Текст книги "Белый трибунал"

Зеркало снова показало площадь Сияния: помост и огонь под котлом, жадно глядящие зеваки, твердые взгляды судей. Постаревший, расплывшийся Джекс, с трудом скрывающий страх, и Равнар, тоже постаревший, но по-прежнему прямой и стройный, по-прежнему красивый, не сделавший ничего дурного. Невиновный.

Нет!

Верховный судья поднял глаза и уперся взглядом в черные очки доктора Фламбески.

– Это устройство – орудие Злотворных, – произнес он, на сей раз не сумев скрыть подступившей ярости. – Видения, показанные им, полны скверны и лжи, сбивающей с пути неосторожных и неопытных.

– Сам я никогда не мог пожаловаться на его точность, – возразил доктор, и теперь уже не было сомнений, что стрелианский выговор исчез без следа из его речи.

Смутная догадка подсказала Гнасу ЛиГарволу идею наклонить зеркало, чтобы поймать в него отражение Фламбески. Он увидел лицо Равнара ЛиМарчборга, помолодевшего, но бледного и осунувшегося, одетого в серый балахон стрелианского врача.

Равнар мертв, а зеркало – сосуд лжи!

Верховный судья подверг пленника неторопливому осмотру.

– Снимите очки и шляпу, – приказал он.

Доктор Фламбеска повиновался, открыв лицо Равнара, глаза Равнара – точно отраженные зеркалом. Нечто близкое к ужасу на миг пронзило верховного судью прежде, чем отточенный разум подсказал разумное объяснение.

– А, понимаю. Младший сын, удостоенный нашей милости. – ЛиГарвол на мгновение задумался, вспоминая имя: – Тредэйн ЛиМарчборг.

– Верховного судью всегда отличала прекрасная память.

– Разве я не сказал, что правда со временем откроется? Мы уже отчасти приблизились к ней. Вы опознаны и разоблачены как беглый преступник.

– Преступник, верховный судья? Как так? Я не был осужден, меня вообще не судили. Даже, насколько я знаю, не предъявляли обвинений.

– Вы до мозга костей – сын ЛиМарчборга, и, без сомнения, заслуживаете той же судьбы.

– А чем заслужил ее лорд Равнар, верховный судья? Зеркало ничего вам не подсказало?

– Уже то, что оно обнаружено в ваших вещах, позволяет судить вас за сделку с чародеем. Не сомневаюсь, что это не единственная ваша вина. Что касается видений, представляемых этим зеркалом – они отравляют зрение, ничего не значат и отвратительно фальшивы.

– Здесь вы ошибаетесь. Зеркало отражает только правду, так подсказывает мой опыт.

– Трибунал сочтет полезным ознакомиться с вашим опытом.

– Я протер и очистил стекло, – непринужденно продолжал сын Разнара, словно не понимая, что его ждет. – Теперь ничто не скроется от взгляда верховного судьи.

В словах самозванного доктора слышался неясный вызов, но Гнас ЛиГарвол не сомневался, что устоит перед любым коварством Злотворных. Он был недосягаем для них, и не ему бояться их козней.

Судья поднес зеркало к лицу и посмотрел на колдовское стекло. На этот раз, как обещал – или угрожал – сын Равнара, он увидел себя.

И в каком виде! Гнилая, полуразложившаяся плоть, кишащая червями. Искаженное лицо – безгубый рот растянут далеко за уши, едва ли не сходясь на затылке, и снабжен стальными клыками, рот широко разинутый, вечно голодный. Острые уши с кисточками на концах. Затянутые пленкой глаза. Желтые руки скелета с жадно растопыренными пальцами. Все уродства невозможно было охватить одним взглядом, но первое, что притягивало глаз, была именно пасть, готовая проглотить весь мир, раздирающая пополам череп, в котором разверзлась бездна.

Ужаснейшее из видений, когда-либо посланных смущать разум слуг Автонна. Но и оно не могло устрашить верховного судью Гнаса ЛиГарвола, разве что на миг.

