Текст книги "Карта убийцы"

Король Мечей (перевернутый)[35]35
  Значение в картах Таро: честность, справедливость, логика. Также может обозначать властного, холодного мужчину, более старшего по возрасту.


[Закрыть]

Когда Блю вышла в коридор, чтобы спуститься вниз, дождь уныло барабанил в мансардное окно. Миссис Парк помешивала суп в большой кастрюле на плите. Разлив черный чай по кружкам, мистер Парк жестом пригласил Блю и Сабину садиться за стол. Он поблагодарил обеих за помощь в расчистке водостоков, словно это событие было последним, а неприятного эпизода на втором этаже не было вообще. Милтон сидел, обхватив обеими руками бутылку с водой, его ходунки стояли рядом. Когда женщины вошли на кухню, он кивнул, но не сказал ни слова. Блю предположила, что все договорились не вспоминать о случившемся.

Щенки лабрадоров смотрели с фотографий в рамках, с застрявшим в горле рычанием; в них не было ни намека на ту прелесть, которой обладают животные на открытках. Блю подумала про Джего. «Я обожаю черных лабрадоров», – сказал он. Где Джего теперь?

Обвив пальцами кружку, Блю осторожно отпила маленький глоток, боясь обжечь язык. Чай оказался ледяным.

«Это ничего не значит, – поспешила заверить себя она. – На кухне холодно, кружки были холодные, чай не свежезаваренный. Холодный чай еще не означает, что…»

Однако над кружкой Сабины ровной струйкой поднимался пар, как и над кружками четы Парк. Блю прикоснулась к чайнику, обожглась и отдернула руку. Почему-то у нее в кружке чай остыл мгновенно. Она очень-очень постаралась забыть то, что увидела в комнате Сабины.

– Ну вот и суп. – Миссис Парк поставила кастрюлю на стол. Мистер Парк расставил тарелки и разлил по ним домашний овощной суп, густой, с желтым дробленым горохом и жемчужной перловкой. Поджаренные кубики бекона делали бульон соленым. На блюде лежали свежевыпеченные булочки, золотистые, с бледным разломом посредине. Блю взяла две, они согрели ей ладони, и она напомнила себе, что вот уже три года не видела Боди, а галлюцинации не смогут испортить реальную еду. Положив на тарелочку толстый кусок сливочного масла, Блю постаралась стряхнуть с себя ощущение того, будто собаки следят за ней.

– В нормальной обстановке первый лечебный сеанс должен был бы состояться сегодня днем: по часу индивидуальной психотерапии с каждым, пока остальные гости читают…

Миссис Парк остановилась, чтобы намазать хлеб маслом, и Сабина покосилась на Блю. Та чувствовала исходящий от супа аромат чабреца и бекона, буквально чувствовала вкус свежайшего мягкого хлеба, пахнущего дрожжами.

– Однако нынешнюю обстановку едва ли можно назвать нормальной, – продолжала миссис Парк. – Я подумала, что вы, наверное, предпочтете восстановительную йогу, чтобы отдохнули мышцы после физического труда, каким вы занимались утром. Вы как?

– Господи Иисусе!.. – пробормотал Милтон.

– Да, это было бы… – с жаром заговорила Сабина, пытаясь проглотить то, что у нее во рту. – Извините. Это было бы просто замечательно, я с огромным удовольствием!

И Блю едва не рассмеялась, увидев такое отчаянное нежелание отправляться на сеанс психотерапии. Ей стало грустно при мысли о том, что Сабину она больше не увидит. Теперь она поняла: здесь ей не место. Здесь ощущения слишком сильные, воздействуют со всех сторон. Пожалуй, традиционная психотерапия была бы лучше – та, при которой человеку не приходится выходить слишком далеко из зоны комфорта. Тогда Блю смогла бы рассказать о матери, о ее жизни, ее смерти так, как сочла бы необходимым. Приезд в «Болото надежды» был ошибкой. Вот почему она видит, чувствует, воображает то, чего на самом деле здесь нет.

