Текст книги "Мавританская Испания. Эпоха правления халифов. VI–XI века"

До сих пор мы говорили только об улучшениях, произошедших в социальных условиях Испании после арабских завоеваний. Но справедливости ради необходимо упомянуть и об их негативных последствиях. Религия, к примеру, была свободна, но церковь – нет. Наоборот, она была повержена в глубокое и позорное рабство. Право созывать соборы, назначать и смещать епископов перешло от вестготских королей (Двенадцатый Толедский собор, статья 6) к мусульманским султанам, так же как на севере оно перешло к королями Астурии. Это роковое право, вверенное врагам христианской религии, стало для церкви неиссякаемым источником бедствий, позора и оскорблений. Султаны отдавали места отсутствовавших на соборах епископов евреям и мусульманам. Они продавали сан епископа тому, кто больше заплатит. В результате христианам приходилось вверять свои самые дорогие и самые святые интересы еретикам – пьяницам, которые даже в дни торжественных церковных праздников участвовали в оргиях арабских царедворцев, скептикам, публично отрицавшим будущую жизнь, презренным людям, которые, не довольствуясь продажей самих себя, продавали свою паству. Однажды чиновники государственной казны пожаловались на то, что многие христиане в Малаге старались избежать уплаты подушного налога и прятались. Тогда Гостегезис, епископ того диоцеза, обещал им составить полный список налогоплательщиков. Он сдержал свое слово. Во время своей ежегодной поездки по диоцезу епископ просил всех прихожан сообщить ему их имена, также их родственников и друзей, для того чтобы, как говорил он, записать их в поминальный список и молиться Богу о каждом из своих духовных детей. Христиане, доверявшие своему пастырю, попались в западню. С тех пор никто не мог уклониться от уплаты налога: благодаря списку епископа сборщики знали всех налогоплательщиков до единого человека.

