Текст книги "Блуждающие чародеи. Миниатюры. Стихи. Рисунки"

Рена Константиновна Яловецкая
Блуждающие чародеи
Миниатюры • Стихи • Рисунки

Посвящение

С любовью посвящаю книгу памяти предков.

Дорогие мне фамилии:

Кисельман

Клигер

Баркан

Гольберт

Папины

Яловецкие

Розенберг

Живатовские

Павлоцкие

Ландер

Маневич

Головицер

Дорман

Франк

Благодарность

Благодарю за помощь в создании книги друзей и коллег:

Ольгу Клюге

Нину Дымшиц

Татьяну Циркину

Юлию Шатохину

Ирину Яловецкую

Елену Колат

* * *

© «Пробел-2000», 2021

© Яловецкая Р. К., текст, рисунки, 2021

* * *

Реальность, преображенная фантазией

Содержание искусства проявляется силой переживания в единстве со взлетом фантазии. Мы часто говорим: он талантлив, ему дано природой. Но бывает и по-другому – некий человек не подозревает, чем наполнена его душа, вдруг берет краски, копеечное железное перышко и неожиданно для себя соединяет цветовые разливы, штрихи со своей памятью. Нечто похожее случилось у моей подруги Рены Яловецкой.

Рена, ну что можно сказать о твоей новой книге «Блуждающие чародеи» – что она развивает предыдущие темы, что ты хранишь доступный тебе, а теперь и твоим читателям детский мир, что творчество включает в себя преображенную фантазией реальность, что, быть может, тебя когда-то заставляли учить гаммы, а со двора тонкие крики друзей и солнце сияет, и ты одна в слезах, долбя по ненавистной клавиатуре, знаешь цену безотчетному братству в счастливой детской беготне, и только ты знаешь: там во дворе музыканты, там главное событие твоей жизни, но какое до них дело родителям, они тиранят свое чадо, убежденные, что творят вундеркинда дворового разлива.

А может, и не было никакого усердия за фортепиано, это моя фантазия, а была музыка, и музыканты явились, но простыл их след; они в твоей душе дуют в трубы, бьют в барабаны, и звучит нетрезвая скрипка, а перед тобой – открытая акварель, и ты, насыщая кисточку краской, улетаешь мечтой в то сладостное время, разливая ее в радужных озерах, ручьях, тропинках.

Твоя память одушевляет и проявляет сквозь время тот давний оркестрик. Вот этот кларнет, кажется, Изя, а тот долговязый Гурий, который усердно дует в трубу, на него стреляет глазами красотка двора Дебора, а ты ей грозишь (про себя, конечно) стиснутым потным кулачком, но, все поняв, Елиазар улыбнулся, проложив смычком длинный, только тебе одной предназначенный звук. В дуновении флейты растворился Ефрем, Яков крутит в воздухе барабанными палочками – жонглер, одним словом, Эмиль надсадно взвизгивает смычком, а птицы на плечах, коленях передразнивают его, аккомпанируют. За контрабасом не виден совсем Иоаким. О, как хочется подрасти, влюбиться вот в него, скрытого контрабасом, он остановился, усердно «перепиливает» смычком огромный музыкальный короб. Скорей бы подрасти и влюбиться, я бы этой Деборе тогда бы показала! Они сплетают звуки, подмигивают друг другу, кисточка зависает над бумагой, вот-вот, еще мгновение, и они растворятся в слепящем до слез воздухе.

Сладостно сияние детского рая. Ты продлеваешь его своими линиями, чтобы чей-то внимательный взор сквозь пелену времени услышал опьяненный воздухом праздник. Творчество учит ходить, ты падаешь, встаешь, идешь дальше.

Рена, мысленно живя в еврейском местечке, ты переложила через память на бумагу то, что композитор запечатлевает нотными закорючками. Твои акварели звучат, и, быть может, вправду кто-то услышит твоих музыкантов сквозь твои рисунки и сочинит звучащее изображение. И пусть этим кто-то будет ребенок, который без тирании родителей сядет за фортепиано или возьмет скрипку, и, о, чудо, под его пальцами польется наивная мелодия, о которой автор и не подозревал, как ты когда-то не думала, что ты тоже художник.

