Текст книги "Незавершенная Литургия"

– Чудо Божие!!! Ну надо же! А давайте пропоем тропарь Покрову. Девчата, кто помнит? Батюшка, благословите… Подпевайте! Ну что же вы? Э-эх, непутевые. Давайте хоть акафистный припев: «Радуйся Радосте на-а-аша! Покрый нас от всякого зла честны-ым Твои-им омофо-о-рооом…»

* * *

– Слышите? Кто-то поет, – негромко произнес отец Василий. – Похоже на богослужебное песнопение.

– Это – Света! – обрадованно чуть не вскрикнул Санька. – ОНА уже здесь!

Батюшка прильнул к двери и отчетливо услышал высокий голос. С трудом верилось в реальность происходящего, но это было поистине ангельское пение.

– Как она там, взаперти? Или у нее свой лаз туда есть? – обернулся отец Василий к Саше, извлекая из сумки ключ.

– А для нее нет преград. Она еще и по воде ходить может!

– Чудеса, да и только!

– Батюшка Василий, – Наташа взяла из его рук сумку. – Вы не обращайте на него внимания, они все в его возрасте фантазеры. Кто летает, кто по воде ходит, кто машину времени изобрел.

– Мам, я ничего не придумал. Ты сейчас все увидишь сама. Батюшка, ну же, открывайте скорей.

Отец Василий послушно вставил ключ в замочную скважину и сначала аккуратно, а потом что было мочи провернул его в замке. Но вместо того чтобы открыться, дверь заскрежетала, и замок вместе с частью полотна двери оторвался и остался в руках священника. Дверь осыпала ржавчиной и накренилась. Видя, что она падает, Александр подскочил к батюшке и решительным жестом отстранил его от входа. От такого толчка отец Василий едва удержался на ногах, а замок, повисший на ключе, с куском двери невольно откинул в сторону. Железо с громким всплеском скрылось в темной воде. Остальные разбежались, а Александр, перехватив падающую дверную створу, направил ее в сторону. С лязгом и грохотом дверца ударилась о стену и повисла на одной нижней петле.

– Так, батюшка, – отряхивая руки, сказал Александр, – вы сюда молиться приехали, а не жизнью рисковать, так что теперь я вперед иду. И еще: как хотите, а каски все же придется надеть. Наташа, возьми в сумке шлемы.

В одной из сумок топорщились каски. Наталья извлекла оранжевые шлемы с подшлемниками, в каких обычно работают вальщики леса. Все послушно надели, даже батюшка, в полной мере осознавший опасность предприятия. Александр достал топор и в два счета вырубил из ближайшей деревины двухметровый посох. Затем аккуратно отвел в сторону вторую створу двери, за которой показалась вторая двухстворчатая деревянная дверь. За многие годы она почернела от сырости. В открывшейся створке зиял бесформенный проем.

– Это я проделал, когда там был, – пояснил Саша. – Дверь вся трухлявая, пальцем можно проковырять.

Александр осторожно расширил отверстие в двери до проема, в который свободно мог пройти сам. Дерево и впрямь податливо выкрашивалось как хлебный мякиш. В образовавшееся окно открывался вид на золото церковного убранства. На небольшом расстоянии, присев, отец Василий старался разглядеть внутреннее помещение. Наталья опасливо поглядывала на кирпичный карниз над головой мужа. Саша не дышал в предвкушении долгожданной встречи. Пение замерло уже в момент падения первой дверцы, и теперь Санька не знал, может, они спугнули ЕЕ.

Фомин, оглянувшись на остальных, дал знак, чтобы они стояли на местах. Сам же заглянул внутрь, попробовал опору внутри посохом и, перекинув ногу, исчез в проеме. Было слышно, как в сводах храма отражались тихие всплески от его сапог. Батюшка не упускал его из виду сквозь проход. Александр, проверяя перед собой путь, пускал круги по воде своим посохом и шел ровно. Дойдя до середины храма, он запрокинул голову вверх, поддерживая каску.

– Э-ге-гей! – крикнул он и прислушался.

Потом он оглянулся и уже смелее повернул обратно к выходу, и вскоре в проеме показалось его восхищенное лицо. Минуту он ничего не мог сказать, только разводил руками, потом с трудом выдавил:

– Это ЧТО-ТО!!!! Пошлите! Вы должны ЭТО увидеть!!