– Я думаю, я все-таки поеду, – вежливо произнесла Блю. – В такую погоду будет лучше выехать засветло. Я с большим удовольствием осталась бы, но…

– Это все из-за того, что произошло… – начала было миссис Парк, но муж остановил ее, накрыв ее руку своею.

– Я вас понимаю, – сказал он. – Это разумное решение. Я проверил дорогу. Воды еще довольно много, но если ехать медленно, все будет в порядке, так как затоплена только низина. Мне бы хотелось сказать, что скоро дорога станет чистой, но этот проклятий дождь никак не кончается, а если вода поднимется выше, проехать будет невозможно.

– А вы думаете, вода поднимется выше? – спросила Сабина с той самой клаустрофобной нервозностью, которую уже демонстрировала раньше.

– Дождь не сильный, но он не собирается прекращаться, – сказал мистер Парк.

– Что ж, – вздохнула Сабина, – полагаю, я тоже должна ехать.

– По-моему, – сказала миссис Парк, стряхивая с плеча руку мужа, – это чистейшая глупость. Ради всего святого, ехать в потоп нельзя, это опасно. Власти советуют воздержаться от поездок.

– Молли!.. – попытался остановить ее мистер Паркер.

– Все будет в порядке, – заверила Сабина.

– Я никуда не поеду, – заявил Милтон.

Все умолкли, возвращаясь к еде.

Тяжести ложки в руке оказалось достаточно для того, чтобы у Блю заурчало в животе. Она зачерпнула бульон с беконом, перловкой и разваренным луком; ее губы и язык приготовились принять еду, отчаянно жаждая ее, соблазненные аппетитным запахом и предвкушением вкуса.

– Пожалуйста, подумайте хорошенько, – сказала миссис Парк. – Может быть, вы все же перемените свое решение.

Бульон оказался холодным.

Ледяным. Застывшим.

Рот Блю наполнился приторной сладостью мертвой, давно остывшей плоти.

Она выронила ложку.

– Все в порядке? Не слишком горячо? – всполошилась миссис Парк, и Блю натянуто улыбнулась, как будто ничего не произошло, сказала, что суп восхитительный и она с нетерпением ждет возможности попробовать хлеб.

Первая булочка оказалась черствой, а желтое масло прогорклым. Блю с завистью смотрела на то, как Сабина разломила свою булочку. Пошел пар, масло быстро растаяло в пушистом мякише. У Блю пересохло во рту, язык превратился в задубелую кожу; она поняла, что стряпня миссис Паркер тут ни при чем, что это, по всей видимости, физическое проявление стресса. Еда была абсолютно съедобная, свежая и горячая, как и у всех остальных, и лишь рассудок подсказывал ей обратное. Если она останется, дальше станет только хуже.

Они сидят на кухне впятером, нет никаких мертвецов. Блю снова повторила себе, что это была иллюзия, а не реальность. Ей нужно лишь сохранить ясность головы, и она сможет бежать отсюда.

Ее по-прежнему мучил жуткий голод, и Блю, полная решимости доказать правоту своей теории, снова погрузила ложку в суп. От разогретой в микроволновке материнской стряпни желудок у нее стал луженым; она как-нибудь справится. Скоро она отсюда уедет, и видения, собаки и деревья останутся позади.

– Вам не нравится обед? Вид у вас нездоровый. – Миссис Парк накрыла руку Блю своей, и та поймала себя на том, что ее трясет. – По-моему, вы слишком устали, чтобы садиться за руль.

– Молли, не дави на девочек, – сказал мистер Парк. – Пусть они лучше тронутся прямо сейчас, пока погода не ухудшилась. У них нет желания застрять здесь.

– А я застряну здесь, – сказал Милтон.

– Было бы хорошо, если бы они также остались, – печально улыбнулась мужу миссис Парк. Она почти не притронулась к еде. – Всего трое гостей – это уже странно, если же их останется еще меньше, это будет… ну да ладно. Как только погода улучшится, вы непременно должны будете вернуться сюда; мне очень неудобно, что вы проделали такой путь напрасно.

Блю поела, отправляя в рот одну ложку застывшего холодного бульона за другой: проще было запихнуть суп в себя, чем выслушивать причитания миссис Парк о том, что она тронется в путь на пустой желудок.

