Текст книги "Красная петля"

8

В воздухе пахло кровью. Понедельник, жара, и этот запах свежего мяса и крови одолевает вас по мере приближения к району скотобоен. Я отправился туда на поиски Толи Свердлова, чтобы забрать свой пиджак, который накануне забыл у него дома. Ну и поблагодарить его еще раз, забрать оставшиеся подарки. А также проверить сказанное барменом в Ред-Хуке. Сид Маккей пил мартини с крупным русским, любителем скотча – и тот очень смахивал на Толю Свердлова. Мое почтение Толе Свердлову, сказал Си д. Ну так и что?

Сид знал многих. Это Нью-Йорк, здесь повсюду знакомые. И эти знакомые постоянно всплывают, после катастроф, после аварий, или прочитав чей-то некролог, или если они прослышали об особенно каверзном деле, которое ты ведешь. И знакомые возвращаются в твою жизнь, чтобы проведать тебя, посмотреть жив ли ты, не желаешь ли выпить, составить компанию, перепихнуться. Так что удивительного, если Сид и Толя знакомы?

– Смотри, куда прешь, придурок! – проорал мне парень из кабины грузовика, когда я едва не вылетел на перекресток с Девятой авеню. Я воздержался от ответной реплики «Пошел ты», но не потому что был не прав, просто желал сохранить хорошее настроение, а подобные перепалки взвинчивают нервы, можно сорваться и натворить такого, что потом пожалеешь.

Толя беседовал с мужиком в заляпанном кровью халате. Тот курил и жевал сэндвич с фрикадельками. Они стояли, прислонившись к стене склада напротив Толиного дома на Гансворт-стрит, и наблюдали, как двое парней выволакивают мясные туши из фургона, стоявшего у подъезда, и оттаскивают их на склад.

В то время основное производство мяса переместилось в Бронкс, в Хантс-Пойнт. А на смену ему пришли жилые дома, художественные студии и салоны красоты, где стрижка стоила шесть сотен баксов. Мясо, все еще поступавшее сюда, на запад, приходило большей частью в разделанном и расфасованном виде, готовое к немедленной отправке в магазины. Но кое-какие склады по-прежнему принимали цельные туши, и запах висел над округой Целыми днями. Он оставался в носу. И даже ночью в окрестностях района скотобоен я чувствовал этот запах, будто он въелся в сами стены, смешался с цементом.

Толя, облаченный в желтую холщовую рубашку, шатром нависавшую над синими штанами, заметил меня, когда я выходил из машины. Он пожал руку мяснику и двинулся ко мне. Я вспомнил вчерашнюю вечеринку, те часы, и вдруг мне стало чертовски приятно видеть его снова. Я поцеловал его три раза на русский манер и сказал:

– Я у тебя пиджак забыл.

– А я тебе звонил, – ответил он, тыча в меня телефоном.

Толя подошел к желтому «кадиллаку-эскалейд» и склонился над ним.

– Как тебе моя тачка? – поинтересовался он.

– А что с «хаммером»?

– Вульгарно, – сказал он. – Жду, когда доставят мой «майбах». Лучше машины не бывает.

– То есть твоей даме не нравится «хаммер»? Строгая. Это она сочла «хаммер» вульгарным?

– Мы пошли на компромисс, – сказал Толя. – Она предпочитает куцые, экологически чистые малолитражки для маленьких людей, я говорю, что это невозможно, что я просто не помещусь в такой тазик, а она говорит, что и на таком чудовище ездить мне не позволит. И вот я поставил своего красавца «хаммера» в гараж. – Он поглядел на «эскалейд». – Ладно, я все равно загрязняю окружающую среду, расстреляйте меня.

Толя улыбнулся, но его широченная физиономия была напряжена, а глаза бегали, словно он хотел разглядеть что-то или кого-то у меня за спиной.

Он был встревожен. Я решил не пытать его о Сиде, не сейчас.

– Артем, у тебя не найдется для меня минутка? – спросил Толя по-русски.

