешает пустить в дело? Какое доверие можем мы иметь к богу, который, по учению наших же докторов богословия, столь зол, что делает черствыми наши сердца, поражает слепотой, расставляет нам ловушки, вводит в искушение? Наконец какое доверие можем мы питать к служителям этого бога, которые, чтобы вести нас по указанному им пути с большими для себя удобствами, предписывают нам держать закрытыми глаза?

§137

Люди уговаривают себя, что религия – самая серьезная из всех вещей, существующих в мире, но в то же время они разрешают себе менее всего вникать в эту серьезнейшую вещь. Разве они стали бы так относиться, если бы дело касалось какой-либо повинности, земли, дома, помещения денег, сделки или какого-нибудь договора? Вы увидите, что в эти дела каждый вникает заботливо, принимает величайшие предосторожности, взвешивает каждое слово, которое он пишет, старается предохранить себя против всяких неожиданностей. По отношению к религии этого не бывает; всякий принимает ее на авось и верит ей на слово, не желая затруднять себя ни малейшим анализом.

По-видимому, две причины способствуют поддержанию в людях небрежности и беспечности, которые они проявляют, как только дело касается критики их религиозных воззрений. Первая причина – это отсутствие надежды проникнуть во тьму, которой по необходимости окружена всякая религия; даже основными своими принципами она способна отбить охоту заниматься ею у людей с ленивыми умами, видящими там лишь хаос, который они считают себя неспособными распутать. Вторая причина заключается в надежде каждого человека на то, что он не будет очень стеснять себя теми суровыми предписаниями, которые в теории восхищают всех, но на практике очень мало людей выполняют их достаточно строго. Многие люди относятся к религии, как к семейным документам, с которых никогда не стирается пыль и которые бросают в архив вплоть до того момента, когда в них появится надобность.

§138

Ученики Пифагора бесспорно верили учению своего руководителя; он сказал – было для них решением всех задач. Люди большей частью ведут себя так же неразумно. В вопросах религии невежественные священник, жрец, монах становятся руководителями мысли. Вера потакает слабости человеческого ума, для которого старательное изучение чего-либо является обычно очень трудной работой; гораздо удобнее полагаться на других, чем анализировать самому; такой анализ, длительный и трудный, одинаково не нравится и тупым невеждам и горячим умам. Вот почему, без сомнения, вера находит столько последователей на земле.

Чем менее просвещенны и разумны люди, тем большее усердие выказывают они по отношению к религии. Во всех религиозных сектах женщины, нашпигованные духовниками, выказывают очень большое усердие к мнениям, о которых, очевидно, эти женщины не имеют ни малейшего представления. В богословских спорах люди устремляются дикими зверьми на тех, против кого натравливает их священник. Глубокое невежество, безграничное легковерие, очень слабая голова, пылкое воображение – вот тот материал, из которого выходят набожные, усердные к религии люди, фанатики и святые. Как можно заставить слушаться разума тех людей, единственными принципами которых являются – плестись за кем-нибудь и полный отказ от критического разбора своих мнений? Набожные люди и народ в целом являются в руках своих руководителей автоматами, которыми эти руководители управляют по своей прихоти.

§139

Религия – дело обычая и моды; надо поступать; как другие. Но среди стольких религий, которые мы видим в этом мире, какую следует избрать? Это испытание было бы слишком трудным и долгим; следовательно нужно придерживаться религии предков, своей страны, императора, которая, держа власть в своих руках, должна быть лучшей. Лишь случайность решает религию отдельного человека и народности. Французы были бы сегодня столь же добрыми мусульманами, какими они являются христианами, если бы некогда их предки не отразили набега сарацин.

