Текст книги "Одевая эпоху"

Обложка книги «Модели Поля Пуаре, увиденные Жоржем Лепапом», 1908

У платья была юбка-кринолин, она состояла из огромных лепестков, отходивших от зеленого бархатного корсажа, который изображал чашечку цветка. Костюм дополняла бархатная шапочка в виде стебелька с ответвлениями, окаймленными бриллиантами. Не знаю, что случилось, но на первой репетиции она вдруг заявила, что не наденет это платье, якобы в нем невозможно танцевать (потом она много раз танцевала в гораздо более неудобных платьях). Она выдумывала все новые придирки с таким упорством и предвзятостью, на какие способны лишь актрисы.

Фрагмент вышивки на платье работы Дома моды Поля Пуаре, 1903. Музей Моды в Сантьяго, Чили

А суть была в том, что подписанный ранее контракт обязывал ее носить и в жизни, и на сцене только платья, созданные одной из моих бывших сотрудниц, чье имя недостойно этой книги. Я отказался от показа на сцене моего платья, которое должно было произвести сенсацию – я на это рассчитывал, – и не предложил взамен другого, поскольку, как мне казалось, не мог создать ничего лучше. На следующий день Мистингетт вышла на сцену в том самом платье, накануне раскритикованном и отвергнутом. Это была копия моей модели, произведенная другим модным домом.

Не очень-то приятно рассказывать эту историю, но это надо было сделать, чтобы читатель знал, какие разочарования и горести ожидают человека, решившего привнести чистую и естественную красоту в нездоровую и затхлую атмосферу театра или мюзик-холла.

Дениза Пуаре. Рисунок Жоржа Лепапа «Воспоминания о Тысяча второй ночи», 1911

Праздник Поля Пуаре «Тысяча вторая ночь», Париж, 1911

Мистингетт не раз говорила, будто я – единственный человек, которому удалось ее напугать: она не могла выдержать мой взгляд, так как не понимала, что за ним кроется. Наверно, она затаила на меня обиду, уж не знаю за что, а когда представился удобный случай, решила свести счеты. Так поступают все злопамятные бабенки. Но я больше не сержусь на нее.

Раз уж меня потянуло на откровенность, признаюсь: я охотно посещал выпускные балы в Высшей художественнной школе, куда меня приглашали каждый год. Меня завораживали эти бесшабашные праздники юности, где не было места напыщенности и снобизму. Помню, в частности, Ассирийский бал в духе «Мулен-Руж», один из самых удачных маскарадов, какие я когда-либо видел.

Рисунки Поля Пуаре, 1912

Перед этим я закончил работу, заказанную месье Руше, – эскизы костюмов к постановке пьесы Мориса Магра[149]149
  Магр, Морис (1877–1941) – французский поэт, романист, драматург, весьма популярная личность парижской богемы своего времени.


[Закрыть] в «Театре дез Ар». Пьеса называлась «Навуходоносор». Сегонзак, узнав, что костюмы буду делать я, согласился работать над декорациями. Мы вволю повеселились на репетициях, потому что роль Навуходоносора исполнял Макс, шутник и выдумщик. Помню, репетировали превращение Навуходоносора в быка[150]150
  Согласно Ветхому Завету, ассирийский царь Навуходоносор сошел с ума и несколько лет ходил на четвереньках и питался травой, как жвачное животное.


[Закрыть], и Макс встал на четвереньки. В это мгновение на сцену, кружась, выпорхнула одна из любимых танцовщиц ассирийского царя, эту роль исполняла Труханова[151]151
  Труханова, Наталия Владимировна (1885–1956) – русская танцовщица, балетмейстер. Работала в мюзик-холлах, театрах «Шатле», «Казино», «Опера». В 1913 г. давала концерты в Москве.


[Закрыть], красавица с пышными формами. По тексту пьесы безумный Навуходоносор должен был крикнуть: «Бабочка! Бабочка!» Но в тот вечер мы не услышали его крика. Бык замер на месте, затем на четвереньках приблизился к рампе и жалобно произнес: «Руше, старина, ты не боишься, что меня засмеют? Я кричу: “Бабочка! Бабочка!” – а ты присылаешь мне слона!»