Всего мгновение Гнас ЛиГарвол смотрел в глаза чудовища, узнавая и признавая в нем себя. И в тот же миг его рука поднялась, смахнув стекло со стола и разбив на тысячу осколков. Под пристальным взглядом пленника судье вдруг показалось, что цельность его моральных устоев готова дрогнуть и разлететься вдребезги подобно колдовскому зеркалу. Но минутная слабость прошла, ЛиГарвол преодолел ее и снова стал самим собой, презрев лживые видения, насланные Злотворными.

– Главная улика, – пробормотал сын Равнара, не желая признавать, что его колдовской трюк не удался.

– Едва ли это имеет значение, – возразил ему ЛиГарвол. – Получив ваше полное признание, мы сумеем представить и необходимые улики.

– Стало быть, дело можно считать решенным?

– Вне сомнения. Тринадцать лет назад вы побывали в подземельях, но ваша юность купила вам мягкое обхождение. Теперь вам не приходится рассчитывать на подобную снисходительность. Враги Автонна и всего человечества рано или поздно приходят к осознанию своей вины, и вы – не исключение. Там, внизу, вы откроете мне глубочайшие тайны своего сердца. Путь к ним может оказаться долгим и мучительным, но, в конце концов, вы, как некогда ваш отец, признаетесь во всем.

Верховный судья нетерпеливо дернул шнурок звонка. В комнату вошли Солдаты Света.

– Вниз, – приказал ЛиГарвол. – Мы слишком долго тянули. Пора с этим кончать.

21

Все казалось поразительно знакомым. Винтовая лестница, зловонные коридоры, душные подземные ходы, черная железная дверь, глубоко утопленная в заплесневелом камне стены – казалось, он видел все это только вчера. А за дверью – большой сводчатый зал, купающийся в красноватом свете ламп. Пыточный инвентарь, жаровни, ножи и веревки, клетки и баки – он помнил все. Вот большой стеклянный аквариум, над которым подвешивали Рава ЛиМарчборга. Вот проволочная клетка, в которой корчился среди удавов Зендин. Вот стеклянный цилиндр, в котором захлебывался он сам, пока пустой, но многозначительно покрытый изнутри каплями измороси. И большое дубовое кресло, в котором сидел тогда сам ландграф ЛиМарчборг. Тредэйну словно наяву представился привязанный к креслу отец.

Подручные ЛиГарвола втолкнули его в то самое кресло, сняли наручники, привязали ремнями руки и ноги. Он не сопротивлялся, в том не было нужды. Врачебную мантию ему оставили – как видно, пытка не будет повторением мучений Равнара.

Кожаный ремень охватил его лоб, притянув голову к высокой спинке кресла. К лицу приблизилась стеклянная пипетка, наполненная бесцветной жидкостью. Отвернуться было невозможно. Первые тяжелые капли упали на глаза. Жидкость потекла по щекам. Глаза и лицо начало жечь. Тредэйн моргнул; жжение усилилось. Откуда-то донесся голос, звучный, давно знакомый голос.

– Раствор кислоты, – поучительно говорил ЛиГарвол, – имеет сейчас наименьшую насыщенность. Злостные препирательства приведут к увеличению концентрации. Боль и прогрессирующая потеря зрения ведут к цели, возможно, пока неясной для вас. Однако я надеюсь, что с утерей зрения телесного пробудится внутреннее восприятие, которое спит сейчас в вашей развращенной душе. Узрев, таким образом, свою порочность, вы возжаждете Очищения.

– И каким же образом я смогу очиститься? – полюбопытствовал Тредэйн.

– Признайтесь во всем, – посоветовал ЛиГарвол. – Откройте цель, с которой явились в этот город. Опишите подробно ваши сношения с Эстиной ЛиХофбрунн, Дремпи Квисельдом и прочими, включая Гленниан ЛиТарнграв. А, я вижу, последнее имя не оставило вас равнодушным. И, прежде всего, опишите свои колдовские злодеяния, не упустив не единого. Сделайте это, и ваши испытания быстро закончатся.

– Понимаю. – Кивнуть Тредэйн не мог. Холодная усмешка тронула его губы. – Верховный судья, вы столько лет производите Великие Испытания… Вы не задумывались о том, что пленник, являющийся истинным колдуном, в силах защитить себя?

