Текст книги "Под знаменем быка"

Венецианец

Глава I

Великий никогда не испытывает недостатка во врагах. Прежде всего ему приходится иметь дело с менее великими, чьи честолюбивые помыслы он обращает во прах собственными успехами. А есть еще и люди-паразиты, сами ни на что не способные, кормящиеся умом и энергией тех, кто брызжет идеями и проводит их в жизнь, но при этом, осознавая собственную никчемность, готовых в любой момент подложить свинью своему благодетелю. На это толкает их мелочность натуры, глупое тщеславие. Величие другого ранит их самолюбие. Они в любой момент могут предать, ибо полагают, что, свалив объект своей зависти, смогут преодолеть пропасть, разделяющую их и его. Они отчаянные лгуны и вовсю пользуются этим единственным, пусть и сомнительным, даром природы. Они лгут о себе, своем могуществе, важности, значении, они лгут об объекте своей зависти, распуская о нем злобные слухи, принижая его достижения, делясь якобы известными только им подробностями его личной жизни, пачкая его репутацию грязью собственных измышлений.

По этим признакам только и можно их распознать: ибо дураку свойственны две характерные особенности: непомерные тщеславие и лживость, последняя, обычно, не более чем проявление тщеславия. Но лживость эта, свидетельство низкого интеллектуального уровня, не может обмануть никого, кроме самого дурака.

Все вышесказанное в полной мере относилось и к мессеру Паоло Капелло, послу Венецианской Республики при дворе ненавидимого ею Чезаре Борджа. Венеция с тревогой наблюдала за все возрастающим могуществом герцога. Она чувствовала, что постепенно он превращается в серьезного соперника на полуострове, который может подорвать ее могущество, хотя он еще и не покушался на ее территорию. Ненависть эта мешала Венеции дать объективную оценку Борджа, и судила она о нем по тем канонам, какие знала. А можно ли взвешивать поступки гения на весах, отмеряющих деяния галантерейщиков и торговцев пряностями? И потому Венеция стала самым ярым врагом Чезаре Борджа в Италии, врагом, не гнушающимся никакими средствами.

Конечно, она с радостью двинула бы на него свои войска, чтобы одним ударом покончить с человеком, захватившим Романью, на которую давно положили глаз жадные купцы, но ее останавливал союз, заключенный герцогом с Францией. Не имея возможности вступить в открытый бой, Венеция на том не успокоилась.

Она приложила немало усилий, чтобы испортить отношения Чезаре Борджа с королем Луи, но потерпела неудачу. Затем предприняла попытку привлечь на свою сторону другие итальянские государства, с которыми ранее враждовала, но они относились к Венеции отнюдь не с меньшим подозрением, чем к Борджа. А напоследок решила вернуться к испытанным средствам: убийству и клевете.

Для последнего они нашли исполнителя в никчемном мессере Капелло, в одно время после Венецианской Республики в Ватикане. Что касается наемного убийцы, то к нему мы вернемся ниже.

Этот Капелло был мастером грязных делишек. Работал он скрытно, дабы ничем не опорочить себя, не предоставляя герцогу ни единой возможности применить какие-либо репрессивные меры к неприкосновенной особе посла. Остается загадкой, как его не убили в самом начале его позорной карьеры. Пожалуй, это один из немногих крупных просчетов Чезаре Борджа. Решительный парень с кинжалом в руке мог бы какой-нибудь темной ночью перекрыть тот поток грязи, что вылился на Чезаре Борджа и его ближайших родственников.

