Текст книги "Да помолчи уже, наконец. О чем мы говорим, когда говорим о любви"

Реймонд Карвер
Да помолчи уже, наконец. О чем мы говорим, когда говорим о любви
Рассказы

Raymond Carver

WILL YOU PLEASE BE QUIET, PLEASE?

Copyright © 1976 by Raymond Carver

From FURIOUS SEASONS AND OTHER STORIES:

Pastoral, Furious Seasons

Copyright © 1963 by Raymond Carver

WHAT WE TALK ABOUT WHEN WE TALK ABOUT LOVE

Copyright © 1981 by Raymond Carver

All rights reserved

Перевод с английского Ирины Бессмертной, Александры Глебовской, Виктора Голышева, Григория Дашевского, Вадима Михайлина, Максима Немцова, Ивана Ющенко

Издание подготовлено при участии издательства «Азбука»

© И. М. Бессмертная (наследник), перевод, 1987

© А. В. Глебовская, перевод, 2007, 2024

© В. П. Голышев, перевод, 2024

© Г. М. Дашевский (наследник), перевод, 2007

© В. Ю. Михайлин, перевод, 2007, 2024

© М. В. Немцов, перевод, 2024

© И. Б. Ющенко, перевод, 2024

© Издание на русском языке, оформление.

ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2024

Издательство Иностранка®

* * *

Да помолчи уже, наконец[1]1
  Сборник «Will You Please Be Quiet, Please?» опубликован издательством McGraw-Hill в марте 1976 г.


[Закрыть]

Эта книга – для Мэриэнн

Жирдяй[2]2
  Рассказ «Fat» впервые опубликован в журнале Harper’s Bazaar в сентябре 1971 г.


[Закрыть]

Сижу за кофе с сигаретами у подруги Риты и выкладываю ей.

Вот что я ей выкладываю.

К концу безлюдной среды Херб подсаживает мне на участок толстяка.

Жирнее этого толстяка я в жизни не видала, хоть на вид он и опрятный, вполне прилично одет. У него все большое. Но лучше прочего я запомнила пальцы. Когда подошла к столику возле него обслужить пожилую пару, перво-наперво эти пальцы и заметила. В три раза больше, чем у обычного человека, – длинные, толстые, сливочные пальцы.

Занимаюсь другими столиками, компания из четырех деловых людей, очень придирчивые, еще одна четверка, три мужчины и женщина, и вот эта пожилая пара. Леандер налил толстяку воды, а я пока не подхожу, даю ему время, чтобы все обдумал.

Добрый вечер, говорю. Принять у вас заказ? – говорю.

Рита, какой же он огромный, просто громадина.

Добрый вечер, отвечает. Здрасьте. Да, говорит. Мы, кажется, уже готовы заказывать, говорит.

Так вот он и разговаривает – странновато, понимаешь. И то и дело чуть отдувается.

Думаю, начнем мы с салата «Цезарь», говорит. А потом тарелку супа – и хлеба с маслом побольше, будьте любезны. Каре ягненка, наверное, говорит. И печеной картошки со сметаной. Насчет десерта мы позже подумаем. Большое вам спасибо, говорит и возвращает мне меню.

Господи, Рита, но эти пальцы у него.

Я спешу на кухню и передаю заказ Руди, а тот принимает и рожу корчит. Ты же знаешь Руди. Он за работой всегда такой.

А из кухни выхожу, и Марго – я же о Марго тебе рассказывала? Та, что за Руди гоняется? Марго мне говорит: Кто это твой жирный друг? Настоящий жиртрест.

Вот поэтому все. Думаю, на самом деле поэтому.

«Цезарь» я ему делаю прямо за столом, он за каждым моим движением наблюдает, а сам между тем хлеб мажет маслом и выкладывает куски на одну сторону, и все время эдак пыхтит. А я так взвинчена или что еще, – в общем, я ему стакан с водой опрокинула.

Ох, простите, говорю. Так всегда бывает, если торопишься. Простите меня, пожалуйста, говорю. На вас не попало? – говорю. Я сейчас мальчика позову все убрать, говорю.

Пустяк, говорит он. Все в порядке, говорит – и пыхтит. Об этом не беспокойтесь, мы не против, говорит. Улыбается и машет, пока я за Леандером иду, а когда возвращаюсь подать салат, вижу, что толстяк уже съел весь хлеб с маслом.

Чуть погодя я ему приношу еще хлеба, а он уже салат доел. А ты же сама знаешь, какие порции у тех «Цезарей»?