– Это обычный довод наших противников, на первый взгляд разумный, однако весьма слабый по существу. Как бы ни была велика сила колдуна, она не сравнится с величием Автонна. И мы – судьи Белого Трибунала, Солдаты Света, все присягнувшие Защитнику – не страшимся сил тьмы. Здесь, в Сердце Света, невозможно никакое колдовство.

– Вероятно. Давайте проверим, – Тредэйн внутренне сосредоточился. Искусство его возросло настолько, что не требовало произнесения заклинаний вслух. В тишине и Молчании он произвел необходимые мысленные действия, и его глаза очистились. Боль прошла, кожаные ремни бессильно упали. Колдун медленно встал.

Полдюжины стражников и палачей поспешно отшатнулись. Гнас ЛиГарвол, внешне невозмутимый, остался стоять как стоял.

Тредэйн ЛиМарчборг мысленно произнес знакомую формулу, ощутил силу Ксилиила, коснулся ее и направил свою боль. Дубовое кресло за его спиной вспыхнуло ярким пламенем. Он не слышал испуганных криков стражников. Две железные жаровни рассыпались горстками ржавчины. Деревянные лестницы, колодки и бочонки загорелись одновременно по всей камере пыток. Когда в замкнутом помещении стало слишком жарко, мысленный приказ вспорол все висящие над головой цистерны, и вниз обрушились ледяные потоки.

Вода. Аквариум. Повернувшись к огромному чану, Тредэйн разбил его мысленным ударом и с минуту любовался, как бьются лишенные привычной среды хищные рыбы.

Еще один. Почти не прилагая усилий, он расколол стеклянный цилиндр, в котором тонул тринадцать лет назад, и осколки стекла испарились в воздухе.

Один из стражников, как видно, потеряв голову, бросился на него, размахивая дубинкой. Колдун усмехнулся, и стражник отлетел назад, рухнул на одну из клеток, выстроившихся вдоль стены, и застыл, уставившись перед собой пустыми глазами. Из клетки немедленно высунулась лапа, напоминающая человеческую, но снабженная длинными кривыми когтями, и вцепилась ему в горло.

Тредэйн до сих пор не замечал клеток, однако теперь вспомнил. Удавы и хищные ящерицы, голодные крысы и еще более мерзкие существа, уродливые гибриды, порождения болот и пещер…

Он остановил все их сердца одним усилием воли и снова обратился к еще уцелевшим орудиям пыток. Одно или два, отличавшиеся особой изощренностью, он расплавил на месте, еще одно заставил исчезнуть во вспышке – и остановился, полагая, что его цель достигнута. Он медленно обводил взглядом разгромленный зал, задерживаясь на человеческих лицах, и те, на кого падал его взор, дрожа, приникали к земле. Один лишь верховный судья остался недвижим.

– Вот сила, которую вы приписываете Злотворным, – бросил в его прозрачные глаза Тредэйн. – Многие ли обладали ею? Хоть кто-нибудь обладал? Вы начинаете понимать?

– Зло, твои искушения бессильны в стенах Дома Истины! – в выразительном голосе ЛиГарвола звучала презрительная жалость. – Здесь твои наваждения никого не в силах обмануть.

– Ваша камера пыток превратилась в развалины на ваших глазах! Это наваждение, верховный судья?!

– А, ты можешь уничтожить бренную материю и плоть. Но сердца и разум избранных слуг Автонна не в твоей власти. Тебе, как и твоему отцу, как и прочим из вашего рода, не устоять перед истинной чистотой разума. Зло никогда не в силах постигнуть собственную слабость, и в том – зародыш его гибели.

– Вы наполнили мир несчастьями. Вы погубили множество невинных. Равнар ЛиМарчборг, замученный вами, был невиновен. И вы знаете это!

– Я знаю, что моей рукой всегда управлял Автонн. Я знаю, что исполнял Его волю.

– Неужели вы слепы, верховный судья? Неужели не можете понять? – изумленно выговорил Тредэйн. Бессилие охватило его. Быть может, Гнас ЛиГарвол прав, презирая его власть. – Неужели никакие доводы не в силах дойти до вашего разума?

– Я вижу прогресс, – заметил ЛиГарвол. – Вы начинаете постигать ничтожность даров, полученных вами от Злотворных.

– Они бывают небесполезны, – возразил Тредэйн, и кое-кто из палачей вжался в стену.

