Текст книги "От сокровищ моих"

БЕСЕДА С ДИНОЗАВРОМ

Если вы москвич или житель столичной области, то не можете не знать торговый комплекс «Вавилон» на проспекте Мира. Его знаменитых динозавров, расположившихся на двух нижних этажах, приводящих в восторг детвору, видело и множество приезжих, посетивших по своим делам этот многолюдный объект, совершенно оправдывающий своё название. Для тех же, кому не довелось узреть этих диковинок, следует пояснить, что чудища выполнены в натуральную величину и очень реалистично. Через каждые несколько минут динозавры начинают двигать лапами и хвостами, разевать зубастые пасти и издавать утробный рык. Несомненно, владельцы торгового комплекса находились под впечатлением фильма «Парк юрского периода». На меня самого произвело неизгладимое впечатление это зрелище, когда я увидел его впервые, но видимо не только на меня одного. Однажды после похода по многочисленным магазинам комплекса в поисках подходящей обуви, несколько утомлённый, я зашёл в маленькое кафе второго этажа немного закусить и выпить кофе. Совсем близко от моего столика располагалось одно из упомянутых чудовищ, а именно тираннозавр, высотой не менее трёх метров. Поясню, опираясь на палеонтологические справочники, что это за животное. Тираннозавр (Tyrannosaurus rex) – «ящер-тиран», получивший своё название оттого, что первые исследователи считали его исключительно хищником. Теперь признаётся более верным предположение, что он был скорее падальщиком. Во всяком случае, это плотоядный динозавр с мощными задними лапами и намного менее развитыми двупалыми передними. Обладал массивным черепом с колоссальными (до 30 см) зубами, тяжёлым и жестким хвостом. Обитал на западе Северной Америки и считается крупнейшим хищником, когда либо жившим на земле. Самый большой экземпляр, известный палеонтологам, достигал в длину 12,3 м, в высоту 4 м, а весил 6,8 т. Макет соседского динозавра не был таким громадным, но и мелким его назвать нельзя никак: пасть с десятисантиметровыми зубами лязгала на высоте около трёх метров.