Вы очень любезны, говорит. Хлеб у вас великолепный, говорит.

Спасибо, отвечаю.

Ну, он очень хорош, говорит, и мы не шутим. Нечасто удается нам такое удовольствие от хлеба получить, говорит.

А вы откуда? Спрашиваю. По-моему, я вас тут раньше не видела.

Такого не забудешь, вставляет Рита, хмыкнув.

Из Денвера, отвечает.

Я больше насчет этого ничего не говорю, хотя мне и любопытно.

Суп ваш будет готов через несколько минут, сэр, говорю, а сама иду последние штрихи добавить с этой моей компанией деловых, очень придирчивых.

Подаю ему суп, а вижу – хлеб опять исчез. Он последний кусок в рот кладет.

Поверьте, говорит, мы не всегда так едим, говорит. И пыхтит. Вы уж нас извините, говорит.

Вообще не берите в голову, пожалуйста, говорю. Любо-дорого, когда человек ест и ему нравится, говорю.

Не знаю, говорит. Наверное, так с вашей точки зрения. И пыхтит. Поправляет салфетку. А потом берется за ложку.

Боже, ну и жирный! говорит Леандер.

Что ж ему с этим поделать-то, говорю, поэтому закрой рот.

Ставлю ему еще корзинку с хлебом и побольше масла. Как вам суп? спрашиваю.

Спасибо. Хороший, говорит. Очень хороший. Вытирает губы и промокает подбородок. Как считаете, здесь тепло или мне одному так кажется? – спрашивает.

Нет, тут тепло, отвечаю.

Может, мы тогда пиджак снимем, говорит.

Не стесняйтесь, говорю. Человеку должно быть удобно, говорю.

Так и есть, говорит, это очень, очень точно, говорит.

Но потом я вижу, что он все еще в пиджаке.

Мои большие компании уже ушли, пожилая пара тоже. В заведении пустеет. К тому времени, как я подаю толстяку каре и печеную картошку, а с ними еще хлеба и масла, он остается один.

На картошку ему наваливаю побольше сметаны. Сметану посыпаю беконом и резанцем. Приношу еще хлеба и масла.

Все в порядке? спрашиваю.

Прекрасно, отвечает – и пыхтит. Отлично, благодарю вас, говорит – и опять пыхтит.

Приятного вам ужина, говорю. Поднимаю крышку с его сахарницы и заглядываю в нее. Он кивает и не сводит с меня глаз, пока не ухожу.

Теперь-то я знаю, что мне чего-то надо было. Только не знаю чего.

Как там старый мешок кишок поживает? Ты с ним все ноги себе стопчешь, говорит Хэрриет. Сама знаешь, какая она, Хэрриет-то.

На десерт, говорю я толстяку, есть «Зеленый Фонарь Особый», это такой пудинг с подливой, или чизкейк, или ванильное мороженое, или ананасный шербет.

Мы же вас не задерживаем, а? спрашивает он, пыхтя и с озабоченным видом.

Нисколечко, отвечаю. Конечно ж нет, говорю. Не спешите, говорю. Пока выбираете, я вам еще кофе принесу.

Будем с вами честны, говорит он. И на стуле елозит. Нам бы хотелось «Особого», но еще мы бы, может, взяли и вазочку ванильного мороженого. С капелькой шоколадного сиропа, если угодно. Мы же вам сказали, что проголодались, говорит.

Я иду на кухню разобраться с десертом сама, а Руди говорит: Хэрриет сказала, у тебя там толстяк из цирка. Это правда?

А Руди уже снял и фартук, и колпак, если ты меня понимаешь.

Руди, он жирный, говорю, но дело тут не только в этом.

А Руди только смеется.

Как по мне, так она в жир втюрилась, говорит.

Берегись, Руди, говорит Джоэнн, которая только-только в кухню входит.

Я уже ревную, говорит ей Руди.

Ставлю я «Особый» перед толстяком и большую креманку ванильного мороженого с шоколадным сиропом отдельно.

Спасибо, говорит он.

Всегда пожалуйста, говорю, – и меня охватывает чувством.

Верьте слову, говорит он, мы не всегда вот так едим.

А у меня – я все ем и ем, и никак не набираю, говорю. Мне бы хотелось набрать, говорю.

Нет, говорит он. Будь у нас выбор, нет. Но выбора нету.

После чего берет ложку и ест.