Он нервничал, был неуверен, сам на себя не похож.

– Конечно. Разумеется, найдется. Я в резерве, но пока мне не позвонят – я свободен. Так в чем дело? Какие проблемы?

Он пожал плечами.

– Говори уж.

– Пойдем. – Он положил мне на плечо свою лапищу, и мы направились к реке. – Посмотри, Артемий. Посмотри наверх.

– Что это?

– Хайлайн, – Толя воодушевился так. словно узрел шикарную красотку. – Я хочу ее. Оттуда очень красивый вид. Давай покажу. – Он сверкнул своей обаятельной улыбкой и тронулся в путь.

Мы брели, Толя впереди, я за ним, в зыбком неровном свете, пробивавшемся сквозь шпалы над нашими головами, который то и дело заслоняли машины, мелькавшие на Вестсайдском шоссе.

Изнанка бесхозной железной дороги была усеяна презервативами, пивными банками, использованными шприцами, помятыми плакатами с антибушевских митингов – розовые туфли на высоких каблуках, соломенная шляпа с красными, белыми и голубыми ленточками, возвещавшими: «Я люблю Буша».

Толя был одержим в своем упорстве, и я следовал за ним. Мы прошли несколько кварталов, вдруг он остановился и нащупал в кармане ключ.

– Что такое? – спросил я, мой голос гулко прокатился в пустынном пространстве под путями.

– Вперед. – Он отыскал дверь какого-то заброшенного склада.

Мы зашли. Помещение было забито пустыми лишками, высокие окна замазаны грязью.

Я последовал за Толей по лестнице на второй этаж, к задней двери, которую Толя и отпер. Он вышел на погрузочную платформу, доходившую до самых путей надземки.

– Это незаконно, – уведомил он, когда мы оба оказались на улице. – Проход запрещен, но мне запрет не писан.

Толя быстро двигался по путям, словно в эйфории, несмотря на траву, в которой легко можно было запутаться. Я споткнулся, но удержал равновесие. Остановился. Посмотрел на запад.

Мы были всего в двух кварталах от реки, но от воды нас отделяли дома и старые портовые терминалы.

– Что это за место такое? – осведомился я.

– Это и есть Хайлайн, – ответил он по-русски. – Построена в конце двадцатых, использовалась для перевозок через Манхэттен, когда тот еще был большим портом. По ней доставлялись товары к воде. А с другой стороны она была связана с железной дорогой, старой Эмпайрлайн. В восьмидесятых ее забросили – сам видишь. Только глянь на эти перила, на эти ромбики, глянь, Артем, – Толя в экстазе раскинул руки. – Но вот проходит время, белые пароходы уже не швартуются у Манхэттена, склады чахнут, Хайлайн чахнет, и никому нет до нее дела. А теперь все вдруг возжелали ее. Как и Ред-Хук, – добавил он. – Как и всякий кусочек этого города. Народ грызется за индустриальные кости Нью-Йорка, Артем. Гниющие причалы и элеваторы, ржавые склады и наливные танки, сталеплавильни и мясокомбинаты, заводы автозапчастей и сукновальные прессы. Бруклин, Манхэттен, Бронкс. И здесь, на Хайлайне, кто-то хочет открыть картинные галереи, кто-то – срыть ее, чтобы использовать землю. Три года назад все решили, что городу конец, а теперь накинулись на него, родную мать готовы продать за крохотный клочок. Когда я приехал в Нью-Йорк, я думал, это насквозь современный город, но он – старинный и колоритный, – Толя зажмурился, открыл глаза. – Старинный, колоритный, безумный. Как знать. Я так хочу купить это место, хотя оно принадлежит железной дороге, это частная собственность. Посмотри, как цепляются за него семена, принесенные ветром, какими небесными джунглями разрослись они. Заполучишь этот кусок – и будешь королем Нью-Йорка, верно, Артемий? – он расхохотался. – Конечно, это не про меня, но помечтать-то не грех.