Пока я, сделав заказ, ожидал прихода официанта с комплексным обедом, мимо проносились люди. Многие замедляли шаг около серо-зелёного гиганта и глазели, удивляясь его устрашающему виду и размерам. Я тоже поглядывал на динозавра и размышлял о том, какое счастье, что Господь создал человека уже после того, как гигантские ящеры вымерли. Ведь ближайшие родственники динозавров – крокодилы до сих пор собирают кровавую дань с человечества, а учёными подсчитано, что сила сжатия челюстей у тираннозавра в три с половиной раза сильнее, чем у его выживших родственников. Вскоре я заметил, как одна немолодая плохо одетая женщина задержалась возле монстра. До неё на ящера долго глазела пара провинциалов-пенсионеров, а до них худенький, как цыплёнок цыганёнок лет десяти. Но эта женщина (поначалу она стояла спиной ко мне) всё не уходила, а когда она немного развернулась, стало слышно, что она разговаривает с динозавром. На вид ей казалось более шестидесяти лет. Она была одета в грубое серое пальто, застёгнутое на все пуговицы, несмотря на жару, искусственно создаваемую в комплексе, так, что все продавцы разгуливают в блузках и рубашках. На голове старухи красовалась серая норковая, но очень потёртая шапочка устаревшего фасона. Из-под неё выбивались пряди чёрных с проседью волос. У неё были чёрные тусклые глаза, в которых замечалось безумие, а по выражению этих органов зрения я бы предположил, что их владелица повстречала старинного приятеля, и густо начернённые брови. Произнося свой монолог, незнакомка подняла голову вверх и глядела в маленькие глазки тираннозавра, который, как раз в начале её речи задвигался и стал раскрывать пасть, словно отвечая на реплики. К моему удивлению, эта странная особа обращалась к динозавру, как к живому существу, способному её понять: «…ну и пусть она бегает и ищет, а я поболтаю с тобой Серенький. Ох, ох, Серенький, цены-то как поднялись! А Клавка говорит здесь дешевле. Что ж у других то? Чего помидоры и огурцы так подорожали? В два раза! Ну, да Бог с ними, всё равно трава травой! Обойдёмся. Главное хлеб. Он подорожал, но немного. А без хлеба, как? Думали, Клавке зарплату с нового года повысят. Ан нет! Не дали. Только обещают, а внучка растёт, ей всё время что-то надо, то в школе, то одеться-обуться, а то вот грипп подхватила, так лекарства потребовались. Машутка-то, внучка моя, Серенький, девка добрая, хорошая. «Ты», – говорит, – «бабушка отдохни, я сама подмету и помою». Это не то, что Стёпка, что от моего покойного сынка, совсем от рук отбился. Я снохе Нинке говорила: следи за ним. У него характер с норовом. Да всё без толку! Да ещё мужика привела себе! До ребёнка ли? Вот и попал мой Стёпа. Сказали: наркотой приторговывал. А так он тоже добрый был. Отца жалел». Тут динозавр начал особенно рьяно трясти головой, махать передними лапами и урчать, точно соглашаясь со Степановой характеристикой. «Вон и ты согласен!» – возликовала собеседница, – «Витенька на одре лежал, и нутро у него всё горело. И всё ему выпить хотелось, потому, что от пойла боль уходила, а доктор пить не разрешал и Нинка не давала. А как Степан к отцу подойдёт, он и просит: «Сынок! Принеси! Невмоготу мне!» Он и притащит…» Тут старая женщина на секунду умолкла и провела морщинистой ладонью по глазам. «А теперь, Серенький, он в камере со злодеями сидит. Ходила я к нему. Принесла кой-чего. Похудел. Говорит, там тесно. Камера на пять человек, а сидят двадцать. Скорей бы уж осудили, да на зону. Обещал писать мне. Эх, Серенький, времена нынче тяжкие! Тяжёлые времена. Дуся – сестра моя старшая на Донбассе живёт с сыном неженатым. Звонили несколько раз. Сначала, когда всё ещё начиналось, я Петьке – племяшу сразу сказала: «Делай запасы. В магазинах всё исчезнет, всё пропадёт». Он купил мешок картошки, мешок рису и бочонок масла. Потом благодарил. Говорил, что только с этими харчами и выжили. Как стрелять начинают, они в подвал. Дуся почти не ходит. Петька мать на руках стащит вниз, и живут в подвале несколько дней. Всё вокруг дрожит и рушится. Трупы кругом. Ни воды, ни газа, ни электричества. Зарплату не дают. Как выживают? И ещё я вспомнила кое-что. Говорю Петьке: «Знаешь ли ты, что мать твоя Евдокия не крещёная? Наши родители, царство им небесное, нас не окрестили. Такое время было. Я крестилась взрослой. Тебя я тоже крестила. Не допусти, что б мать умерла нехристем!» А он мне: «Где же я теперь в таком бардаке попа найду?» А я говорю: «Всё предусмотрено. Мне один батюшка сказал, как в таких случаях поступать. Бери воду, если нет святой, бери любую, в любой сосуд и говори: «Крещается раба Божия Евдокия во имя Отца, аминь» и брызгай, – «И Сына, аминь», – брызгай, – «и Святаго Духа, аминь» и брызгай. Если выживет, приведёшь батюшку и он всё, что надо доделает». Так и сделал. Теперь душа моя спокойна. А вот и Клавка бежит. Ну, прощай Серенький. Приду в следующий раз, опять с тобой побеседую». Гигантский ящер безмолвствовал. Из его нутра больше не вырывался грозный низкий рык. Громадный хвост и передние лапы перестали двигаться. Пасть с кинжалоподобными зубами закрылась, но вид его не стал менее зловещим, поскольку даже при закрытой пасти все зубы выглядывали наружу. Казалось, менее подходящего собеседника трудно найти. Уж очень напоминал он сказочного дракона. Не хватало лишь огня из утробы. Однако, видно и такой неуютный собеседник сгодится, если больше некому излить душу.