Сабина постаралась утешить хозяйку, заверив ее в том, что она обязательно вернется, а миссис Парк не в чем себя винить: погода испортилась не по ее вине. Блю молча кивала, полная решимости поскорее покончить с едой и уехать.

Она оставила последний дюйм супа в тарелке, сказала, что возьмет булочку, к которой не притронулась, в дорогу, и завернула ее в бумагу. Миссис Парк сварила гостьям кофе, чтобы взбодрить их, но кофе оказался холодным, со вкусом старых окурков. Блю сделала над собой усилие, выпив его.

Она снова вздрогнула, когда мистер Парк подошел к дверце в стене, за которой был сейф, внезапно сраженная уверенностью в том, что за дверью притаился этот призрак, что она снова увидит то бледное лицо, те бесцветные волосы.

За дверью ничего не было.

Мистер Парк достал из сейфа телефоны и раздал их женщинам.

– А это же телефон Джего, – неожиданно сказала Сабина, заглянув в сейф. – Почему он не забрал свой телефон?

– Наверное, мы просто забыли отдать, – сказала миссис Парк. Собрав тарелки, она встала и повернулась к столу спиной. – Как только погода улучшится, мы отправим ему телефон курьером.

– Джего ни за что не забыл бы свой телефон… – начала было Сабина.

– Вы совершенно правы. – Заглянув в сейф, мистер Парк встревоженно поднес руку к подбородку. – Все произошло так быстро, в спешке я не подумал о том, чтобы вернуть Джего его телефон. Странно, что он сам о нем не вспомнил; он ведь практически не выпускал его из рук.

– Навигатор, – подал голос Милтон. – Разве он не был ему нужен, чтобы уехать отсюда? У всех на телефоне установлен навигатор. – Он не мигая смотрел на мистера Парка, его водянистые глаза стали холодными и твердыми как сталь. Блю показалось, что Милтон или ждет, когда мистер Парк оступится, или безмолвно посылает ему какое-то напоминание.

– Должно быть, у Джего есть навигатор в машине, – сказал мистер Парк, закрывая сейф. – Как я уже говорил, он очень торопился. Не волнуйтесь, мы отправим ему телефон, как только появится возможность. Зная Джего, можно не сомневаться, что у него все сохранено в «облаке».

– Такая спешка, – сказал Милтон, – а никто из нас ничего не слышал.

– Мы старались никого не побеспокоить, – медленно произнесла миссис Парк. – Действовали тихо и осторожно.

– Сети по-прежнему нет, – заметила Сабина.

Блю не стала тратить время на то, чтобы включить свой аппарат. Извинившись, она направилась в комнату. Ей потребовалось совсем немного времени, чтобы собраться; она так и не успела разобрать чемодан.

Блю вышла на улицу. Звук отпирающегося багажника пролился ей бальзамом на сердце, а тяжесть ключей в руке успокаивала. Джошуа Парк помог женщинам загрузить вещи в машины, после чего встал на крыльце рядом с женой и Милтоном, готовый помахать им на прощание. Сабина обняла миссис Парк и пожала руку мистеру Парку, неловко остановилась перед Милтоном, и тот приложил руку к фуражке и просипел: «До свидания». Блю помахала рукой из своей машины.

– Было приятно с тобой познакомиться, Блю, – сказала Сабина и, вместо того чтобы ее обнять или пожать ей руку, повторила ее жест и поднесла руку к плечу, ладонью наружу.

Сев за руль, Блю захлопнула дверь. Сквозь лобовое стекло, покрытое опавшими сережками с деревьев и каплями дождя, она увидела, как мистер Парк приобнял жену за плечо. Милтон стоял, прижимая фуражку к груди, словно скорбящий на похоронах.

Потребность уехать прочь, вернуться на знакомую территорию была настолько отчаянной, что Блю вдруг с ужасом подумала, что больше никогда не увидит свой пустой дом, никогда не вырвется из этой плоской бескрайней глуши. Страх оказался таким сильным, таким странным и глубоким, что у него явно имелось какое-то обоснование.

Что-то было не так.