Когда погиб Джованни Борджа, герцог Гандии, большой любитель женщин, славящийся своими любовными похождениями, убийцу так и не нашли, хотя подозревали многих, от его родного брата Джоффредо до Асканио Сфорца, кардинала вице-канцлера. А спустя год после его смерти по гостиным Рима пошел гулять подброшенный из Венеции слушок, естественно, не подтвержденный ни единым доказательством, что убийство организовал Чезаре Борджа. Когда Педро Кальдео, или, как его звали, Перротто, камерарий папы, упал в Тибр и утонул, опять же в Венеции сочинили, и никто иной, как Паоло Капелло, сказочку о том, что Чезаре Борджа лично зарезал бедолагу, искавшего спасения у папского трона. И хотя никто этого не видел, мессер Капелло изложил происшедшее с мельчайшими подробностями. Не забыл даже упомянуть о том, что кровь, брызнувшая после удара кинжалом, запачкала лицо Его святейшества. И когда турецкий принц, султан Джум, умер в Неаполе от желудочной колики, именно Капелло выдумал насквозь лживую историю о том, что Чезаре Борджа отравил принца. Записал он на совесть Чезаре и смерть кардинала Джованни Борджа, умершего от лихорадки в ходе поездки по Романье. Однако если все сплетни, пущенные Капелло, сравнить с тем вредом, что могли нанести удар кинжалом или чаша отравленного вина, поневоле приходишь к выводу, что этот Капелло был всего лишь мелким пакостником. Ибо находились люди и похуже его. Но действуя в интересах своей Республики, Капелло подбирал всю грязь, которой в избытке хватало в различных приемных покоях, дабы очернить в глазах не только современников, но и потомков как Чезаре Борджа, так и его родню. И действительно, многие из этих выдумок остались в истории. Прочитать их не составляет труда и теперь, хотя верить написанному совсем не обязательно. Я не буду приводить их в этой новелле, чтобы не отнимать у вас драгоценного времени.

Итак, мессер Паоло Капелло верно служил Венецианской Республике, но его истовые усилия никак не приводили к желаемому результату, а потому Венеция обратилась к более действенным, чем изощренная клевета, методам. Решение это они приняли в середине октября одна тысяча пятисотого года, того самого, когда на папский престол, приняв имя Александра Шестого, взошел Родериго Борджа. А склонил их к этому шагу Пандольфо Малатеста, нашедший у них убежище бывший правитель Римини, изгнанный Чезаре Борджа. Сам же город перешел к герцогу, расширив его владения и укрепив могущество.

Вот тогда-то Республика святого Марка и склонилась к мысли, что усилии ее посла при дворе герцога явно недостаточно. И поручила это весьма щекотливое дело патрицию, принимавшему близко к сердцу интересы венецианцев. Смелый, решительный, хитроумный, человек этот славился также и лютой ненавистью к герцогу Валентино. Вот его-то, принца Маркантонио Синибальди, Венеция и направила чрезвычайным послом в Римини, чтобы выразить герцогу лживые поздравления в связи с захватом последним города.

И чтобы подчеркнуть мирный и дружественный характер миссии, Синибальди поехал вместе с женой, красавицей из знатного рода Альвьяно. В Римини эта парочка прибыла в сопровождении свиты, пожалуй, чересчур многочисленной даже по меркам помпезной и кичащейся своим богатством Республики.

Принцесса ехала в карете, запряженной двумя белоснежными жеребцами в алых, расшитых золотом парадных попонах, края которых волочились по земле. Окна золоченой кареты закрывали занавески из золотой парчи, с вышитым на них крылатым львом святого Марка. Вокруг кареты роились пажи, все, как в одном из знатных венецианских семейств.

Охраняли карету конные нубийцы, наводящие ужас одним своим видом. Далее следовали полдюжины рабов-мавров в тюрбанах и арбалетчики, почетный караул принца. Принц, красавец-мужчина в щегольском наряде, восседал на рослом жеребце, которого вели под уздцы два грума, по одному с каждой стороны. Замыкали процессию домочадцы принца – его секретарь, слуга, пробующий блюда перед их подачей на стол, капеллан и раздающий милостыню. Последний пригоршнями бросал в толпу зевак серебряные монеты, дабы подчеркнуть величие своего господина и подвигнуть встречающих на приветственные крики.

Жители Римини еще не успели прийти в себя после торжественного вступления в город Чезаре Борджа, а тут их глазам открылось не менее впечатляющее зрелище.