Твой Юра Норштейн

Бродячие музыканты клезмеры
Предисловие

Где и как хранится память? Только ли в голове и в словах? А что сохраняют жесты и ритмы, прикосновения пальцев и губ, сочетания линий и красок? Что отзывается в биении и замирании сердца, в навернувшихся ненароком слезах, в побелевших щеках и улыбке? И разве мы помним только то, что пережили сами? Разве не прячется в нас – в генах и клетках, в суставах и жилах – память наших предков? И эта память бессловесна. Она всплывает немыми видениями, знакомой интонацией, безотчетной тревогой, спонтанным смехом. Как и откуда всплывают воспоминания – тайна. Но когда они обретают зримые, слышимые, словесные формы – случаются настоящие чудеса. Умение уловить воспоминания и поделиться ими с другими людьми – настоящий талант. Им одаряет новорожденных Мнемозина, древнегреческая богиня памяти, матушка всех муз.

Однажды Мнемозина обратила внимание на девочку Рену, которая родилась в сибирском городе Красноярске среди потомков повстанцев, высланных в XIX веке из Польши. Рена выросла, вышла замуж, переехала в Москву, вырастила сына Аркашу, потом стала бабушкой Кости и Лёни, а потом стала прабабушкой Леночки. Долгие годы в мире кино знали и уважали киноведа Рену Константиновну Яловецкую. Но там, и даже в семье, не знали о даре, полученном ею от Мнемозины. А Рена вспоминала детство, соседей, городских чудаков и тихо писала стихи да рассказы.

В один прекрасный день начали случаться чудеса. Сначала родился сборник рассказов Рены Яловецкой «Сибирские палестины». За ним вышли в свет еще две книги – «Синий свет» и «Ехали леди на велосипеде». В еще один прекрасный день припомнилась детская радость от цирка. Но мало написать про ловкость акробатов, про смелость дрессировщиков и сообразительность зверей, про шутки и проказы клоунов – их ведь надо показывать. Тогда Рена взяла ручку, кисти и краски – и случилось еще одно чудо: оказалось, что она умеет воспоминания рисовать. Так появилась книжка ее рисунков и стихов «Дуралеи».

А тут вдруг в памяти Рены всплыли места, где она никогда не жила: местечки Польши и Галиции, Литвы и Беларуси, Украины и Молдовы. Она вспомнила местечковых бедняков, говоривших на местных языках и на языке идиш. Увидела молчаливых ремесленников и их разговорчивых жен, которым удавалось трудом, добротою и юмором спасать свои семьи от голода и от бед. Услышала клезмеров – эти бродячие музыканты умели печаль переигрывать в радость, чтобы спасать людей от уныния. И случилось чудо этой книги: Рена смогла воскресить на бумаге исчезнувший мир – нарисовала его и стихами приправила.

Узнавайте и радуйтесь, добрые люди!

Наум Клейман

Сотворение мира. Муки и радости рождения
От автора

Фантомы. Духи. Как материализовать видения? Вдохнуть жизнь в призрачные существа?

Как выглядели в прошлые века клезмеры – странствующие музыканты?

Разглядываю гравюры, репродукции М. Шагала, И. Пэна, старые фотографии. Еврейские музыканты. Хрестоматийные образцы… Ищу свое. Мучаюсь. Боюсь кукольных, картонных персонажей, манекенов. Как одушевить героев, «схватить» позы, мимику, жесты, уловить особенности музыкантов ансамблей – капелл?

Кочевая жизнь их сплотила, превратила в некое содружество. А это предполагало своеобразие взаимоотношений и особый склад личности. Вероятно, среди них были одержимые, жизнелюбы, острословы, балагуры, насмешники, шутники, лицедеи.

А как передать характеры, среду, предметный мир, найти контекст существования, необычность облика?

Боюсь шаблонов, штампов, открыточной сентиментальности и слащавости, стилистики комиксов, китча.

Как создать образы живые и пластичные? Ведь клезмеры – порождение музыки.

Великий акт сотворения Мира. Демиург всегда рискует. Рискну и я…

Пробую, рисую. Выбрасываю в корзину «неудачников» – кривобоких трубачей, коротконогих флейтистов, скрипачей с деформированными скрипками.

Простите невольную расправу, вам не суждено появиться на свет, – мучаюсь раскаянием и снова рисую…

Бумага, карандаш, тушь, акварель. Пробы. Отказываюсь от карандаша: линия, штрихи, коррекция… Рисунок мертвеет, перестает «дышать». Безжалостно в корзину! Перо и тушь обнадеживают. Но мое «открытие» – черная гелевая ручка. Линия импульсивна, свободна. Персонажи, пусть еще не совершенны, но рождаются, «дышат», обретают жизнь.