Блю чувствовала это нутром, чувствовала холодными, онемевшими пальцами, вспотевшим лбом. Еще не повернув ключ в замке зажигания, она поняла, что машина не заведется. Тем не менее она прошла через всю долгую канитель, снова и снова поворачивая ключ. Двигатель даже не чихнул. Оглянувшись на машину Сабины, Блю поняла, что та также не заводится.

Щетки стеклоочистителя застыли неподвижно, фары не включались.

Запустив руки в волосы, Блю стиснула их у самых корней. Открыв дверь своей машины, Сабина испуганно окликнула супругов Парк, позвала Блю. Блю поняла, что ей нужно выйти из машины, взглянуть проблеме в лицо.

Дело было не в севшем аккумуляторе.

Дело было не в отсыревшей электрике или неисправном двигателе.

Миссис Парк тщетно попыталась скрыть радость при виде того, что машины не завелись. У нее на лице появилось такое облегчение, что Блю захотелось подумать, что это она, в своем отчаянном желании не отпускать гостей, испортила им машины. Проще было поверить в опасную сумасбродную неуравновешенность миссис Парк, чем принять другое возможное объяснение.

У Блю возникло пугающее ощущение того, что за ней наблюдают.

Краем глаза она увидела, как в окне на втором этаже шевельнулось что-то бледное.

И тогда стало ясно, что дороги отсюда нет.

Колесо Фортуны[36]36
  Значение в картах Таро: удача, азарт, переменчивость, случайность, цикличность.


[Закрыть]

Молли делает вид, будто чешет щеку, а на самом деле прикрывает рукой улыбку. Она не знает, что произошло с машинами, и внутренне смеется, глядя на то, как ее муж поднимает капот машины Блю и недоуменно бормочет что-то себе под нос: в технике он разбирается ничуть не лучше нее.

Это не ее рук дело, но она рада. Три гостя. Слава богу хотя бы за это. Сабина уверенно копается в двигателе, и вскоре руки у нее становятся черными от машинного масла. Она поочередно говорит, что дело не в радиаторе, не в электрике, не в том и не в другом. Молли не слушает. Все ее внимание приковано к Блю.

Девчонка стоит спиной к дому, одной рукой вцепившись в волосы на затылке. По тому, как поднимается и опускается ее грудная клетка, Молли понимает, что Блю дышит глубоко, чтобы не расплакаться и не закричать в панике.

Молли просит Джошуа сходить в дом и вызвать техпомощь. Тот пожимает плечами и говорит, что это, пожалуй, лучший вариант, а Блю спрашивает у него, когда, по его мнению, техпомощь приедет. Голос у нее дрожит. Она смотрит не на дом, а себе под ноги, как это было тогда, наверху, и Молли понимает, что что-то упустила. Как только пришла заявка на бронирование, она нашла Блю Форд в интернете, точно так же как проверила в Сети Сабину и Джего. (На Милтона можно было не тратить времени – по его собственным словам, он не оставил во Всемирной паутине никаких следов; даже его сотовый телефон представлял собой допотопный кирпич с большущими кнопками.) Молли отыскала страничку Блю в «Инстаграме», страничку в «Фейсбуке» – в «Твиттере» ничего – и еще тогда заключила, что Блю предпочитает никого не впускать в свою личную жизнь. Но сейчас она гадает: а что, если эта странная девчонка с бирюзово-янтарными глазами, которая дрожит как осиновый лист и видит что-то там, где видеть нечего, – что, если на самом деле гораздо сложнее, чем она решила сначала?

– Странно, что сразу обе машины… – начинает было Молли, но не заканчивает фразу, потому что Сабина ее перебивает, говорит, что это случайное совпадение, что такое бывает, а Милтон хмыкает и водружает фуражку обратно на голову, и как раз в этот момент тучи проливаются новым зарядом дождя.

Молли предлагает переждать в доме и внимательно следит за тем, как Блю сперва колеблется, а затем кивает. Сабина выпрямляется и расправляет плечи. Милтон семенит к входной двери, то и дело оглядываясь на Блю, словно тоже видит в ней что-то необычное. Но прежде чем они успевают зайти в дом, появляется Джошуа. В его в руке ключи от крытого сарая.