Поселили чету Синибальди, не без помощи нашего приятеля Капелло, во дворце графа Раньери, члена ныне разогнанного совета Малатесты. Последнее не помешало графу, уполномоченному на то населением города, радушно приветствовать Чезаре Борджа, нового правителя Римини.

Сладкие речи не обманули герцога. Наоборот, услышав их, он распорядился установить постоянную слежку за советником Малатесты. Не ввели в заблуждение Борджа и поздравления Венецианской Республики по поводу взятия им Римини, переданные ее чрезвычайным послом принцем Синибальди. Истинное отношение к нему Венеции не составляло для него тайны, ибо его осведомители не ели хлеб даром. Но в ответ он тепло поблагодарил посла. А когда Борджа узнал, что в Римини Синибальди воспользуется гостеприимством Раньери, то есть оба говоруна окажутся под одной крышей, он дал указание своему секретарю Агабито усилить наблюдение за дворцом.

Для встречи Синибальди Раньери, а внешне граф, полнотелый, цветущий, с веселыми, живыми глазами, ничем не напоминал заговорщика, собрал довольно-таки странную компанию. Он пригласил Франческо д'Альвьяно, младшего брата знаменитого воителя Бартоломео и д'Альвьяно, заклятого врага Борджа Галеаццо Сфорца из Катиньолы, незаконнорожденного брата Джованни Сфорца, которому пришлось развестись с очаровательной сестрой герцога, Лукрецией Борджа, недавно изгнанного Чезаре из Песаро, и еще четверых, трех дворян и Пьетро Корво, плебея из Форли, мошенника, одно время изображавшего из себя мага, известного как Корвинус Трисмегистус. Несмотря на свалившиеся на него напасти, он по-прежнему ввязывался в дела сильных мира сего, стремясь определить судьбу власть имущих.

В умении выявлять предателей герцогу Валентино равных не было. Он не ждал, пока те выдадут себя действием, ибо тогда с ответными мерами можно и опоздать. Нет, он предпочитал раскрывать заговоры во время их подготовки. И из всех методов противоборства с ними отдавал предпочтение одному, по его мнению – самому эффективному – заманить заговорщиков в западню, где их и прихлопнуть.

Подозревая, и не без оснований, что в мрачном дворце Раньери зреет заговор, он повелел Агабито через своих многочисленных шпионов распустить слух о том, что у него возникли серьезные разногласия с несколькими капитанами, сделав упор на честолюбивом и способном Анджело Грациани, к которому, мол, он отнесся с особой несправедливостью, и теперь капитан только и ищет возможности отомстить.

Сплетня эта распространялась со скоростью лесного пожара. В тавернах ее подхватили слуги Раньери и тут же доложили о случившемся своему господину. Грациани упоминался в паре с Рамиро де Лоркуа, в те дни назначенным герцогом на пост губернатора Чезены, и какое-то время Раньери и Синибальди не могли решить, на ком же им остановить свой выбор. Однако в конце концов они отдали предпочтение Грациани. Де Лоркуа, конечно, занимал более высокий пост и, соответственно, пользовался большим влиянием, но для их целей такого и не требовалось. А вот Грациани временно входил в число телохранителей Чезаре Борджа, то есть как нельзя лучше вписывался в намеченный ими план. Кроме того, в слухах выпячивались возникшие разногласия между Борджа и молодым капитаном, а де Лоркуа упоминался вскользь. Были также предприняты определенные меры, чтобы окончательно убедить Раньери в достоверности слуха.

Молодой капитан даже не подозревал о том, что говорилось за его спиной, и об испытании, которое готовилось для проверки его преданности герцогу. А потому очень удивился, получив в последний день октября, визит принца Синибальди в Римини уже подходил к концу, неожиданное приглашение от графа Раньери.

Грациани оказался в приемной герцога как раз в тот момент, когда Раньери вышел от его светлости. И прямиком направился к Грациани.

– Капитан Грациани?

Капитан, высокий, широкоплечий, затянутый в кожу, с мечом у пояса, разительно отличающийся от разодетых придворных, поклонился.

