Текст книги "Незавершенная Литургия"

После всех торжеств, сидя на лавочке в свете утренней зари, они съели на двоих это большое пасхальное яйцо.

– Ну что, убедилась, что Церковь – это сила?

– Вполне. И еще я поняла, что бессмысленно тебя отсюда вытаскивать. Это твое.

Но что-то уже было не так. Не так спокойно жилось Василию в деревне после той пасхальной ночи. Он понял, что влюблен. И с этой вот бедой пришел он к отцу Феодориту как-то и покаялся: «Не могу больше. Душа разрывается. Отпустите меня со Христом». Батюшке иеромонаху мечталось, конечно же, о том, что его ученик последует по его стопам и примет постриг, но, увы, его чаяниям не суждено было сбыться. Делать нечего, он встал, облачился, взял крест и благословил своего непутевого послушника «с миром изыти». Потом, когда Вася уже стал отцом Василием и приехал навестить своего наставника, тот ему поведал: «Ты уехал, а я проводил автобус, зашел в церковь и перед иконой Богородицы слезно молился, просил, чтоб Она тебя вернула. Но случилось еще лучше, чем я мог ожидать. Ты не вернулся ко мне, но вернулся в Церковь!»

Попрощавшись с батюшкой, Василий приехал «на Улейму», в лагерь, где его факультет проходил биопрактику. Там он нашел свою любимую девушку и сделал ей предложение. Это была Ира, она и стала впоследствии его матушкой.

Свадьбу сыграли в Ярославле, на «нейтральной территории». Все родственники съехались в этот город, который соединил два любящих сердца. Венчание состоялось в Феодоровском кафедральном соборе. На столь диковинное по тем временам зрелище собрался весь курс. Этому предшествовало восстановление Василия в университете, крещение Ирины и загсовская регистрация в Кадниковском сельсовете. Их медовый месяц прошел на берегу Плещеева озера, вблизи города Переяславля-Залесского, где они работали экологами в международном детском компьютерном лагере. Их первым семейным гнездом стала маленькая комната в университетском общежитии, где всегда было весело и было много гостей.

Эти воспоминания ожили во всей реальности в глубоком забвении сна. Вспоминались даже запахи: вот пахнуло радостным запахом свежесделанного ремонта, вот – аромат букета черемухи, вот – благоухание росного ладана. Из этого забвения его вывело прикосновение к плечу. Его толкал проводник.

– Просыпайтесь! К Бершугиру подъезжаем! Приехали!

Мало что соображая, в легком тумане сна наши богомольцы покинули вагон. Они ежились, выходя из тепла на холодный ветреный полустанок, на котором и вовсе не было никакого вокзала, а какая-то невыразительная будка с названием станции.

– Куда дальше? – спросила матушка.

– Вон там, за этим зданием дорога. Идем голосовать, – отозвался батюшка.

– А далеко ли ехать? – осведомился Вадим.

– Мы почти у цели. Каких-нибудь тридцать километров – и мы на месте.

– А может, пешком – марш-бросок? К утру дойдем!

– Кто и дойдет, – матушка поглубже закуталась в платок, – а кто и замерзнет по дороге.

– Нет, пешком никто не пойдет. Дождемся попутки. В ту сторону много машин идет. Дорога, вон видите, расчищена. Уедем, Бог даст.

Они встали на перекрестке. Сквозь белую дымку едва пробивалось солнце. Вечерело. Ветер, который встретил их на станции, здесь мало ощущался, лишь иногда обдавая их порывами холода. Голая снежная равнина позволяла им видеть на десятки километров вокруг. Справа на горизонте возвышались два равновеликих холма, напоминавшие очертаниями верблюжьи горбы. Здесь их называли Два Брата. Поезд подал гудок и поехал дальше. Путники провожали его взглядом, пока он тонкой змейкой не скрылся за поворотом.

– Батюшка, – обратился Вадим. – А вы ведь так и не дорассказали, как стали священником.

– Мои рассказы тебя не утомили?

– Никак нет. Даже наоборот, очень интересно.