Что-то в поведении Толи указывало: он хочет дать мне понять, что как-то связан с этим местом. Не знаю зачем, но ему было нужно, чтобы я это знал. Может, так он чувствовал, будто уже владеет им.

– Пошли, – сказал я и посмотрел вниз. Под ногами росла густая трава, старое полотно покоилось на далеко разнесенных стальных опорах. Там валялись мотки проволоки и битое стекло.

Мы отправились в обратный путь. Толя то и дело спотыкался, тяжело дыша. Он всегда был грузным, но сейчас казался усталым, выдохшимся, нездоровым.

– Иногда, Артем, я пробираюсь сюда по ночам, словно вор, словно шпион, – поведал Толя.

Примерно то же самое говорил и Сид Маккей о своем детстве. «Маленький шпион», сказал он.

Когда мы снова вышли на улицу, Толя сказал:

– Так прокатишься со мной, Артем? Ты не на работе? Уделишь мне время?

Я просмотрел пейджер. Ничего.

– Конечно.

– Спасибо.

– Да брось ты эти свои «спасибо», Толь!

Уже второй раз за день он с какой-то странной настороженностью шел к машине. Снова у меня возникло чувство, будто что-то неладно.

– Твоя Валентина – прелесть, – сказал я. – Роковая девчонка.

– Да, но и своенравная, – ответил он. – Я предлагал ей пластическую операцию, но она отказалась. Видите ли, это ее прошлое – та мерзость, что с ней сотворили, отрезали ей палец, эти ублюдки, которые совсем маленькой похитили ее в Москве. Что за бред, Артем? Но она говорит: это часть моей личной истории, папа. Часть моей повести. И что бы это значило? – он повернулся ко мне, его лицо захлестнула печаль. – Это по-американски, что ли, обязательная личная история?

– Ну да. Начало, середина, конец. Как в сериале.

Мы подошли к машине, и Толя добавил:

– Валентина как-то внезапно выросла. Мы были в Майами, где она жила с матерью, и вот она мне говорит: пап, я хочу работать с тобой в Нью-Йорке, хочу уехать из Майами, все девчонки так делают. А я ей: да плевать, что там другие девчонки делают, говорю, поступай в колледж. Но ей, видите ли, нужен опыт, больше опыта, больше жизни. Только вот какой жизни? Ей девятнадцать. Жизни фотомодели при агентстве по недвижимости?

– Дай ей шанс, – сказал я. – Иные дети быстро взрослеют.

– Так прокатишься со мной? Проблем не будет?

– Если я им понадоблюсь – скинут на пейджер. Так что все нормально. Куда ты хочешь съездить, Толь?

– В Бруклин, – ответил он.

– Бруклин большой, – заметил я, прикинув, что он хочет наведаться на Брайтон-Бич, где у него квартира. Может, накупить родной еды, шашлыка или русских газет. И я настроился на Брайтон-Бич.

– Да уж, – согласился он, и я не понял, уклоняется ли он от ответа. – Сейчас схожу наверх за твоим пиджаком.

Он поднялся на крыльцо дома и протиснулся в дверь.

Не знаю даже, удивился ли я, когда Толя свернул с АБК, проехал по тоннелю под каналом Гованус, припарковался у железной ограды на побережье Ред-Хука, вылез и взмахом руки пригласил меня следовать за собой.

В молчании мы пересекли площадку с пожухлыми клочками травы, и я едва не споткнулся о пустую бутылку: неподалеку располагалась фабрика «Снэппл». «Изготовлено из лучшего сырья», гласила этикетка на бутылке. Из лучшего сырья, подумал я. Ну конечно.

Охранник курил, прислонившись к ограждению. Он поднял было руку, но Толя, шагнув вперед, что-то сказал ему, и парень тотчас подтянулся, отбросил окурок и приобрел почтительный вид. Он открыл ворота, и мы вошли. Площадка, где ржавели машины, поросла бурьяном. Мы проследовали к гниющему причалу.