Сначала батюшка, а за ним Наталья и Саша, робея, шагнули в проем.

– Смело шагайте. – Голос Александра эхом отражался от высоких стен. – Полы под водой, видно, были все время и от этого только задубились. Здесь везде достаточно прочно, и воды по щиколотку только.

Величие увиденного не могло вместить сердце отца Василия. Он мог ожидать чего угодно, но только не такой красоты. Здесь словно остановилось время. Мало что здесь подверглось разрушению и выглядело скорее не испорченным, а обветшавшим и совсем не задевало глаз. Зато великолепие резного золоченого иконостаса, небесная голубизна росписей свода и изысканность дорогих подсвечников и лампад просто завораживали. Непривычно было лишь то, что пол весь глянцевал пленкой воды и в нем, как в огромном зеркале, отражалась глубина свода. Это производило ошеломляющее впечатление бесконечности пространства, уходящего как бесконечно вверх, так и бесконечно вниз. Свет, льющийся из-под купола, лишь усиливал этот эффект.

– Вам не кажется, что мы с вами стоим на рубеже времени и пространства? – тихо произнес отец Василий. – Мы с вами не только в церковь зашли, мы шагнули в вечность, над которой не властно мимотекущее время. То, что на церковном языке звучит как «во веки веков», это не просто «очень долго», это выражение вот такого состояния – надвременности свершающихся событий.

– Одного понять не могу: почему до сих пор сюда никто не добрался? – изумленно прошептала Наталья.

– Потому и не добрался, что Господь устроил так, что здесь время текло иначе, чем вовне. Оно здесь по какой-то неведомой нам причине замерло.

– Получается, нас только Бог ждал, чтобы опять здесь затикали часы? – обернулся к батюшке Александр. – Кстати, отец Василий, зря вы каску сняли, все же надо поостеречься!

– Боже, какая красота! Как же жалко, что все это в любой момент может пропасть! – чуть не плача, покачала головой Наташа.

– То, что с нами сейчас происходит, мы осознаем позже! – проговорил отец Василий. – Человеку от природы Богом заложено вечное бытие. И то, что мы его лишились, чрез грехопадение Адама и Евы, это наша беда, но где-то в глубине нашего богоподобного существа мы сопричастны вечности. Внутренне мы готовы к жизни во веки веков, но в окружающем нас несовершенстве падшего мира мы не видим примера пакибытия. Не можем ощутить это дыхание бесконечной жизни. Но сегодня нам выпала великая честь почувствовать это несказанное блаженство. Господи! Слава Тебе!!

– Алиллуйа! – отозвался высокий голос с клироса.

– Это ОНА! – одними губами произнес Саша.

Батюшка сделал несколько шагов по направлению к клиросу. И там, в глубине, сквозь вязь решетки на солее, он увидел светлое пятно. На полу клиросного помоста замерла в земном поклоне распростертая фигура. Она лежала, склонив на руки голову с волнистыми золотистыми волосами, по направлению к идущему к ней священнику. Отец Василий поднялся по ступеням на клирос и обратился к лежащей ниц незнакомке:

– Кто вы? И как вы сюда попали?

В ответ на его слова девушка легко поднялась на ноги. Даже Саша, готовый уже было подойти к ней и поздороваться, не узнал свою Свету и замер в нерешительности. На голове ее, заплетенной изящными косами, красовалась дивная диадема, сияющая алмазными высверками. Плечи покрывала длинная золотистая накидка, состегнутая на груди драгоценной фибулой. Привычное простое белое платье сменило длинное, струящееся тонкими складками, легкое, словно воздушное одеяние с богатым оплечьем, расшитое золотыми и серебряными нитями, из широких рукавов которого виднелись ее руки, украшенные браслетами, которые были унизаны драгоценными камнями, наподобие поручей священника. Это была не просто девочка, а настоящая принцесса. Все ризы ее словно светились изнутри. В руках она держала полупрозрачную сферу и с глубоким почтением и любовью смотрела на священника:

– Аз есмь посланник Бога Вышнего! Волею Вседержителя хранитель храма сего ныне предстою зде пред Господем Моим! Ты же иерей еси во век по чину Мел-хиседекову! Изуй сапог с ногу твоею, место бо, на нем же ты стоиши, свято есть!