Что еще? спрашивает Рита, прикуривая из моих сигарет и подтаскивая стул поближе к столу. Теперь эта история становится интереснее, говорит.

На этом все. Больше ничего. Он доедает десерты, а потом уходит, и потом идем домой мы с Руди.

Ну и жирняга, говорит Руди и потягивается – он всегда так делает, если устал. А затем просто смеется и снова переводит взгляд на телевизор.

Я ставлю кипятиться воду на чай и принимаю душ. Прижимаю руку к себе посередке и спрашиваю себя, что бы случилось, будь у меня дети и один из них стал бы так выглядеть, таким жирным был бы.

Наливаю воду в чайник, расставляю чашки, сахарницу, пакет «половины-на-половину» и вношу поднос Руди. Как будто он об этом думал все время, Руди говорит: Знал я в детстве одного толстяка, пару толстяков, по-настоящему жирных. Такие бочки были, что боже мой. Не помню, как их звали. Жирдяй, только так и называли одного пацана. Мы его звали Жирдяй, этот пацан со мной рядом жил. Был соседом. А другой пацан потом возник. Его звали Хляба. Все его звали Хлябой, кроме учителей. Хляба и Жирдяй. Жалко, снимков у меня не осталось, говорит Руди.

Не могу придумать, что ему ответить, поэтому мы пьем чай, и совсем скоро я встаю, чтоб укладываться спать. Руди тоже поднимается, выключает телевизор, запирает переднюю дверь и давай расстегиваться.

Я ложусь на кровать, и сдвигаюсь на самый край, и лежу там на животе. Но сразу же, только свет гасит и забирается в постель, Руди начинает. Я переворачиваюсь на спину и немножко разжимаюсь, хоть это и против моей воли. Но вот в чем тут штука. Когда он на меня забирается, я вдруг чувствую, что я жирная. Чувствую себя до ужаса жирной, такой жирной, что Руди – какая-то малявка и вообще поди найди его там.

Смешная это история, говорит Рита, но я же вижу – она ничего в ней не сообразила.

Мне уныло. Но в это с нею я вдаваться не стану. Я и так ей слишком много выложила.

Она сидит и ждет, а сама изящные пальчиками себе в волосы тычет.

Ждет чего? хотелось бы мне знать.

Сейчас август.

Жизнь моя изменится. Такое чувство.

Соседи[3]3
  Рассказ «Neighbors» впервые опубликован в журнале Esquire в июне 1971 г.


[Закрыть]

Билл и Арлин Миллеры были счастливой парой. Но время от времени им казалось, что лишь их одних во всем их кругу как-то обошли, и Билл так и остался выполнять обязанности счетовода, а Арлин занималась секретарскими задачами. Иногда они об этом разговаривали – в основном сравнивая себя с соседями, Хэрриет и Джимом Стоунами. Миллерам казалось, что у Стоунов жизнь полнее и ярче. Стоуны всегда выходили куда-то ужинать, или принимали гостей дома, или в связи с работой Джима путешествовали где-то по стране.

Стоуны жили через площадку от Миллеров. Джим работал коммивояжером в фирме запчастей, и ему часто удавалось сочетать командировки с отпускными поездками, вот и в этот раз Стоуны уезжали на десять дней: сперва в Шайенн, а затем дальше в Сент-Луис навестить родню. Пока Стоунов не будет, Миллеры приглядят за их квартирой, будут кормить Киску и поливать растения.

Билл и Джим пожали друг другу руки у машины. Хэрриет и Арлин подержали друг дружку за локти и легонько поцеловались в губы.

– Развлекайтесь, – сказал Билл Хэрриет.

– Развлечемся, – ответила Хэрриет. – Вам, ребятки, тоже не скучать.

Арлин кивнула.

Джим ей подмигнул:

– Пока, Арлин. Хорошенько приглядывай за стариком.

– Пригляжу, – ответила Арлин.

– Развлекайтесь, – сказал Билл.

– А то, – ответил Джим, легонько хлопая Билла по плечу. – И еще раз спасибо вам, ребята.

Стоуны помахали, отъезжая, и Миллеры тоже помахали.

– Что ж, жалко, что не мы, – сказал Билл.

– Бог свидетель, отпуск бы нам не повредил, – произнесла Арлин. Она взяла его за руку и обхватила ею свою талию, когда они поднимались по лестнице к их квартире.

После ужина Арлин сказала:

– Не забудь. В первый вечер Киске надо дать со вкусом печенки. – Она стояла в дверях кухни, складывая скатерть ручной работы, которую Хэрриет в прошлом году купила ей в Санта-Фе.