– К вашим услугам, мой господин, – с Раньери он говорил впервые.

– Принц Синибальди, мой высокочтимый гость, выделил вас среди прочих, – Раньери понизил голос. – И хочет познакомиться с вами поближе. Он много слышал о вас и, я думаю, намерен обратиться к вам с предложением, которое, несомненно, обеспечит вам быстрое продвижение по службе.

Грациани зарделся от удовольствия.

– Но я служу герцогу, – возразил он.

– Возможно, вам захочется перемен, когда вы выслушаете его предложение, – гнул свое Раньери. – Принц желает, чтобы вы пришли на встречу с ним в мой дом сегодня, в первом часу ночи.

Польщенный вниманием столь высокой особы, Грациани не смог отказаться. Да и едва ли, рассудил он, герцог обвинит его в предательстве, если он выслушает предложение принца. В конце концов, перемена хозяина естественна для наемника. Он поклонился.

– Я буду у вас.

Раньери кивнул, улыбнулся и проследовал дальше.

И лишь потом, когда Грациани задумался над содеянным, в душе его зародилась тревога. Раньери сказал, что принц выделил его. А как такое могло случиться, если, теперь-то он это вспомнил, пути их никогда не пересекались? Странно, пожал плечами Грациани, а уж далее мысли его потекли в нужном направлении, так что ему не составило труда прийти к логичному заключению. Он достаточно разбирался в межгосударственных отношениях, чтобы понимать, какие чувства вызывает Чезаре Борджа у венецианцев. И здравый смысл подсказывал ему, что Раньери, преданный соратник изгнанного из города Малатесты, ненавидит герцога всей душой, а потому доверять ему, естественно, нельзя.

То есть принц Синибальди наверняка предложит ему предать герцога, так что, отправившись во дворец Раньери, он попадает в западню, выбраться из которой уже не сможет. Ибо заговорщикам ради собственной жизни придется убить того, кто, узнав об их планах, откажется составить им компанию. И Грациани уже видел, как его тело, с кровавой раной на спине от удара кинжалом, прибивает к берегу Мареччьи. Благо дом Раньери располагался более чем удобно для такого черного дела.

Но если внутренний голос предостерегал Грациани от встречи с принцем Синибальди, честолюбие убеждало его в обратном, твердя, что опасения эти напрасны. Венеции требовались кондотьеры. Богатая Республика хорошо платила своим слугам. И у принца он мог рассчитывать на более быстрое продвижение по службе, ибо под знаменем герцога собрались едва ли не все самые удачливые капитаны. Так что вполне возможно, что принц предложит ему именно то, о чем и говорил граф Раньери. Короче, Грациани решил, что пойдет во дворец последнего. Ибо только трус боится беспочвенных страхов. Но и лишь дурак пренебрегает мерами предосторожности на случай, что подозрения его подтвердятся.

А потому, когда в первом часу ночи Грациани вошел во дворец, полдюжины солдат спрятались в его непосредственной близости под командой верного Барбо, получившего четкий приказ: «Если я попаду в трудное положение или жизнь моя будет в опасности, я сумею разбить окно. По этому сигналу врывайтесь во дворец. Пусть один из твоих людей смотрит и за окнами, выходящими на Мареччью. Возможно, мне придется разбить окно с той стороны».

Убедившись, что люди его все поняли и готовы при необходимости прийти на выручку, Грациани с легкой душой отправился на встречу с послом Венеции.

Глава 2

Решительной походкой, со спокойным лицом вошел Грациани, сопровождаемый одним из мавров, в зал с низким потолком, где ожидал его принц.

Грациани отметил, что дверь ему открыл один из слуг Раньери, но того не пустили на порог покоев, занимаемых Синибальди. Отсюда следовало, что во дворце Раньери принц скорее не гость, но хозяин. Оказавшись в ярко освещенном зале, Грациани увидел, что, кроме принца, его поджидают граф Раньери и еще шестеро мужчин. Тут уж не осталось сомнений, что подтверждаются самые худшие его опасения.