Гнас ЛиГарвол, длинными пальцами сжал серебряный образок с изображением Автонна и поднял его перед собой, как оружие.

– Не бойтесь ничего, – обратился он к своим подручным, и его голос гулко отдался под сводами пыточной камеры. – Верьте лишь в силу Автонна. Все вы, присягнувшие служить Ему, носите Его изображение. Возденьте же его, и Автонн защитит вас от власти Злотворных.

Стражники поспешили повиноваться, и Тредэйн оказался в окружении серебряных амулетов, зажатых в дрожащих пальцах.

– Теперь отведите его в камеру, – приказал ЛиГарвол. – Мужайтесь, создания тьмы бессильны перед волен Автонна. Он не может противиться вам.

– Не стану вас разочаровывать, – устало сказал Тредэйн. – Я ухожу, потому что здесь больше нечего делать, а этот спор меня утомил.

Это была правда. Глубокая усталость, неизменный спутник колдовских упражнений, уже охватила его, и ее действие усиливалось осознанием поражения. Производить такие разрушения не входило в его планы, но ненависть заставила забыть об осторожности. Теперь же перед его мысленным взором возникли песочные часы, оставшиеся в потайном ящике стола, не замеченном Солдатами Света. Светящиеся песчинки пересыпались из верхней колбы и гасли. Их было так много, и они сыпались так быстро, что в нем шевельнулся страх, хотя Тредэйн не позволил чувствам отразиться на лице.

Стражники все теснили его своими жалкими образками, и у Тредэйна возникло искушение расплавить серебряные диски в их руках, однако он не мог позволить себе столь дорогостоящего удовольствия. Позволил лишь заметить на прощание:

– Чтобы вы не сочли, верховный судья, что время было потрачено даром, я спешу признать вашу победу. Я бессилен против вашей уверенности в своей правоте, и потому добровольно признаю себя колдуном.

Гнас ЛиГарвол не снизошел до ответа.

Стражники, вооруженные образками, препроводили Тредэйна обратно в башню и заперли в камере. Прошло несколько часов. За окном над площадью Сияния сгущались тени.

На закате тюремщик просунул в окошко двери поднос со скудной трапезой и, запинаясь, передал страшному пленнику короткую новость. Белый Трибунал, сочтя, что в показаниях подсудимого нет надобности, и учитывая особую опасность пленника, провел срочное заседание суда по делу Тредэйна ЛиМарчборга (он же доктор Фламбеска) в его отсутствие. Поскольку обвиняемый при свидетелях признал свою вину, приговор был ясен и потому вынесен без долгих проволочек.

Весь город уже знал о предстоящем Очищении почтенного Дремпи Квисельда. Сегодня горожанам стало известно, что это ничем не примечательное зрелище будет украшено Искуплением высокородного колдуна.

Завтра утром.

В камере было холодно и сыро. В гнилой соломе кишели паразиты. Почтенный Дремпи Квисельд лежал неподвижно, уставившись в темноту широко открытыми глазами. Укусившую его блоху он машинально прихлопнул, даже не заметив. Его мысли были заняты совсем другим. Это была последняя ночь в его жизни.

Завтра утром за ним придут. Вытащат из камеры, проволокут по мрачному коридору – или пронесут, если ноги откажутся ему служить – на помост с бурлящим котлом посреди площади Сияния. Огонь наверняка уже развели. К рассвету вода закипит ключом, и его бросят в кипяток, как повар бросает мясо в котелок с супом: живое мясо, мясо, способное чувствовать, испытывать боль и страх, пока в нем еще продолжает тлеть жизнь. А жизнь может тлеть на удивление долго. Случалось, вопящие жертвы долгие минуты бились в кипятке, яростно отгоняя спасительную смерть. Он не раз видел такое своими глазами, и всегда это зрелище пробуждало в нем жалостливое любопытство. Но и в самых диких фантазиях ему не думалось, что однажды он сам…

Квисельда передернуло, из горла вырвался стон. Страшное несчастье обрушилось на него из ниоткуда. Квисельд ни на минуту не усомнился, что стрелианский доктор Фламбеска сыграл немалую роль в постигшей его катастрофе, но не мог понять причин. Они с Фламбеской даже не были знакомы. Он никогда ничем не навредил этому доктору, ничем его не обидел.