Он говорит, что сегодня техпомощь приехать не сможет. По всему графству полно вызовов – одни свалились в кювет, другие застряли на затопленной дороге. Блю и Сабине ничего не угрожает, у них есть крыша над головой, следовательно, они в списке на последнем месте; по крайней мере, до завтрашнего дня точно никто не освободится, чтобы приехать сюда.

– По крайней мере? – переспрашивает Сабина, похоже, готовая впасть в панику; однако она сглатывает этот приступ, и Молли гадает, сколько еще боли ей пришлось проглотить, переварить, безропотно принять. Сабина спрашивает у Джошуа: может быть, он позвонит какому-нибудь местному механику, который сможет… Но Джошуа разводит руками и повторяет, что до завтрашнего дня никто приехать не сможет.

– Похоже, кто-то хочет задержать вас здесь, – зловещим тоном произносит Милтон. Сабина вздрагивает, Блю бледнеет, а Молли делает все, чтобы не обидеться, и просит Милтона не говорить глупостей. И все-таки ей не по себе. Сначала Джего, в гневе бросивший ей такие слова, а теперь вот это. Неужели ей не удалось сделать так, чтобы все эти люди чувствовали себя здесь как дома? Разве она не кормила их, не заботилась о том, чтобы они крепко спали, заглядывая к ним среди ночи и убеждаясь в том, что они укрыты теплыми одеялами?

Блю спрашивает, что делать, и Джошуа показывает ключи и говорит, что они затолкают машины в сарай, где сухо, а утром нужно будет снова позвонить в техпомощь. Какое-то мгновение Молли хочется обидеться и сказать девчонкам, пусть делают что хотят, черт бы их побрал, раз они такие неблагодарные, но она сдерживается. Это второй шанс завоевать их сердца, а такое случается нечасто. Молли распахивает ворота сарая и говорит, что поможет затолкать машины внутрь. Гостьи не знают, что в дальнем углу помещения уже прячется еще одна машина, накрытая брезентом.

Милтон, старый и слабый, сломленный душой и телом, не может помочь толкать машины. Однако он и не думает огорчаться. Молли замечает в его блеклых, застиранных глазах радостный блеск; однако Милтон тотчас же притворяется, будто он огорчен, что ему придется подождать в доме. Развернувшись, он бредет к входной двери, и Молли кажется, что он движется увереннее, дышит свободнее, – или же это лишь игра воображения?

Ввязаться в эту работу было большой ошибкой, поскольку теперь дом остался без присмотра. Милтона можно не опасаться, Молли это знает, но, кажется, его брат-инвалид живет в Бирмингеме, неподалеку от той лечебницы, где работала Молли, недалеко от Элеоноры… Нет, лучше об этом не думать.

Потребуется десять минут, чтобы затолкать машины в сарай, может быть, больше. Джошуа многозначительно смотрит на Молли и переводит взгляд на дом. Муж и жена понимают друг друга без слов. Слова не нужны: двадцать с лишним лет семейной жизни кристаллизовались в единое сознание. Любовь, опасность, радость, утрата, горе… Молли знает, что означает каждое поднятие бровей, каждая складка на лбу, каждая улыбка у мужа на лице.

Извинившись, она говорит, что колени у нее уже не те, что прежде, что она предоставит толкать машины тем, кто сильнее, а сама проверит, как там Милтон, оставшийся в одиночестве.

Не скрывая своего облегчения, Джошуа говорит, что это чудесная мысль; он и девочки прекрасно справятся с машинами, а Молли может пойти в дом и посидеть с Милтоном. Их молчаливое взаимопонимание не имеет границ.

В пансионате «Болото надежды» гостей ни в коем случае нельзя оставлять одних.

Шестидесятые годы

– Расскажите о себе, – предложил мистер Хоуп. Лысый, с дряблыми складками на шее, и солидным брюшком, туго обтянутым рубашкой. Он сидел за столом, заваленным папками. Секретарша сидела за другим столом в углу, за пишущей машинкой, заправленной бумагой. – Чем вы предпочитаете заниматься в выходные?