Более того, арабы, упрочив свое господство, стали менее щепетильными в соблюдении договоров, чем когда их власть еще была шаткой. Подобное имело место, к примеру, в Кордове. Все церкви в этом городе были разрушены, за исключением собора, посвященного святому Винсенту, обладание которым было им гарантировано договором. Несколько лет договор соблюдался; но когда население Кордовы увеличилось из-за прибытия сирийских арабов, вместимости мечетей стало не хватать. Тогда сирийцы решили, что и в этом городе необходимо сделать то же, что они сделали в Дамаске, Эмесе и других городах своей страны. Они отобрали у христиан половину собора и обратили ее в мечеть. Правительство утвердило план, и христиане были вынуждены уступить половину собора. Ясно, что это был акт захвата, нарушение договоренности. Спустя несколько лет, в 784 году, Абд-ер-Рахман I пожелал, чтобы христиане продали ему другую половину. Они с твердостью отказались, сказав, что в случае согласия у них не осталось бы ни одного здания для проведения богослужений. Абд-ер-Рахман между тем настаивал, и наконец сделка была заключена; христиане уступили собор за сто тысяч динариев и получили разрешение восстановить разрушенные церкви. В этом случае Абд-ер-Рахман действовал справедливо; но так было не всегда. Именно он нарушил договор, заключенный между сыновьями Витицы и Тариком и утвержденный калифом. Он конфисковал земли Ардабаста, одного из этих принцев, единственно потому, что посчитал его владения слишком обширными для христианина. Другие договоры были аннулированы или изменены совершенно произвольно, так что в IX веке от них едва остались какие-то следы. Кроме того, поскольку мусульманские богословы утверждали, что правительство должно демонстрировать религиозное рвение повышением ставок налогов на христиан, их обложили таким количеством чрезмерных налогов, что уже в IX веке христиане многих городов, в том числе Кордовы, совершенно обнищали. В одном случае для кордовских христиан был установлен специальный налог – 100 000 динариев. Иными словами, в Испании произошло то же самое, что в других странах, покоренных арабами: арабское правление, поначалу мягкое и человечное, превратилось в невыносимый деспотизм. Начиная с IX века завоеватели полуострова буквально следовали совету калифа Омара, который выразился довольно сурово: «Мы должны уничтожить христиан, и наши потомки должны уничтожать их потомков до тех пор, пока будет существовать ислам». Впрочем, спустя один век после завоевания вовсе не христиане больше всего жаловались на мусульманское господство. Самыми недовольными были ренегаты, которых арабы называли мувалладами, то есть «усыновленными». Не все вероотступники имели одинаковые взгляды. Между ними были так называемые «тайные христиане», то есть люди, горько упрекавшие себя в отступничестве. Они были глубоко несчастны, потому что не могли более обратиться в христианство. На этот счет закон ислама неумолим. После того как ренегат произносит мусульманскую формулу веры, он становится мусульманином навсегда, какими бы сильными ни были угрызения совести. И не важно, что судьбоносные слова были произнесены в момент гнева, слабости или печали, когда нет денег на подушный налог или от страха быть осужденным христианским судьей – в любом случае отступничество от ислама – смерть. Потомки ренегатов, желающие возвратиться в лоно церкви, имели еще больше причин жаловаться; они страдали по вине своего предка. Закон объявлял их мусульманами, как рожденных от мусульманина, поэтому он им тоже грозил смертью, если они отвергали Мухаммеда. Ислам сопровождал их от колыбели до могилы. Потому было естественно, что раскаявшиеся ренегаты роптали; впрочем, они составляли меньшинство: большинство было искренними мусульманами. У последних, однако, тоже имелись проблемы. На первый взгляд это кажется странным. Большая часть ренегатов состояла из вольноотпущенников, то есть людей, положение которых улучшилось вследствие завоевания; как же могло случиться, что они не были довольны арабами? Ответ очень прост. «История, – утверждает де Токвиль, – изобилует такими примерами. Революции не всегда следствие ухудшающего положения дел. Они чаще начинаются, когда народ, который безропотно выносил самые тяжкие законы, неожиданно восстает против них, когда их тяжесть уменьшается». Прибавьте к этому, что общественное положение ренегатов было невыносимо. Арабы обыкновенно отстраняли их от прибыльных должностей и от всякого участия в управлении государством; они делали вид, что сомневаются в искренности их обращения; обходились с ними с безграничным высокомерием; заявляя, что печать рабства еще видна на лицах многих недавно освобожденных. Они называли их всех без разбору рабами или сыновьями рабов (представляется удивительным, но арабы никогда не применяли эти эпитеты к христианам), хотя в числе ренегатов находились некоторые из самых знатных и самых богатых землевладельцев страны. Ренегаты не могли сносить такое обращение. Они обладали чувством собственного достоинства и понимали, что являются немалой силой, потому что составляли большинство населения. Они не желали, чтобы власть была исключительной прерогативой одной изолированной касты; не хотели больше выносить социальное неравенство наглого презрения и господства тех, кто, по существу, были всего лишь разбросанными шайками чужеземных солдат. Поэтому они первыми взялись за оружие и смело начали войну. Восстание ренегатов, в котором христиане по мере сил приняли участие, имело разные формы, чего и следовало ожидать в период, характеризующийся неоднородностью условий. Каждая провинция, каждый большой город присоединялись к восстанию независимо и в разное время, но то, что этот факт сделал борьбу еще более ожесточенной, наглядно доказали последующие события.

Глава 3
День рва

В султанской столице ренегатов – включая потомков тех, кто назывался так в узком смысле, – было много. Они состояли по большей части из вольноотпущенников, которые обрабатывали купленную ими землю или работали как поденщики в поместьях арабов. Сильные, трудолюбивые, экономные, они, судя по всему, были вполне обеспечены, поскольку многие из них жили на южной окраине (бывшая Секунда), в одном из лучших районов города. Но и они не устояли перед революционными страстями, и во время правления Хакама I честолюбивые теологи привели их к восстанию, которое завершилось катастрофой.

Абд-ер-Рахман слишком ревниво относился к своей власти, чтобы позволить факихам – теологам – приобрести влияние, способное помешать его деспотическому правлению. Однако при Хишаме, его сыне и наследнике, их влияние существенно возросло. Хишам был искренне набожным человеком, образцом добродетели. Когда он взошел на трон, его подданные не знали, к чему он склонится, к добру или злу, если окажется перед выбором. Он уже успел показать, что может быть не только добрым и благородным, но также мстительным и жестоким. Но неопределенность вскоре уступила место уверенности. Астролог предсказал принцу раннюю смерть. Хишам отрекся от всех мирских удовольствий и стал искать спасение в благотворительности и милосердии. Одетый в простую одежду, он в одиночестве бродил по улицам столицы, общался с толпой, навещал больных, заходил в лачуги бедняков и с искренним вниманием выслушивал все их жалобы. Нередко среди ночи под проливным дождем он выскальзывал из дворца с едой для какого-нибудь набожного страдальца и бдил у его одинокой убогой постели. Пунктуальный в выполнении всех религиозных обязанностей, он поощрял подданных следовать его примеру и в ненастные ночи раздавал деньги тем, кто приходил в мечеть, невзирая на плохую погоду.