Толя уселся на перевернутый ящик и указал мне рукой на соседний. Перед нами расстилался город за рекой, величественный на фоне жаркого неба Вола сверкала солнечными бликами.

Я решил не заикаться о Сиде, но терялся в догадках: случайно ли Толя притащил меня сюда через день после того звонка Сида, через день после смерти бродяги? Я решил набраться терпения и ждать, не обмолвится ли об этом сам Толя. Может, это простое совпадение, и все. Вообще-то мне претило скрытничать с Толей. Он снова раскинул руки, как на Хайлайне.

– Золотое дно, – сказал он.

– Ну да.

– Представь. Артем, только представь: самый край земли, но и статуя Свободы как на ладони, и центр Нью-Йорка всего в десяти минутах, и вообще все, – он обвел рукой горизонт, – Представь новые дома, представь причалы и катера, представь первоклассный новый город. – Немилосердно яркое солнце заставило Толю сощуриться. И снова послышался тяжелый присвист в его дыхании, ему не хватало воздуха.

– Не нравится мне это, – сказал я.

Он не ответил.

– Слышишь?

– В один прекрасный день я приехал с Брайтон-Бич в Город, огляделся и подумал, что это хорошо, и прикупил пару-тройку домиков вон там, – поведал он, махнув рукой. – Большинство уже распроданы. Здесь есть один тип, солидный, вроде меня, и я спросил его: не уступишь кое-что из своего? А он в ответ: да я бы с радостью у тебя прикупил. И я все понял, скупил, до чего только руки дотянулись, и высматриваю еще. Землю. Как всегда. Из века в век.

– Конечно, – сказал я. – Отлично. Так что тебе мешает?

Он поерзал на ящике.

– Информация нужна. У кого права, кто чем владеет, кому отдано в залог.

Порой я недоумевал: как он умудрился заработать такие деньги, тонны, горы, что каждый год скупал все новые и новые дома? Для него купить дом – что для меня пирожок съесть. Он говорил, что это хороший бизнес, и ничего более, и норовил втянуть меня в свои аферы. Я не мог. Никогда не был толстосумом и не стану. Не хотелось думать о делишках, которые он крутит. Я не спрашивал его о деньгах. Таков был наш уговор. Мы были друзьями. Мы вместе съели куда больше пуда соли, как говорится на исторической родине, в этом все дело. Однажды я влез в его бизнес, и это едва не угробило нашу дружбу. Пусть делает что хочет, подумал я. Насколько я знал, все его занятия были законными, в той или иной степени. Так или иначе, это всего лишь финансовые игры. Никакого коммерческого шпионажа. Всего лишь сделки с недвижимостью – то, чем каждый занимается, так или иначе.

– Тебя еще что-то гложет, Толя? Какие-то дурацкие русские заморочки?

Он тяжело поднялся на ноги.

– Артем, солнышко, для нас тут, и для тебя, и для меня, – сплошные дурацкие русские заморочки. Сплошные. Можно сколько угодно это отрицать, но оно никуда не денется. Никогда. Жаль, но это так.

Никогда прежде не слышал, чтоб он высказывался в таком духе. Обычно это были мои слова. Я положил ему руку на плечо и спросил:

– Так что?

– Я стал американским гражданином. Сэ-Шэ-А. Смотрите, е-мое, завидуйте.

– Когда? – Клянусь богом, я слушал его без улыбки и без лишних слов.

– В прошлом месяце. Я подал ходатайство больше года назад, и потребовалось четыреста дней обалдеть, чтобы наконец выписать мне паспорт.

– С меня – вечеринка.

– И чем угощаешь? Красно-бело-синими американскими сырными сэндвичами?

– Ты прошел экзамен на гражданство?

– Я могу перечислить всех президентов США поименно, хочешь?

– Поздравляю, – сказал я. – Но все же, с чего вдруг? Ты же всегда говорил, что не настолько любишь Америку.

Он пожал плечами.