Январь 2015

БОМЖ

По профессии я программист. Работаю в центре столицы, куда добираюсь на автобусе и на метро. В нашей частной фирме порядки строгие: при входе и выходе регистрируемся в журнале. Опоздал или ушёл пораньше – штраф. И вот однажды я проспал и опаздывал на работу. Стоял на остановке автобуса и нервничал. И тут к толпе пассажиров подходит какой-то мужичонка лет пятидесяти пяти, сухонький маленький, лысый, и начинает предлагать поездку на такси. Никто не соглашается, а я решил рискнуть. «Сколько возьмёшь?» «Двести». «Поехали». Цена за такое расстояние минимальная, меня устроила. Доехали благополучно и я не опоздал. На другой день снова стою на остановке и вижу вчерашнего таксиста. Он тоже меня заметил и стал делать знаки руками: дескать, садись, прокачу. Однако, мне сегодня спешить не надо и решил я деньги поберечь. Тут он подошёл и стал меня уговаривать, но я объяснил, что лишних средств не имею и частые разъезды на такси для меня роскошь. «Да я тебя за сотню отвезу». «Ну, за сотню поеду!» Пока стояли в пробке, познакомились. Оказывается, таксиста зовут Саша, и дела у него идут неважно. Я тоже немного рассказал о себе: где живу, чем занимаюсь. И тут он мне предложил: «Давай я тебя буду возить на работу каждый день за 400 рублей в неделю». Я подумал и согласился. Таким образом, я обзавёлся личным шофёром.

Полтора года Саша ежедневно, кроме выходных, подавал свою старенькую «Ладу» к моему дому и ни разу меня не подвёл. За это время мы подружились и получше узнали друг друга. Александр был из породы хронических неудачников. Есть такие люди, невезучие с детства. Бьются, как воробей в венике, а ничего у них не получается. Я сказал «с детства», правильней – «с рождения», потому, что фамилия у Саши была Какаев. Если пионерский отряд переправлялся через ручей по бревну, двадцать человек проходили благополучно, а под двадцать первым – Сашей Какаевым бревно ломалось, и он летел в воду. Он переболел всеми мыслимыми детскими болезнями и к семнадцати годам сломал руку, ногу и имел два сотрясения мозга. Для меня загадка, как он отслужил в армии и остался цел. После армии Александр перепробовал множество занятий, но без особого успеха. Трудился автомехаником, шофёром на нескольких предприятиях. Женился довольно поздно – в сорок пять. Жил с семьёй в квартире, оставшейся от родителей. Родился сын. Денег стало не хватать, и Саша надумал продать свою машину – почти новый «Форд». Нашёл покупателя, с которым договорился встретиться на улице в укромном месте. Тот явился с приятелем. Выбрав удобный момент эти жулики оглушили незадачливого хозяина авто и уехали на захваченной машине в неизвестном направлении. Милиция никого не нашла. С горя Саша запил и запил крепко. За это время жена нашла себе приятеля, и дело кончилось разводом. С работы его уволили. Нужно сказать, что о всех этих событиях я узнал постепенно, так как Александр не выдавал своих историй залпом, а раскрывался раз за разом. Я спросил его, обижен ли он на судьбу. «Вовсе нет. Я даже от квартиры отказался. Ведь у них живёт мой сын». «А ты что ж, снимаешь?» «Да нет. Живу в машине». Только тогда я понял, что Саша бомж – человек без крыши над головой. Впрочем, это его не обескураживало, и он даже ухитрялся выкраивать какие-то деньги на сына.

Самым поразительным и оптимистическим стал конец нашего знакомства, о чём с искренней радостью и спешу информировать читателей. Через полтора года после нашей встречи Саша вёз меня на работу и вдруг сказал: «А я ведь больше за тобой не приеду». «Это почему?» «Уезжаю». «Надолго?» «Насовсем». «Куда же?» «В Н-й монастырь». Оказалось, он как-то подвозил монаха из этой удалённой новооткрытой обители. Тот рассказал о своей обители, о монашеском житье-бытье, о благодатном уединении в тиши и мирных трудах братии. «Я загорелся…Взял адресок. Некоторое время переписывался с отцом Власием, а потом решил поступить в обитель послушником». Я от всей души пожелал Александру счастья.