Зато он навредил другим, многим другим. Как правило, почтенный Квисельд не позволял себе задумываться на столь неприятные темы, но нынешние обстоятельства были далеки от обычных, и настойчивые воспоминания всплывали на поверхность, как тела жертв в котле Очищения. Едва он успевал отодвинуть в глубины памяти одно, как тут же выплывало другое. Их было слишком много, людей из прошлого, которых он не желал видеть, и самым мучительным было воспоминание о благородном ландграфе Джексе ЛнТарнграве.

Не было спасения от лиц тех, кого он погубил или помог погубить, от всех этих несчастных, таких же невиновных, как ландграф ЛиТарнграв. Тогда Квисельду вдруг подумалось, что его собственная гибель могла быть воздаянием за прошлое, и он впервые в жизни задумался о справедливости Автонна.

И в глухой ночи он, наконец, признался себе, что судьба к нему справедлива. Беспощадно справедлива.

У него не было сил взглянуть в лицо этой судьбе. И еще не поздно избавить себя от ужасных мук. Разбить голову о стену камеры. Да, так он и сделает!

Почтенный Квисельд приподнялся, нашарил в темноте сырую стену. Для пробы слегка стукнулся лбом о холодный камень. Оказалось больно. К утру будет синяк. Нет. Утром уже ничего не будет.

Он встал с соломы и вслепую отошел к задней стене камеры, наклонился вперед и приготовился броситься к противоположной стене. Один сильный удар – и череп расколется. Конец всем бедам.

Ноги отказывались слушаться. Разум тщетно выкрикивал им приказ. Мышцы превратились в студень.

Квисельд упал на колени, спрятал лицо в ладонях и разразился судорожными рыданиями. Он думал, что все слезы давным-давно выплаканы, но сейчас они снова текли ручьями: слезы горя, ужаса, отчаяния и сожаления об упущенных возможностях. Еще недавно, вспомнилось ему, он стоял на Бриллиантовом мосту, глядя на ночную реку, такую быструю и могучую, такую благословенно холодную . Не то что…

Он стоял на мосту один, некому было помешать ему. Эстина ЛиХофбрунн сумела, а ему не хватило решимости. Теперь уже поздно. Вода Фолез перед его мысленным взором сменилась бурлящим кипятком. На него давили сотни взглядов, а от котла поднимался жар, ужасный жар. Никакое преступление не заслуживает столь ужасного наказания!

Но многие, многие претерпели его, а ведь почти никто из них не совершал никакого преступления. И многих невинных он сам обрек на это. Сколько жертв его алчности и трусости проводило последнюю ночь в Сердце Света, быть может, в этой же самой камере, страдая, как страдал теперь он? Сколько их было: истерзанных пытками, плакавших, бессильных? Сколько нашло силы покончить с собой, чтобы избежать худшей судьбы?

Прежде он никогда не позволял себе думать о них, но здесь, в темноте последней ночи, от этих вопросов не было спасения. И тогда ему показалось, будто что-то в нем сдвинулось, и он смотрел на мир чужими глазами. На миг его заполнили мысли терзаемых жертв, впервые он постиг чувства погубленных им людей – и тогда Дремпи понял, что натворил.

Его захлестнула небывалая печаль. Слезы жалости к себе мгновенно высохли. Дремпи Квисельд застыл, пораженный раскаянием, которое обжигало страшнее, чем кипящая вода котла, раскаянием, не оставлявшим места страху. Забыв об ожидавших его муках и смерти, почтенный Дремпи Квисельд думал о доселе безликих для него мертвецах.

Он не знал, долго ли простоял на коленях. Заметив наконец, что тело раскачивается из стороны в сторону, готовое бессильно рухнуть, Квисельд на четвереньках дополз до груды соломы и со вздохом упал. Он не искал спасения в забытьи, но усталость взяла свое, его глаза закрылись, и Дремпи уснул.

Приснившийся ему сон был так ярок и реален, что даже спящий Квисельд заподозрил присутствие чар. Ему снился Джекс ЛиТарнграв, снисходительный и беспечный господин, неизменно добрый к своим слугам и доверчивый, слишком доверчивый. Разумеется, благородному ландграфу и в голову не приходило заподозрить своего верного дворецкого в предательстве. Он шел на смерть, не ведая об измене Квисельда. Он, должно быть, не понимал, кто его погубил.