Поль Пуаре, 1907

Костюм Макса в этом спектакле стал первым, созданным мною для театра. Эту необычайно длинную и просторную мантию я велел выкрасить в цвет, аналогичный, как тогда считалось, цвету легендарного тирского пурпура. Мантию украшали широкие золотые галуны, а голову царя-быка венчала громадная тиара весом шесть килограммов (но Макс, как настоящий артист, ради искусства готов был вытерпеть любые муки). Тиара должна была выглядеть как ювелирное изделие, выполненное из чистого золота, с колокольчиками, башенками и минаретами. Именно в этом костюме позднее я появился на балу-маскараде в Высшей художественной школе.

Меня доставила триумфальная колесница, в которую впряглись сто полуобнаженных женщин. Это было великолепное зрелище.

После такого праздника я стал своим человеком в мастерских Высшей художественной школы. Каждый год меня просили помочь с устройством маскарада и придумать какую-нибудь эффектную сценку с участием красивых девушек, предоставленных в мое распоряжение. И каждый раз я охотно соглашался, пока однажды некий грубиян не мазанул меня по лицу зеленой краской: на языке будущих живописцев это означало, что я слишком стар для подобных увеселений. Я понял намек и навсегда отказался от участия в выпускных балах, несмотря на уговоры друзей и мою непреодолимую симпатию к художникам.

Да, я всегда любил художников, они очень близки мне. Ведь мы, в сущности, занимаемся одним и тем же ремеслом, и я воспринимаю их как собратьев.

В те годы я дружил с двумя художниками. Обоих ждало большое будущее: Вламинк[152]152
  Вламинк, Морис де (1876–1958) – французский художник, участник группы «Дикие» (фовисты).


[Закрыть] и Дерен[153]153
  Дерен, Андре (1880–1954) – французский художник, график, театральный декоратор, скульптор, керамист.


[Закрыть]. Их жизнь протекала в кабачках на берегу реки в Шату, моя – тоже. Мы жили там, как жили когда-то в Аржантее импрессионисты и друзья Кайботта[154]154
  Кайботт, Гюстав (1848–1894) – французский живописец и коллекционер, представитель импрессионизма.


[Закрыть], в здоровой атмосфере свободы и беззаботности[155]155
  В 1881 г. Кайботт приобрел в собственность поместье в Пети-Женилье, близ Аржантея, и переехал туда жить в 1888 г. Он посвятил себя садоводству и строительству гоночных яхт, проводил много времени с братом Марсьялем и другом Ренуаром.


[Закрыть]. Мне не забыть свирепый взгляд и воинственную позу Вламинка, когда кто-то подходил к мольберту и отрывал его от работы.

Он выставлял картины у торговца красками, возле моста Рюэй. Один мой приятель как-то заметил, что, когда проезжаешь мимо на большой скорости, эти картины очень хорошо смотрятся. Сегодня он, конечно, отказался бы от своих слов. Ведь Вламинк стал гордостью нашей эпохи, и никто уже не подвергает сомнению его талант. Однажды я видел, как они с Дереном переезжали: их выгнали из кабачка, где все мы жили. Хозяйке, мамаше Лефран, надоело обслуживать их в кредит, и она приняла радикальное решение – выставила их вон. И они зашагали прочь по заросшему зеленью берегу реки, каждый нес под мышкой коробку с красками и толкал перед собой тачку с полотнами. Как лебезила бы перед ними мадам Лефран, если бы сегодня, добившись славы, они вдруг захотели вернуться под ее кров!

VII. Улица Фобур Сен-Оноре

Однажды, в четверг, в середине Великого поста, я прогуливался по фешенебельному кварталу возле Елисейских Полей, по улице Артуа и авеню д’Антен (ныне авеню Виктора Эммануила III). И мое внимание привлек обширный пустырь за решетчатой оградой. Участок был давно заброшен, под сенью громадных, столетних деревьев буйно разрослись сорные травы. По углам копались куры, кошки со всего квартала бродили в поисках добычи. Калитка оказалась заперта, но я захотел проникнуть в этот замок Спящей красавицы и нашел другой вход.