Чувство священного трепета охватило отца Василия от этих слов. Он склонился пред Ангелом Божиим в земном поклоне и, поднявшись, поспешно разулся. Его босые ноги почувствовали вместо ожидаемой сырой холодности теплый пол. Уровень алтаря и солеи был выше, чем вообще в храме, и потому тут было сухо. Грязные резиновые сапоги свои он отставил в сторону и вновь взглянул в глаза Ангелу:

– Что… я должен… сделать?

– Не бойся, ниже ужасайся, поими с собою вся потребная к совершению Божественной Литургии, и взойди во святый алтарь ты, и отрок сей Александр, да будет он во услужение тебе. Там, на Святом Престоле, БОГ наш предлежащими почивает таинствы, ожидающе, егда чистою совестию, непосрамленным лицем и просвещенным сердцем сих причастишися святынь и от них оживотворяем, соединишися Самому ХРИСТУ, истинному БОГУ нашему.

* * *

Супруги Фомины стояли посреди храма рядышком, обнявшись. Стоя среди зеркальной водной глади, они, затаив дыхание, наблюдали за происходящим, с трудом относя все то, что свершалось на их глазах, к области реальности.

Наталья прильнула к своему мужу. Все, что она видела и ощущала, не вмещалось в ее сознание. Сначала ей захотелось убежать. Потом она сделала над собой усилие и осталась. Тем более чисто женское любопытство все равно принудило бы ее вернуться. Если бы ей повстречался гуманоид с Марса, она на это отреагировала бы более адекватно, но ее психика не предполагала встречи с ангельским существом. Она была в высшей степени растерянности и давно бы подумала, что она не в себе, если бы не то же самое видели и все остальные. Самым решительным, как и полагалось, был батюшка, он даже с НИМ заговорил. Правда, из всего сказанного она все равно ничего не поняла, кроме того что ОНО знакомо с Санькой.

Александр был более подготовлен к встрече с чудом. В сияющем белизной существе он без труда узнал «девушку с рисунка». Только теперь к нему пришло в полной мере осознание Сашкиной правоты. Он и впрямь мог с НЕЙ ходить по воде. ОНА и впрямь могла его так попросить, что он не в силах был ЕЙ отказать. Понятны стали и последние слова отца Василия о пространстве с остановившимся временем. Ощущения были такие, что и впрямь казалось, что, переступив порог этой церкви, они попали в другое измерение. Страх оказаться под обрушившимся сводом сменил страх другого рода, Александр впервые испытывал религиозное чувство, то есть такое состояние, когда в существовании Божием не только не сомневаешься, а чувствуешь близость Его до дрожи в суставах.

Отец Василий взял с собой свои сумки, и они вдвоем с Сашей вступили в темный алтарь. Саша оглянулся на свою Свету и прочитал в ЕЕ глазах радостное приветствие. Но не смел даже думать приблизиться к НЕЙ или заговорить. Он просто улыбнулся в ответ. Дверца с образом святого диакона Евпла легко отворилась и без всяких препятствий пропустила их внутрь. Следуя за батюшкой, Санька, так же как и он, совершил три земных поклона, мало понимая в темноте, куда они попали.

– Батюшка! А почему мне не удалось прошлый раз сюда зайти? – спросил Саша шепотом.

– Это – Святая Святых храма. В алтарь может войти мирской человек, не иначе как только с благословения священника, – так же тихо ответил отец Василий.

Так они и стояли во мраке, пока вдруг, словно по мановению волшебной палочки, не стали открываться окна. Сразу они не поняли, как это произошло. Неприятный звук, сопровождавший проникновение внутрь света, впоследствии оказался звуком откручивающихся гаек, со скрежетом проворачивавшихся по резьбе с запекшейся на ней ржавчиной. Гайки отвернулись одновременно у всех окон в алтаре и храме и упали на подоконники, дружным щелчком возвестив о своем падении. Затем, словно выстрелив, вылетели металлические штыри, скреплявшие железные ставни окон. После чего и сами ставни резко, лязгнув на немазаных петлях, распахнулись. Все это произошло почти мгновенно, отчего было похоже на внезапно зажегшийся электрический свет. Все дрогнули и заозирались, опасаясь обрушений, но от этих резких звуков ничто не шелохнулось. Наоборот, при более ярком свете церковь стала выглядеть благообразнее, в стенах не было трещин или выступающих из свода кирпичей, деревянные тябла иконостаса и киотные конструкции, закрывающие клироса, не накренились, не извелись, даже стекла в окнах по большей части сохранились целыми.