Теперь Квисельд увидел своего бывшего господина, как он стоял тринадцать лет назад на площади Сияния: избитый, в синяках, но не сломленный, с обычным беззаботным видом. Мучительное раскаяние снова пронзило Квисельда, преследуя его даже в царстве снов.

Рядом с Джексом ЛиТарнгравом на том же помосте стоял благородный ландграф Равнар ЛиМарчборг – такой же невиновный, истерзанный и обреченный. Все эти годы Квисельд не вспоминал о друге своего господина – до того вечера, когда на Эстину ЛиХофбрунн ни с того ни с сего напала неуместная в обществе откровенность. С тех пор имя и лицо ЛиМарчборга всплывало порой в его мыслях, но никогда еще перед ним с такой ясностью не вставали страдания и невиновность лорда Равнара. Впрочем, это длилось недолго. Оба ландграфа исчезли в убийственном огне Искупления, и ничего не осталось, кроме стыда и раскаяния, навсегда выжженных в мозгу Дремпи Квисельда. Один сон сменился другим, и он увидел перед собой стрелианского врача, Фламбеску. Что-то во внешности доктора настораживало Квисельда, и это впечатление усилилось, когда тот без малейшего акцента спросил:

– Ты еще не узнаешь меня?

– Ты мой враг, – отвечал во сне Дремпи Квисельд, – Но я не знаю почему.

– Тогда смотри , – шляпа и очки, скрывавшие лицо врача, исчезли.

Спящий Квисельд увидел знакомое лицо и прошептал:

– Дух ЛиМарчборга.

– Я не дух .

– Сон?..

– И не сон .

– Ты его сын, – вспомнил пораженный Квисельд. – Их было трое, а казнили только двоих. Ты младший сын ЛиМарчборга!

– Теперь ты понимаешь?

– Теперь – да. Ты отомстил за отца, за братьев и за моего господина.

– Я наказал виновного , – невыразительно произнес Фламбеска-ЛиМарчборг. – Я восстановил справедливость .

– Да, это справедливо, – согласился Квисельд. – Ты удовлетворен?

– Пока – нет.

– Понимаю. Желаю тебе успеха с верховным судьей.

– Ты предаешь нового господина, как предал старого.

– Нет. ЛиГарвол – это болезнь, от которой я вовремя излечился.

– Ты утешаешь себя этой мыслью.

– Нет. Я отдал бы все, чтобы доказать, что это правда. Я сожалею о прошлом и ненавижу себя за то, что сделал. Если бы только можно было что-нибудь исправить!

– Так ты говоришь теперь. Но твое раскаяние столь же зыбко, как и твоя верность. Оно развеется первым порывом ветра.

– Люди меняются, – настаивал Квисельд.

– Ты просто видишь сон , – сухо возразил мститель.

– Люди учатся.

– Но ты и в жизни, и в смерти останешься тем, кем был: предателем и трусом.

– Нет, – сказал Квисельд. – Нет. Нет.

Его разбудил пинок под ребра. Фламбеска-ЛиМарчборг исчез. Почтенный Квисельд открыл глаза. Камеру заливал утренний свет. Четверо солдат смотрели на него сверху вниз.

– Пора, – надменно произнес один из них.

– А вы крепкий орешек, почтенный, – не без одобрения заметил другой. – Не часто нам приходится их будить.

Квисельд встал, протирая заспанные глаза. Он еще не успел понять, что происходит, а его уже подхватили под локти, вытолкнули из камеры и потащили к лестнице.

Наручников не было. Дремпи вспомнил, что осужденных никогда не заковывали, чтобы не мешать зрителям наслаждаться их причудливой агонией. От этой мысли ему стало дурно, однако это не остановило быстро шагающих стражников. Они волокли его с привычной ловкостью, не давая даже задуматься о сопротивлении или о чем бы то ни было еще. Между тем Квисельду просто необходимо было поразмыслить, прояснить кое-что, пока еще оставалось время.

Это было важно, было как-то связано с Пфиссигом, но времени на размышления не было.