Входя в квартиру Стоунов, Билл вдохнул поглубже. Воздух там уже застоялся и пах смутно сладко. Лучистое солнце часов над телевизором показывало половину девятого. Он вспомнил, как Хэрриет вернулась с этими часами домой, как перешла через площадку показать их Арлин, прижимая латунный корпус к себе обеими руками и разговаривая с часами через обертку, как будто они – младенец.

Киска потерлась мордочкой о его шлепанцы, а потом завалилась на бок, но быстро вскочила, когда Билл зашел в кухню и взял одну банку из тех, что выставили на сверкающей сушилке. Оставив кошку копаться в еде, он направился в ванную. Посмотрелся в зеркало, а потом закрыл глаза и после этого взглянул опять. Открыл аптечный шкафчик. Нашел коробочку пилюль и прочел этикетку: Хэрриет Стоун. По одной раз в день по назначению, – и сунул ее в карман. Вернулся в кухню, налил в кувшин воды и вернулся в гостиную. Закончив поливать, поставил кувшин на ковер и открыл шкафчик с напитками. Дотянулся вглубь за бутылкой «Чивас Ригал». Дважды отхлебнул из бутылки, вытер губы рукавом и вернул бутылку в шкафчик.

Киска спала на тахте. Он выключил свет, медленно закрыл и проверил дверь. У него оставалось ощущение, что он что-то забыл.

– Что так долго? – спросила Арлин. Она сидела, подвернув под себя ноги, и смотрела телевизор.

– Ничего. Играл с Киской, – ответил он и подошел к ней, и потрогал ей груди. – Пойдем ляжем, милая, – сказал он.

На следующий день Билл использовал лишь десять минут от двадцатиминутного перерыва, выделявшегося им днем, и ушел с работы за четверть часа до пяти. Машину он ставил на стоянку, как раз когда Арлин выскакивала из автобуса. Подождал, пока она войдет в здание, затем взбежал по лестнице поймать ее, как только выйдет из лифта.

– Билл! Господи, ты меня напугал. Ты рано, – сказала она.

Он пожал плечами.

– На работе делать нечего, – сказал он.

Она дала ему свой ключ, чтобы открыл дверь. Он глянул на дверь через площадку и только после зашел следом за нею.

– Давай ляжем, – сказал он.

– Сейчас? – Она рассмеялась. – Что это в тебя вселилось?

– Ничего. Снимай платье. – Он неуклюже схватил ее, и она сказала:

– Боже правый, Билл.

Он расстегнул на ней ремешок.

Позже они послали за китайской едой, а когда ту принесли, поели жадно, ни о чем не разговаривая, и слушали пластинки.

– Давай не забудем накормить Киску, – сказала она.

– Я только об этом подумал, – сказал он. – Схожу прямо сейчас.

Для кошки он выбрал банку со вкусом рыбы, затем наполнил кувшин и отправился поливать. Когда вернулся в кухню, кошка скреблась у себя в лотке. Пристально посмотрела на него, а потом отвернулась к помету. Он открыл все шкафы и осмотрел консервы, крупы, упаковки с едой, бокалы для коктейлей и вина, фарфор, кастрюльки и сковородки. Открыл холодильник. Понюхал сельдерей, дважды откусил от чеддера и пожевал яблоко, заходя в спальню. Кровать в ней казалась огромной, до пола спускалось пушистое белое покрывало. Он вытащил ящичек прикроватной тумбочки, нашел полупустую пачку сигарет и сунул ее себе в карман. После этого шагнул к чулану и открывал его, когда в переднюю дверь постучали.

По дороге он заглянул в ванную и спустил воду.

– Что ты так долго? – спросила Арлин. – Ты здесь уже больше часа.

– Неужели? – сказал он.

– Да, больше, – сказала она.

– Мне в туалет нужно было, – сказал он.

– У тебя свой есть, – сказала она.

– Мне нужно было срочно, – сказал он.

Тем вечером они снова любили друг дружку.

Наутро он попросил Арлин позвонить и его отпросить. Сам принял душ, оделся и приготовил легкий завтрак. Попробовал начать книжку. Вышел погулять, и ему стало лучше. Но немного погодя, не вынимая рук из карманов, вернулся к дому. Остановился у двери Стоунов – не слышно ли, как там кошка. После чего открыл собственную дверь и пошел на кухню за ключом.