Что мог ответить Джеймс? Он не слушал «Битлз». Не играл в футбол и в крикет. Не танцевал. Не ходил с плакатом на митинги протеста против войны во Вьетнаме.

У него на затылке выступила испарина.

– Мне нравится рисовать и играть в карты, но не одновременно. – Джеймс рассмеялся. Затем, испугавшись, что его могут принять за азартного игрока, поспешно добавил: – В простые игры, такие как вист или джин рамми. И я не пью, так что я никогда не…

– Сам я выпить не прочь, – не скрывая разочарования, произнес мистер Хоуп. – Всем нужно давать выход пару.

– Да-да, согласен, – поспешно согласился Джеймс. – Это очень важно. – Отец дал ему костюм, который был сейчас на нем, а мать подвернула и подшила рукава. Джеймс поцеловал ее, поблагодарил отца, пообещал не разочаровать их. Больше часа он трясся в автобусе, мысленно перебирая все то, что рассказывал ему про собеседования старший брат, но тот работал в приличном государственном ведомстве, и его советы, пусть и данные от всего сердца, были сейчас совершенно не к месту.

– Негусто. – Мистер Хоуп потряс за уголок один-единственный лист бумаги, полностью вместивший резюме Джеймса.

– Да, – согласился тот. – Ну, я был в сана…

– Вы остались в армии после окончания срочной службы, так? Обычное дело, – сказал мистер Хоуп, и Джеймс уже раскрыл рот, собираясь возразить, сказать, что он отслужил лишь половину срока, но мистер Хоуп уже двинулся дальше и перевернул резюме, словно проверяя, нет ли чего-нибудь на обратной стороне. Там ничего не было.

– Маловато для двадцатишестилетнего парня, – сказал мистер Хоуп. – Явно маловато. Вы это сами напечатали?

– Печатала моя мать, – признался Джеймс и тут же почувствовал, как стыд разливается подобно мокрому пятну в промежности. На стене тикали часы, и Джеймс подумал, что они сломались или отстают, а может быть, он уже умер и это чистилище.

– Вы куда-то торопитесь? – спросил мистер Хоуп.

Джеймс хотел извиниться, но, оторвав взгляд от часов, он посмотрел в окно.

На улице у двери столовой стояла женщина. У нее во рту была сигарета, а поверх темно-синего платья – простая белая накидка. Черные волосы закрывала сетка, и Джеймс предположил, что они должны быть густые, блестящие и мягкие на ощупь. Шея у женщины была короткая, плечи узкие, грудь пышная, а бедра широкие и внушительные, и Джеймс подумал о том, что будет работать здесь через день. И через день видеть эту женщину. У него к горлу подступил клубок.

– Гм? – повторил мистер Хоуп, пристально глядя на Джеймса.

Джеймс представил себе, как возвращается домой и говорит матери: «Нет, не получил». Представил, как брат хлопает его по плечу (очень мягко) и говорит: «В следующий раз повезет, Джим, обязательно повезет». Он снова посмотрел на женщину с сигаретой. Подумал, какой унылой будет его жизнь, если он больше никогда ее не увидит.

– Нет, я никуда не тороплюсь, – сказал Джемс, размышляя, как бы поступил его брат.

Он подумал: «Если есть какой-нибудь мужчина, которому повезет обнять эту женщину, как бы он поступил?» И поспешил выпалить эти слова, пока не потерял присутствия духа.

– Мне предложили еще одно место, и я обещал сегодня дать им знать. На это собеседование я пришел, поскольку уже давно хотел работать здесь. Право, мне очень нравится ваша компания, мистер Хоуп.

И мистер Хоуп замешкался, снова пробежал взглядом резюме и перевернул его.

– Предложили место? – прищурившись, посмотрел он на Джеймса.

– Три дня в неделю в «Бритиш лейланд», – сказал Джеймс. Это была самая крупная компания, какую он только знал, такая крупная, что, хотелось надеяться, раскрыть его ложь будет непросто.

– Вот как? – сказал мистер Хоуп, а на улице женщина загасила окурок о стену из красного кирпича.