– Я тоже с удовольствием послушаю, – присоединилась матушка. – Я хоть и слышала это многократно, но всякий раз узнаю что-то новенькое.

– Ну хорошо! Слушайте.

Жил Вася Сосновский при церкви без малого год. С отцом Феодоритом они ладили. Тот брал его с собой на требы в разные уголки прихода, наставлял его в истинах веры, учил христианской догматике, молитве, канону иконного письма и символике, уставу богослужения. Глядя на своего батюшку, Вася невольно вопрошал себя: «А мог бы я стать священником?» И отвечал себе: «Недостоин». Но однажды этот вопрос он задал своему духовнику, на что тот ответил: «Ты еще молод. Стань сначала христианином хорошим, а там глядишь, годика через три, может, и можно будет тебе об этом думать». В то время для Васи три года были равноценны вечности, и этот ответ он расценил как: «Нет, и не мечтай». Но как тут не прославить Духа Святаго, устами отца Феодорита «глаголавшаго пророки». Так все устроил Господь, что именно спустя три года после этого разговора уже священнику Василию пропели «Аксиос».

Иногда юный келейник ездил в Ярославль к друзьям в увольнительные. Там он, как уже было сказано, повстречал девушку Иру и незаметно для себя влюбился в нее. Да так, что и жить без нее не мог. Помучался, пострадал, да и уехал из деревни. Женился, вернулся в университет, где его охотно приняли, и стал жить опять мирской жизнью.

Долго он не мог примирить себя с тем, что ради любви пришлось покинуть Церковь, чувствовал, что это похоже на предательство. Ходил к воскресной литургии в городские храмы, но нерегулярно и как бы извиняясь. Постился, молился, но уже не так рьяно, как в келье отца Феодорита. Потихоньку приучал к вере свою молодую жену. Рассказывал о Христе своим друзьям и знакомым. С родителями об этом лучше было не заговаривать. Отец Василия был крайне возмущен венчанием в церкви, говорил: «Ты меня опозорил» – и даже не поехал на свадьбу. Мать, правда, хоть и была на венчании, но скорее из любопытства.

В миру Вася разными путями пытался найти свое место в жизни, но все напрасно. Куда бы он ни устремлялся – везде заходил в тупик. Но теперь он был не один. Ира стала ему верной спутницей во всем. Брак его стал подлинным благословением Божиим. Вместе они учились, вместе по комсомольской путевке пошли преподавать в самую отдаленную деревенскую школу в Пошехонском районе, затем работали в детском доме. А потом их стало трое, родилась дочь – Софья.

Тут наступили переломные девяностые годы. Жить стало трудно, продукты и предметы первой необходимости были по карточкам. Вот тогда-то и позвали Ирины родственники их в Казахстан, где они сами уже давно жили. Там жизнь, в отличие от голодного Поволжья, была сытая: никаких тебе карточек, всего вдоволь. Была мысль пересидеть трудное время, а потом вернуться. Никто не мог предположить, что Советский Союз развалится на удельные княжества и они окажутся за границей, в чужой стране со своим государственным языком, со своей валютой, со своими порядками. Но тогда думалось о другом: как бы поднять ребенка и выжить в это непростое время политических реформ. Тогда-то и вспомнил Вася про то, что в городе Актюбинске, где и жили его тесть с тещей, была церковь. Правда, смешная такая – без купола, вроде молебного дома. Они в ней крестили Иринину сестру, а Вася был крестным. Никак он не мог себя представить в Казахстане, а тут его словно осенило: «Может, я мог бы в Церкви работать, а в дальнейшем подучиться и…»

И все равно ему трудно было покидать родину. Он долго раздумывал, прежде чем решиться. Там другой климат, другие отношения между людьми, да и церковь там была какая-то другая. Вот однажды они с Ириной и маленькой Сонькой в коляске гуляли позади своего общежития на заросшем ромашками лугу. Вася и говорит супруге:

– Слушай, я, пожалуй, не против ехать, но только я уже от своей судьбы не бегаю – пойду работать в церковь.

– Валяй! Все равно ты то и дело там пропадаешь.