Я обнаружил его с противоположной стороны, на Фобур Сен-Оноре. Через сводчатые ворота, поддерживаемые двумя колоннами, я попал во двор, в глубине которого стояло какое-то обветшалое здание. Это был особняк, выходивший своим великолепным фасадом на авеню д’Антен. Я поговорил со сторожем: дом уже пятнадцать лет как пустовал. Хозяева соглашались сдать свое владение в аренду только целиком.

Особняк Поля Пуаре, 1911

Для торгового предприятия это было многовато, а желающих поселиться здесь тоже не нашлось: никто не хотел приводить в порядок эти развалины, осыпавшиеся карнизы, кровлю, она вот-вот могла обрушиться. Два дня спустя я подписал договор о найме и начал восстановительные работы (они продлились три месяца, которые показались мне вечностью). Я заново спланировал сад, чтобы он стал похожим на сады Версаля и других прекрасных замков Франции. К первому октября дом совершенно преобразился, я сохранил его величественный облик, и теперь он казался дворцом вельможи былых времен. Посреди аллей расстилался цветник, словно ковер в затейливых узорах. Там были лужайка разноцветных крокусов, целый театр трав и цветов, а за его пределами – прохладный зрительный зал. Перед крыльцом была лестница высотой в три ступеньки и длиной семнадцать метров, а по бокам лестницы, грациозные и стройные, стояли две бронзовые козочки, эти два чуда я привез из Геркуланума.

Всем, кому довелось провести хотя бы час в этом волшебном месте, будет приятно вспомнить такие подробности.

С крыльца в дом вели десять дверей, в жаркую погоду они все открывались, и салоны превращались в некое подобие галереи, выходящей в сад. Ковры в салонах были цвета красной смородины, это создавало восхитительный контраст с яркой зеленью газонов. Хрустальные люстры вереницей уходили в глубину, отражаясь друг в друге, словно сталактиты. Главный салон переходил в квадратный вестибюль, украшенный нежными фресками, и отсюда начиналась широкая лестница со старинными перилами.

На втором этаже располагались уютные примерочные с креслами, кушетками, канделябрами и зеркалами. За пятнадцать лет в этом волшебном замке побывали самые утонченные создания Парижа и всего мира.

К ограде сада примыкал еще один особняк – мое жилище.

Там я поместил изумительную статую, которую приобрел у одного импортера китайских товаров. Гранитное изваяние, прекраснейшее из всех, какие когда-либо привозили с Востока, изображало одну из бодхисатв[156]156
  В буддизме человек (или иное существо), который принял решение стать Буддой.


[Закрыть], возможно богиню Милосердия – так, во всяком случае, мне сказали, – или же иное, не столь милосердное божество. Она была так восхитительна, что я решил создать для нее подобающие условия: выделил целую комнату на первом этаже, выходящую окнами в сад. Стены комнаты я велел покрыть серой штукатуркой и установил один-единственный прожектор, чтобы окружающая обстановка напоминала богине пещеры Лонг-Мена, где ее нашли.

Реклама магазина Поля Пуаре. Из коллекции А. Васильева

В трудные минуты жизни я подолгу сидел у этой статуи и просил умудрить меня; а порой просто смотрел, как она возвышается в ореоле света: казалось, ее окутывают сиянием бесчисленные обеты и молитвы, которые возносили ей когда-то, Сколько людских надежд и стремлений разбилось об этот загадочный гранит! Шестеро китайцев, доставивших ее на своих плечах в Пекин, были обезглавлены. Два года она скрывалась в подвалах Компании Спальных Вагонов в Пекине, дожидаясь, когда таможенники на какой-то момент забудут о бдительности и она сможет покинуть Китай. В Париже она встретилась с интеллектуальной элитой. Многие художники и философы получили к ней доступ, любовались ею, проникались неземным величием и вечной красотой, исходившими от нее, а кое-кто даже произнес важные заявления. Когда началась война, я надежно запер комнату. Мне казалось, что для сохранности статуи этого достаточно: она весила столько, что никто не отважился бы ее украсть. В итоге я сам приказал вытащить ее из норы и продал нью-йоркскому музею «Метрополитен». Всякий раз, приезжая в Нью-Йорк, я захожу в музей повидаться с ней. Она занимает там почетное место в сонме богов и богинь той же эпохи и происхождения. Не думаю, чтобы это действительно была богиня Милосердия, скорее богиня Лицемерия, если только такая существует. На ее лице написано коварство, и вместе с нею в мой дом пришло несчастье.