Как бы отвечая на опасения, сиятельное существо обернулось в сторону оробевших Фоминых и произнесло:

– Души праведных в руце Божией – и не прикоснется к ним мука!

– Могу ли я это понимать так, что с нами ничего не случится, все же церковь в аварийном состоянии? – робко обратился Фомин. – Да и мы, в каком-то смысле, не совсем праведные…

– Нечто помыслиша вы, яко призва вас Господь, дабы быхом измерли бы от обрушения камения сего в храме сем? Се заповедаю вам: крепитеся и мужайтеся, ниже ужасайтеся, ниже убойтеся: яко с вами Господь Бог наш во всех, аможе аще пойдете.

– Ладно! Будем надеяться, что все так и будет.

Яркий свет залил алтарь. Первое, что отец Василий увидел рядом со своими босыми ногами, – пару отличных яловых сапог, стоявших в нишке между стеной и иконостасной рамой.

«Ну да! – мелькнула мысль. – Не служить же мне босиком».

И тут же в узком проходе дьяконской двери он примерил прекрасной выделки кожаные сапоги, которые к тому же оказались ему в самый раз. Рядом с ними лежала и пара белых портянок, но поскольку он не умел их наматывать, предпочел им свои носки, пятью минутами ранее спрятанные в карман.

Санька же так и остался босым. Он опустил на пол тяжелую сумку и огляделся. Если в храме еще кое-где виднелись черты обветшания и запустения, то алтарь показался ему вовсе нетронутым. Иконы переливались окладами, когда скользящий сквозь листву луч солнца касался серебряных риз. На полукруглом потолке, на голубом фоне яркими, сочными красками были изображены святые лики. На столе, аналое, на лавочках, словно свеженакрытые, лежали голубые покрывалки. Нигде не было даже паутинки, ни слоя пыли – ничего такого, что выдавало бы долгое отсутствие здесь заботливой человеческой руки. По центру располагался Святой Престол, на котором возвышался продолговатый стеклянный колпак с круглым верхом, внутри которого, как экспонат в музее, стояла дарохранительница в виде пятиглавой церковки – вся из серебра, с фигурками двух ангелов с рипидами над ковчежцем с Дарами. Большое Евангелие стояло возле дарохранительницы справа, другое, поменьше, – лежало слева. Перед дарохранительницей горела (!) лампадка, с двух сторон которой стояли подсвечники с оплывом давно прогоревших свечей. Там же с двух сторон лежали два массивных креста – один богато украшенный эмалями и стразами, а другой попроще, но тоже с рельефным изображением распятия. За престолом возвышался, похожий на ветвистое дерево, серебряный семисвечник. Ну и конечно же, не могли не обратить на себя внимание Святые Сосуды, стоявшие на раскрытом антиминсе. Из-под расшитых золотом темно-синего бархата возду́хов видны были только подножия Чаши и дискоса, но уже и то, что открывалось взору, давало понять, что это – подлинные произведения искусства.

Отец Василий словно охмелел от захлестнувших его чувств. Великолепие убранства само по себе было невообразимо, но если учитывать, что все это простояло так без малого столетие, вовсе выбивало почву из-под ног. Как священник, он поразился еще и тому, что Сосуды не убраны в сосудохранилище и стоят, покрытые на развитом антиминсе, так, будто служба не закончена. Батюшка с благоговением приложился к престолу и встал в предстояние. Бережно он приподнял возду́х с Чаши… и обомлел. Потир был исполнен! В Чаше находилось Святое Причастие! Раздробленное и приготовленное «в снедь верным», оно испускало легкий пар, так, будто теплота была влита минуту назад. Дрожащие персты священника коснулись металла Чаши. О чудо! Она и впрямь была теплой! Невероятно, но создавалось впечатление, будто священник только вот всыпал в потир раздробленные частицы Тела Христова и покрыл их покровцом, чтобы вынести Чашу в народ для причащения, но почему-то вдруг отлучился. Не веря глазам своим, отец Василий склонился над Чашей, дабы обонять ее содержимое. Если это были хлеб и вино, то такое смешение за гораздо более короткий срок если бы не высохло, то превратилось бы в голый уксус. Он был готов к резкому удару кислотного запаха, но его ноздри уловили аромат настоящего винограда и теплоту хлебного духа.

