Текст книги "Луна и лотос. Сказка для взрослых"

ГЛАВА 15. Свадьба в Плёсе

Женя смотрела на собранные вещи (всего-то два чемодана и сумка), на принадлежности для рисования (этюдник, мольберт, коробки с красками), на аквариум (для него была заказана отдельная доставка «под ключ»), на беспорядок, сопутствующий переезду (дедушка заявил, чтобы она ничего не трогала, и с уборкой он все организует сам) – и не могла поверить, что не спит. Будущее сбылось, случилось, стало настоящим. Она в самом деле покидает Москву, где росла с самого детства, уезжая из города максимум на месяц-два отпуска или каникул, и перебирается в тихий провинциальный город, о существовании которого в свое время узнала из рассказа экскурсовода в Третьяковке… Она едет не на пленэр, не на летние акварели, не на романтическую прогулку по Волге, а выходит замуж. За Ромку. За Романа Дунаевича Руского, царевича из Отраженного мира. И сама станет царевной… На этом месте размышлений у нее неизменно начинала кружиться голова, перед глазами вспыхивали нестерпимо яркие, разноцветные звездочки, с волной боли накатывал страх, и хотелось забиться в угол, обхватить себя руками и закричать:

– Не может быть!.. Все это неправда!.. Никакого царевича Романа нет, я просто-напросто выдумала его, поверила сама в свою сказку, спутала реальности – и сошла с ума, как моя мама!..

«Твоя мама была больной… сумасшедшей. Она вечно выдумывала всякую ерунду, и довыдумывалась до того, что начала видеть призраков в зеркалах и слышать голоса из-под воды. Тянуло ее то к колодцам, то к озерам, то к морю… Это наша вина, моя и твоей бабушки – мы Светку упустили. Занимались тобой, все старались тебя от матери подальше держать, а ей-то было все хуже. Вот и дошла до того, что тебя, маленькую, украла.» – именно это рассказал Жене дед, после того, как откричался, отругался и отшумел после Романова сватовства, и принял как данность, что внучка все-таки уедет из столицы с чужим парнем.

Дедушка снял тяжесть с души, исповедался, раскрыл семейную тайну, что хранил много лет… и переложил на Женю: раз ты взрослая, то и неси теперь это крест. Живи со знанием, что мама – безумная самоубийца, что так и не оправилась от несчастной любви к какому-то заезжему хлыщу с черономорского курорта, и сама себе придумала красивую и страшную сказку.. Живи и думай, как мама сбежала с тобой подмышкой в ночи, как купила на последние деньги билет на самолет до Симферополя, как привезла в Гурзуф и дождалась шторма… Как сама утопилась, прыгнув с борта катера, и как едва не утянула тебя следом, на морское дно.

А хуже всего было то, что Женя так и не могла понять, что руководило мамой: болезнь… или точное знание, что на морском дне ее кто-то ждет?.. И что с нею случилось потом, попала ли она, куда хотела, встретилась ли с тем, кого любила, или просто захлебнулась соленой водой, залила ею неизбывную, черную печаль?.. Стала ли она русалкой, беспечно живущей в Подводном царстве, или печальной молчаливой утопленницей, влачит жалкую участь прислужницы, почти рабыни?

Царевич Роман на этот вопрос ей ответить не смог или не захотел – но Женя видела по его глазам, и чувствовала сердцем, что любимый знает куда больше, чем говорит…

Оставалось лишь верить, что он реален, что не чудится ей, и что он – настоящий волжский царевич, а не плёсовский сумасшедший, с такой же сумасшедшей родней, дружно играющей в ролевые игры по мотивам славянского фэнтези.

Впрочем, какая разница, если они любят друг друга, и он согласен забрать ее свой веселый сумасшедший дом, с виду похожий на разноцветный дворец, а для психики нет особой разницы между воображаемым и реальным?..