– Что ж, я сделал это ради моих девочек. Сделал, но не в восторге от этого. Чувствую какую-то фальшь. Я не американец. Нью-Йорк – дело другое. Тут я как рыба в воде. К тому же у меня квартира на Брайтон-Бич. Там я могу укрыться. Почувствовать себя русским, – он саркастически хмыкнул.

– У девочек уже есть гражданство, – заметил я.

– Слушай, я это сделал, мне нравится быть с паспортом. Один – хорошо. Два – лучше. А три – вовсе шик-блеск.

Толя оперся на мое плечо для устойчивости.

– Пойдем куда-нибудь, выпьем, – предложил он. – Давай, а?

Он направился к своему пижонскому внедорожнику, я за ним. Он казался усталым.

– Есть ребята, Артем, я их давно знаю, которые так и норовят заглянуть мне через плечо, – сказал он. – И всякий раз, когда я вкладываю деньги в недвижимость, вижу, как они пытаются умыкнуть кусок у меня из-под носа. Русские. Парни с пушками. В Москве проблем не оберешься, если попробуешь перебежать им дорожку на рынке недвижимости. Понимаешь? И они всюду лапы тянут, не только в России, всюду.

– Кто они?

– Я не знаю кто, потому что действуют они через посредников. В смысле, есть крутые дельцы, вроде олигархов, чьи имена вслух произносить не рекомендуется. Я и про себя-то, шепотом, стараюсь их не поминать, знаешь ли. Они больше не желают пачкаться, сидят тише воды. Их самих я никогда не боялся, но на них работают хищники помоложе, так называемые «агенты», эти ни перед чем не остановятся. Угости сигаретой, Артем. Забыл сигары захватить.

Я протянул ему пачку. Он не спешил прикуривать.

– Им все по барабану, этим ребятам, которые работают на местах. Они вроде нигилистов девятнадцатого века, понимаешь? Их вообще ничего не волнует: жизнь, смерть – им без разницы. И такая неразборчивость очень полезна в бизнесе. Они торгуют всем – плутонием, уранием, героинием, картинами, нелегалами для работы, девочками для секса, детьми для секса, нефтью, автомобилями, органами для трансплантации, запчастями для машин, недвижимостью, оружием, чем угодно и где угодно. Зашибают бабки. Кормят своих боссов. У олигархов уйма денег, Артем, они короли, им принадлежат целые страны, их дети живут, как принцы крови. Ничто их не тревожит.

Я посмотрел ему в лицо. Связан ли Толин страх с Сидом или тем утопленником, Эрлом? Нахлынула паника, но потом отпустила: никакой связи нет.

– И ты тоже этого хочешь? – спросил я. – Таких денег, такой власти?

– Да, – сказал он и быстро пошел к машине. – Иди-ка сюда.

Мы сели в «эскалейд», Толя пошарил в кармане своей желтой рубашки, вытащил коричневый конвертик и вручил мне.

– Я хочу, чтобы ты знал все, на случай, если что-нибудь приключится. Чтобы ты оградил от напастей девочек, мою бывшую, да и себя самого, Артем. Я назначил тебя душеприказчиком, хотя в завещании описано не так уж много, – он засмеялся. – Я гражданин США, но это не делает меня абсолютным адептом американского налогового кодекса. Шутка.

Я раскрыл конверт. Там лежал ключ от сейфа.

– Это ключ от депозитной ячейки в банке, – сказал он. – Я скажу тебе, в каком. Если что-нибудь случится, первым делом отправляйся туда. Даже не пытайся еще что-то предпринять – без толку. Не звони копам, ничего больше не делай, беги к этому ящику, пока его не взломали, и хватай что внутри.

– О чем ты?

– Это просто депозитный сейф. Не вселенский секрет, не идиотский код да Винчи, Артем, это просто ключ к ящику с бумагами. Поэтому ты пойдешь и возьмешь, что там есть, и отдашь это Валентине, старшей из моих дочерей и самой умной, ладно?

– Почему бы тебе самому не отдать ей этот ключ?

– У тебя надежней. Раньше я никогда не чувствовал себя уязвимым, а сейчас чувствую. Так что сделаешь.