Все напасти, которые обрушились на меня после знакомства с этой богиней, я склонен объяснять ее пагубным влиянием: достаточно вспомнить шестерых обезглавленных китайцев. Надо ли добавлять, что в тот самый день, когда ее привезли в Нью-Йорк, Соединенные Штаты решили вступить в мировую войну?

Мои владения были надежно укрыты от любопытных глаз. Все посетители удивлялись: «Вот чудеса! Такая уединенность – и в самом центре Парижа!» Когда я купил этот особняк, мне говорили: «Вы слишком далеко забрались. Вы отклонились от оживленных путей, клиенты к вам не пойдут. Даже поставщики не захотят иметь с вами дела». Но чутье подсказывало мне, что они ошибаются и коммерческая деятельность неминуемо должна переместиться в западные районы города. Как мы знаем, с тех пор она продвинулась гораздо дальше, чем это сделал я, перемахнула Елисейские Поля (уже почти что вышедшие из моды) и вплотную подобралась к Булонскому лесу.

Манекенщицы в саду Поля Пуаре, Париж, 1910

В Париже не сразу оценили смелость кутюрье, который открыто порвал с традициями улицы де ла Пэ и покинул это священное место. На ужинах и в клубах мое решение вызвало немало разговоров. Всех охватило любопытство, ведь уже было известно, что ремонт обошелся мне в очень крупную сумму, а дороже всего стоил цветник, за который меня дружно осуждали финансисты. Через месяц после открытия стало ясно – я победил. У меня успел побывать весь Париж, с пяти до семи люди валили ко мне толпой. Самые роскошные автомобили столицы совершали замысловатые виражи вокруг моего цветника, элегантные женщины с восторгом наблюдали, как в этих красочных и одновременно естественных декорациях прохаживаются манекенщицы, хрупкие, словно нимфы. Каждый день восемьдесят человек желали приобщиться к магии моих платьев, увидеть, как эти платья расцветают одно за другим, и мне пришлось ввести ограничения: я стал допускать на дефиле только тех клиенток, которые решились сделать заказы. Кое у кого эта мера вызвала недовольство.

Однажды мадам Анри де Ротшильд позвонила мне по телефону и попросила прислать в два часа дня самые лучшие платья и самых красивых манекенщиц. Я согласился доставить ей это удовольствие. Разве она не была самой богатой из моих клиенток? И разве я не был самым сговорчивым из ее поставщиков?

Платье от Поля Пуаре для Денизы, 1907

В назначенное время я отправил к ней стайку красивых девушек в сопровождении продавщицы и велел им побыстрее вернуться, чтобы не опоздать на вечернее дефиле. Они вернулись в половине пятого – красные, растрепанные, возбужденные и очень злые.

– Месье, – сказала продавщица, – я вам все расскажу, а вы напишите ей одно из тех писем, какие вы так хорошо умеете писать. Она заставила нас показывать платья в присутствии своих жиголо, которые отпускали разные гадкие замечания и не обратили никакого внимания на ваши платья. Собственно, они и не смотрели на платья, только на манекенщиц. Хозяйку, похоже, это очень забавляло. На прощание она сказала мне:

«Я знала, что у вас уродливые платья, но не думала, что до такой степени!» Вы не можете это так оставить, месье… Надо написать письмо ей или ее мужу.

Я не стал возмущаться поведением баронессы, а продавщице ответил:

– Не волнуйтесь, возмездие само постучится в ее дверь. Не будем устраивать скандал.

Некоторое время спустя, когда у меня, как обычно, была толпа, в мой кабинет зашла та самая продавщица.