Привет, клезмеры! Шалом!

Черно-белые – они графичны, выразительны, аскетичны. Я «касаюсь» акварелью, и их обволакивают свет и тепло. Интуитивно выбираю колорит. Расхрабрившись, решаюсь на эксперимент. Опускаю кисточку в чашку с растворимым кофе. «Кофейные» клезмеры живут в стиле сепии.

Часто мои персонажи выходят из повиновения. Сами выбирают окружение: соседей, партнеров, случайных знакомцев. К ним то и дело пристраивается местечковая живность – козы с козлятами, утки с утятами. Гуськом за гостями-музыкантами бредут зачарованные гуси, куры и даже кошка с мышкой. Видимо, фанаты?

Возвращаюсь к первым опытам. К графике и акварелям прибавляю коллажи. Рисую денно и нощно. Герои множатся – размножаются.

Армия бумажных бродячих музыкантов вошла в виртуальное местечко и заняла мое реальное жизненное пространство. С флейтами, скрипками, виолончелями лежат – притихшие, беззвучные в конвертах, папках, на столах и книжных полках. Они буквально вытеснили меня из двухкомнатной хрущевки. Моя музыкальная рота. Впору отдавать команды:

– Бей, барабан! Горнист, труби сбор! А лучше играйте марш дер хупе[1]1
  «Фун дер хупе» – свадебный марш.


[Закрыть]!

Ваш плацдарм – свадьбы, ярмарки, празднества. Вы – музыканты-клезмеры!

I
Клезмер-Фест

С привкусом сладости и горечи

Клезмеры – наваждение. Обрушились на меня как град. Саранча, пчелиный рой, полчища майских жуков… Ночные посетители. В каких закромах памяти, запечатанных сундуках, музыкальных шкатулках таились?

Фантомы…

Спрыгивают на бумагу с кончика пера, стержня гелевой ручки, с ворсинок кисточки, с каплями школьной акварельной краски на меду. Мои медовые, бедовые… С привкусом сладости и горечи – извечной совокупности, сути еврейского мира, мироощущения. Печальные, смешные, хитрованы и шлимазлы[2]2
  Шлимазл – недотепа (здесь и далее – с идиш).


[Закрыть], швицеры[3]3
  Швицер – хвастун.


[Закрыть], шлеперы[4]4
  Шлепер – оборванец.


[Закрыть], люфтменшен[5]5
  Люфтменшен – мечтатели, люди, витающие в облаках.


[Закрыть]. Пестрый еврейский люд – с трубами, скрипками, флейтами, барабанами и цимбалами. Бродячие музыканты. Их оркестрики – капеллы когда-то приступом брали местечки Польши, Украины, Белоруссии.

Я иду следом. Погружаясь в прошлое… И существую внутри.

Местечко, штетл, живет по своим канонам. Своя география и топография. Пробую воскресить картину утраченного навсегда городка: дом, синагога, хедер[6]6
  Хедер – еврейская школа.


[Закрыть], базарная площадь, лавки, баня, кладбище… Местечко живет по своим законам.

Но, когда являются возмутители спокойствия, жизнь меняется.

– Шалом, скрипка! Труба, шалом!

– Шалом, капелла!

Улицы полнятся народом.

– Танцен! Танцен!

Вот уж пляшет – приплясывает все местечко. Гул, гвалт, смех, говор… – Вы слышите?

– Пани Двойра, снимите передник – сегодня праздник. А гут ёмтов![7]7
  А гут ёмтов! – Хорошего праздника! С праздником!


[Закрыть] – Очнись, Ёселе, даже если у тебя «лох ин коп»[8]8
  Лох ин коп – дырка в голове.


[Закрыть].

– Ребе Шимон, не стесняйтесь! Пусть ваши ученики немного отвлекутся от Торы. Право, не грех…

– Выходи и ты, сапожник Бубер! Чай не граф Потоцкий.

Вот так веселье.

– Шлойме, распрягайте лошадь. Дайте животному отдых!

В пляс пустились и корчмарь, и мясник, и портной, и стекольщик, и водовоз. А какие кренделя выделывает ногами ребе Гирш! Кто бы мог представить. Даст фору искуснику Мееру, что танцует танец с бутылочками.