– Вот оно что! – сказал себе отец Василий. – Так я должен потребить эти Дары, как делаю это обычно после всякой литургии!

– Внемли, о Иерее! – услышал он голос Ангела с клироса. – Доверши настоящую Святую Божественную Литургию! Яко же некогда литургисал во граде Хромтау!

В памяти батюшки вмиг ожило воспоминание о той незабываемой службе. Когда он еще служил в воинской части, в соседнем городе, Хромтау, умер пожилой священник – именитый митрофорный протоиерей Николай. Ему было далеко за восемьдесят, но он не сдавался, служил всякую седмицу, несмотря на немощи и болезни. И вот однажды его сердце остановилось, не вынеся нагрузки. И случилось это прямо на воскресной литургии. Даже клирос не сразу понял, что случилось с их пастырем. Только в церкви повисло неуместное молчание. А он тихо сполз по стенке иконостасной преграды, сжав в руке наперсный крест, и затих на ковре в предстоянии. Когда уставщица, выдержав долгую паузу, робко заглянула в алтарь, только тогда они поняли, что их любимый батюшка представился ко Господу. Тогда отец благочинный вызвонил отца Василия с тем, чтобы тот приехал пораньше, чем мог вырваться он сам, и дослужил, если это возможно, литургию, а также свершил все необходимое, что приличествует усопшему священнослужителю.

Молодой и неопытный в таких тонкостях отец Василий по дороге в Хромтау проштудировал тогда «Настольную книгу священно-церковнослужителя» Булгакова и нашел в ней такое место: «Если священник перед освящением Даров тяжко разболится, так, что не в состоянии будет докончить службу, или скоропостижно умрет, – служба оставляется. Если же случится это после освящения Даров и если найдется в церкви другой священник, готовый к причащению Святых Тайн, в таком случае он должен докончить литургию, начав с того места, на котором остановился первый, и потребить Святые Дары». Так он и сделал; благоразумно не запив потребленную Чашу у себя на службе, он отправился за двести километров в другой город. Для него было обычным делом сразу после литургии служить водосвятие, затем петь панихиды и погребения, а за ними и крестить. От этого потреблять Дары он мог лишь после того, как полностью отпустит весь народ, собиравшийся в храм на богослужение за многие, иногда сотни километров. Звонок Благочинного застал его как раз на молебне. Попросив прощения у прихожан, батюшка потребил Святые Дары и отправился в путь.

Приехав в хромтаускую церковь, он увидел, что священника прихожане уже вынесли из алтаря и положили посредине храма на сдвинутые лавки. А зайдя в алтарь, увидел ту же картину, что и сейчас, – покрытые покровцами Сосуды с уже Пресуществленными Дарами. Тогда он спросил уставщицу, на чем они остановились, и выяснил, что Господь сподобил своего раба, протоиерея Николая, причаститься Святаго Тела и Крови Христовой, а вот прихожанам своим он Чашу так и не вынес, лишь только успел открыть завесу царских врат. Отец Василий облачился во все одежды и вынес Причастие. Со слезами скорби и утешения принимали тогда хромтауские прихожане Святые Дары. Никто из них не покинул храма, доколе не дождались приезда священника. А все то время, что отец Василий мчался в Хромтау, над телом горячо любимого батюшки Николая клирошане, сменяя друг друга, читали Евангелие. Это была очень трогательная и запоминающаяся служба. А потом, спустя месяц после этого, воинскую часть расформировывают, и отец Василий становится настоятелем церкви в Хромтау.