– Месье, – сказала она, улыбаясь до ушей, – угадайте, кто пришел? Баронесса Анри де Ротшильд. Надеюсь, на этот раз вы ее не упустите?

Я просиял, сосредоточился, потер руки, как мангуст перед тем, как наброситься на змею, и бодро спустился по лестнице. Все стулья в салоне были заняты, некоторые женщины даже взяли подушки и расселись на полу. Стояла глубокая, торжественная, благоговейная тишина. Я подошел к баронессе и поздоровался с ней. Ее сопровождала мадемуазель де Сен-Совёр, которая, возможно, когда-нибудь расскажет в своих мемуарах о состоявшемся между нами разговоре.

– Мадам, – сказал я, – насколько я знаю, вам не нравятся мои платья. Вы сами сказали об этом продавщице у вас в доме, где мне было нанесено оскорбление. Я не хочу, чтобы мне нанесли еще одно в моих собственных стенах, поэтому прошу вас удалиться.

От злости она изменилась в лице.

– Месье, вы знаете, с кем говорите?

– Прекрасно знаю, мадам, и повторяю еще раз: извольте удалиться.

– И не подумаю. Я не привыкла, чтобы мои поставщики указывали мне на дверь.

– Я больше не считаю себя вашим поставщиком, мадам. И если вы все же намерены остаться здесь, я проведу дефиле в другом месте.

Затем я обернулся к собравшимся и сказал:

– Всех, кто желает посмотреть мои платья, прошу подняться на второй этаж.

Баронесса встала и, сверкнув глазами, произнесла:

– Вы обо мне еще услышите.

И быстро вышла.

Вечернее манто от Поля Пуаре, 1908

На следующее утро у меня было совещание с начальниками отделов в кабинете со стеклянными стенами, откуда я мог наблюдать за деятельностью всех служб и за работой всего предприятия в целом. Они отчитывались каждое утро, как на заводе. И вдруг в кабинет влетела та самая продавщица:

– Месье, вы знаете, кто пришел? Барон Ротшильд. Не выходите к нему, месье, это может быть опасно…

Я тут же спустился, чтобы не заставлять барона ждать, подошел к нему и поздоровался.

– Вы Поль Пуаре? – звенящим голосом спросил он.

– Да, месье.

– Это вы вчера выставили мою жену за дверь?

– Да, месье.

Моя уверенность произвела на него приятное впечатление, и он словно о чем-то задумался. Затем его лицо осветилось улыбкой, и он мягко произнес:

– И правильно сделали. Я знаю одну даму, которая обожает ваши платья, но не хотела бы встречаться с ней…

И барон ушел…

Летнее платье от Поля Пуаре, 1909

Уже на завтрашний день меня посетила мадам Джильда Дарти, которая стала одной из самых верных моих клиенток.

Я не собирался останавливаться на достигнутом, успех надо было развивать. Я работал не покладая рук, не упуская ни одной благоприятной возможности. В Париже я был в большой моде. Мне захотелось добиться такого же признания в Европе и во всем мире, и я задумал нечто грандиозное – турне по европейским столицам с девятью манекенщицами. Когда я вспоминаю, с какими трудностями мне пришлось столкнуться, кажется, сейчас я не решился бы на это, потому что речь шла не только о том, чтобы вывезти девять манекенщиц, но и привезти их обратно живыми и здоровыми.

Я не хотел превращаться в хозяина бродячего цирка или театрального антрепренера. Мое турне должно было отличаться изысканностью во всем, и моя будущая популярность напрямую зависела от того, как я одену этих девушек.

Модель Поля Пуаре, 1911

Мы передвигались на двух автомобилях. Все манекенщицы были одеты одинаково, в истинно парижскую униформу: костюм из синей саржи[157]157
  Хлопчатобумажная, шелковая или искусственная ткань с диагональным переплетением нитей.


[Закрыть], очень удобный плащ из двустороннего бежевого пледа и клеенчатая шляпка с вышитым на ней инициалом «Р». Все в целом выглядело шикарно. У нашего турне был еще и секретарь, он путешествовал на поезде вместе с платьями, приезжал в очередной город раньше нас и заказывал номера в гостиницах, причем с таким расчетом, чтобы манекенщицы были ограждены от чужой назойливости и за их комнатами можно было приглядывать.