Забыл про гешефт[9]9
  Гешефт – дело.


[Закрыть] заезжий владелец пролетки. А торговка селедкой, старая Песя, почему-то плачет навзрыд. Ей-таки есть о чем вспомнить.

Что же ты делаешь, залетный скрипач? Разбередил души. А ведь еще не праздники – не свадьба и не Пурим. И ярмарка впереди…

Мир Шолом-Алейхема

Клезмеры окунули меня в мир Шолом-Алейхема, Шагала, Зингера. Мне снились местечки с обитателями: сапожниками, молочниками, корчмарями, портными. Я входила в их лачуги, лавки, въезжала в постоялые дворы, ощущая коловращение еврейской жизни. Я вдыхала запахи печки, где томился чолнт, пеклись бейглы[10]10
  Чолнт, бейглы – блюда еврейской кухни.


[Закрыть].

– Циля, махн а цимес[11]11
  Махн а цимес – сделай мне цимес (десертное блюдо).


[Закрыть], – слышала голоса. В памяти всплывали азы родного материнского (маме-лошн) языка, идиш. В многоголосье различала говор семьи, азартные возгласы спорщиков, реплики доморощенных мудрецов, каверзные вопросы благочестивых старцев-талмудистов, шутливые перебранки прогуливающихся по улице супругов: – Кецеле[12]12
  Кецеле – кошечка.


[Закрыть], сними шляпку – дождь. Я не барон Ротшильд… – Таки да, дорогой!

– Лучше золотник счастья, чем фунт золота.

– А то… – соглашается с резонером собеседник.

– Вы имеете, что сказать?

– Почему нет? Вы знаете, Монозон умер.

– Что вы говорите? То-то я смотрю, его хоронят.

– Слышали, Борух Рабинович переезжает в Лудзу.

– Тоже мне генерал-губернатор.

Но что происходит сегодня в местечке? На улицу хлынула еврейская беднота. Все шлеперы и шнореры[13]13
  Шнореры – попрошайки.


[Закрыть] и почтенные жители.

Клезмеры приехали!

Плывет над местечком нигун – напев без слов, хватает за сердце.

Музыка! Музыка!..

Нет больше покосившихся крыш, закопченных окон, грязных луж, запахов ржавой селедки и лиц урядников.

Фрейлехс[14]14
  Фрейлехс – веселье, радость.


[Закрыть]. Свет! Музыка. Музыка. Праздник!

Мазл тов[15]15
  Мазл тов! – Счастья вам!


[Закрыть]!

Гиб мир а биселе вайн[16]16
  Гиб мир а биселе вайн – дай мне немного вина.


[Закрыть]!

Плещется вино в кружках, бокалах, кубках… – Отпусти заботы! Забудь беды! Фрейлехс!.. Музыка. То ли сон, то ли явь…

Живущие на облаке

Клезмеры… Иногда мне кажется, что я, как селекционер, вывожу, взращиваю и возрождаю некую забытую породу, обреченную на исчезновение.

Не дышите! Осторожно! Они могут улететь!

Скрипач на крыше! Трубач на крыше! Парят над местечком.

Пролетают флейты, цимбалы, кларнеты. Инструменты отделились от владельцев, живут своей жизнью.

Тум-бала, тум-бала, тум-балалайка!

Шпиль[17]17
  Шпиль – играй.


[Закрыть] балалайка!

Волшебная музыка плывет в вышине. А веселые безумцы вскарабкались на облако. Скрипачи, трубачи, барабанщики. Творящие праздник. Небожители? Земные?

Взлетели и приземлились.

Шалом, капелла!

Картинки с ярмарки. Исповедь клезмеров

Расчехлили инструменты заезжие музыканты. Красавцы-некрасавцы, но все обольстители. Усачи-бородачи.

Вздрогнуло сердечко местечковой скромницы – невесты. Скоро свадьба.

– Хупа[18]18
  Хупа – свадебный балдахин и свадьба.


[Закрыть]. Гости. Подарки.

– Фрейлехс!

– А еще хора[19]19
  Хора – еврейский танец.


[Закрыть].

– В круг. В круг!

– Танцен! Танцен!

Контрабас в два раза выше владельца. Тому бы – флейту, а флейтисту – контрабас… А трубачу – труба в самый раз. Раздувай щеки! Скрипачи, скрипачи! Смычки летают – душу ласкают. Поет скрипка и плачет.