– Может, я священником стану?

– Будет здорово! Помнишь, когда я маме позвонила, что замуж выхожу, она спросила: «За кого?», а я ответила: «За попа».

– Но ведь и ты станешь попадьей. Это уже не шутки, должна будешь соответствовать.

– Что ж делать – буду стараться соответствовать.

Они уехали в августе девяносто первого. Путь лежал через Москву. Москву проезжали как раз тогда, когда там было ГКЧП. Соне было три месяца. Их никто не провожал.

Уже три машины проехали и не взяли замерзающих паломников. А солнце тем временем неуклонно приближалось к горизонту.

– Ты бы лучше, батюшка, чем предаваться романтическим воспоминаниям, помолился, чтоб нам Бог послал машину, а то мы здесь околеем и будем дожидаться весны в виде трех снеговиков.

– Матушка, святые отцы велят нам молиться о великом, а мелочи приложатся.

– Ну хорошо, помолись о мире во всем мире, а машина пусть придет. Потому что от этой мелочи зависит сейчас наше здоровье и, может, даже жизнь.

– Батюшка, матушка, гляньте. Вон там что-то вроде вахтовки пылит.

И действительно, большая машина вскоре достигла их перекрестка. Отец Василий подбежал к пожилому казаху за рулем.

– Селмет сезбе! Кайдыбарамс?[2]2
  Здравствуйте! Куда едете?


[Закрыть]

– Кызыл-кийын.

– О! Нам как раз туда. Орын бар?[3]3
  Место есть?


[Закрыть]

– Бар[4]4
  Есть.


[Закрыть].

Продрогшие паломники забрались в вахтовку и продолжили свой нелегкий путь.

Когда Вася по приезде своем на постоянное жительство в Казахстан вошел в храм Архистратига Михаила города Актюбинска, все в этом храме показалось ему странным. Привыкший к древним российским церквам, он не мог воспринимать с должным почтением церковь, лишь недавно отданную властями, а ранее служившую кукольным театром. Старое кирпичное здание, без всяких куполов, ничем не выделялось среди других гражданских зданий. Вокруг него был разбит городской парк, носивший название – Пионерский; в нем то и дело попадались на глаза искалеченные гипсовые изваяния пионеров на кирпичных постаментах. Да и деревья в этом парке были куцы, в основном карагачи да кусты акаций. Возле церкви громоздилось нелепое высокое сооружение из железных конструкций, выкрашенное в зеленый цвет, – звонница. Чтобы колокола с нее не утащили, площадка, куда поднимался звонарь, была заварена решетками, сверху на пирамидальной крыше возвышался четырехконечный крест.

Когда еще полгода назад, будучи в гостях, он заходил сюда на службу, то обратил внимание на груду кресел, которые громоздились чуть ли не до потолка. Потом ему объяснили, что театр еще не выехал и здесь все еще проходят кукольные представления. Так что по будням сюда приходили дети смотреть спектакли, а на выходные кресла убирали в самый конец, на сцене оборудовали алтарь и служили. Вместо икон здесь были наклеенные на фанеру бумажные образа. Подсвечники заменяли заполненные песком тазики. И ничего – люди молились, никого эта неустроенность не смущала. В воскресный день храм едва мог вместить всех молящихся.

Примирившись с таким образом храма, Василий пришел в церковь предложить себя в любом приемлемом качестве – как бы сказал отец Феодорит, «готов был песок с пола в ладошку заметать, лишь бы у порога церковного». Его встретила баба Аня-свечница и спросила, подозрительно глядя: «Ты хоть читать-то умеешь?» «Умею», – робко ответил Вася. Анна сунула ему Часослов, открытый на шестопсалмии, и велела читать. Василий взял книгу, перекрестился и четким отработанным речитативом быстро стал читать текст псалмов на церковно-славянском языке. Анна охнула, всплеснула руками, отобрала у него книгу и сказала: «Стой! Никуда не уходи!» А сама побежала в сторожку, где после службы обедали духовенство и клирос, вереща по дороге: «Батюшка Валерииий! Кого нам Бог-то посла-ал!»