Внутри казалось прохладнее, чем у него в квартире, да и темнее. Интересно, подумал он, не зависит ли температура воздуха от растений. Выглянул в окно, а потом медленно обошел все комнаты, раздумывая обо всем, что попадалось на глаза, тщательно, один предмет за другим. Он видел пепельницы, мебель, кухонную утварь, часы. Он видел всё. Наконец зашел в спальню, и у его ног возникла кошка. Он разок ее погладил, внес в ванную и захлопнул дверь.

Лег на кровать и уставился в потолок. Полежал немного с закрытыми глазами, а потом сунул руку себе под ремень. Он попробовал вспомнить, какой сегодня день. Попробовал вспомнить, когда должны вернуться Стоуны, а потом задался вопросом, вернутся ли они вообще. Он не помнил ни лиц их, ни как они разговаривали и одевались. Вздохнул и с трудом скатился с кровати, а там оперся о комод и посмотрел на себя в зеркало.

Он открыл чулан и выбрал гавайскую рубашку. Порылся, пока не нашел бермуды – аккуратно выглаженные, они висели поверх пары коричневых саржевых брюк. Свою одежду он с себя сбросил и влез в шорты и рубашку. Снова посмотрелся в зеркало. Вышел в гостиную и налил себе выпить, и по пути обратно в спальню прихлебывал из стакана. Надел синюю рубашку, темный костюм, сине-белый галстук, черные броги. Стакан опустел, и он сходил за добавкой.

Снова в спальне посидел в кресле, скрестил ноги и улыбнулся, наблюдая себя в зеркале. Дважды прозвонил телефон и смолк. Он допил и снял костюм. Пошарил в верхних ящиках, пока не нашел трусики и бюстгальтер. Трусики натянул на себя, застегнул бюстгальтер, затем поискал в чулане наряд. Надел юбку в белую и черную клетку и попробовал затянуть на ней молнию. Натянул винного цвета блузку, которая застегивалась спереди. Задумался над туфлями, но понял, что на него на налезут. Долго выглядывал в окно гостиной из-за шторы. Потом вернулся в спальню и все убрал.

Есть ему не хотелось. Да и она ела немного. Они робко глянули друг на дружку и улыбнулись. Она встала из-за стола и убедилась, что ключ на полке, а потом быстро убрала со стола.

Он стоял в дверях кухни и курил сигарету – и смотрел, как она берет ключ.

– Устраивайся поудобнее, а я пока схожу через площадку, – сказала она. – Почитай газету или что-нибудь. – Она стиснула ключ в пальцах. Он, сказала, выглядит уставшим.

Он попробовал сосредоточиться на новостях. Почитал газету и включил телевизор. Наконец перешел площадку. Дверь была заперта.

– Это я. Ты еще там, милая?

Немного погодя защелка отодвинулась, Арлин вышла наружу и захлопнула дверь.

– Меня так долго не было? – спросила она.

– Ну да, – ответил он.

– Разве? – сказала она. – Наверное, с Киской заигралась.

Он вгляделся в нее, а она отвернулась, рука все еще на дверной ручке.

– Чудно́ это, – сказала она. – Знаешь… вот так заходить к кому-то.

Он кивнул, снял ее руку с дверной ручки и повел к их двери. Впустил их к ним в квартиру.

– И впрямь чудно́, – сказал он.

Он заметил белый пух, налипший ей на спину свитера, и щеки у нее порозовели. Принялся целовать ее в затылок и волосы, и она повернулась и тоже поцеловала его.

– Ох черт, – сказала она. – Черт, черт, – нараспев повторила она, по-девчоночьи хлопнув в ладоши. – Только что вспомнила. Я ей-же-ей забыла сделать то, зачем туда ходила. Не покормила Киску и ничего не полила. – Посмотрела на него. – Глупо же, правда?

– Не думаю, – ответил он. – Сейчас захвачу сигареты и схожу туда с тобой.

Она подождала, пока он не закрыл и не запер их дверь, а потом взяла его за руку, за мышцу, и сказала:

– Наверное, стоит тебе сказать. Я нашла кое-какие картинки.

Он остановился посреди площадки.

– Что за картинки?

– Сам посмотришь, – ответила она, не отводя от него взгляд.

– Поди ж ты. – Он ухмыльнулся. – Где?

– В выдвижном ящике, – сказала она.

– Поди ж ты, – повторил он.

И затем она произнесла:

– Возможно, они и не вернутся, – и тут же сама изумилась своим словам.

– Может статься, – сказал он. – Все что угодно может статься.

– А может, вернутся и… – но не договорила.

Весь короткий путь по площадке они держались за руки, а когда он заговорил, она едва расслышала.

– Ключ, – сказал он. – Дай мне.

– Что? – спросила она. Она не сводила глаз с двери.

– Ключ, – повторил он. – Он же у тебя.

– Боже мой, – проговорила она. – Ключ я оставила внутри.

Он подергал за ручку. Заперто. Затем ручку попробовала она. Та не поворачивалась. Губы у Арлин приоткрылись, а дышала она жестко, выжидающе. Он развел руки, и она к нему приникла.

– Не волнуйся, – произнес он ей на ухо. – Бога ради, не волнуйся.

Там они и остались. Обнимали друг дружку. Приникали к двери, как против ветра, и держались крепче.

Следующий короткий очерк об этом рассказе был включен в антологию «Срезая кромки: молодая американская проза 70-х» (Cutting Edges: Young American Fiction for the ‘70s), ред. Джек Хикс (New York: Holt, Rinehart and Winston, 1973), с. 528–529.

Как замысел рассказа «Соседи» впервые пришли мне на ум осенью 1970-го, через два года после того, как я вернулся в Соединенные Штаты из Тель-Авива. В Тель-Авиве мы несколько дней присматривали за квартирой одних наших друзей. Хотя никаких проказ, описанных в рассказе, в действительности не происходило, пока мы присматривали за этой квартирой, должен признаться, что я немножко шарил в холодильнике и шкафчике с напитками. Я обнаружил, что это переживание – входить в чью-то пустую квартиру и выходить из нее два-три раза в день, какое-то время сидеть в чужих креслах, листать их книги и газеты и выглядывать из их окон – произвело на меня довольно сильное впечатление. Два года ушло на то, чтобы это впечатление выступило на поверхность как рассказ, но, как только это произошло, я просто сел и написал его. В то время рассказ этот казался мне довольно простым в написании и сложился довольно быстро после того, как я за него взялся. Настоящая же работа с рассказом – и, быть может, искусство рассказа – началась позднее. Первоначально рукопись была в два раза длиннее, но с каждой последующей редактурой я все подрезал и подрезал ее, а потом окорачивал еще, пока она не достигла нынешних длины и размеров.

Помимо смятения или нарушения центральной личности в рассказе – наверное, главной темы в этой работе, – думаю, что рассказ «Соседи» ухватывает сущность тайны или странность того, что отчасти возникает от обращения с материалом, в этом случае – со стилем рассказа. Ибо если он что-то и являет собой, то рассказ весьма «стилизованный», и это помогает придать ему ценности.

С каждым последующим походом в квартиру Стоунов Миллер все глубже и глубже втягивается в бездну, которую сам же и создает. Поворотный миг в рассказе наступает, конечно, когда Арлин настаивает на том, что в этот раз к соседям пойдет она одна, и после этого Билл наконец вынужден сходить за ней. Словами и всем видом своим (порозовевшие щеки и «белый пух, налипший ей на спину свитера») она выдает, что, в свою очередь, занималась там примерно тем же самым, чем и он, – рылась и шарила.

Мне кажется, что рассказ более или менее – художественная удача. Единственное мое опасение – он слишком водянист, слишком околичен и тонок, слишком бесчеловечен. Надеюсь, что это не так, но, говоря правду, я не рассматриваю его как такой рассказ, который полюбят безоговорочно и всецело ему предадутся; такой рассказ, который в конечном счете будут помнить за его размах, за широту, глубину и жизнеподобие его персонажей. Нет, это рассказ иной – не лучше, возможно, и я уж точно надеюсь, что не хуже; как бы то ни было, он другой, – и внутренние и внешние истины и ценности в этом рассказе имеют немного общего, боюсь, с персонажем или какими-то другими достоинствами, ценимыми в короткой прозе.

Что же до писателей и литературы, которые мне нравятся, то я склонен находить вокруг гораздо больше того, что мне по душе, чем нет. Мне кажется, нынче много хорошего пишется и публикуется как в крупных, так и в мелких журналах, да и в виде книг. Есть множество и того, что не так хорошо, но к чему обращать на это внимание? Мне сдается, что первый писатель моего поколения, а то и любого недавнего поколения – Джойс Кэрол Оутс, и всем нам придется учиться жить под этой сенью или этими чарами; по меньшей мере – в обозримом будущем.