Как раз в это время на востоке появилась новая школа теологов. Она признавала своим главой известного имама Малика ибн Анаса из Медины, основателя одной из четырех ортодоксальных сект ислама. Имам Малик родился в 715 году. Его труд Kitab al-Muwatta – самый ранний источник мусульманского права. Гарун аль-Рашид был его учеником. Хишам испытывал глубочайшее уважение к имаму Малику. Вместе с тем Аббасиды навлекли на себя смертельную ненависть имама. По обвинению в том, что он обеспечил поддержку своего известного имени претенденту Алиду, его били палками и повредили руку. По этой причине Малик был настроен в пользу эмира Испании, как противника своих мучителей, еще до того, как узнал, насколько в действительности этот монарх заслужил его оценку. Но когда его ученики стали воспевать хвалу набожности и добродетелям Хишама, восхищению и восторженности имама не было границ. В Хишаме он видел идеал мусульманского принца и объявил его одного достойным трона халифа. По возвращении в Испанию ученики не преминули сообщить суверену о высокой оценке Малика, и Хишам, чрезвычайно польщенный, стал делать все от него зависящее, чтобы распространить убеждения имама в Испании. Он поощрял теологов к путешествию в Медину, чтобы получить там знания, и при выборе судей и духовных лиц всегда отдавал предпочтение ученикам Малика.

После смерти Хишама в 796 году новая школа теологов пользовалась большим уважением. В ней было много молодых, способных, честолюбивых учеников, среди которых можно отметить бербера Яхья ибн Яхья из племени масмуда. Еще никогда у Малика не было такого прилежного и ревностного ученика. Однажды, когда имам читал лекцию, по улице прошел слон. Студенты высыпали из зала, чтобы поглазеть на диковинное животное. И только один Яхья, к большому удивлению почтенного лектора, остался на месте. Впрочем, имам нисколько не обиделся из-за того, что его покинули ради самого сильного из четвероногих.

– Почему ты не пошел с остальными? – мягко спросил он. – В Испании нет слонов.

– Я покинул свою страну, – ответил бербер, – чтобы увидеть тебя и получить знания, а не для того, чтобы глазеть на слона.

Малику так понравился ответ, что он назвал Яхью аки-лом – проницательным, умным человеком. В Кордове репутация Яхьи была очень высокой. Он считался самым ученым теологом страны. Но помимо обширных знаний он обладал непомерной гордостью. Этот неординарный человек совместил энтузиазм современного народного трибуна со средневековой папской жаждой власти.

Характер нового монарха был неприемлем для Яхьи и других приверженцов Малика. Однако Хакам вовсе не был чужд религии. Он был воспитан набожным человеком его деда, который совершил паломничество в Мекку, и научил своего воспитанника уважать религию и духовенство. Ему нравилось беседовать с теологами, он безмерно уважал кади, даже когда они выносили решение против его родственников, ближайших друзей или его самого. Однако вместе с тем он был веселым и общительным человеком, желавшим испить жизнь до дна, и аскетические идеалы факихов не имели для него привлекательности. Несмотря на их неоднократные увещевания, он оставался страстным любителем охоты, что, разумеется, не могло им понравиться. Хуже того, он считал запрет вина неразумным и ненужным. Однако все эти ошибки они могли ему простить. Непростительным для них было лишь одно обстоятельство. Ревностно относящийся к собственной власти, он отказывался дать им такое господствующее положение в государственных делах, какое они, по их убеждению, заслуживали. Представляется, что он не хотел – или не мог – осознать, что факихи, объединенные новыми узами маликизма, стали в государстве силой, с которой суверен не мог не считаться.

Разочарованные в своих надеждах, полные священнической гордости, которая становится несгибаемой, когда скрывается под покровом смиренности, теологи трансформировались в демагогов. Не жалеющие клеветнической риторики, они никогда не упоминали о своем суверене без ужаса и читали молитвы о его обращении. Например: «О, распутник, упорствующий в своем пороке, который презирает заповеди Бога, спаси себя от беспутства, в котором ты погряз, и пробудись от твоей греховной апатии!» Настроенные предвзято ренегаты Кордовы с готовностью трансформировались, в соответствии с желаниями теологов. Они начали с молитв за закоренелого грешника и однажды, когда он гулял по улицам столицы, забросали его камнями. Но только монарх и его телохранитель пробились через толпу, и в 805 году восстание было подавлено.