Только теперь иерей Василий понял всю полноту возложенной на него миссии. Тот, кто некогда уже имел опыт подобной службы, как и тогда, много лет назад, вычитывал молитвы приготовительные к совершению литургии, предполагая служить ее сегодня, но он не мог предположить, что это будет за литургия. Облачившись во все священные одежды, которые аккуратно были сложены в ризной части алтаря, он возле престола долго читал все те молитвы, какие необходимо было вычитать священнику, службу совершающему. Тем временем Саша в пономарке раздувал кадило, привычный к разжиганию дедова самовара. Спустя какое-то время все было готово к продолжению замершей на столетие службы – горели семисвечник и все лампады, жаром дышала кадильница, было прочитано все необходимое.

Батюшка снял с Чаши покровец и заглянул внутрь. Священник, который начинал совершать эту литургию (а это был отец Георгий, в чем уже не возникало сомнения), уже причастился, но из той частицы, что полагалась священнику, он принял лишь половину, ввиду большого Агнца, и эта часть с литерами «ХСЪ» виднелась среди других, более мелких раздробленных частиц.

«Это моя часть!» – про себя произнес священник и со слезами благоговения трижды земно поклонился Дарам.

Произнеся одними губами молитву «Верую, Господи, и исповедую…», он приобщился Святых Христовых Тайн. После чего так же тихо прочел благодарственную и, обошедши престол, бережно снял с дарохранительницы стеклянный колпак. Затем он взял серебряный, глянцующий зеркальными боками ковчежец с маленькой фигуркой гробика Христова сверху и снял крышечку. Внутри он наполовину был заполнен частицами запасных Даров. Эти маленькие розовые кубики священник со благоговением высыпал в Чашу. И аккуратно смел губкой туда же оставшиеся в ковчежце крошки и, водворив его обратно, закрыл дарохранительницу колпаком.

Теперь можно было продолжить службу. Развернувшись к царским вратам, батюшка отверз катапитасму и распахнул врата. С хлопком, похожим на звук зажегшейся газовой конфорки, на паникадиле вспыхнули все свечи. Церковь словно ожила. Несмотря на то что во всем храме и прихожан-то было двое – Александр и Наталья, не покидало ощущение заполненности святых стен. Казалось, внутрь всего его существа проникало Причастие. Отец Василий физически переживал прикосновение Божие к его сердцу.

«Дискос чист, следовательно „Отмый, Господи…“ уже было», – размышлял отец Василий, приподнимая другой покровец.

«Перенесение Даров!» – услышал он в тишине ангельский глас.

«Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое!» – возгласил священник, осенив крестом стоящих и молящихся Фоминых.

«Видехом Свет Истинный, прияхом Духа Небесного, обретохом веру истинную, нераздельной Троице покланяемся: Та бо нас спасла есть» – это пение сорвалось с ангельских уст и наполнило дивным звучанием, казалось, всю Вселенную. Это пение, как фонтан, выплеснуло ввысь и заиграло под куполом переливами. Саша, стоявший с кадилом, даже не заметил, как батюшка прошел с Сосудами от престола к жертвеннику. Эта до боли знакомая песнь его Светы впервые не оборвалась, а дозвучала до конца. В его душе словно зажглась новогодняя елка, он почувствовал себя на седьмом небе. Очнулся лишь тогда, когда отец Василий с усилием забрал из его рук кадило.

– Сашенька, не спи! – сказал он ласково после каждения. – Держи кадило обратно.

«Прости приимше…» – произносил батюшка завершающую ектенью, впервые слушая умиленное ангельское пение в ответ на свои возглашения. Он давно уже потерял ощущение реальности происходящего, и единственное, что удерживало его от обморока, – это важность и высота свершаемого деяния. Слезы радугой стояли в его глазах; ему казалось, что он чувствовал свое недостоинство и худость. Но покуда Господь терпел его служение, он истово и ревностно свершал величайшее из служений – БОЖЕСТВЕННУЮ ЛИТУРГИЮ.

* * *

Самым удивительным было то, что батюшка не совершал ничего необычного. То, что он делал до этого многажды много раз, то же самое он творил и сейчас. Но только сейчас впервые он ощутил всю подоплеку свершающегося. Сколько силы было в простом движении кадила, сколько мощи в преподаваемом благословении, сколько животворящей энергии в каждом произносимом слове! Литургическое священнодействие как никогда раскрылось перед ним во всей своей Божественной красоте и премудрости. То, что раньше оставалось за рамками привычных обрядовых действий, с этого момента зазвучало в полный голос. То, что лишь подразумевалось, – с ошеломляющей открытостью явилось во всем своем величии. То видение духовного плана бытия, которого удостаивались лишь особо одаренные Богом подвижники в минуты молитвенного озарения, представилось и ему, никакими особыми подвигами того не заслужившему. Он словно взошел на Небо и со всею неуместностью своего земного существа неуклюже молился там, куда раньше лишь воздевал руки.