Декабрь 2013

В БЛОКАДУ

Чем для меня была ленинградская блокада? Вы знаете мои обстоятельства: я жила одна, потому что Николай Александрович находился в ссылке в Калинине. Я ездила к нему раз в месяц, но с началом войны вырваться из Ленинграда становилось все труднее. Он работал корректором в одном издательстве, но когда пришли немцы, работы не стало, а я отсюда уже ничем не могла ему помочь – переводы не доходили… Лишь много времени спустя я узнала, что он умер от голода, одинокий, больной, всеми брошенный старик.

Я преподавала в школе. Да, был паек, вы знаете, какой. Об этом писали много. Были и голод, и стужа, и смерть кругом, нехватка воды… Все это обдает незабытым ужасом при всяком воспоминании. Много страшного было вокруг, но мне запомнились два эпизода. Один – зловещий, другой, наоборот, бодрящий, укрепивший во мне надежду на Бога, которая, я могу с чистой совестью засвидетельствовать, меня никогда не покидала.

Случай первый. Это было в начале блокады. Я ехала на трамвае (еще ходили трамваи). Вдруг остановка. Ждем отправления – вагон стоит. Вагоноважатая постучала пальцем в окно кабины, показывая на какую-то помеху на пути. Пассажиры, и я в том числе, вышли наружу и увидели жуткое зрелище: полчище крыс направлялось из города. Количество их не поддавалось исчислению и было огромно. Впереди шел вожак – седая, исполинская жирная и страшная крыса. Она выводила своих сородичей из осажденного города, где даже этим всеядным и мелким зверькам не выжить. Все с молчаливым страхом смотрели вслед исходящим грызунам и наверняка вспоминали пословицу о тонущем корабле, с которого эти твари первыми бегут, а мы вынуждены остаться.

Другой случай произошел сразу после мощного обстрела, заставшего меня на пути с работы домой. Тревогу я переждала в бомбоубежище и, когда по радио объявили отбой, заспешила к себе. Мое внимание привлек большой пятиэтажный дом, стоявший ранее за два квартала от меня. После сегодняшнего обстрела от него остались одни развалины. Только угол здания уцелел. На одном из этажей в этом самом углу угадывались остатки жилой комнаты: торчали обломки половых досок, куски штукатурки, висевшие на прутьях дранки и… нечто совершенно невероятное: небольшая икона Божией Матери в серебряном окладе с горящей перед ней лампадой! Все здание рассыпалось, а лампада даже не погасла! И я, и немногочисленные прохожие глядели на это чудо в немом изумлении и каком-то мистическом восторге: это был явный знак милости Божией к нам – осажденным, во всяком случае я восприняла его таким образом. Эта горящая лампада помогла мне выжить.

В БОЛЬНИЦЕ

1

Во время реставрации церковной колокольни тяжёлый железный люк, плохо закреплённый рабочими, сорвался и ударил по голове священника Ростислава Потёмкина. Отца Ростислава отбросило грудью на перила лестницы, по которым он съехал два пролёта вниз, каким-то чудом не свалившись на железные ступени. «Конец!» – мелькнула мысль, но к своему удивлению, он был жив. В какой-то степени его спасло то, что в момент удара он находился в согнутом положении и шея несколько саммортизировала, помогли и длинные густые волосы, если б стоял прямо, череп наверняка бы не выдержал. На тревожный крик рабочих «Батюшка, ты жив?» он даже сумел ответить утвердительно, хотя и не сразу, ибо в первые секунды после падения утратил речь. Он не помнил, как спустился вниз. Голова гудела и подкатывала тошнота, из чего он заключил, что как минимум получил сотрясение мозга. Этот диагноз подтвердила и фельдшерица срочно вызванной «Скорой помощи». Пострадавшего отвезли в городскую больницу, где после срочного рентгена перевязали и положили в отделение травматологии. К тому моменту боль частично утихла, тошнота прошла и отец Ростислав чувствовал себя неплохо, но молодой врач – интеллигент в очках, категорически приказал ему лежать и не двигаться хотя бы в течение первых семи дней, дабы впоследствии избежать тяжёлых головных болей. Священник на своих ногах проследовал в «травматологию» и, идя вслед за медсестрой, вошёл в палату номер 6. «Как у Чехова» – подумалось ему. В палате уже находилось шестеро страдальцев с различными травмами. Отцу Ростиславу досталась кровать в углу у окна, чему он сильно обрадовался, так как отделение размещалось на втором этаже и в окно заглядывали начавшие зеленеть ветки деревьев. «Гляди-ка, батюшка!» расслышал он за своей спиной, когда, поздоровавшись, проследовал к свободной койке. Старик со сломанной ногой, лежащей на вытяжке, суетливыми движениями стал освобождать стоявшую между их кроватями тумбочку. «Да вы не беспокойтесь» – остановил его новичок, – «обоим места хватит. У меня вещей не много». Однако, старикан перенёс на другую сторону свой стакан, миску и какие-то свёртки, отдав в распоряжение священника всю тумбочку целиком. Отец Ростислав, не спеша, разложил свои немногочисленные пожитки – те, что спешно собрала перед отправлением матушка, затем набрал по мобильнику номер супруги и сообщил ей последние новости. «Голова сильно болит?» «Нет. Утихла. Велели лежать и сейчас сделают капельницу».