– Мои рекомендации произвели благоприятное впечатление, – продолжал Джеймс, распрямляя плечи. Вспомнив совет отца, он перестал нервно крутить руки и посмотрел мистеру Хоупу в глаза. – Если желаете, можете проверить сами.

Женщина вернулась в столовую, покачивая широкими бедрами, и Джеймса потянуло туда, ему очень захотелось последовать за ней.

Почесав подбородок, мистер Хоуп прочитал имена тех, кто дал рекомендации, – все это были друзья семьи. Один из них работал врачом в санатории.

Стресс давил на Джеймса. У него заболело левое легкое. Сделав глубокий вдох, он твердо приказал ему вести себя прилично. «Легкое, не делай так, чтобы я выглядел слабым. Не подводи меня в такой ответственный момент!»

Снова почесав подбородок, мистер Хоуп откинулся назад и, нахмурившись, посмотрел на зажатое в руке резюме. Сорочка у него была из очень тонкой ткани, и Джеймсу были видны черные завитки волос у него на груди.

– Я не верю ни единому вашему слову, – сказал мистер Хоуп. – «Бритиш лейланд» ни за что на свете не возьмет на работу человека вашего возраста, практически не имеющего никакого опыта. Но… – выронив лист бумаги на стол, он сплел руки на затылке, расправив локти словно крылья, – я восхищен вашей находчивостью, черт побери. Этого у вас не отнять. Мне еще никогда в жизни не приходилось видеть человека, так отчаянно жаждущего получить работу с бумагами. А нам очень нужен работник. Я вам вот что скажу: мы дадим вам испытательный срок. Три недели, половина оклада, и если у вас получится, вы приняты.

– Да, спасибо, да! – Вскочив с места, Джеймс пожал мистеру Хоупу руку. Рассмеявшись, тот похлопал его по спине, и боль превратилась в зуд. «О нет, только не сейчас, – подумал Джеймс. – Только не сейчас, нет!»

– Перед уходом загляните к Моррису, он вам все расскажет, – сказал мистер Хоуп.

Развернувшись, Джеймс выбежал из комнаты, а мистер Хоуп рассмеялся ему вслед, веселясь его прыти.

Пробежав по коридору, Джеймс завернул за угол, так, чтобы его не было слышно, стряхнул с плеч отцовский пиджак и разразился сухим кашлем. Он запихнул в рот рукав пиджака, чтобы приглушить этот жуткий звук, и кашлял до тех пор, пока у него не заболела грудная клетка.

Пот выступил у него на лбу, на щеках, на верхней губе. Рубашка прилипла к спине. Живот ныл. Бедра вопили, протестуя против его сгорбленной, скрюченной позы.

Наконец кашель прекратился. Джеймс достал рукав изо рта; ему было страшно на него посмотреть. Рукав стал мокрым, это не вызвало сомнений, но Джеймс не знал, от чего именно мокрым, и не хотел это видеть. Прошло уже несколько лет с тех пор, как он перестал харкать кровью, такой густой, что она застревала в зубах. Однако этого срока было еще недостаточно для того, чтобы стереть страх. Джеймс подозревал, что отныне всегда будет испытывать тот стискивающий яйца ужас, который приходит, когда видишь свою кровь, забрызгавшую носовой платок, согнутую в локте руку, щеку склонившейся к тебе медсестры.

Джеймс просидел несколько минут в коридоре, надеясь на то, что никто не пройдет мимо. Надеясь также на то, что у него хватит сил войти в кабинет Морриса с поднятой головой, заполнить бумаги, необходимые для устройства на работу, и наконец снять груз со своих родителей. Они заверяли его, что он для них никакая не обуза, что они его любят и будут всегда о нем заботиться, и Джеймс обнаружил, что это такое, не быть обузой и в то же время чувствовать себя обузой. Знать, что ты ни в чем не виноват, но все равно мучиться от стыда, как будто все это происходит исключительно по твоей вине. Обитать в тесном сером пространстве между состраданием и враждебностью окружающих, между добротой и жалостью, пониманием и неведением. Последние шесть лет дались Джеймсу очень нелегко.

– Если хотите, можете остаться и пообедать, – предложил ему Моррис, когда он заполнил все необходимые документы. – Конечно, никаких разносолов – только то, что осталось от рабочих, но вы можете не стесняться. Вам предстоит неблизкий путь обратно.