Барабанщики с барабанами, цимбалисты с цимбалами, ярмарку развеселят – разбудоражат.

– Ретивые торговцы! Не забудьте про свой товар. Не то не будет парносе[20]20
  Парносе – заработок.


[Закрыть]. Какой же тогда гешефт?

– Музыка! Музыка! Ходит ярмарка ходуном.

– Девица плясать не умеет – говорит, музыканты плохи. Пословицы-то не в бровь, а в глаз.

Клезмеры – музыканты отменные, хоть консерватории не кончали. А играют как боги. Чародеи. Ни к чему пюпитры – играют без нот.

Прислушаемся к их разговорам…

– Кабы я нотную грамоту разумел – в Киеве бы концертировал.

– А хвастал, что в Вене обучался.

– Шутка. Одесская хохма…

– Ты случайно не Гершеле Острополер?

– Сам ты шут…

– Скажи мне еще за импровизацию и за вибрацию…

– Мой зейделе[21]21
  Зейделе – дедушка.


[Закрыть] и отец тоже играли без нот и меня не учили.

– А мой папа, портной, сказал мне в детстве: «Шлимазл. Шить не хочешь, сапоги тачать не умеешь – иди в музыканты, может, есть талант». Слава Богу, приглашают в Румынский оркестр…

– А мой брат играл каприччио Гайдна. Он знал толк во всех инструментах. Дай Бог ему здоровья…

– Говорят, он играл всегда в тональности «ща бемоль мозоль».

– Клевета, он был виртуоз.

– Настоящий клезмер – вовсе не виртуоз. Он играет с душой. Это музыка души.

– Мейлах, скажи мне еще про глиссандо и экспрессию.

– Мой учитель говорил: «Тебе не нужна партитура. Это не классика. Импровизируй!»

– Беня, клезмерская игра вообще – имитация голоса.

– Точно. Подражание разговору. У нас скрипка не играет, а «разговаривает».

– А как тебе горизонтальная, а не вертикальная игра смычком?

– Клезмерская манера!

– Мой отец в детстве меня наставлял: «В твоей игре должно быть что-то от молитвы. Когда кажется, не ты играешь на инструменте, а Некто, Высший, играет тобой…»

– Великая премудрость.

– Так лехаим, панове!

– Лехаим! Отдохнем в шабат[22]22
  Шабат – суббота.


[Закрыть]. Ярмарка танцует и поет. И плачет…

Как не расслышать мольбу бедной неудачливой невесты. (Это же известный еврейский шлягер «Варничкес»[23]23
  Варничкес – варенички.


[Закрыть].) Жаль, не сбудется ее мечта угостить варениками жениха, потому что и жениха-то у нее нет. Впрочем, не стоит страдать: бывает, у суженого ни стула, ни стола, ни ложки, ни вилки, а в кармане дырка. Правда, живет он в другой песне, «Про Ицика». Лучше затянем, друзья, «Свадебную»:

– Ломир але инейнем… (Давайте все вместе…)

Вот и еврейский хор. По субботам музыкантам-клезмерам играть запрещено, а петь – сколько душе угодно. Так запевай, Шлоймеле!

Родословная

Клезмеры неотделимы от своего народа. Поэтому я не отрываю их от местечка. Погружаю в жизнь и быт вымышленного штетла. Растворяю в родной среде. Дети местечка, они впитали дух соплеменников, их чаяния, обычаи, нравы, уклад жизни. Клезмеры для еврейского мира и сознания – ключевые, знаковые профессии, как портные, молочники, сапожники, часовщики, аптекари. Поэтому, обычно в семье музыканта рождались и росли музыканты. Из семей странствующих музыкантов выходили клезмеры. Отец скрипача учил сына игре на скрипке, отец кларнетиста – на кларнете и саксе. Потомственная профессия. Оказалось впоследствии, многие известные ныне музыканты – внуки и правнуки клезмеров. Их потомками являются Михаил Гнесин – один из основателей московского музыкального училища и института, – скрипичный гений Яша Хейфиц, знаменитый одесский педагог, создавший школу скрипичной игры, Петр Столярский.

Поиски облика. Печать судьбы

Клезмеры – плоть от плоти народной.