Все происходило слишком быстро.

Вниз по лестнице, по удивительно узкому коридору с низким потолком, где ожидал начальник тюрьмы, вырядившийся в шляпу с огромным плюмажем и форму, бессмысленно копирующую военный мундир. При начальнике торчало двое напыщенных адъютантов. Других пленников не было. Болтун ДеТретц давно мертв, а других сообщников у него не нашлось. Итак, почтенный Квисельд отправится в котел в одиночестве.

Коридорчик перегораживала тяжелая деревянная дверь. Кто-то открыл ее, и в полутьму Сердца Света проник непрошеный солнечный луч. Квисельд невольно зажмурился, но тут же снова открыл глаза. Не так уж много оставалось ему времени наслаждаться светом. Его подтолкнули вперед, и Дремпи жадно вдохнул свежий летний воздух.

Он моргнул, и картина перед глазами прояснилась. Он стоял на черно-белом помосте, примыкающем к стене Сердца Света. По краю помоста выстроился ряд Солдат Света. Впереди чернел огромный железный котел. Заглянуть в него отсюда не представлялось возможным, но Квисельд слышал, как кипит вода, и ощущал жар нагретого металла. Он отвернулся. Начальник тюрьмы разглагольствовал о его преступлениях и зачитывал приговор суда, но Квисельд не видел нужды прислушиваться – все это и так было ему известно.

На дальнем краю помоста стояли высокие кресла, занятые городскими чиновниками и судьями Трибунала. Почетное место посередине было отведено ЛиГарволу, и Дремпи, впервые не дрогнув, взглянул в бесцветные глаза верховного судьи. Он твердо готов был встретить ненависть, презрение, угрозу, однако решимость его пропала втуне. Глаза судьи были пусты или заняты какой-то всепоглощающей мыслью. Он просто не видел пленника.

Квисельд перевел взгляд на толпу, и увиденное – или скорее не увиденное – несколько удивило его. На лицах не было заметно привычного предвкушения. Молчаливые, встревоженные, горожане смотрели на происходящее с мрачным сомнением. Ни следа обычного праздничного настроя. На нескольких лицах ему померещилось даже сочувствие, и эти дружеские взгляды ободрили его, возвратив твердость.

Он не станет молчать. Он….

Начальник тюрьмы заканчивал чтение.

В горле стоял комок, но он должен был найти слова, а времени не было, стража уже втаскивала его по дощатой лесенке на площадку, нависавшую над котлом. Солдаты знали свое дело, и все шло слишком быстро.

Они не дадут ему отсрочки. Надо использовать последнюю возможность. Он должен…

– Я должен… – Дремпи думал, что сказал это вслух, но из горла не вырвалась ни звука, а ведь сейчас самое время. Зрители затаили дыхание, они услышат его, стоит только начать говорить! Во рту пересохло, а губы смочить было нечем, но Дремпи заставил себя проглотить ком в горле, и над площадью зазвучал его голос, срывающийся и негромкий, но хорошо слышимый в боязливой тишине.

– Я должен кое-что сказать.

Каждый имеет право на последнее слово. По толпе пробежал шепоток: еле слышное проявление общего согласия. К удивлению Квисельда, стражники послушно остановились. Но много времени ему, конечно, не дадут. Не больше минуты. Он снова сглотнул и заговорил:

– Я сейчас умру, и признаю, я заслужил эту смерть. Не тем, что пытался убить верховного судью, а тем, что тринадцать лет назад погубил своего прежнего господина, благородного ландграфа Джекса ЛиТарнграва. Я свидетельствовал перед Белым Трибуналом, будто видел, как они с его другом, Равнаром ЛиМарчборгом, занимались колдовством. Я поклялся, что видел это собственными глазами. Так вот, я ничего такого не видел. Это была ложь. Я выдумал это, потому что он , Гнас ЛиГарвол, так мне велел, – Дремпи Квисельд обвиняюще указал пальцем и столкнулся взглядом с верховным судьей. Прежде такой взгляд ужаснул бы его, но не сегодня.