Его взяли, даже на две ставки, алтарником и рабочим, чтобы денег ему хватало содержать свою маленькую семью. На службах он заметно выделялся среди всех своей бледной кожей и светло-русыми волосами. У него была небольшая борода и толстые очки в роговой оправе. Он был высок и худощав. Не брезговал никакой работой и в служении своем Богу был неутомим. Со всеми был ровен и приветлив, в храме его полюбили. Кроме того, что он отменно читал по-славянски, левый клирос отметил и его вокальные данные. Да и опыт алтарной службы также был замечен. Не прошло и двух месяцев, как Василий был пострижен во чтеца и прислуживал в алтаре, облаченный в подрясник и стихарь со скрещенным орарем.

А дальше – больше. Прошло еще два месяца, и он уже ехал в епархию, где в кафедральном Михайловском соборе должен был быть рукоположен во диакона. Хиротония состоялась девятого февраля, а пятнадцатого февраля в гости к правящему архиерею приехал архиепископ Алексий Алмаатинский и Семипалатинский на годовщину образования епархии. Вот этот-то праздник – Сретение – и стал для отца Василия главным праздником в его жизни. Старый собор, на кафедре два архиерея, изумительное пение соборного клироса, толпа молящихся – целое море голов, и там, среди этого множества, где-то его матушка Ирина и его друзья, приехавшие посмотреть на таинство священнической хиротонии.

Накануне вечером, до службы, к еще диакону Василию подошел соборный иеромонах Викентий и говорит:

– У тебя на пальце обручальное кольцо. Сними его.

– Зачем? Я же венчан, мне его в церкви надевали. Со дня венчания я его ни разу не снимал.

– Был ты венчан женщине земной, а теперь идешь венчаться Церкви Небесной! Оттого символ первого венчания упраздняется.

– Сам не сниму. Священник мне его надел, священник пусть и снимет.

Василий протянул руку. Отец Викентий аккуратно свинтил с пальца уже видавшее виды, местами поцарапанное тонкое обручальное кольцо и положил его Василию на ладонь.

– И вот еще что послушай. Будут тебя рукополагать – поведут троекратно вокруг престола. В этот момент проси у Бога все что хочешь – все исполнится, ибо великая благодать Духа Святаго сходит на вновь поставляемого священника. Три раза поведут, три желания загадывай.

– ?! Я даже как-то не представляю… Три желания… Как в сказке…

– Вижу, ты затрудняешься. Сейчас подскажу, что просить тебе надо. Во-первых, проси крепкой веры в Бога.

– Зачем мне ее просить? Я и так в Бога верю. Точнее – верую…

– Запомни, ничто так не подвергается искушению от лукавого, как вера священника. Это ты пока смотришь во время молитвы на восток и стоишь пред Богом как один из молящихся. А когда ты станешь священником и выйдешь к людям из царских врат, зря на запад, олицетворяя собою Христа, вот тут-то ты и можешь встретиться взглядом с врагом рода человеческого. И все-то тебе покажется не так и все не то. И станет тебе казаться, что только ты хранитель истины и только ты прав, а все кругом – и духовенство, и миряне, – все исполнены несовершенств и недостатков; и если закоснеешь в таковом мнении, проснется в тебе хула на священноначалие, а затем и на Церковь, а потом и на Бога. И угаснет вера твоя, ибо это дар Божий, который не от плоти и крови, а от Духа Святаго мы приемлем. Так что первое – проси веры!

– Понял! Хорошо!

– Во-вторых – проси любви к людям.

– Ну а в этом какая необходимость Господу докучать? Я достаточно незлобив.

– Этого мало, когда ты любишь лишь тех, кто любит тебя. Ибо ты – пастырь душ, а приходить к тебе будут как люди хорошие, которых бы ты хотел видеть, так и люди плохие, с которыми ты не хотел бы общаться, но должен будешь их принимать. И принимать их надо с любовью и христианской кротостью, претерпевать их недостатки, видеть в них образ Божий и по мере сил врачевать их души. Без любви этого сделать ты не сможешь.