Зал, в который его ввели, протянулся на всю длину дворца, так что с одной стороны его окна выходили на улицу, а с другой – на реку Мареччью, неподалеку от моста Августина. Пол устилали ковры, на стенах висели дорогие гобелены, мебель черного дерева украшали инкрустации из слоновой кости. Освещался зал большой люстрой над камином и серебряными канделябрами, стоявшими на столе. В камине ревел огонь, ибо вечер выдался холодным и сырым.

Дверь за спиной Грациани мягко закрылась, и не успели его глаза привыкнуть к яркому свету, как выступивший вперед граф Раньери радушно, как равного, приветствовал его и повел к столу. Сидевший во главе его господин, высокий, стройный, со смуглой кожей, каштановой остроконечной бородкой, поднялся, чтобы добавить пару теплых слов к уже произнесенным Раньери.

Грациани, разумеется, сразу понял, что этот одетый в черное, элегантный мужчина, с усыпанным алмазами медальоном на груди, стоящим целое состояние, и есть принц Синибальди, чрезвычайный посол Республики святого Марка.

Кондотьер низко, но с чувством собственного достоинства поклонился, ибо не пристало солдату выказывать свое раболепие. Наоборот, таким поклоном обычно приветствовали соперника перед началом поединка. Затем выпрямился и застыл с каменным лицом.

Раньери пододвинул стул, Грациани сел, и взгляды шестерых, что не сдвинулись с места при его появлении, скрестились на нем. Из них Грациани узнал лишь одного Галеаццо Сфорца из Котильоны, которого он видел в Песаро: именно Галеаццо сдал город Чезаре Борджа после бегства своего брата. Затем взгляд Грациани задержался на Пьетро Корво, форлийце, одно время практиковавшем магию в Урбино. Человек этот выделялся из группы собравшихся дворян. Впрочем, выделялся бы он среди остальных и в любом другом обществе. Лицо трупа, желтая, грубая, туго обтягивающая скулы кожа, запавшие щеки, худая, морщинистая шея, бескровные губы, редеющие волосы цвета золы. Живыми на лице оставались только глаза, блестевшие, как в лихорадке. Корво являл собой столь отвратительное зрелище, что ни один человек, увидевший его впервые, не мог подавить пробегающую по телу дрожь.

Одна рука была у него желтая и скрюченная, как куриная лапа. Вторая, вместе с языком, осталась в Урбино, и того и другого он лишился по приказу Чезаре Борджа. Герцог рассчитывал, что это наказание лишит Корво возможности говорить и писать, но тот достаточно быстро научился обходиться без слов и держать перо в левой, напоминающей куриную лапу руке.

В Урбино его знали как Корвинуса Трисмегистуса, и магия куда как неплохо кормила его. Деньги текли бы рекой и дальше, да он неосмотрительно привлек к себе внимание Борджа.

Лишившись языка и правой руки, он уже не мог заниматься прежним делом, и, не владея магией в такой степени, чтобы отрастить себе новые взамен отрезанных, ему оставалось лишь люто ненавидеть человека, загубившего ему жизнь.

Вот и теперь яростный взгляд его глаз сверлил молодого капитана, когда тот занял предложенное ему место у стола. Бескровные губы разошлись, а сорвавшиеся с них звуки напомнили Грациани кваканье лягушек в жаркую летнюю ночь, значение же жестов Корво, обращенных к венецианцам, капитан истолковать не смог.

Граф Раньери тем временем сел у дальнего торца, напротив принца Синибальди. Сам принц, стоя, успокоил немого кивком головы, показывая тем самым, что все понял. Затем из-под камзола, две пуговицы которого были расстегнуты, венецианец извлек маленький золотой крест. Держа его двумя пальцами, он обратился к кондотьеру.

– Когда мы скажем вам, мессер Грациани, ради чего мы пригласили вас сюда, вам придется решать, присоединитесь ли вы к нам, дабы помочь в задуманном нами деле. Если наше предложение вам не подойдет, вы будете вольны покинуть этот дом. Но сначала я попрошу вас поклясться на этом кресте, что ни словом, сказанным или написанным, ни тем более действием вы не нанесете вреда сидящим за этим столом.