Обычно секретарь занимал номер на одном конце коридора, а я – на другом, и мы с двух сторон давали отпор непрошеным гостям.

Однако временами приходилось нелегко, в частности в Санкт-Петербурге, где золотая молодежь оказалась особенно нахальной и неуемной. Наверно, в те дни цветочники и кондитеры нажились как никогда. Но у нас не принимали подношений – ни цветов, ни конфет, ни любовных записочек, ни банковских билетов. Мы должны были хранить честь нашей фирмы, несовместимую с подобными вольностями. И в конце концов я сумел внушить это моему окружению.

Модель Поля Пуаре, 1910/1911

Во Франкфурте и Берлине с нами не случилось никаких неприятностей, если не считать волны всеобщего любопытства, неудержимо нахлынувшей на нас. А в Варшаве нас поджидали русские таможня и чиновники. Два дня я открывал чемоданы и предъявлял багаж во всех кабинетах, пытаясь доказать, что это не товар, а костюмы для представления. Они делали вид, что не понимают.

От рекомендаций, которыми я заранее запасся, толку не было. Я бегал по вокзалу от начальника к начальнику и умолял, чтобы таможенникам запретили щупать грязными руками новенькие чулки, тончайшие вуалетки, светлые перчатки, а те получали злорадное удовольствие, копаясь во всем этом.

Поль Пуаре с манекенщицами на вокзале в Берлине, 1920-е годы

У меня уже были на исходе силы, как вдруг один незнакомый путешественник сжалился надо мной. «Предоставьте это мне», – сказал он, поняв мое отчаянное положение, затем достал из бумажника два сторублевых билета и показал их таможенникам. И тут произошло чудо! Столы опустели, чемоданы были закрыты, погружены на повозку и отправлены в гостиницу. Мои враги вмиг превратились в друзей, радостно улыбались мне и почтительно снимали фуражки. Таким было мое знакомство с русскими чиновниками.

Платье от Поля Пуаре, 1911

Из Варшавы мы направились в Москву. Был ноябрь, все кругом засыпало снегом, но погода стояла ясная и теплая, и тем не менее, в вагонах было до отвращения натоплено (нам пришлось сесть в поезд, потому что автомобили не могли проехать по заснеженным дорогам: они ждали нас в Бухаресте). Мы заняли два купе. Роскошный поезд был почти пуст, в нашем вагоне, помимо нас, ехали только двое – господин и госпожа Лазаревы. Господин Лазарев обладал зычным голосом, перекрывавшим шум поезда. Через несколько минут после отправления мои дамы, сморенные удушающей жарой, рухнули, как карточные домики. Я открыл одно из окон в двери купе, их там было два, а второе оказалось запломбированным. Я сорвал пломбу, чтобы мой персонал не задохнулся. Господин Лазарев громогласно выразил недовольство, т. к. у него в купе сделался сквозняк. Он поделился своим огорчением с проводником. Проводник пришел и строго отчитал меня. Обратив внимание на сорванную пломбу, он снова запломбировал окно и высказал по-русски все, что он думал о моем поведении. Но когда моим подчиненным стало плохо от невыносимой жары, я взял латунную пепельницу, какие имеются в спальных вагонах всего мира, и разбил второе окно, чтобы впустить в купе хоть немного воздуха. Как известно, ради глотка воздуха рыбы выпрыгивают из воды. А в Москве я вышел из поезда в сопровождении жандармов, которых вызвали по телефону, и журналисты, встречавшие нас на вокзале с фотоаппаратами, запечатлели меня на пленке вместе с этим эскортом. Мысленно проезжая по Москве, не могу не задержаться у Дома моды мадам Ламановой[158]158
  Л аманова, Надежда Петровна (1861–1941) – русский художник-модельер, создатель отечественной школы моделирования.