«Что случилось – то?» – с любопытством спросил его молодой парень, лежащий напротив, тоже со сломанной ногой на вытяжке. Отец Ростислав объяснил. Слушатели сочувственно покивали. «У нас уже трое черепушников» – констатировал визави, назвавшийся Максимом, весело сверкнув чёрными глазами и махнув длинным нестриженым чубом, указывая при этом на своего соседа слева, находившегося в бессознательном состоянии, под капельницей, и на другого – рядом со стариком, по другую сторону, полуинтеллигентного вида, с хитровато-наглым выражением лица. «А с ними что?» – поинтересовался новичок. «Вот этого, рядом со мной – Петьку, менты дубинками избили. А тот, который рядом с дедом (его Эдиком зовут) на лестнице упал, прямо на ступеньки. Говорит, трезвый был» – хихикнул Максим. «Точно, трезвый!» – подал голос Эдик. «Да нам то что: трезвый ты был или нет» – подал голос пятый обитатель палаты, тоже молодой парень с переломом ноги, но не на вытяжке, отрекомендовавшийся Василием, – «да и тебе, какая разница: ты же не на производстве вкалываешь, как какой-нибудь бюджетник, тебе и так заплатят. Он у нас предприниматель» пояснил Вася, обращаясь к священнику. «Дело в том, что если ты госслужащий и получил бытовую травму, да ещё был, выпивши, заплатят по минимуму» – добавил Макс, – «но на Эдика это не распространяется». «Что вы ко мне привязались!» вспыхнул Эдуард, – «с каждым может случиться! Вон с попами и то…!» «Спокойно Эдик, расслабься, дыши глубже» – посоветовал Василий, – «никто к тебе не привязывается, просто рассказали новичку про здешний расклад. А вот и Митенька Полукарпиков» – приветствовал он вошедшего в палату совсем юного паренька с рукой на перевязи. «Он, батюшка, рукой «Газель» остановить пытался и видите, что получилось! Перед этим хорошо, как говорится, на грудь принял и вот результат!» – с притворной грустью констатировал Васька, с ухмылкой указывая на Митю». «Митька, салабон! Чай ставь!» – гаркнул Макс, – «он у нас один ходячий вот и помогает всем по мере возможности». Митенька привычно матюгнулся, впрочем, без всякой злобы, услышав это приказание. «Перестань ругаться, не видишь: с нами теперь батюшка!» – упрекнул его Максим. «Да уж, Митенька! Сбавь обороты. А то ведь ни одна девушка из приличной семьи не станет с тобой дружить» – в тон приятелю поддел парня Васька, очевидно на пару с Максимом избравший зелёного юнца мишенью для своих острот. Они величали его то Полукарасиковым, то Полуокуньковым. Митя включил электрический чайник, принадлежащий деду Степану. «Хотите чаю?» – обратился он к священнику. «Да, только у меня нет заварки». «Дадим» – радушно обещал сосед. Чай оказался большим подспорьем. Его можно было приготовить в считанные секунды во всякое время дня и ночи, не дожидаясь остылой казённой бурды. Из прочих единиц техники в палате имелся ноутбук (собственность Макса) и плохо показывающий телевизор, принадлежащий, опять – таки, деду Степану. Максим практически не расставался со своей игрушкой, извлекая из неё, то музыку, то информацию на занимавшие его темы, а то просматривал фильмы вместе с ближайшими соседями, кто мог увидеть и разглядеть изображение со своей позиции.