Если судить о планах провидения по тем событиям и переворотам, которые происходят в нашем мире, мы вынуждены будем решить, что бог совершенно безразличен к различным религиям, имеющимся на земле. Тысячи лет язычество, многобожие, идолопоклонство были мировыми религиями; сейчас утверждают, что в продолжение этого периода самые процветающие народы не имели ни малейшего представления о божестве, представления, которое считают необходимым для всех людей. Христиане утверждают, что за исключением иудейского народа, то есть жалкой кучки, род человеческий в целом жил в самом темном неведении своих обязанностей перед богом и имел лишь оскорбительные понятия о божьем величии. Христианство, взявшее своим началом иудаизм, крайне смиренное при своем темном появлении на свет, стало могущественным и жестоким при христианских императорах, которые, подстрекаемые священным рвением, распространяли с чудовищной быстротой при помощи железа и огня эту религию в пределах своих империй и просвещали последние на развалинах свергнутого язычества. Магомет и его наследники, с помощью провидения либо своего победоносного оружия, успели в небольшой период времени заставить христианскую религию исчезнуть в части Азии, Африки и даже Европы; евангелие было принуждено уступить место корану.

Во всех сектах, которые в продолжение многих веков разрывали христианство на части, доводы сильнейшего оказывались наилучшими. Оружие и воля царей одни только решали, какое учение больше всего подходит для спасения народов. Разве отсюда не вытекает, что либо божество крайне мало заинтересовано в человеческой религии либо что оно всегда объявляло себя сторонником тех мнений, которые подходили могущественнейшим людям земли? Наконец божество меняло системы, как только могущественным людям приходила фантазия эти системы изменить.

Королю макассаров, когда ему наскучило идолопоклонство предков, пришла однажды в голову фантазия оставить язычество. Государственный совет долгое время обсуждал, призвать ли христианских либо магометанских докторов богословия. Ввиду невозможности выбрать лучшую из этих обеих религий совет решил позвать к себе миссионеров той и другой и принять учение тех, кто будет иметь счастье приехать первыми. Никто не сомневался, что бог, располагающий ветрами, изъявит этим сам свою волю. Магометанские миссионеры оказались более проворными, король и его народ подчинились новому закону. Миссионеров Христа выпроводили из-за ошибки бога, который не позволил им прибыть в более подходящее время (см. «Историческое описание макассарского королевства», Париж, 1688). Бог явно допустил, чтобы случайность решила выбор религии народами.

Те, кто правят, всегда выбирают по своему усмотрению религию своих народов. Истинная религия – это религия государей; истинный бог – это бог, которому велит поклоняться государь; воля священников, управляющих государем, всегда становится волей божьей. Некий шутник сказал не без основания, что истинной религией всегда является та, которую поддерживают государь и палач. Цари и палачи долгое время поддерживали богов Рима против христианского бога; этот последний привлек на свою сторону императоров с их солдатами и палачами и добился исчезновения культа римских богов. Бог Магомета добился победы над христианским богом в большой части государств, которые некогда занимал последний.

В восточной части Азии имеется обширное государство, процветающее, крайне изобильное, очень населенное и управляемое посредством столь мудрых законов, что даже дичайшие завоеватели принимали их с уважением. Это – Китай. За исключением христианства, которое было оттуда изгнано как опасное верование, народы, населяющие страну, могут следовать любым угодным им суевериям, в то время как мандарины или чиновники давно уже вышли из заблуждения относительно религии народа и занимаются ею постольку, поскольку наблюдают за бонзами либо священниками, чтобы последние не использовали религию для нарушения спокойствия государства. Однако не видно, чтобы провидение отказывало в своих благодеяниях народу, правители которого так мало интересуются воздаваемым ему культом; китайцы пользуются, напротив, благосостоянием и спокойствием, достойным зависти стольких народов, которые религия разделяет, опустошает и часто доводит до войн.

Подходя здраво к вещам, нельзя принудить народы отказаться от их безумств; но можно попробовать бороться с безумствами тех, кто управляет народом; эти последние помешают тогда безумствам народа стать опасными. Суеверий нечего бояться до тех пор, пока на их сторону не стали государи и солдаты. Только тогда суеверия становятся жестокими и кровавыми. Всякий повелитель, становящийся защитником какой-либо секты или религиозной организации, обычно становится тираном других сект и самым жестоким нарушителем спокойствия собственного государства.