[Закрыть], знаменитой портнихи тех прекрасных времен, с которой я дружил и о которой всегда вспоминаю с теплым чувством. Она открыла мне всю фантасмагорию Москвы, этого преддверия Востока. Как сейчас я вижу иконы, Кремль, миниатюрные колокольни Василия Блаженного, извозчиков, гигантских осетров, икру на льду, чудесную коллекцию современной живописи господина Щукина[159]159
  Щукин, Сергей Иванович (1854–1936) – московский купец и коллекционер искусства, собрание которого положило начало коллекциям французской модернистской живописи в Эрмитаже и ГМИИ.


[Закрыть] и вечера в «Яре». Хочу выразить мадам Ламановой и ее мужу, оказавшимся под пеплом и лавой политической катастрофы, самую искреннюю симпатию и благодарность от имени парижского общества.

Н. П. Ламанова, 1911

Помню мое изумление, когда меня всего за минуту соединили по телефону с Санкт-Петербургом (так он тогда назывался), куда я приехал на следующий день, чтобы прочитать лекцию и дать представление.

Дефиле состоялось. Я давал их в каждой столице в пользу благотворительных учреждений, которым покровительствовали знатные дамы: в Вене это были эрцгерцогини, в Петрограде – великие княгини. Они обеспечивали нам успех, что, в свою очередь, помогало им финансировать свои начинания. Когда в Петербурге я пришел в театр, то поразился количеству красных крестиков, которыми на схеме зала были обозначены абонированные места. Я похвалил кассира за хорошую работу, но тот ответил, что крестики означают не абонированные места, а оставленные за полицией. Чем больше важных персон находилось в зале, тем больше мест оставляли для полицейских. Из партера вынесли первые ряды и расставили золоченые придворные кресла: только на таких могли сидеть августейшие зады. Но каково же было мое удивление, когда за полчаса до начала явились солдаты с крючками, какими пользуются таможенники, и стали копаться в обивке кресел, дабы удостовериться, что там не спрятаны бомбы или какие-то другие орудия убийства!

Русское платье от Поля Пуаре, 1911

Это происходило в 1912 году.

Такие предосторожности не казались излишними, поскольку кругом было полно революционеров, мы даже боялись за манекенщиц, которые, находясь на сцене, могли стать жертвами покушения. Дабы убедиться, что в складках их нарядов не скрыта какая-нибудь адская машина, начальник полиции весь вечер провел в комнате, где они переодевались. Полетта пожаловалась мне на его бестактное поведение и попыталась объяснить, что его присутствие всех стесняет, но он отказался уйти. По окончании дефиле я попросил Полетту дать ему два рубля на чай, и она осторожно вложила деньги ему в руку, а он преспокойно взял их.

Головной убор в стиле Поля Пуаре, ориентальный маскарад в Сантьяго де Чили, 1913

Пребывание в Санкт-Петербурге оставило у меня самый неприятный осадок: после того, что увидел в тогдашней России, я понял, как следует относиться к ее обещаниям. Вернувшись в Париж, я посоветовал всем родным продать оставшиеся у них русские облигации и высказал все, что я думал о правительстве этой страны, слабом и неспособном сдержать волну народного недовольства. Мать заметила, что бояться тут нечего: если на смену существующему режиму придет другой, первой его заботой будет признать обязательства предшественников. Выходит, зря говорят, будто опыт – наш главный учитель.

Из Петербурга я отправился в Бухарест и остановился в отеле «Бульвар». В тот же вечер экипажи всех местных денди выстроились перед отелем в ожидании наших девушек, чтобы предложить довезти до мощеной дороги. Тогда я решил, что девушки не выйдут из отеля, чем навлек на себя недовольство этих господ. Но у нас были свои автомобили, а наши шоферы обладали многими преимуществами перед бухарестскими возницами, чьи тонкие голоса и жалостные рассказы удивляли моих подопечных.