Яхья, Иса ибн Динар и другие теологи после этого устроили заговор с некоторой частью знати и предложили трон Ибн-Шаммасу, двоюродному брату Хакама. Ибн-Шаммас ответил, что, прежде чем согласиться на предложение, он должен узнать имена тех, на кого может положиться. Заговорщики обещали составить список своих сторонников и определили дату, когда они ночью придут во дворец и передадут его принцу. После этого Ибн-Шаммас посетил Хакама и рассказал ему о заговоре.

Монарх выслушал его с большим недоверием и возмущенно сказал:

– Ты хочешь обратить мой гнев на самых уважаемых людей столицы. Клянусь Аллахом, ты должен доказать свои слова или лишишься головы.

– Да будет так, – ответил Ибн-Шаммас. – Только пошли человека, которому ты полностью доверяешь, ко мне в ночь, названную мной.

Хакам согласился и в назначенный час отправил во дворец брата своего секретаря Ибн аль-Хада и своего любимого пажа Гиацинта – испанского христианина. Спрятав их за шторой, Ибн-Шаммас принял заговорщиков и сразу пожелал узнать имена тех, на кого он может положиться. Пока заговорщики зачитывали имена из списка, Ибн аль-Хада их прилежно записывал. Но в списке оказались имена людей, считавшихся абсолютно преданными суверену, и секретарь, опасаясь, что услышит собственное имя, счел разумным выдать свое присутствие скрипом пера. Услышав этот звук, заговорщики вскочили со своих мест, обвинили Ибн-Шаммаса в предательстве, назвали его врагом Бога. Многие из них обратились в немедленное бегство. Среди них был Иса ибн Динар и Яхья. Они нашли убежище в Толедо, городе, заявившем о своей независимости. Другим повезло меньше. Семьдесят два заговорщика, включая шесть представителей высшей кордовской знати, были умерщвлены.

В 806 году, во время отсутствия Хакама в столице, – он отправился подавлять восстание в Мериде – население Кордовы снова восстало. Ситуация стала тревожной, и султану пришлось возвращаться в столицу в большой спешке. Мятеж был подавлен, а его главные защитники – обезглавлены или распяты.

Если эти массовые казни недостаточно устрашили население Кордовы, ужасная судьба обитателей Толедо показала им, что Хакам, по природе мягкий человек, все больше ожесточается из-за мятежных настроений подданных и не брезгует ни широкомасштабными убийствами, ни предательством, чтобы только подавить бунтовщиков.

Толедо, бывшая столица вестготского королевства, оставалась, благодаря своей былой славе, обширным знаниям духовенства и влиянию митрополитов, королевским городом – Urbs regia, по выражению Исидора Бежского, – в глазах покоренных народов. Они считали его – и в политическом аспекте, и в духовном – самым важным городом Испании. В нем было совсем немного арабов и берберов, потому что захватчики старались селиться в окрестных поместьях беглой знати, а не в самом городе. Пылкие и отважные горожане отличались такой горячей любовью к свободе, что, по мнению одного арабского хрониста, «никогда не были подданными ни одного монарха». Поэт Гарбиб, выходец из семьи ренегатов, пользовался большой популярностью и поддерживал священный огонь в своих поэмах и беседах. Даже сам султан его побаивался. При жизни Гарбиба Хакам не осмеливался принимать меры против Толедо. Но после смерти поэта султан рассказал Амрусу, ренегату из Уэски, о своих намерениях в отношении мятежных жителей Толедо. Он сказал: «Только ты можешь помочь мне наказать этих мятежников. Они наверняка откажутся принять своим правителем араба, но станут приветствовать тебя, как представителя их расы». Его ужасный план Амрус полностью одобрил и обещал выполнить. Этот человек, слуга своего честолюбия, легко отметал и религиозные, и моральные соображения. Желая заручиться поддержкой султана, он был готов пожертвовать своими соотечественниками. Позже, плененный идеей основать княжество под франкским протекторатом, он предал султана сыну Карла Великого.