Принц смолк. Грациани гордо вскинул голову, хваля себя за то, что не отмахнулся от возникших у него подозрений. Оглядевшись, он увидел, что устремленные на него взгляды полны враждебности и недоверия, которые едва ли могла развеять его клятва.

По всему чувствовалось, что не зря затаились в темноте Барбо и его солдаты. Лица собравшихся в зале людей ясно указывали на то, что скоро ему понадобится их помощь.

Синибальди наклонился вперед, оперевшись о стол левой рукой, а правой протягивая крест капитану.

– Сначала на священном символе нашего Спасителя… – начал он, когда Грациани резко отодвинул стул и поднялся.

Он выяснил более чем достаточно. Здесь готовился заговор против государства или покушение на жизнь его повелителя, герцога Валентино. Сомнений в этом у него не осталось. И не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы осознать щекотливость сложившейся ситуации: если ему скажут что-то еще, а он сохранит услышанное в тайне, то станет соучастником заговора.

– Господин мой, принц, – воскликнул Грациани, – я уверен, что произошла какая-то ошибка. Я не знаю, что вы хотите мне предложить. Но мне совершенно ясно, что я рассчитывал услышать совсем другое предложение, принимая приглашение графа Раньери.

Из горла немого вырвался глухой рык, остальные молчали, ожидая продолжения, ибо капитан еще не высказался до конца.

– Не в моих правилах слепо бросаться в какую-либо авантюру, давать клятву касательно неизвестно чего. А потому позвольте мне незамедлительно покинуть вас. Господа, – он поклонился всей компании, – покойной ночи.

Грациани отступил на шаг от стола, всем своим видом показывая, что намерен уйти, и в тот же момент вскочили все остальные, выхватывая мечи и кинжалы. Они пришли в ужас, поняв, что допустили роковую ошибку. Ошибку, расплатиться за которую они могли лишь одним способом – своей головой. Раньери, оказавшийся самым проворным, заступил Грациани путь к двери.

– Мой господин, – твердым голосом обратился к нему молодой капитан, – я пришел сюда по дружескому приглашению, не зная, что меня может ждать. Я доверился вашей чести, мой господин, а потому и отпустить меня вы должны точно так же, по-дружески, ибо я по-прежнему в неведении, ради чего вы позвали меня.

– В неведении? – Раньери зло рассмеялся. От его привычной веселости не осталось и следа. – Значит, в неведении? Но подозрения-то у вас появились, и, похоже, вы не замедлите поделиться ими с…

– Пусть поклянется, – воскликнул Галеаццо Сфорца. – Пусть поклянется, что не скажет никому ни слова…

Но его прервал принц Синибальди.

– Разве ты не видишь, Галеаццо, что мы ошиблись в выборе? Разве тебе неясны намерения этого человека?

Грациани, однако, не отрывая взгляда от Раньери, обращался только к нему.

– Мой господин, мой уход целым и невредимым для вас – вопрос чести. По вашей просьбе…

Его острый слух уловил какое-то движение за спиной, и он резко обернулся. Как раз вовремя, чтобы удар кинжала подкравшегося Пьетро Корво пришелся ему в грудь, а не в спину. Кольчуга, надетая под камзол (собираясь к Раньери, Грациани решил, что она по меньшей мере не повредит), не только спасла ему жизнь. С такой силой наносился удар, что лезвие, встретив на пути сталь, обломилось у самой рукояти.

А в следующее мгновение Грациани схватил это жалкое подобие человека за грудки и отшвырнул от себя. Немой врезался в Альвьяно, стоящего на полпути между столом и окнами. Тот отшатнулся, взмахнул руками, чтобы не потерять равновесия, и сбросил с эбонитового пьедестала мраморного купидона. Статуя разбила стекло и вывалилась на улицу.