Пришла медсестра и стала ставить вновь прибывшему капельницу, предварительно сделав ему два болезненных укола.

2

Пролежав целый час под капельницей, пострадавший почувствовал успокоение. Его потянуло в сон, и он забылся, благо головная боль отошла, и лишь слегка ныло в затылке и свербила ссадина, смазанная зелёнкой. Таким образом, отец Ростислав не мучился ни болью, ни тяжкими размышлениями, каковые обычно посещают человека, внезапно очутившегося в больнице вне своих домашней привычной обстановки и родных лиц. Наутро он проснулся рано, когда все ещё спали, кроме ближайшего соседа – старика. Чувствовал он себя значительно лучше и бодрее, в голове прояснилось. Отец Ростислав решил прочитать утренние молитвы про себя наизусть, пользуясь тишиной. К своему удовлетворению, память его не подвела. В душе он страшился, что она откажет, а это случается при травмах головы, но с детства знакомые слова, видимо закрепились в мозгу накрепко. Затем священник отодвинул занавеску окна и полюбовался юной берёзкой, шелестевшей свеже-зелёными молодыми листочками, и послушал дружное пение зябликов в садике.

Старик Степан тем временем сел на кровати и, поморщившись, ощупал свою ногу. Тут отец Ростислав разглядел, что его сосед не так уж и стар, лет 62–63, не больше, просто молодёжь называла его дедом, ибо для неё такой возраст нечто запредельное. У Степана за три недели пребывания в больнице отросла борода, а длинные немытые седые волосы слежались и спутались. «Будь я проклят, если понимаю, как это случилось!» – обратился он к соседу, единственному его слушателю в столь ранний час. «Поднимался я по ступенькам своей дачи, причём совершенно трезвый, а она подвернулась и хрясть! Думал, сама пройдёт. Ан нет, не прошла! Пришлось на «скорой» ехать сюда. Хорошо, сын в это время из Москвы навестить приехал (я вообще-то москвич). Он всё и устроил. И вот лежу уже третью неделю с этим грузом, чёрт бы его побрал, на просверленной пятке». «А что врачи говорят?» – поддержал беседу священник. «Через три недели обещали снять ногу со «станка», просветить рентгеном и, если срослось правильно, загипсовать. Лежать просто мочи уже нет!» Степан, закончив свою тираду, закурил крепчайшую сигарету и на секунду исчез с поля зрения в облаке вонючего дыма. В палате курили все, за исключением, лежащего без сознания Петра. Это было дополнительным испытанием для священника, но он понимал, что для лежачих больных курение одно из немногих доступных удовольствий и протестовать бесполезно. К тому же, ещё служа в армии, он привык, что его обкуривают, и научился не обращать на это внимания. В дальнейшем отец Ростислав лишь старался почаще открывать форточку или хотя бы двери для проветривания. «Я бывший военный» – продолжал между тем сосед, – «военный автомеханик. Училище по этой специальности заканчивал и служил командиром автомастерских в Москве, но это в последнее время, а так, где я только не служил…» Дед пустился в подробные воспоминания о годах службы. Рассказывал он живо, приправляя свою речь шутливыми прибаутками, не всегда цензурными, но неизменно остроумными. Он на своём веку, особенно в столице, повидал много всякого начальства и с юмором рассказывал о своих встречах с генералами генштаба и маршалами. «А теперь чем занимаетесь?» – поинтересовался собеседник. «А теперь я, как поётся в песне:

«Что стоишь, качаясь, офицер запаса?

Ты теперь не рыба, ты теперь не мясо».

Живу постоянно на даче, где у меня есть газ и вода. С женой разведён. Московскую квартиру отдал сыну. Разбил огород, гуляю с собачкой, винцо попиваю. Живу на пенсию».