– Взгляните, вот он, верховный судья, восседает здесь, словно король справедливости на своем троне. Уверяю вас, он самозванец. Тринадцать лет назад он задумал покончить с моим господином и его другом, но не мог раздобыть против них улик, потому что они были невиновны. Только ЛиГарвола такие мелочи не останавливают. Он заставил жену ЛиМарчборга дать против него показания, а потом добился лжесвидетельства и от меня. Я послушался из страха и зависти. Он обещал, что я получу или состояние своего господина, если буду послушен, или котел за строптивость.

Пфиссигу теперь не достанется дом ЛиТарнгравов. Жаль, но он толковый паренек и сам сумеет о себе позаботиться. Есть вещи поважнее. Безбоязненно взглянув в глаза верховного судьи, Квисельд продолжал, и признания лились из него легко и свободно.

– Я проявил послушание, и мой господин погиб, а с ним и ЛиМарчборг, и его сыновья, и множество слуг, имен которых я, к своему стыду, даже не знал. Но это был еще не конец, нет. Теперь я был «почтенный Квисельд», богач, но я принадлежал Гнасу ЛиГарволу. И я по-прежнему был послушен ему, а это значило – поддерживать Белый Трибунал при дворе, вступить в Лигу Союзников и год за годом посылать в котел черт знает сколько невиновных. А теперь я и сам здесь, и это – справедливо. Я хотел бы, чтобы моя смерть могла исправить то зло, что я причинил, но его ничем не исправишь. Все, что я могу сделать – это сказать правду.

И я сделал это, и я рад этому.

Квисельд обернулся лицом к горожанам, в немом изумлении смотревшим на него.

– Я клянусь вам последним своим дыханием, что все это – правда.

Гнас ЛиГарвол махнул оцепеневшим палачам, и сильный толчок сбросил Дремпи Квисельда в котел.

Его крик потерялся в реве толпы. Короткий удар горячего пара – и милосердная тьма поглотила его сознание.

Окно башни, в которую поместили Тредэйна ЛиМарчборга, выходило на площадь Сияния. Из него открывался прекрасный вид на помост с котлом, были видны и палачи, и жертва. Тредэйн с интересом наблюдал за казнью, и когда Дремпи Квисельд, задержавшись у края котла, обратился к толпе, колдуну было слышно каждое слово. Услышанное оказалось более чем неожиданным. Глядя на грязную, оборванную, но полную достоинства фигуру приговоренного, он почувствовал, как болезненно сжалось сердце, и вдруг понял, что ему жаль Квисельда.

В этот миг он даже уважал своего погибающего врага, а это никуда не годилось. Дремпи Квисельд – лжец и предатель, он получил то, чего давно заслуживал. Запоздалое раскаяние и краткий приступ отваги ничего не изменят. Тредэйн ЛиМарчборг наказал виновного. Он восстановил справедливость, и, наконец, настал час его торжества.

Поразительно, каким пустым оказалось это торжество, каким мелким и бессмысленным.

Но ведь справедливость – не пустой звук. Если что-нибудь в мире имеет смысл, то это справедливость! Не может быть мелким то, за что уплачена такая цена! Мгновение агонии в котле? Что это в сравнении с вечностью в пламени Сияния?

Справедливость стоит любой цены, снова и снова уверял себя Тредэйн.

Квисельд сказал свое слово, его тело швырнули в котел, и мысли Тредэйна обожгло огнем.

Управлять сознанием других обходится дорого , предупредил его Ксилиил. Тредэйн не забыл об этом, но его разум сосредоточился почти что помимо его воли, направляя колдовскую силу, которая мгновенно погрузила Квисельда в беспамятство.

Тело коснулось воды и без борьбы погрузилось на дно. Возможно, жар убил Квисельда прежде, чем он захлебнулся. Как бы то ни было, он ничего не почувствовал, и зрители, предвкушавшие волнующее зрелище, были, видимо, разочарованы.

Однако толпой властвовали другие чувства. Горожане гудели, как пчелы. В их голосах слышалось беспокойство, возмущение, недоумение, гнев. Кажется, люди сочувствовали казненному и даже восхищались им. Тредэйн с трудом разбирался в их чувствах, он и себя-то с трудом понимал. Столько жертв принесено во имя справедливости, во имя мести! Ни страх, ни сомнения не остановили его, и вот в миг победы он тратит драгоценные крупицы силы, чтобы избавить подлого врага от мучений.