Едва ли Грациани мог желать большего. Стекло разбилось, Барбо получил сигнал к действию, и никто из его врагов даже не подозревал об этом. Настроение его улучшилось. Мрачно улыбаясь, он выхватил длинный меч, обмотал левую руку плащом и бросился на Раньери, вынужденный оставить незащищенной спину.

Раньери, не ожидавший столь решительной атаки, отступил в сторону, освобождая капитану путь к двери. Но у Грациани и Б мыслях не было открывать ее. Он прекрасно понимал, что дверь, возможно, открыть он и успеет, а вот переступить порог – вряд ли, ибо гораздо раньше в спину ему вонзится полдюжины мечей и кинжалов. А потому у двери он повернулся, чтобы прислониться к ней спиной и встретить лицом к лицу тех, кто намеревался лишить его жизни.

Пятеро окружили его полукругом. Синибальди держался сзади, также с мечом в руке, но не собирался сам ввязываться в бой, предоставляя черную работу другим.

И хотя их было пятеро против одного, решение Грациани принять бой оказалось для них неожиданным, и он получил короткую передышку. За эти мгновения он успел оценить свои шансы. И счел их небезнадежными, ибо ему предстояло продержаться несколько минут, необходимых Барбо и солдатам, чтобы ворваться во дворец.

И тут же они надвинулись на него, выставив мечи и кинжалы. Грациани защищался, как мог, и надо отметить, защищался отменно. Сильный, гибкий, быстрый, длиннорукий, со стальными мышцами, отлично владеющий мечом, он был грозным противником в любом сражении. Конечно, в сложившейся ситуации, отбиваясь от пяти человек, он и помыслить не мог о нападении, отражая обернутой плащом рукой и мечом сыпавшиеся со всех сторон удары. Он прекрасно понимал, что любой выпад, пусть и очень удачный, выведет из строя лишь одного из нападающих. Он же сам откроется для ударов остальных. Атаковать он еще успеет, когда появится Барбо, и он сможет посчитаться с каждым из этих трусливых негодяев. А пока не оставалось ничего иного, как терпеть и молить Бога, чтобы тот поторопил Барбо.

Какое-то время судьба благоволила к Грациани, да и кольчуга пришлась весьма кстати. Ибо нападающие поняли, что единственное его уязвимое место – голова, лишь когда от удара в бок Грациани меч Альвьяно переломился пополам, не причинив кондотьеру ни малейшего вреда. Синибальди, оттолкнув обезоруженного Альвьяно, занял его место, возглавив атаку на припертого к стенке кондотьера, вынужденного лишь защищаться, не имеющего ни единого шанса нанести ответный удар.

Тут же клинок принца, имитируя удар, неожиданно изменил направление, и мгновение спустя Грациани почувствовал, что его правая рука онемела. Осознав, что произошло, он перехватил меч левой рукой, а Синибальди тем временем нанес удар в голову. Парировать его Грациани не успел: не хватило доли секунды, что ушла, когда он перекладывал меч из руки в руку. Однако ему удалось ослабить силу удара и чуть отвести меч Синибальди. В результате принцу не удалось раскроить череп кондотьера, хотя из резаной раны обильно хлынула кровь.

У Грациани все поплыло перед глазами. Он выронил меч и сполз по стене на пол, с залитым кровью лицом. Нападающие приблизились, выставив мечи. Синибальди уже собирался перерезать кондотьеру горло, дабы покончить с ним навсегда, но его остановил гортанный вопль немого, который во время короткой схватки оставался у разбитого окна, и громкие удары во входную дверь.

Заговорщиков охватил ужас. Они поняли, что теперь деяния их не останутся безнаказанными, ибо Чезаре Борджа не щадил тех, кто выступил против него, будь они патриции или плебеи. Удары внизу звучали все громче, как и крики, требующие открыть дверь.

Раньери грязно выругался.

– Мы в ловушке! Нас предали!

Что тут началось! Заговорщики заметались по залу, задавая друг другу вопросы, остающиеся без ответа, пока наконец немой не указал им путь к спасению.