Рисуя, ищу архетип, придаю моим героям семитские черты. Вспоминаю облик соплеменников – мимику, жесты, манеры, позы, ухватки. Пытаюсь зафиксировать неповторимость национального характера. Опасаюсь клише, шаржа. Ищу точные психофизические параметры, при этом допускаю полное разнообразие типажей.

Наивные, мудрые, экспансивные и меланхоличные, весельчаки, зануды, хитрованы и недотепы, шлимазлы.

Индивидуальные портреты, но у всех в глазах сквозит извечная скорбь – печать гонений, скитаний, судьбы народа.

Думаю и про стиль одежды. Во что обрядить усатых, бородатых, с пейсами и буйными кудрями? Щеголей и бедолаг, что бредут по дорогам с драными локтями и заплатами? Обдумываю клезмеровский гардероб.

Белая рубаха навыпуск, брюки до колен, башмаки без каблуков. Выдаю кому лапсердак[24]24
  Лапсердак – приталенный длинный сюртук с подкладкой и отворотами.


[Закрыть], кому – сюртук или бекешу[25]25
  Бекеша – старинное долгополое пальто сюртучного покроя.


[Закрыть] и непременно – жилеты (вестл).

Я нахлобучиваю на их нарисованные головы черные ермолки (кепл, кипу), широкополые шляпы, шляпы-тарелки (сподек) и лоскутные – лапченмютце. Некоторым музыкантам-модникам начала ХХ века к лицу окажутся котелки и даже цилиндры. Иные клезмеры, представьте, шагали в ногу с модой…

Рисую и сосредоточиваюсь на деталях костюма: не забыть про кушак, пояс, тесемки и черные нашейные платки. Не упустить бы бархатную подушечку под подбородок. Скрипачу без нее никак…

Я озабочена и обликом женских персонажей. Ведь мои герои, забредая в местечко, попадают на праздничные торжества – Пасху, Пурим, Хануку. А то угодят на свадьбу или на Бриз (обряд обрезания) и Бармицву (в иудаизме – достижение мальчиком или девочкой религиозного совершеннолетия).

А уж на ярмарку-то – непременно. А там и невесты, и маменьки, и бабушки, и разные махатонум (сваты, сватьи). Для еврейского женского корпуса тоже рисую костюмы: платья, шали с кистями, нагрудные ленты и обязательно передник (фартех). А головы покрываю платками – кружевными, шелковыми. Для невесты готовлю вуаль, а для старозаветных тетушек – тюлевый чепец с бантом. Причем помню, что уши еврейской местечковой фемины должны быть открыты. Таков канон. Не взыщите.

Ищу и профессиональные меты бродячего музыкального люда. Раздаю, пририсовывая, инструменты:

– Пан Шнеерсон – ваша скрипка и смычок! Получите контрабас!

– Вам, Янкель, – флейта в самый раз.

– Вручаю цимбалы, гармонику.

– Ау, ударники! Ваш барабан с тарелками.

– Кто потерял бубен?

Вот местечко и во власти музыки.

Шалом, капелла!

Мой предок, странствующий музыкант

Мои клезмеры возникли ниоткуда, из небытия. Из глубинной памяти, прапамяти. Однажды привиделась вереница усталых людей, бредущих по дорогам. Польша? Бессарабия? Галиция? Синеглазые ашкенази, блуждающие в поисках неуловимого еврейского счастья. Среди них и оказался, вероятно, он, мой предок – странствующий музыкант. Спал где-то на постоялом дворе, под телегой, в ожидании ярмарки. Рядом с козами и лошадьми хозяина. Рядом с торговцами галантерейным товаром, мешками с зерном, ящиками с бутылями, корзинами с откормленной на продажу птицей.

«Ицик, что мы имеем с гуся? – Пух! Жир!» – пульсируют во мне строчки детского анекдота. Мне слышится:

«Ты уже проснулся, Герцеле? Открыл свой футляр?» (Хотя, вероятнее всего, переносил скрипку в заплечном холщовом мешке.) И хозяин заезжего двора милостиво предложил:

– Бог с тобой, Герцл, иди попиликай!

За тарелку чолнта, кусок кугеля[26]26
  Чолнт, кугель – блюда еврейской кухни.


[Закрыть], играй, музыкант! Цимес еще томится в печи.

– Играй!

Повел смычком скрипач – и жизнь местечка преобразилась…

Иногда мне кажется, что клезмер однажды залетел в мои сны и я извлекла его из сновидений: живи! Благоденствуй!

Мазл тов!