– Хорошо! Согласен. А третье?

– А третье, что ты должен просить, – это дар слова. Потому как если ты будешь иметь веру и любовь, но не сможешь донести до сердец человеческих слово Божие, ты будешь бесплоден, как евангельская смоковница.

И настал тот день и тот час, когда повели Василия священники за руки вокруг престола. Вся прежде бывшая служба со всей ее торжественностью настолько его ошеломила, что он опомнился лишь в этот момент и сквозь пение, не слыша своего голоса, воззвал: «Господи! Дай мне неоскудную веру!» И вновь его ведут: «Господи! Дай мне любовь к людям!» И опять: «Господи! Дай мне дар слова!» И добавил тихо от себя: «А еще дай Бог здоровья жене моей Ирине и дочке Софии».

И еще ему запомнился момент, когда владыка Алексий протянул ему на тарели часть Святаго Агнца и произнес: «Прими залог сей – за него же истязан будеши». Это означало великую ответственность священника за высоту свершаемого служения.

Помнится и облачение его в священнические ризы, и многократное, разлитое среди молящихся и подхваченное хором: «Аксиос! Аксиос! Аксио-о-ос!» И настоятель кафедрального собора архимандрит Феодосий с улыбкой первый спешащий под благословение священника Василия, а затем все прочие, и именитые протоиереи, и священномонашествующие, спешили с поклоном облобызать руку только что рукоположенного иерея. Также и молящиеся, к которым он вышел со крестом, словно океанский прибой штурмовали амвон, стремясь припасть к его руке. И это море, словно щепку, прибило к его ногам его матушку Ирину, которая тоже облобызала крест и руку его, как священника Божия.

Затем был сорокоуст – сорок литургий в кафедральном соборе. День начинался в пять утра с приготовительных молитв. В семь он уже в храме начинает свершать проскомидию. В восемь начинается литургия, после которой он говорит проповедь и служит молебны и панихиды. После обеда в полдень – крестины, иногда число крещаемых достигало шестидесяти человек, тогда ему на подмогу выходили другие священники. По понедельникам, средам, пятницам и воскресеньям вслед за крестинами приезжали свадьбы. Однажды ему довелось венчать аж двенадцать пар за день. Не успевали закрыть двери за новобрачными – начинали заносить гробы. Отпевания зачастую служились «вборзе», оттого что в семнадцать ноль ноль надо было уже начинать вечернее богослужение. В свою келью он возвращался к восьми вечера и падал в постель после вечернего правила около девяти часов, не успев переварить ужин, чтобы утром опять встать в пять и вновь повторить все сначала. Другие священники приглядывали за ним, чтоб он все свершал верно и нигде не отступал от устава. Его избавляли от исповеди и выездов на требы. Жил он в просфорне, питался в соборной трапезной и сильно скучал по матушке и дочурке.

По истечении испытательного срока и одновременно практики новоиспеченный батюшка получил указ и приехал в Актюбинск, чтобы представиться благочинному и проследовать на приход. Службу он знал досконально, был строг к себе и будто бы заново рожден. Господь исполнил все его прошения. Отец Василий верил в Бога, да так истово, что верою своей зажигал людей. Любовь его открывала ему путь к людским сердцам, прихожане его любили, он мог найти подход к любому человеку – и высокого положения, и совершенно опустившемуся, никем не брезговал, никого не отталкивал. Дал ему Бог и дар слова, да такой, что порой за неимением духовного образования Господь осенял его Духом Святым и слова мудрости Божией сами собой рождались в его сердце. Не раз бывало так, что люди гораздо его старше просили у него духовного совета, а он, не имея что сказать, начинал говорить, ссылаться на Священное Писание, а потом вдруг говорил такие вещи, о которых еще минуту назад не ведал. И в такие моменты он думал: «Это бы запомнить надо, мало ли кому еще придется рассказать. Мало ли кто вдруг обратится с теми же проблемами».