Это не было вопросом.

Я кивнул и сунул конверт в карман.

– Ты болен? – спросил я. – Скажи.

– Нет, – сказал он, но я ему не поверил. Он добавил: – Обещаешь? Несмотря ни на что? Несмотря на то, кто там станет задавать официальные вопросы?

– Да.

– Когда меня ранили позапрошлой зимой, лежу я, значит, в больнице и не могу говорить, но думаю: надо отдать ключ Артемию. Надо попросить его.

Его здорово порезали в деле Билли Фароне, которое я вел. Он взялся разыскать бандитов, которые были там замешаны, и ему всадили по рукоять рыбацкий нож с зазубренным лезвием, и я нашел его в паршивой больничке на Кони-Айленде.

– А почему сейчас? – спросил я.

Он пожал широченными плечами и ответил, переходя с русского на английский, словно и в своем обширном языковом багаже не находил укромного места:

– Расскажу как-нибудь. Сейчас мне нужно, чтобы ты взял ключ. Чтобы ты дал слово приглядывать за моими девочками. И бывшей супругой, идиоткой. – Он засмеялся. – Бывшая миссис Свердлова – очень милая леди, но сейчас ведет мирную жизнь на юге Флориды в Бока-Ратон. Можешь представить себе мою жену в Бока-Ратон? Некогда, в Москве, она преподавала древнюю китайскую поэзию, И была той еще рок-н-рольщицей: и Цюй-Юаня процитирует, и «битлов» споет. Умница, красавица, мятежница: А сейчас гуляет со своим пластическим хирургом, который носит кепку яхтсмена и синюю куртку при золотых пуговицах с якорями. Солнце иссушило ее мозг до размеров картофельного чипса, понимаешь? Ладно, хорош тоску на себя нагонять. Короче, доверься мне, как я тебе.

Толя высунулся из окна машины.

– Мне так здесь нравится. – Он глянул вверх. – Посмотри на этих чаек. Ладно. У меня жажда – признался он, – но я утолю ее. Обстряпаю свои сделки, а когда покончу с Бруклином, клянусь, я все распродам. И отойду от дел. Буду путешествовать. Стану философом. А?

Он включил зажигание. Неторопливо доехал до узенькой улочки, где находился бар. Припарковался.

В этом заведении фантазия рисовала пьющих портовых грузчиков, а снаружи – шеренгу девок, призывно помахивающих сумочками. А можно было представить и туземцев-могавков, индейских рабочих из Канады, нанятых для постройки моста Верразано. Я видел этих могавков на картинках – они сидели на высоченных стальных столбах, будто свисающих с неба. На этой улице когда-то кипела жизнь.

Мягкий голубоватый свет, исходящий от воды, придавал зданиям цвет старинной голландской гравюры. Кирпичи призрачно мерцали. Очаровательно, несмотря на щербатую мостовую и облупленные фасады.

Толя захлопнул дверцу.

– Ред-Хук – мой последний лакомый кусочек, а потом завязываю, – объявил он и посмотрел на меня. – Я устал, я ухожу.

Вдруг мне подумалось: он хочет сбежать.

– И куда отправишься?

– Италия, Франция, Вьетнам, Куба. Может, осяду в Гаване. Заведу хорошенькую подружку, буду путешествовать и чревоугодничать.

– И есть кто на примете?

Он застенчиво улыбнулся:

– Не исключено.

Посмотрел на меня и снова переключился на свой русско-английский жаргон:

– Таки это не строгая архитекторша с вампирским красным ртом и не шлюха с гигантскими сиськами. Это действительно милая женщина.

– Я думал, ты купил тот дом для своей архитекторши.

– Она меня не любит. Я покупаю дома для нее, но это ничего не значит.

– Я ее знаю? Ту милую женщину?

Он покачал головой.

– Русская?

– Да, – сказал он. – Вроде как на родину вернуться.

– Так ты в самом деле уезжаешь?

– И скоро, – ответил Толя.