Бегом пересек он комнату, вскочил на мраморный стол у окна, что выходило на реку. Открывать окно Пьетро Корво не стал, дабы не терять драгоценного времени. Второй раз попадать в руки Борджа ему никак не хотелось. А потому он высадил окно своим телом и в звоне разбитого стекла, сопровождаемый градом осколков, полетел в ледяную воду.

Остальные последовали за ним, как овцы – за бараном. Один за другим вскакивали они на мраморный стол, а затем через разбитое окно прыгали в реку. Никто даже не задумался над тем, что их могло унести в море, случись в это время отлив. Но, к счастью для них, вода прибывала, а потому они выбрались на берег у моста Августина, все, кроме Пьетро Корво, который утонул, и Синибальди, оставшегося в зале.

Как и Грациани, Синибальди носил под камзолом кольчугу, ибо понимал, что последняя может оказаться далеко не лишней, учитывая характер дел, которыми ему приходилось заниматься. Не такой импульсивный, как остальные, он успел оценить свои шансы на спасение, перед тем как прыгнуть в реку, и пришел к неутешительному выводу, что металл утащит его на дно. А потому он задержался, чтобы снять кольчугу.

Напрасно призывал он остальных обождать его. Ответил ему лишь Раньери, да и то перед самым прыжком.

– Ждать? Святой Боже! Вы сошли с ума? Чего нам ждать? – но задержался еще на несколько мгновений, чтобы объяснить, почему они должны бежать. – Нам никак нельзя попадать в руки Борджа. И покончить с ним – наша главная задача, иначе все мы покойники. Да и сделать это нужно этой ночью, как мы и намечали. Нас подвела слишком затянувшаяся подготовка. Мы могли бы справиться и без этого идиота, – он махнул рукой в сторону Грациани, – как я и говорил вашей светлости. И справимся, будьте уверены. Отступать нам некуда, ибо герцог нас не пощадит, – с тем Раньери выпрыгнул из окна вслед за остальными.

В спешке Синибальди начал расстегивать пуговицы камзола, но не управился и с двумя, как рухнула входная дверь, зазвучали сердитые голоса, и на лестнице раздались тяжелые шаги.

Синибальди, все еще в камзоле и кольчуге, метнулся к окну, решив, что лучше утонуть, чем попасть в руки палача. И уже вскочил на стол, когда вспомнил о неприкосновенности, гарантированной ему занимаемой должностью. В конце концов он – посол Венеции, а потому его нельзя тронуть и пальцем, не вызвав неудовольствия Республики. Так что беспокоится он напрасно. Бояться ему нечего, какими бы ни были доказательства его вины. Даже показания Грациани не составят угрозы священной личности посла, да к тому же велика вероятность того, что Грациани умолк навсегда.

Принц сунул меч в ножны, одернул камзол и приготовился к встрече. Даже прошел к двери и распахнул ее, приглашая к себе тех, кто ворвался во дворец.

– Сюда, сюда!

Возглавляемые Барбо, солдаты смели принца с пути, ворвались в ярко освещенный зал, огляделись. Увидели лежащего на полу, залитого кровью капитана, все, как один, повернулись к принцу и грозно двинулись на него.

Но Синибальди гордо выпрямился, не выказывая паники.

– Если вы тронете меня хоть пальцем, пеняйте на себя, – предупредил он их. – Я принц Маркантонио Синибальди, посол Венеции.

– Будь ты принцем Люцифером и послом ада, тебе придется ответить за содеянное здесь, – прорычал в ответ Барбо, – и за все раны нашего капитана. Взять его!

Солдаты с готовностью повиновались, ибо любили своего командира. Напрасно венецианец ругался, угрожал, молил, протестовал. Они вели себя так, словно и слыхом не слышали о неприкосновенности посла. Принца обезоружили, заломили руки за спину, связали их, как обычному преступнику, тычками вытолкали из зала, свели по лестнице и оставили, без плаща и шляпы, на продуваемой ветром улице.