Он был молод и полон сил, готов был всецело отдать себя на служение Богу. Матушка Ирина, почти два месяца не имевшая возможности обнять супруга, не выпускала его из своих объятий. Маленькая Соня заметно подросла и папу не признавала. Друзья съехались посмотреть на то, как он изменился, став священником. Отметив возвращение отца Василия за праздничным столом, все пошли гулять в парк. Батюшка в подряснике с крестом на груди, матушка и прочие шли дружной толпой, улыбались, обменивались впечатлениями, пока вдруг не услышали позади себя разговор двух кумушек:

– Да! Ничего святого у нашей молодежи не осталось!

– Смотри-ка, правда! И в попа нарядиться ничего не стоит…

Василию хотелось обернуться и сказать, что он и правда поп, самый настоящий, но потом подумал и решил, что мало надеть на себя наперсный крест, надо во всем соответствовать принятому достоинству. На долгие годы девизом его жизни стала надпись на обороте священнического креста: «Образ буди верным словом, житием, любовию, духом, верою, чистотою».

– Батюшка, а как же образование? Вы же в семинарии не учились. – Вадим с интересом слушал историю жизни отца Василия.

– С образованием здесь так обстоит. В миру, если ты не закончил политех, – тебя инженером не назовут. В Церкви же даже семинарский диплом не гарантирует автоматическое поставление во священство. Хиротония – это таинство, которое свершается вне зависимости от богословской образованности кандидата, так же как у нас сейчас крестят людей без катехизационной подготовки. Сначала свершаем таинство, а затем узнаем подробнее об истинах Веры. Так и священник: сначала может принять сан, а затем по мере служения повышает свою духовную грамотность, либо путем самообразования, либо учась заочно в семинарии, как это делаю я.

Машина остановилась среди довольно большого поселка. Паломники вышли, поблагодарили водителя и огляделись. Уже совсем стемнело и сориентироваться было трудно. Нигде не было видно даже намека на церковный купол. Поспрашивав редких прохожих, они вышли на улицу Жанкожа Батыра и пошли искать дом номер тридцать три.

– А еще, Вадик, не обошло меня и вот какое искушение. Мне показалось, что раз я священник, то могу себе у Бога испросить все, что пожелаю, ведь молитва священника сильнее всех. Да не тут-то было. Как я ни молился о своем личном благополучии (жили мы поначалу бедненько), никак не отвечал мне Бог на мои прошения и ничто не изменялось к лучшему. Даже обидно было. Пока я не обратил внимание на то, что если люди, о которых я молился, благодарили Бога и молились благодарно обо мне – их молитвы имели силу. С тех пор я вразумился и всецело посвятил себя молитвам за людей, вверенных мне Богом, и чем больше добра я им нес, тем больше благодарности воздавали они Богу, тем большими милостями в ответ одаривал меня Господь.

– А вот вы еще и резьбой занимаетесь. Это не возбраняется священнику – работать по своей прежней специальности?

– Тот же вопрос я задал соборному иеромонаху Викентию, смогу ли я, так скажем, совмещать. На что он мне ответил: «Раньше ты брал доску и делал из нее икону, образ Божий, теперь же твой труд – брать людей и делать из них христиан. И это ремесло должно стать для тебя главным». А потом уже сама жизнь подсказала, когда направили меня в такие места, где все требовало приложения рук, там вспомнилась и прежняя работа. И иконостасы сам делал, и храмовые голгофы, напрестольные и выносные кресты и иконы, а по заказу собора и параманные, и постригальные, и наперсные кресты. Но моим ремеслом это не стало; как правило, денег за это я не брал. Это стало одной из форм моей молитвы.

– Из вашей истории я понял одно: вас Бог привел во священники.

– Ну да, а иначе и быть не может. Подытожив все сказанное, можно сделать вывод, что не человек решает стать священником, а Бог избирает его во служение. И здесь нет разницы, кто ты, какое у тебя образование, сколько тебе лет, какой у тебя характер и тому подобное. Господь избирает тебя из среды прочих человеков, сугубая благодать даруется тебе, Дух Святый находит на тебя и сила Вышнего осеняет тебя. Бог проводит тебя путем очищения и вразумления и поставляет на путь, который в конце концов приводит тебя к высоте священнического подвига. Этому можно сопротивляться, как это делал я, можно подыскивать альтернативу, но оказывается, что для тебя уже все решено, и тебе приходится лишь смиренно склонить голову перед Божиим провидением. А когда смиришься с этим – все пойдет как по маслу. Помощь Божию ты будешь ощущать во всем. Бог станет ближе к тебе.

– Век бы вас слушал, батюшка, но, по-моему, мы пришли.

– Хорошо, что в нашей компании есть хотя бы один «не очкарик», – отозвалась матушка. – Я так уже ничего не вижу.

– Наконец-то!

– Так мучительно я еще никуда не добирался. Сначала они подумали, что ошиблись адресом.

Это был обычный дом, такой же, как стоявшие рядом. Только зайдя по аккуратно расчищенной дорожке во двор, они обратили внимание, что у одной половины дома окна закрыты деревянными двухстворчатыми ставнями с резными крестами на створках. Дом был начисто выбелен и даже немного светился в наступившем сумраке. Другая половина, где не было ставен, светила на снег желтыми пятнами окон. Напротив той половины стояло еще одно строение, судя по всему летняя кухня. К дому прилегал участок, на котором виднелись плодовые деревья. Дорожка привела их к метеному крылечку. Ступив на крыльцо, они хотели было постучать, но стоило только отцу Василию занести руку, как дверь отворилась.

Яркий свет хлынул из дверного проема и осветил путников. В небольшом коридорчике в лучах электрической лампочки стоял человек с одной рукой. Он был высокого роста, плотный и очень старый. Лицо его с добрыми глазами из-под косматых бровей располагало к общению. Длинная остроконечная седая борода и длинные волосы делали его похожим на рождественского волхва. Одет он был в простую рубашку и меховую жилетку, рукав со стороны культи был заправлен в брюки. На ногах были валенки.

– Долго вы добирались, – произнес хозяин, в котором батюшка, ранее видевший его на епархиальных собраниях, без труда узнал отца Георгия.

– Простите, отче, и благословите. Мы к вам, – поприветствовал старца отец Василий.

– Давно ждем, – улыбнулся старец, голос его звучал доброжелательно. – Чай уже горячий.

Они зашли, околотив снег с ботинок, прошли в прихожку. Дом священника дышал теплом и уютом. Батюшки троекратно облобызались, поцеловали друг другу руки, обнялись. Потом матушка Ирина склонилась перед отцом Георгием в поясном поклоне и приняла благословение. Затем чеканным шагом подошел Вадим и, глядя старцу прямо в глаза, громко произнес: «Благослови, отче!» Тот осенил его крестным знамением единственной правой рукой, а когда лейтенант облобызал его старческую руку, батюшка произнес:

– Бог тебя благословит, Вадим – Божьим промыслом водим.

Когда все сели за стол, а хозяин удалился на кухню, лейтенант тихо спросил отца Василия:

– Это вы ему мое имя сказали? Я-то ведь ему не представился, откуда он меня знает?

– Хочешь – верь, а хочешь – нет, не успел я ему вас представить, и, вижу, нет необходимости.

– Так все-таки, откуда он мое имя знает? Оно же у меня на лбу не написано…

– Привыкай к обстановке святости. Это только начало чудес. Видишь, здесь три тарелки, три чашки, всего по три расставлено? Я что-то не слышал, чтобы накрывали на стол, когда сюда зашел. Они здесь давно стоят. Нас и правда ждали. Только ведь я ни телеграммы не давал, ни звонка не сделал, поехал наобум. С этим бураном, подумал, зря сбаламутим человека, будет готовиться, а мы добраться не сможем. А тут воно как – нас, оказывается, ждали.

– А как он так может все знать?

– За приверженность Богу Господь наградил его даром прозорливости, чтобы он мог предвосхищать некоторые события в жизни людей и не дать им сбиться с пути спасительного. Это особая милость Божия. Так бывает, когда человек исполняется чистоты…

– …и Святаго Духа.