Он испытывал смешанные чувства. С одной стороны – он блаженствовал, сердце его ликовало! Так ликует изжаждавшийся путник, припавший к родниковой воде, так блаженствует утомленный безжалостным жаром, освежающийся в прохладных струях щедрого дождя, так радуется заблудившийся в лесной чаще, увидевший просвет в чащобе и вожделенный выход. Но с другой стороны – он боялся. Боялся ответственности, которая возлагалась на него в этот момент, боялся своего убожества и несовершенства, боялся каким-то, даже самым малым, неуместным жестом, звуком, интонацией нарушить святость происходящего.

Взошедши в алтарь по заамвонной молитве, отец Василий приложился к престолу и, надевши камилавку, развернулся, чтобы «благословить люди». И тут взгляд его уперся в стенную роспись, на которой Пресвятая Богородица распростерла над молящимися свой Покров. То ли она стала как бы ярче остальных, то ли она написана была как-то иначе, но тех нескольких мгновений, что он смотрел на нее, вполне хватило, чтобы выделить ее среди прочих фресок. Это был большой образ, написанный на западной стене, прямо напротив царских врат, над входом, заваленным горой кирпичного щебня. Раньше, когда в храме было темновато, он был плохо виден, но сейчас белизна распростертого плата даже резала глаз.

Литургия подошла к концу. Отец Василий взял самый нарядный из напрестольных крестов и развернулся к молящимся. На последнем ангельском – «Благослови» – он произнес благословение: «Христос, истинный Бог наш, молитвами Пречистыя Своея Матери…», и на этих словах образ Богородицы Покрова… словно сошел со стены! Пречистая Дева чуть воздвигла свои руки, подняла глаза вверх и разжала длинные пальцы. Покров, полупрозрачная белая пелена, с высоты заструилась вниз, как туман, медленно окутывая все вокруг. В столпе света от купола, как мотыльки в свете ночного фонаря, замелькали радужные искорки, и весь храм наполнился несказанным благоуханием. А за окнами дотоле ровно стоявшие деревья, будто от порыва ветра, сильно колыхнулись, так, что замелькали на стенах тени от мятущихся крон.

– Батюшка, вы видите ЭТО? – рядом прозвучал в тишине Сашин голос.

– Вижу, чадо, и ужасаюсь!!

Как в замедленной съемке, дымчатая пелена опускалась вниз, а когда она уже должна была коснуться восхищенных богомольцев – вдруг растаяла. Вместе с этой пеленой растаяло и все великолепие храма. Словно чья-то рука смыла яркие краски со стен. Только что радовавший глаз образ Богоматери остался наполовину обрушившимся, а оставшиеся следы вспучившейся краски едва намечали прежнее совершенство стенописи. Там, где только что были изображены святые лики, сквозь редкие пятна штукатурки со следами краски обнажилась кирпичная стена с белыми полосками известкового раствора.

При этом ничего никуда не падало, а словно растворялось – как лед в теплой воде. Потускнело и покрылось зеленью серебряное убранство храма. Краски на иконах пожухли и покрылись сетью кракелюр, местами даже отстали от досок, повиснув на паволоке, или даже вовсе осыпались. Вмиг струхшие рамы не в силах были сдержать даже тяжесть стекла, отчего оно выпадало из окон и, не долетев до полу, беззвучно таяло. За какие-то минуту-две церковь состарилась на столетие. Батюшка опасливо оглянулся. Тление не коснулось лишь алтаря.

– Имате бо малое время, дабы потребити Святые Дары, и остаивити церковь, внегда молити ми ся ко Господу со благодарением! – грозно прозвучал голос Ангела.

Отец Василий попытался было закрыть царские врата, но резные вратницы сошли с петель и, переломившись в его руках, упали к его ногам, распавшись на куски.

– Что же это, Господи? – испугался он и метнулся к жертвеннику.