В 807 году Хакам назначил Амруса правителем Толедо. Одновременно он отправил послание горожанам. Оно начиналось так: «Идя вам навстречу, что показывает нашу неустанную заботу о ваших интересах, я не стал давать вам правителя из числа своих людей, а выбрал вашего соотечественника». Амрус, со своей стороны, использовал все средства, чтобы завоевать доверие и уважение людей. Изображая горячую поддержку национальному делу, он не упускал возможности заявить о своей непримиримой ненависти к султану из Омейядов и арабам в целом. Почувствовав, что население на его стороне, он однажды сказал городской знати: «Мне хорошо известны причины ссор, часто возникавших между вами и вашими правителями. Я знаю, что солдаты, расквартированные в ваших домах, нередко нарушали в них мир и были источником недовольства. Всего этого можно избежать, если вы разрешите мне построить на окраине города замок, который будет служить казармой для войск. Так вы избавитесь от их досаждающих действий».

Безоговорочно доверяя своему соотечественнику, жители Толедо не только согласились с его предложением, но и высказали пожелание, чтобы замок был построен в центре города. Когда строительство завершилось, Амрос перевел туда свои войска и сообщил об этом Хакаму. А тот, не теряя времени, велел одному из военачальников на границе вызвать подкрепление под предлогом того, что враг угрожает наступлением. Военачальник подчинился, и войска из Кордовы и других городов выступили в поход под командованием трех визирей и принца короны Абд-ер-Рахмана, которому тогда едва исполнилось четырнадцать лет. Одному из людей вручили письмо, которое следовало передать визирям только на аудиенции у Амруса.

Когда армия достигла окрестностей Толедо, ей сообщили, что враг отступил. Амрус намекнул городской знати, что, в порядке любезности, они должны сопровождать его и выразить уважение кронпринцу. Аристократы так и поступили. Но пока юный принц беседовал с ними и всячески пытался снискать их расположение своей сердечностью, Амрус имел личную беседу с визирями, которые как раз получили письмо султана. В этом послании содержались подробные инструкции, смысл которых будет ясен впоследствии. Приказы Хакама были выполнены с максимальной точностью.

Вернувшись к толедской знати, Амрус обнаружил, что люди восхищены обходительностью принца. Люди единодушно решили, что следует пригласить юного Абд-ер-Рахмана почтить своим присутствием их город. Его визит непременно упрочит дружеские связи, существующие между султаном и жителями Толедо. Горожане пребывали в эйфории. Горизонт представлялся им совершенно безоблачным. Султан сделал их правителем испанца, обеспечил им свободу, которой они так долго добивались, а дружелюбие Абд-ер-Рахмана давало им надежду на то, что после восхождения на трон он станет проводить тот же курс, что его отец. Короче говоря, представители знати пригласили Абд-ер-Рахмана погостить в городе. Принц вначале заколебался, потому что отец советовал ему не проявлять слишком большой активности, но в конце концов позволил себя уговорить. Его проводили в замок, и он немедленно отдал распоряжение готовиться к пиршеству, которое должно было состояться на следующий день. Соответственно, приглашения были разосланы всем лицам – в городе и окрестностях, – имеющим большие богатства или знатное происхождение.

На следующее утро гости собрались у замка. Им не позволили войти всем вместе – пропускали только по одному, а коней уводили к задней двери, где им предстояло дожидаться хозяев. Во внутреннем дворе был выкопан большой ров, откуда брали глину, использованную при возведении замка. Рядом стояли палачи, и, как только входил очередной гость, меч опускался. Отметим, что этот жестокий план имел прецедент. В 611 году персидский царь, пожелавший отомстить темимитам, совершил нечто подобное. Бойня продолжалась в течение нескольких дней, и невозможно точно сказать, сколько людей было убито в тот день, вошедший в историю как День рва. Одни историки утверждают, что там погибло семьсот человек, другие – пять тысяч.

Солнце уже было высоко в небесах, когда лекарь, не видевший, чтобы кто-то из гостей выходил из замка, почувствовал тревогу. Он спросил у людей, собравшихся у входа и терпеливо ожидавших своей очереди, что случилось с теми, кто вошел в замок уже давно. Ему сказали, что они, должно быть, ушли через другие двери. «Странно, – сказал лекарь. – Я много часов ждал у задней двери, но оттуда никто не выходил». Потом его взгляд упал на дымку, поднявшуюся над крепостным валом, и он закричал: «Горе мне! Этот запах идет не от приготовления пищи, а от крови ваших убитых братьев!»

Толедо охватил ступор. Город в одночасье лишился своих самых богатых и благородных жителей, и в нем не нашлось человека, способного отомстить за День рва.