«Отдайте одеяло!» – неожиданно завопил Митя со своей кровати. Все зашевелились. «Опять Митька во сне кричит» – пояснил дед оторопевшему священнику, – «вчера орал: «Верни бутылку!» Смешной парень!» «Митька салабон! На подлодке тебе бы портянку на голову надели за такие штучки» – окрысился проснувшийся Васька (он служил на флоте). Очнувшийся Пётр что-то пробормотал. «Что хочешь Петя?» – спросил пробудившийся со всеми Макс. «Он пить просит. Да только подать некому – Митька спит, хотя всех разбудил». «Я подам» – вызвался отец Ростислав. Осторожно встав, он медленно приблизился к тумбочке соседа напротив и, взяв поильник, направил его носик в уголок рта больного. Опухшее веко правого глаза, зашитое хирургом, осталось неподвижным, но правый глаз избитого приоткрылся и взглянул на отца Ростислава. Голова Петра, вся в ссадинах и кровоподтёках, была обрита, опухшие руки привязаны к кровати, чтобы лежал неподвижно, поэтому двигать больной мог только ногами. «Хватит» – через пару секунд произнёс он, – «спасибо». «Глядите-ка! Заговорил!» – обрадовался Максим, – «до этого два дня лежал пластом. Эй, Петь! Помнишь, что с тобой было?» «Помню. Менты избили». «Где?» «Около пруда» «За что?» «Ни за что. «Датый» был, велели показать документы…» «А ты не показал?» «У меня их с собой не было». «И что?» «Что, что! Бить начали». «Ты их небось послал?» «Не помню». «А ментов запомнил?» «Запомнил, а что толку?» «Ты на них пожаловаться можешь» – заметил священник. «Во-во! Попробуй!» – иронически предложил Макс, – «знаю я их! Своих прикроют и ничего не докажешь. Сам же ещё виноват будешь, уж я – то знаю!» «Откуда знаешь?» – поинтересовался отец Ростислав. «А вот откуда. В лихие, как говорится, девяностые (я ещё малолеткой был) замели меня с дружками…» «За что?» «Увидели мы: на одном балконе сушится рыба, много рыбы. Вот мы и залезли, благо не высоко, второй этаж, и всю эту рыбку прибрали, а потом под пиво схрумкали. А нас цоп и забрали». «Подумаешь, преступление! Надавать вам подзатыльников, ну может штраф взять с родителей…» «Э-э, батюшка! Сразу видать, что ты в милицию никогда не попадал или, может, смотришь сериал «Улицы разбитых фонарей»? Они за нас знаешь, как взялись! Ведь у ментов полно нераскрытых дел и они решили всё на нас повесить. Меня завели одного в камеру, и давай запугивать: «Или ты берёшь на себя это и то, или сгноим здесь, почки отобьём и про тебя никто и не узнает! Давай колись, рассказывай, как грабил». «А ты что?» «А я ничего. Они до поры до времени не знали, что у меня папаша очень даже в городе и районе известный человек – краснодеревщик знаменитый, всё по заграницам раскатывал как ценный специалист. Я на него надеялся, да и помалкивал. И точно: благодаря отцу меня, хоть и не скоро, отпустили. А вот над моими подельниками ещё долго измывались». «Каким образом?» «Ну, например, одному одели «браслеты» и повесили на вешалку в шкафу за скованные руки на целый день. Он весь обделался и подписал всё, что требовали. Другого, отвезли на озеро, а была ранняя весна, как вот теперь, и посадили в воду раздетого по пояс: пока не подпишешь, не выпустим. Всё подписал!» «Что-то уж очень по-зверски! Даже не верится!» «Да нет, всё правда, к чему мне врать? Я ведь не говорю, что и сейчас так, а в девяностые менты просто зверствовали. Теперь, говорят, потише стали. Семь месяцев я в тюрьме просидел. Ну, да там было не так плохо». «Не плохо?» «Ну, кормили хорошо, даже мороженое давали два раза в неделю». «Это в тюрьме то?» «Ну да. Так ведь тюрьма в нашем городе чёрная…» «Как это «чёрная»? «А вы что, не знаете, не слыхали?» «Признаться, нет». «Так вот, тюрьмы бывают чёрные и красные. В красной всем заправляет охрана, а в чёрных – блатные». «Что ты говоришь! Возможно ли такое!» «Очень даже возможно». «В чём же выражается эта «чернота»? «А в том, что снабжение и питание осуществляют блатные из «общака». Там и кормят получше, алкоголь, курево и план (наркотики) дают». «Невероятно!» «Почему же? У нас «дури» завались было, хоть обкурись. Вот здесь, вчера (я уж, батюшка, тебе секрет открою: мы с Васькой забили «косячок», всего один, а там этого добра было, хоть отбавляй». После этого сообщения отец Ростислав отметил, что зловещие отвратительные щупальца наркомафии запущены в общество гораздо глубже, чем ему казалось до сих пор. «В чём ещё проявлялось верховенство блатных?» «На все праздники некоторые городские организации, например, мясокомбинат, посылал нам подарки – колбасу там, сосиски…» «Ну, это в благотворительных целях…» «Нет, им велели блатные. И ещё: каждый день в камеру для малолеток подсаживали какого-нибудь взрослого рецидивиста (с ведома администрации между прочим), который обучал нас ЗАКОНУ». «Как же он обучал?» «А так. Ежели тебя при всех, прилюдно, сукой (то есть стукачом) обозвали, ты должен в этого кадра без лишних слов сразу «перо» воткнуть, ну и тому подобное…» «И много ли таких «чёрных» зон?» «Точно не знаю, но говорят, половина».

3

Раскрылась дверь и на пороге показалась медсестра с подносом в руках, на котором красовались стеклянные ампулы с лекарствами и разнокалиберные шприцы. «Полулещиков! По твою задницу пришли! Готов задний мост!» – заорал Василий. «Сестра, сестра! Сделай ему скорей укол, он с него кайф ловит!» – присоединился Макс. Митя, до судорог боящийся уколов, нервными суетливыми движениями спускал штаны. Лицо его заметно побледнело. «Ну чего боишься, дурачок» – мягко уговаривала его сестра. Парень, не отвечая, плюхнулся животом на кровать. По его лицу катились капли пота. «Вот и всё!» – приободрила Митю сестра, вытаскивая иглу, – «следующий!». Следующим был отец Ростислав. Ему сделали сразу два укола, причём один довольно болезненный, так называемый «горячий», в вену. «Ложись и некоторое время не вставай» – посоветовал ему дед, – «а то голова закружится».

Петру, неподвижно лежавшему в своём углу, снова поставили капельницу. Он попросил сестру поднять его повыше, так как подушка выскочила из-под головы. Сестра не смогла поднять больного, и ему снова помог отец Ростислав. «Сейчас будет завтрак, а потом обход» – сообщил Василий. И точно: послышался звон посуды, и появилась сестра-хозяйка с мисками и ложками в руках: «Кто будет кашу?» «Что за каша?» – осведомился дед. «Геркулес». От каши отказались все, кроме деда. В дополнение к ней полагались два куска хлеба с маслом и чай. Большинство больных имело свои продукты, и теперь обращались с просьбами к Митеньке достать их из холодильника. Отец Ростислав тоже почувствовал аппетит и вынул из пакета, данного матушкой при расставании кусок сыра и лимон. «Не желает ли кто лимончику?» Пожелал Вася. «Эх, лимон хороший, свежий, а чай – бурда, не то, что у нас на подлодке! Я на флоте служил» – добавил он в виде пояснения новичку, – «и на подлодке коком был. Помню, обед старпому в каюту приносил, а у него чай был отменный, как понюхаю, просто «тащусь». Ну ладно, стоим мы как-то на причале «у стенки». Командир со старпомом ушли в город. Я и предложил ребятам: «Хотите командирского чайку отведать?» Они конечно рады. Каюту я ножичком открыл в два счёта. Ещё имелась у меня баночка тушёнки и две пачки галет. Захлопнули мы дверь, что б никто не помешал, расселись вокруг стола и заварил я этот чудесный командирский чай. Напились вволю. Начальства двое суток не появлялось, и чаепитие мы устраивали раза четыре. Потратили где-то половину большой пачки. Ну, думаю, заметит он, что чайного листа – то поубавилось. Что делать? И земляк мой Колька придумал. Взяли мы спитой чай, да и разложили на бумаге. К вечеру второго дня он высох, и мы его обратно в пачку запихнули». «И не увидел?» – поразился Митенька. «Нет. Только, наверное, удивлялся, отчего чай никак не заваривается» – хохотал Васька.