При этом он одной ногой проломил под собою половицу и неловко навалился на престол. Прежде казавшийся незыблемым, огромный, затянутый голубою тканью престол хрустнул, как валежник под ногой, и подался в сторону горнего места. Семисвечник упал на архиерейское седалище, и лампады из него раскатились по полу. При этом крышка престола наклонилась в сторону батюшки, и все, что было на ней, поползло к краю. Не в силах быстро вытащить ногу, сидя на полу, запутавшись в ризах, отец Василий успел только перехватить Евангелие и кресты. Остальное – подсвечники, лампада, дарохранительница – покатилось на пол. Стеклянный купол разбился вдребезги, а почерневшая дарохранительница развалилась на части.

– Батюшка! – крикнул из храма Александр. – Вам нужна помощь? У вас все в порядке?!

– Берите Сашу и все уходите из церкви! – откликнулся отец Василий. – Я выйду минут через пять.

Батюшка поднялся и, добравшись до подоконника, положил там Евангелие, кресты и антиминс.

– Сашенька, – обратился он к опешившему мальчишке, – выходи на улицу и жди меня там.

Фомин уже стоял в проеме дьяконской двери. Александр протянул сыну его сапоги и помог ему спуститься по расшатавшимся ступеням.

– А вы?! – вновь приступил Фомин к двери алтаря. – Я обещал обеспечить вашу безопасность и не могу вас здесь бросить.

– Нет, прошу вас, выходите. Со мною ничего не случится! Но у нас мало времени, а я должен еще потребить Дары.

– Правда? Все будет в порядке? – спросил Александр, обернувшись на клирос, где все это время стоял Ангел-Хранитель.

Отцу Василию не было видно, что ответил ему Ангел, но только Фомин послушно спустился и направился к выходу. Только когда всплески шагов скрылись за дверью, батюшка возгласил: «Слава Тебе, Боже! Слава Тебе, Боже! Слава Тебе, Боже!»

«Благодарю Тя, Господи Боже мой, яко не отринул мя еси грешнаго…» – зазвучал чистый голос с клироса. Время пошло.

Заткнув за подбородок илитон, отец Василий взял в руки Чашу и лжицей стал зачерпывать и поглощать содержимое потира. То, что с обстоятельностью и неспешностью он обычно делал минут за пять, сейчас он сделал за минуту. Озираясь одними глазами по сторонам, он видел, как чернеет иконная олифа, как истлевают ткани полотенец и завес, как рассыпаются оконные рамы. С ужасом и оторопью он вмиг разоблачился. Не успев снять епитрахиль, он увидел, как только что снятая им фелонь выцвела, распалась и сдута сквозняком с источенного шашелем стола. Не дождавшись, пока он разуется, разошлись и спали с ног остатки сапог. Единственное, что не теряло своего блеска и красоты, был Евхаристический набор Святых Сосудов, которые теперь даже неуместно смотрелись на покосившемся жертвеннике среди тлена посеревших риз. Не раздумывая долго, батюшка положил их в свою раскрытую сумку вместе со своими требными принадлежностями. Туда же бережно он сложил антиминс, отряхнув с него лохмотья илитона. Еще он попытался спасти Евангелие, но только он тронул книгу, как массивная крышка переломилась, как будто вафельная, а потемневший оклад ее порвался с легкостью алюминиевой фольги. Он вынужден был оставить все и как можно быстрее покинуть церковные стены. Так, как сейчас он слушал слова благодарственных молитв, он их не слушал никогда. А тем временам Ангел читал уже заключительные строки, обращенные к Богородице: «…и сподоби мя, до последнего моего издыхания, неосужденно приимати Пречистых Тайн освящение…» Батюшка прыгнул в свои сапоги и на ходу, шлепая по воде, направился к выходу, крестясь и шепча: «Господи помилуй! Господи помилуй! Господи помилуй!» Ангел, казалось, ничуть не обращал на него внимания. Светлый лик его был обращен на переливающуюся радужными всполохами сферу в руках, в которую он смотрел как в книгу. Молитвы слетали с его уст легко, как дыхание. Уже достигнув дверей, отец Василий нерешительно поклонился Хранителю. Тот по последней молитве поклонился священнику, распростершись ниц в земном поклоне. Затем поднялся и продолжил: