Текст книги "Мавританская Испания. Эпоха правления халифов. VI–XI века"

Эти лидеры так сильно ненавидели Абд-ер-Рахмана, что решили прибегнуть к помощи Карла Великого, хотя этот завоеватель, слава о подвигах которого уже гремела по всему миру, был известен как непримиримый враг ислама. Члены конфедерации в 777 году отправились в Падерборн, где Карл Великий проводил «Мэйфилд» – ежегодное собрание знати летом или весной, где зачитывались королевские эдикты и планировались военные экспедиции. Они предложил союз против эмира Испании. Карл Великий принял предложение без колебаний. В то время он был свободен и подумывал о новых завоеваниях. Саксы уже подчинились – так он считал – его господству и христианству. Они тысячами собрались в Падерборне в ожидании крещения. Видукинду – грозному вождю язычников-саксов – было запрещено появление в стране, и он нашел убежище у датского принца. Было решено, что Карл Великий с большой армией перейдет Пиренеи, аль-Араби и его союзники к северу от Эбро составят его подкрепление и признают как своего суверена. А Славянин, собрав дань с африканских берберов, приведет их в провинцию Тадмир, где будет сотрудничать с северными захватчиками, подняв знамя халифа Аббасидов, как союзника Карла Великого. О роли, предназначенной Абу-л Асваду в этой кампании, ничего не известно. Этот могущественный союз, план действий которого был тщательно продуман, мог оказаться значительно опаснее для Абд-ер-Рахмана, чем все его предшествующие враги. К счастью для него, планы союзников были намного лучше составлены, чем исполнены. Славянин высадился в Тадмире с армией берберов, но слишком рано. Карл Великий еще не перешел Пиренеи. А когда он попросил помощи у аль-Араби, тот ответил, что, согласно плану, разработанному в Падерборне, его долг оставаться на севере и поддерживать армию Карла Великого. Кровная вражда между фихритами и йеменитами слишком глубоко укоренилась, чтобы не возникло мыслей о предательстве. Решив, что аль-Араби его предал, Ибн-Хабиб выступил против него, потерпел поражение, вернулся в провинцию Тадмир и был убит бербером из Оретума, которого считал своим доверенным лицом, не подозревая, что тот – один из агентов эмира.

В 777 году, когда армия Карла Великого подошла к Пиренеям, один из трех арабских вождей был уже мертв. Второй, Абу-л Асвад, оказал ему настолько слабую поддержку, что ни франкские, ни арабские хронисты о ней не упоминают. Остался только аль-Араби и его северные союзники – Абу Саур, правитель Уэски, и Галиндо, христианский граф Ла-Серданьи.

Аль-Араби не бездействовал. При помощи ансара Хусейна ибн Яхья, потомка Сада ибн Убады, который претендовал на халифат после смерти пророка, он захватил Сарагосу, но, когда армия Карла Великого появилась перед городскими воротами, он не сумел преодолеть отвращение мусульман к допуску франкского короля в стены своего города. Хусейн ибн Яхья тем более не мог согласиться на такой шаг, не предав семейные традиции, бывшие для него священными. Видя, что он не в силах справиться с соотечественниками, аль-Араби, не желая, чтобы его заподозрили в обмане, добровольно отдался в руки Карла Великого.

Но как раз когда король готовился к осаде Сарагосы, он получил известие, расстроившее все его планы. Виттекунд вернулся в Саксонию. Повинуясь его призыву, саксы снова взяли в руки оружие. Воспользовавшись отсутствием франкской армии, они стали опустошать земли огнем и мечом и, дойдя до самого Рейна, захватили Дойц, что напротив Кёльна.

Вынужденный с максимальной поспешностью покинуть берега Эбро, чтобы добраться до Рейна, Карл Великий шел долиной Ронсесвальес. Прячась среди утесов и густых лесов, которых так много в северной части долины, их ожидали баски, подогреваемые извечной ненавистью к франкам и жаждавшие добычи. Из-за узости долины франкская армия была вынуждена двигаться растянутым строем. Баски пропустили главные силы и напали на арьергард и тяжелый обоз. Баски были очень мобильными, занимали выгодную позицию и потому без особого труда оттеснили эту часть франкской армии обратно в долину, где, несмотря на упорное сопротивление, убили всех до последнего человека, среди которых бал Роланд, правитель бретонской марки. После этого баски разграбили обоз и под покровом ночи скрылись в разных направлениях.

Таков был катастрофический итог экспедиции Карла Великого, которая начиналась при самых благоприятных обстоятельствах и имела удивительно радужные перспективы. В ее провал внесли свой вклад все участники, за исключением одного – эмира Кордовы, против которого она была направлена. Абд-ер-Рахман тотчас поспешил воспользоваться преимуществами, дарованными ему руками его мятежных подданных в Сарагосе, христиан-басков, и саксонским вождем-язычником, чьего имени он, скорее всего, даже не знал. Он направился в Сарагосу, чтобы заставить город покориться. Еще до того как он приблизился к Сарагосе, аль-Араби, сопровождавшего Карла Великого во время его поспешного отхода, уже не было в живых. Ансар Хусейн, считавший его предателем веры, организовал его убийство в мечети. Хусейн, обнаружив, что осажден войсками Абд-ер-Рахмана, капитулировал. Через некоторое время он снова поднял знамя восстания, но горожане, которым надоели осады, сдали его эмиру, который велел забить его до смерти, предварительно отрубив руки и ноги. Став хозяином Сарагосы, Абд-ер-Рахман напал на басков и сделал графа Ла-Серданьи своим данником. Абу-л Асвад стал последним зачинщиком восстания, но во время сражения при Гвадалимаре он был предан военачальником, командовавшим войсками его правого крыла. Тела четырех тысяч его соратников стали «пищей для волков и хищных птиц».

Таким образом, Абд-ер-Рахман вышел победителем из всех войн, которые вел против своих подданных. Его триумф заслужил высокую оценку даже врагов. К примеру, утверждают, что халиф Аббасидов аль-Мансур как-то раз спросил у своих подданных:

– Кого, по-вашему, можно назвать Соколом курайш?

Решив, что халиф напрашивается на комплимент, придворные без колебаний ответили:

– Тебя, о предводитель правоверных. Ты уничтожил могущественных принцев, подавил множество восстаний, положил конец гражданским беспорядкам.

– Нет, – сказал халиф, – это не я.

Тогда придворные предложили кандидатуры Муавии I и Абд аль-Малика.

– Ни одного из них, – возразил халиф. – Что касается Муавии, Омар и Осман расчистили ему путь, а Абд аль-Малика поддерживала сильная партия. Сокол курайш – это Абд-ер-Рахман, сын Муавии, человек, который после бесконечных скитаний по пустыням Азии и Африки нашел в себе силы стремиться к цели, не имея армии, на неизвестной заморской территории. Ему не на кого было положиться, кроме как на собственный ум и настойчивость. И тем не менее ему удалось справиться с сильными врагами, подавить мятежников, укрепить границы против христиан, основать великую империю и объединить под своим правлением то, что растащили на куски мелкие вожди. Никто до него такого не делал.

Так что Абд-ер-Рахман имел все основания гордиться своими достижениями.

И все же этот коварный, жестокий и мстительный тиран дорого заплатил за свой успех. Пусть арабские и берберские вожди не осмеливались выступить против него открыто, тем не менее они проклинали его в сердцах. Почтенные люди не шли к нему на службу. Когда Абд-ер-Рахман стал советоваться с визирями относительно назначения подходящего кади для Кордовы, его сыновья, Сулейман и Хишам, рекомендовали благочестивого и добродетельного пожилого человека по имени Мусаб. Абд-ер-Рахман согласился, послал за Мусабом и предложил ему должность. Но тот, убежденный, что при принце, который ставит свою власть над законом, он будет всего лишь инструментом тирании, отказался, хотя эмир стал его уговаривать. Раздраженный отказом, Абд-ер-Рахман, который не терпел, чтобы ему противоречили, начал нервно крутить ус – верный признак надвигающейся бури. Придворные замерли в ожидании смертного приговора. «Но Бог, – как утверждает арабский хронист, – отвел дурные мысли». Почтенный старик невольно вызвал уважение. Овладев гневом, или, в любом случае, тщательно его скрыв, эмир процедил сквозь зубы: «Уходи, и пусть те, кто привел тебя сюда, будут прокляты Аллахом».

Мало-помалу Абд-ер-Рахман осознал, что постепенно лишается поддержки даже тех, на кого мог положиться во всех обстоятельствах. Люди покидали его. Некоторые из них, как, например, Ибн-Халиб, отказывались идти по пути жестокости и предательства, избранному эмиром. Другие казались ему подозрительными – среди них был Обайдаллах. Говорят, что, желая доказать свою незаменимость эмиру, который якобы желал от него избавиться, Обайдаллах поощрил отступничество своего собственного племянника Ваджиха, который присоединился к партии претендента от Фатимидов. Но Абд-ер-Рахман, поскольку Ваджих был в его власти, обращался с ним с большой жестокостью и приказал обезглавить, несмотря на просьбы Обайдаллаха. Через некоторое время Обайдаллаха обвинили – правильно или ложно – в участии в заговоре, составленном двумя родственниками эмира. Но только у Абд-ер-Рахмана не было убедительных доказательств его причастности к заговору, и хотя он не был человеком щепетильным, но все же не смог приговорить к смерти, на основании одних только подозрений, старика, которому, по сути, был обязан троном. И он решил проявить милосердие – так, как он его понимал. Эмир выбрал для Обайдаллаха наказание, которое, по его мнению, было для старика хуже смерти, – стал относиться к нему с подчеркнутым безразличием.

Даже верный Бадр впал в немилость. Абд-ер-Рахман конфисковал его собственность, посадил под домашний арест, а в конце концов сослал в приграничный городок. Но справедливости ради следует отметить, что Бадр относился к хозяину без должного уважения и постоянно изводил его безосновательными дерзкими жалобами.

Рассорившись со своими вольноотпущенниками и приближенными, Абд-ер-Рахман заподозрил в заговорах против себя свою семью. Став хозяином Испании, он пригласил ко двору Омейядов, разбросанных по всей Азии и Африке. Он дал им богатства и почести и часто повторял: «Величайшее благодеяние, которое даровал мне Бог, помимо эмирата, – возможность предложить моим родственникам кров и блага. Признаюсь честно, моей гордости льстит, когда они удивляются величию, которого я достиг и которым я обязан одному только Богу». Тем не менее эти самые Омейяды, подстегиваемые честолюбием, которое не мог сломить деспотичный абсолютизм главы семьи, устраивали заговоры. Первый заговор был подготовлен двумя принцами королевской крови и тремя представителями знати. Их предали, арестовали и обезглавили. Через несколько лет еще один заговор был подготовлен Могирой, племянником эмира, и Худхайлем, убийство отца которого – Сумайля, – задушенного в тюрьме, все еще оставалось неотомщенным. Они тоже были преданы и таким же образом наказаны. После казни один из людей Омейядов предстал перед Абд-ер-Рахманом. Он нашел эмира мрачным и грустным. Он сидел, уставившись в землю, погруженный в свои мысли. Не зная, что творится в голове хозяина, чья гордость, как главы семьи, был вторично задета, мужчина подошел к нему, молча и очень осторожно.

– У кого еще есть такие родственники! – после долгого молчания вскричал эмир. – Я пригласил их сюда, поделился с ними своим богатством, а теперь они отбирают у меня дары небес. Великий Бог! Ты наказал их неблагодарность, открыв мне их козни. Если я и отнял у них жизнь, то лишь для того, чтобы сохранить свою. Но все же как тяжела моя судьба! Теперь все члены семьи вызывают у меня подозрение, а они, со своей стороны, боятся, что я планирую их уничтожить. Уверенность, взаимное доверие – этого больше не будет. Какое общение может быть между мной и моим братом, отцом этого несчастного юноши? Как я могу наслаждаться миром, когда он рядом – я, кто обрек его сына на смерть, обрубил узы, нас связывавшие? Как я смогу встретиться с ним взглядом? – Повернувшись к своему человеку, он добавил: – Ступай и немедленно отыщи моего брата. Оправдай мои действия, если сможешь. Дай ему эти пять тысяч золотых монет, и пусть он найдет себе новый дом где пожелает – в Африке.

Тот подчинился и обнаружил несчастного Валида полумертвым от ужаса. Он успокоил его, отдал деньги, переданные эмиром, и сказал, что ему велели.

– Увы, – сказал Валид и тяжело вздохнул. – Меня постигло очередное несчастье. Мятежный сын, встретивший заслуженную смерть, потянул меня за собой. А ведь я никогда ничего не просил, кроме возможности спокойно отдохнуть в уголке шатра моего брата. Но его приказы должны выполняться. Это наш долг».

Вернувшись к хозяину, человек сообщил Абд-ер-Рахману, что Валид готовится покинуть Испанию, и передал его слова.

– Мой брат говорит правду, – сказал эмир, горько усмехнувшись. – Но не стоит надеяться, что ему удастся обмануть меня или скрыть свои мысли. Я хорошо его знаю. Он ни минуты не будет колебаться, если у него появится хотя бы малейшая возможность утолить жажду моей крови.

Вожди арабов и берберов осыпали его проклятиями, приближенные и зависимые от него люди боялись, родственники предали. Абд-ер-Рахман оказался в изоляции. В ранние годы своего правления, когда он еще пользовался популярностью, по крайней мере в Кордове, он любил бродить в одиночестве по улицам столицы, смешиваться с толпой. Теперь, подозрительный и недоверчивый, он почти никогда не покидал дворец, а если делал это, то лишь в окружении многочисленных телохранителей. После большого восстания берберов и йеменитов запада он считал единственным способом обеспечения покорности подданных усиление наемных войск. Поэтому он покупал рабов у знати и делал из них солдат, а также ввозил большое число берберов из Африки. Так ему удалось создать 40-тысячную армию, которая была слепо предана ему лично, но совершенно безразлична к благосостоянию государства.

Абд-ер-Рахман был полностью поглощен обдумыванием наилучших способов навязать дисциплину арабам и берберам, приучить их к порядку и миру. Для реализации этой цели он использовал все средства, к которым прибегали короли XV века в борьбе с феодализмом. Подавленность – это состояние, в которое Испания оказалась ввергнута чередой роковых событий. Угнетение – это роль, которую пришлось играть преемникам Абд-ер-Рахмана. Путь, намеченный для них основателем династии, неизбежно вел к деспотизму меча. Это правда, что монарх не мог управлять арабами или берберами иначе: в одном направлении – насилие и тирания, в другом – беспорядок и анархия. Разные племена могли составить множество республик – объединенных, если возможно, в конфедерацию против общего врага – христиан севера. Такая форма правления являлась бы гармоничной с инстинктами и традициями этих людей. Но монархия, по существу, не подходила ни арабам, ни берберам.

Книга вторая
Христиане и ренегаты

Глава 1
Испания при вестготах

До этого времени наше внимание занимали исключительно завоеватели. Теперь настало время поговорить о судьбах побежденных.

Перед нами стоят следующие задачи: изложить обстоятельства, облегчившие завоевание Испании для мусульман, обозначить ход завоевания, описать условия, до которых победители низвели христианское население, и влияние их господства на судьбу этого многочисленного и несчастного класса, рабов и серфов. Также мы должны подробно описать долгое и упорное сопротивление, которое все слои общества – жители городов и горцы, богатые землевладельцы и освобожденные рабы, горящие священным рвением монахи и бесстрашные женщины – оказывали завоевателям, когда более крепкое поколение сменило слабаков, владевших Испанией в начале VIII века.

Во времена, когда полуостров впервые привлек алчные взоры мусульман, его слабость сделала его легкой добычей. Все общественное устройство пребывало в плачевном состоянии.

Зло было давним. Будучи римской провинцией, Испания при императорах Священной Римской империи являла собой жалкое зрелище. Сальвиан, христианский автор, писавший в V веке, отметил: «Из всего, что она когда-то имела, не осталось ничего, кроме названия». С одной стороны, существовало несколько владельцев огромных поместий – латифундий, с другой – множество обнищавших горожан, серфов, рабов. Богатые и привилегированные классы – все те, кто занимал высокие должности в империи или кому суверен пожаловал титул, – были освобождены от уплаты налогов, которые сокрушали средний класс. Они жили в неограниченной роскоши в великолепных особняках, стоящих на берегах спокойных рек, в зеркальной глади которых отражались виноградники и оливковые рощи. Такие люди проводили время в играх, купании, чтении, верховой езде и пиршествах. В их домах, в просторных залах, украшенных богатейшими гобеленами из Персии и Ассирии, рабы ежедневно подавали на стол самые лучшие продукты и благородные вина, а гости, развалившись на обитых пурпуром диванах, сочиняли стихи, слушали игру музыкантов или наблюдали за танцовщицами. Хотя мы не располагаем прямыми свидетельствами об образе жизни богатых испанцев того времени, если все основания полагать, что он мало чем отличался от образа жизни их соседей в Южной Галлии.

На фоне такого показного богатства нищета, в которой жили другие люди, казалась еще ужаснее. Правда, жалеть беспокойную городскую чернь едва ли стоило. Ее боялись, ублажали, снабжали бесплатными продуктами за счет других горожан и развлекали варварскими зрелищами. Но средние классы, включая куриалов – горожан, управлявших городскими делами, были уменьшены, благодаря римской фискальной политике, до предела. Муниципалитеты, предназначенные для предохранения от тирании, стали одновременно ее инструментами и жертвами всех видов угнетения. Константин отрезал главные источники дохода городов, захватив их корпоративную собственность, как раз когда муниципальные расходы возрастали, как следствие роста бедности. И все же члены курии – иными словами, все горожане, которые владели более чем двадцатью пятью акрами земли, но не принадлежали к привилегированным классам – были вынуждены покрывать из собственных кошельков дефициты, возникшие из-за неплатежеспособности налогоплательщиков.

Куриалы не могли отбросить эту коллективную ответственность, которая была традиционной и наследственной. Они были в некоторой степени привязаны к земле, поскольку не могли отчуждать свои поместья без разрешения императора, который считал себя владельцем всех земель империи и рассматривал своих подданных как бенефициариев. Иногда доведенные до отчаяния куриалы покидали свои муниципалитеты и поступали на военную службу или даже опускались до подневольного состояния, однако зоркое правительство, как правило, находило их и железной рукой возвращало обратно. В качестве альтернативы их должности могли отдаваться людям, имевшим плохую репутацию, еретикам, евреям или освобожденным заключенным. Все дело в том, что должность куриала, некогда почетная и привилегированная, постепенно стала инструментом деградации и наказания.

Остальное население состояло из серфов и рабов. Сельскохозяйственное рабство не исчезло, но с расцветом империи стал медленно развиваться институт крепостничества. Этому благоприятствовало, с одной стороны, обнищание и крайне тяжелое положение свободного городского населения, с другой стороны, улучшение положения сельскохозяйственных крепостных. Крепостничество есть нечто среднее между свободой и рабством. Сначала оно регулировалось только традициями или контрактом, но после Диоклетиана стало делом общественного порядка и государственной заботы. Это было дело постоянного внимания правительства, которому надо было любой ценой поставлять земледельцев для брошенных полей и солдат для армии. Крепостничество имело собственную организацию и законы. В каком-то отношении серфы, которые отдавали владельцу земли, ими обрабатываемой, определенную часть продукции, находились в лучшем положении, чем рабы. В отличие от последних, они могли официально жениться, становиться владельцами земли, и их патроны не могли конфисковать их собственность, которая, правда, не могла отчуждаться без согласия патрона. Да и в глазах закона они не были обычными рабами. Они платили налоги государству и подлежали набору на военную службу. Однако серфы, как и рабы, могли подвергаться телесным наказаниям и не имели гражданских прав. По сути, они были рабами земли, а не отдельной личности. Они были крепко связаны с землей, которую обрабатывали, неразрывными наследственными узами. Землевладелец не мог избавиться от земли без серфов или от серфов без земли.

Еще более обездоленным классом были рабы. Их могли продать или подарить, как домашнее животное или вещь. В сравнении со своими хозяевами они были невероятно многочисленными. Сенека писал: «Однажды было предложено в сенате, чтобы рабы носили особые опознавательные одежды. Предложение не было принято из опасения, что наши рабы начнут считать нас». Во время правления Августа вольноотпущенник, хотя и понес большие потери в гражданских войнах, владел четырьмя тысячами рабов или более. Во времена поздней империи их количество, судя по всему, не только не уменьшилось, но и увеличилось. Один христианин в Галлии владел пятью тысячами рабов, другой – восемью тысячами. К ним относились с безжалостной жестокостью. Хозяин мог обречь раба на три сотни ударов за то, что ему пришлось ждать горячую воду. Но то, что этим бедолагам приходилось выносить от своих хозяев, было мелочью по сравнению с жестокостями надсмотрщиков, которые, как и они, были рабами.

Пытаясь избежать тирании хозяев, землевладельцев и правительства, горожане, рабы и серфы, становились бандитами – тогда их называли багаудами. Живя в лесах, как примитивные люди, они мстили своим угнетателям, грабя их. А если богатый человек попадал к ним в руки, его ждало быстрое и ужасное возмездие. Иногда несколько банд объединялись, образуя армию мародеров. Тогда они не ограничивались обычными грабежами, а начинали угрожать городам и самим основам общества. В Галлии при Диоклетиане багауды действовали с таким размахом, что цезарю пришлось выслать против них армию. Мы не располагаем прямыми свидетельствами существования багаудов в Испании до вторжения варваров. Но Идаций (V век), впервые упомянувший о них, не считает их чем-то новым.

Общество, ослабленное нищетой и страданиями, могло пасть при первой встряске вторжения. Большинству населения было все равно, кто их угнетает и мучает – римляне или какой-то другой народ. Только привилегированные классы и богатые землевладельцы были заинтересованы в сохранении существующего режима, но они, насквозь коррумпированные и ослабленные невоздержанностью, утратили и энергию, и инициативу. Но когда орды варваров хлынули в римские провинции, все же нашлись храбрые сердца, хотя их было немного, готовые проявить патриотизм – или самооборону, как посмотреть. Знать Тарраконы попыталась, хотя и без толку, задержать продвижение вестготов. А когда во время правления Гонория аланы, вандалы и свевы переправились через Рейн, прошлись огнем и мечом по Галлии и стали угрожать Испании, обитатели которой ждали своей участи с кажущимся безразличием и летаргическим спокойствием, даже не пытаясь ничего предпринять, за дело взялись два брата, Дидим и Верениан. Эти два брата были богатыми людьми благородного происхождения. Они вооружили своих рабов и окопались в горных укрытиях Пиренеев, остановив вторжение варваров – оборонять полуостров было довольно просто. Но впоследствии два брата попали в плен и были обезглавлены по приказу узурпатора Константина, которого они отказались признать, и Константин доверил защиту Пиренеев гонорианцам – корпусу варваров, созданному римлянами, чтобы противостоять другим варварам. Гонорианцы стали грабить страну, которую должны были защищать, и, чтобы уйти от наказания за это, открыли горные проходы ордам, грабившим Галлию (409 год). Тогда никто в Испании не помышлял о сопротивлении. Пока шло наступление суровых мрачных варваров, знать искала забвения в разгуле и кутежах. Когда враг входил в городские ворота, знать, затуманив мозги выпивкой, пела и плясала, целуя дрожащими губами голые плечи красивых рабынь. А население, словно желая привыкнуть к виду крови, аплодировало гладиаторам, убивавшим друг друга на арене. (Слова Сальвиана о Галлии вполне применимы к Испании.) Ни один город Испании даже не пытался выдержать осаду. Везде ворота распахивались перед варварами, и они входили в город, не приложив к этому никаких усилий. Они грабили. Они жгли. Но у них не было необходимости убивать, и если они занимались этом, то лишь для утоления жажды крови.

Это были страшные дни. И хотя люди того поколения вселяют в нас отвращение своей невоздержанностью, трусостью и распущенностью, мы их инстинктивно жалеем. Римский деспотизм, каким бы суровым он ни был, оказался мягким по сравнению с жестокостью варваров. Умышленная тирания цезарей была, по крайней мере, упорядоченной и умеренной. Но тевтонцы в своей слепой дикости уничтожали без разбора все, что попадалось на их пути. Города и сельская местность лежали в разрухе. А вслед за варварами пришли бедствия еще ужаснее – чума и голод. Обезумевшие от голода матери убивали своих детей и ели их мясо.

Балеарские острова, Картахена и Севилья были разграблены вандалами. К счастью для Испании, вандалы в 429 году проследовали дальше в Африку с горсткой аланов, которым удалось избежать мечей вестготов. Но неистовые свевы, для которых убийства и разрушения были смыслом жизни, остались в Галисии и какое-то время были хозяевами Бетики и района Картахены. Почти все провинции Испании стали последовательно сценой их бесчинств: Лузитания, Картахена, Бетика, Тарракона и Гасконь. В двух последних провинциях воцарились ужасные беспорядки: багауды, усиленные множеством серфов и разорившихся фермеров, повсюду сеяли страх. Заклятые враги Рима, они становились поочередно врагами и союзниками захватчиков. В Тарраконе, где их возглавил отважный Бэзил, они внезапно напали на варваров, что на римской службе, когда они собирались у церкви Тарасоны, и убили всех до единого человека, не пощадив даже епископа. Затем Бэзил присоединился к свевам, с ними разграбил окрестности Сарагосы и, захватив Лериду, взял в плен жителей. Спустя пять лет свевы стали союзниками римлян, чтобы уничтожить багаудов.

Галисия тоже была разорена свевами. Она была центром региона их господства, и именно в ней находились их главные цели. Здесь они грабили и убивали больше шестидесяти лет. Терпение несчастных жителей провинции в конце концов истощилось, и они выбрали курс, который следовало выбрать с самого начала. Они вооружились и перешли к обороне в крепких замках. Иногда им удавалось взять в плен какое-то количество врагов, тогда начинались переговоры и шел обмен пленными или обе стороны требовали заложников. Но свевам вскоре надоел относительный мир, и они возобновили грабежи. Жители Галисии просили о посредничестве, впрочем безуспешно, римских правителей Галлии, или тех частей Испании, которые еще оставались под властью римлян. В конце концов, на свевов напали другие варвары, вестготы, и в 456 году разгромили их в кровавой битве на реке Орвиго. Но это событие не только не освободило Галисию, но и подвергло их новым опасностям. Вестготы разграбили Брагу (без кровопролития), увели в рабство многих горожан, превратили церкви в конюшни и отобрали у священнослужителей всю собственность – включая одежду. Так же как обитатели Тарраконы стали багаудами, жители Браги и окрестностей организовались в банды разбойников. В Асторге вестготы оказались еще более жестокими. Когда они подошли к воротам, город был в руках фракции, которая нацелилась на борьбу за Рим. Вестготы вошли под видом друзей, устроили дикую бойню, увели в рабство множество женщин, детей и церковников, включая двух епископов, разрушили алтари, сожгли дома и разорили окружающую местность. Такая же судьба постигла Паленсию. Затем варвары осадили замок в районе Асторги, однако отчаяние наконец добавило сил жителям Галисии, и гарнизон замка так упорно защищался, что в конечном счете одержал верх.

После возвращения вестготов в Галлию свевы вернулись к бандитизму и зверствам. В Луго одна из банд неожиданно ворвалась в зал, где проходило заседание городского совета. Люди считали, что им нечего бояться, поскольку шла Страстная неделя. Все члены совета были убиты. В Коимбре другая банда нарушила недавно заключенное соглашение и обратила жителей в рабство. Однако вестготы мало-помалу овладели всей Испанией, и жители, хотя и лишились двух третей земли, сочли правление новых хозяев облегчением после того, что им пришлось терпеть от жестоких свевов.

Среди бесчисленных бедствий и социального хаоса оставалась группа людей, не лишившаяся мужества, которая взирала на руины старого мира без особого сожаления и в определенной степени приняла сторону захватчиков против римлян. Это элита католического духовенства, школа Святого Августина. С самого начала вторжения эти священнослужители всеми силами старались смягчить крайности завоевателей: они смотрели на безбрежное море несчастий со своего рода варварским оптимизмом. Последователь епископа Гиппонского (Святого Августина), которому он посвятил свой исторический труд, очевидец вторжений аланов, свевов и вандалов, испанский теолог Павел Орозий утверждает, что варвары, когда они наконец обосновались на полуострове и разделили его, относились к испанцам как к друзьям и союзникам. Около 417 года, когда он писал, уже были испанцы, предпочитавшие свободу и бедность при варварах налоговому гнету римлян. Другой автор – Сальвиан Марсельский, писавший двадцатью или тридцатью годами позже, идет дальше и делает еще более смелые заявления. То, что Орозий описывает как желание слабого меньшинства, становится у Сальвиана единодушной мечтой нации. Ничто не может быть противоестественнее, чем такое направление общественного мнения; но ничто не может быть более ложным, чем заявление этого историка. Наоборот, к чести человечества необходимо заметить, что чувство национального достоинства не так уж ослабело среди подданных Рима, которые, более того, пережили много суровых испытаний, ставших более мучительной карой, чем собственно деспотизм. Пусть люди были слишком слабы или слишком трусливы, чтобы сбросить иго, но они сохранили достаточно гордости, чтобы в сердцах ненавидеть и презирать захватчиков. «Ты избегаешь плохих варваров, – писал Сидоний Аполлинарий, писатель, поэт, дипломат, епископ Клермона, одному из своих друзей. – А я избегаю даже хороших». И его слова являются намного более верным отражением национальных чувств, чем мнение духовенства, которое старалось представить вторжение как Божье благословение. И все же у теологов были уважительные причины писать именно то, что они написали. Во-первых, им не препятствовали какие-либо возвышенные чувства. Патриотизм для них не имел смысла. Здесь внизу их не воодушевляла любовь к своей стране. Их отечеством были небеса. Сочувствие и сострадание их покинуло. Грабежи и убийства, конечно, трогали их, но не слишком сильно. «Какая разница для христианина, который стремится к вечной жизни, как или когда он покинет этот мир?» – вопрошает Орозий после неохотного признания, что свевы и их союзники совершили множество убийств.