Модели Поля Пуаре, 1913

Я мог бы сказать, подобно Фигаро, что меня радушно принимали в одном городе, бросили в темницу в другом, но я повсюду подчинял себе события. Не успел я прибыть в Будапешт, как меня, к моему изумлению, арестовали и привели в кабинет начальника полиции. Начальник без конца расспрашивал о цели моего путешествия, а потом объяснил, что я не платил за патент и, стало быть, не могу устраивать дефиле, которое, возможно, нанесет ущерб местной коммерции и ущемит интересы венгерских портных. Одна из местных газет выступила в мою защиту, город разделился на два лагеря, и это противостояние стало для нас превосходной рекламой. Мы с моими будапештскими друзьями до сих пор хохочем, когда вспоминаем эти неурядицы. Один из моих друзей всерьез уверял манекенщиц, будто река, омывающая этот прекрасный город и текущая под его столетними мостами, называется Янош Хуньяди[160]160
  Хуньяди, Янош (1387–1456) – венгерский военный и политический деятель, генерал и регент венгерского королевства (1446–1453).


[Закрыть] и ее вода обладает слабительным действием, причем столь сильным, что достаточно оставить окна открытыми на ночь, и испарения реки сделают свое дело! А как-то вечером он с компанией приятелей пришел под их окна и сыграл им серенаду на мандолине.

Каким бы увлекательным ни было путешествие, всегда хочется поскорее вернуться домой. Когда мы выступали в Вене и Мюнхене, нам не терпелось вновь оказаться в Париже, перед нашей публикой, более искушенной и сведущей, чем где бы то ни было. Мы прибыли на германо-французскую границу в обеденное время, все проголодались, и пришлось обедать, не выходя из автомобиля. Мы в одно мгновение уничтожили настоящий страсбургский паштет и запили его двумя бутылками поль-роже[161]161
  Французское шампанское.


[Закрыть]. Мы были как лошади, почуявшие конюшню, я уже не мог справиться с моими нетерпеливыми и возбужденными спутницами, и это извиняет меня за все, что случилось потом. Пусть те, кому приходилось два месяца путешествовать с одной юной француженкой, представят себе, каково путешествовать с девятью.

Модели Поля Пуаре, 1912

Наши автомобили остановились на обочине дороги, которая в этом месте делала петлю, и ветровые стекла оказались на пути парового трамвая. Подъехавшему трамваю пришлось остановиться в нескольких метрах от наших моторов. Из кабины вышел вагоновожатый, чтобы попросить дать ему дорогу. При этом он так кричал и строил такие рожи, что все провинившиеся расхохотались. Объясниться с нами он не мог, поскольку не знал другого языка, кроме немецкого, мы тоже его не понимали. Наконец, разозлившись, он сделал вид, будто хочет сесть в один из автомобилей и завести его. Тут уже наши пришли в бешенство. Дело грозило принять скверный оборот, и мне пришлось очень мягко попросить шоферов чуть-чуть сдвинуть машины, чтобы освободить путь трамваю, который, впрочем, мог проехать и так. Трамвай двинулся дальше по своему маршруту, мы – тоже, но, когда мы прибыли в Кель, нас встретил внушительный кордон пограничников: их предупредил по телефону вагоновожатый, чья злоба за это время не улеглась.

Тюрбан для вечернего костюма Денизы Пуаре, 1911

Нас привели к начальству, и я попросил вызвать переводчика.

Его пришлось ждать довольно долго. Мои девицы, не перестававшие хохотать, попросили показать им дамскую комнату, а потом стали исчезать одна за другой. Когда переводчик наконец появился, я показал ему и комиссару наши документы и объяснил, что произошло.

Взглянув на газетные вырезки, комиссар понял, с кем имеет дело, а когда прочел, что я был принят в Потсдаме императорской семьей, то в миг преисполнился почтения и любезности.

Вечерний бурнус от Поля Пуаре, 1910

Нас немедленно отпустили, и только тут я понял, что произошло: на столе у комиссара лежало множество печатей, и мои манекенщицы стащили их все до единой. Они с гордостью показали мне свою добычу. Напрасно я взывал к совести, говорил, что несчастный комиссар без печатей, как без рук, не может выдать ни один пропуск, ни одну, даже самую пустяковую, бумажку. В ответ я слышал только смех, и мне пришлось с этим смириться. В конце концов, мы уже переехали Кельский мост, и у меня не было ни малейшего желания возвращаться на ту сторону. Но теперь, когда я рассказал правду, я задаю себе вопрос: если вдруг снова захочу поехать туда, какой прием меня ожидает?