Он объяснил, как найти столовую, добавив, что нужно будет сказать Мари или Барб, что его направил он, Моррис. Имя «Мари» зазвенело у Джеймса в ушах, потому что так звали ее. Он не мог сказать откуда, но он это знал. Это было ее имя.

С накинутым на одно плечо мятым пиджаком Джеймс вышел во двор в тот самый момент, когда оттуда уходили другие посетители. Рабочие двигались как единое целое, под синими спецовками вздымались широкие груди, их дыхание было тяжелым, а голоса громкими. Среди них Джеймс казался маленьким и медлительным – мелкая килька, плывущая против косяка голубых марлинов. Однако грудной карман ему грел новенький пропуск на работу, и поэтому он улыбался, даже здоровался, перехватив чей-то взгляд, и рабочие улыбались ему в ответ и говорили: «Как поживаешь?» с заметным бирмингемским акцентом. Они не смотрели на него с жалостью, не отшатывались словно от прокаженного, не относились к нему снисходительно, как если бы два года, проведенных в туберкулезном санатории, лишили его ума. Джеймс чувствовал себя одним из них. Он станет одним из них. Теперь он держал голову высоко поднятой. Трудящийся, зарабатывающий деньги, человек, устроившийся на выгодную работу, пусть даже только на полставки.

Столовая была прямо впереди. В окно Джеймс увидел двух женщин, вытирающих столы. Но глаза его были прикованы только к одной из них.

У стены стояла швабра, и когда Джеймс толкнул дверь, швабра упала.

– Ой, нет! Извините! – воскликнул он. Наклонившись, Джеймс поднял швабру и поставил ее к стене, она снова упала, он подобрал ее и оставил в руках, не зная, как быть дальше. – Извините, – повторил он, и светловолосая женщина подошла к нему.

– Все в порядке, – сказала она, – глупо было оставлять ее так, я сама виновата.

– Вы Барб? – спросил Джеймс, не глядя туда, где стояла темноволосая, из страха не удержаться на ногах. Она стояла в дальнем конце зала, но ему казалось, будто она совсем рядом.

– Она самая, – подтвердила блондинка. Она была выше ростом, чем Джеймс, стройная, с волнистыми волосами, убранными с лица, с чистой гладкой кожей, достаточно привлекательная, чтобы сниматься для киноафиш.

– Судя по всему, вас прислал Моррис. – Блондинка приветливо улыбнулась. – Все остальные зовут меня Бабс. Вы хотите перекусить?

И Джеймс сказал: «Да, если можно», по-прежнему не в силах заставить себя посмотреть на Мари. Он отчаянно сожалел о том, что не отправился прямиком домой. Зачем он сюда пришел? Он не до конца восстановившийся инвалид, живущий со своей матерью; вероятно, он будет всегда жить со своей матерью, потому что какой у него есть выбор, если он может работать лишь короткими отрывками, а между ними отдыхать?

У него залилось краской лицо; Джеймс это почувствовал.

– Если только вам не трудно. – Помолчав, он добавил: – Если хотите, потом я помогу вам убрать. – И его новообретенная уверенность в себе превратилась в яичную скорлупу, разбитую упавшей шваброй, страхом опозориться, близостью этой темноволосой женщины.

Бабс махнула рукой, приглашая его сесть за стол, и сказала, что принесет гуляш.

– Конечно, осталось совсем немного, но по крайней мере он горячий.

– Спасибо. – Сложив пиджак, Джеймс оставил его на соседнем стуле, так, чтобы все еще мокрый от кашля рукав оказался снизу, не на виду.

Из глубины зала донесся сосредоточенный голос с сильным акцентом.

– Я им займусь, Бабс, – сказала Мари. – А ты можешь идти домой. – И вот она уже стояла рядом с Джеймсом, он чувствовал запах столового жира, исходящий от ее фартука, видел сухую кожу у нее на пальцах; она стояла прямо здесь, рядом с ним, и сердце застряло у него в глотке.

– Я Мари, – сказала она. – Привет!