Хорошо хоть ипотеку теперь платить не придется… Спокойная готовность Романа погасить проклятый кредит самыми настоящими деньгами, чтобы квартира в Москве в любом случае осталась за Женей, а дедушка, если хочет, спокойно жил там в любое время, лучше всего убедили Александра Сергеевича, что парень – стоящий. И реальный. Женя была смущена и даже несколько разгневана тем, как жених с дедом договорились за ее спиной, уж очень все это напоминало старинные торги за приданое. Она много раз читала об этом в книгах и смотрела в кино, но ей и в голову не приходило, что ей самой придется побыть в роли выкупаемой невесты… Снова сказка и драма сливались воедино, смутные и странные воспоминания детства переплетались с предчувствием необыкновенного будущего, то ли прекрасного до жути, то ли жутковатого до красоты. Женя подбегала к зеркалу, всматривалась в тревожную глубину, думая про Зеркальный барьер, отделявший Отраженный мир от Тверди – и плакала от страха однажды потеряться в зазеркалье… Уйти из своего привычного мира и не попасть в тот, где были обещаны любовь и счастье. Не то ли же самое случилось много лет назад с ее мамой?.. Но стоило Жене положить ладони на холодное стекло – оно оживало, освещалось, словно за рамой чья-то рука зажигала три десятка золотых свечей… и открывался коридор. Появлялся Роман. Всегда, когда она о нем думала, всякий раз, когда звала или плакала в страхе перед неизведанным.

– Здравствуй, ладушка… – горячо шептал он, выпрыгивая к ней из золотистого тумана, обнимал, целовал и прижимал к сердцу. – Здравствуй, милая!.. Ну что, снова плакала, царевна моя Несмеяна, жемчуга свои рассыпала?..

Она кивала, прятала лицо на его широкой теплой груди, вдыхала запах свежей речной прохлады, лотоса и лесных ягод и успокоенно вздохнула – а он смеялся:

– Настоящая невеста!.. Та, что перед свадьбой много плачет, будет счастливее всех… обещаю тебе, Женечка.

Женя смотрела ему в глаза – верила, верила всей душой – и все же отвечала честно, не скрывая ни страхов, ни сомнений:

– Я надеюсь, Рома… но только не знаю, как у нас получится… как меня у вас примут, и как мы сюда будем приезжать… ведь будем же?.. Не оставим дедушку совсем одного?

– Конечно, будем, – улыбался он. – Разве я к тебе не приходил все это время? Разве мы по городу не гуляли, на мотоцикле не катались, в кафе не сидели?.. Я не призрак, Женечка, я живой… и в Тверди родился, помни об этом. А ты к воде всегда стремилась, и Отраженный мир видела в своих снах, что же так пугает тебя?.. Мы научимся, ладушка, научимся жить вместе, а то, что сразу в двух мирах – так это же еще интереснее!..

Мелодичный голос любимого завораживал, утешал… боль проходила, страх рассеивался, и Женя понемногу забывала привычную жизнь. Детские игры во дворе, садик, школа, студенческие годы, первые увлечения, свадьба, развод, работа в «Схиме», занятия искусством, поездки с Ильей по Золотому кольцу – все, что было до Плёса -теперь казалось сном. Местами уютным, местами страшным, пестрым, не очень осмысленным… словно о чужой жизни чужого человека. А все, что она успела пережить вместе с Романом, все, что он успел рассказать и показать ей, все, что открывалось в новых снах, в щемяще-сладком ожидании переезда, и чисто девическом предвкушении красивой свадьбы, наоборот, переживалось живо и ярко, как настоящее… и родное. Словно ласковая мать обнимала и прижимала к груди.

Жене даже не хотелось ни с кем прощаться в Москве и уж тем более – звать на свадьбу, хотя Ирка откровенно напрашивалась и очень хотела познакомиться с женихом. Посоветовавшись с Романом и узнав его мнение насчет продолжения старых приятельств и дружб – он вовсе не был против, и напомнил Жене, что она идет замуж, а не в тюрьму – невеста ощутила, что у нее камень с души упал. Она пообещала Ирке, что золотой осенью приедет в Москву вместе с мужем, навестить деда и повидать друзей, и уж тогда непременно, непременно устроит чудесную вечеринку, дома или в хорошем ресторане, с салатиками, вином и обязательным курником.

– Смотри, подруга, я все зафиксировала!.. – смеялась Ира и доверительно добавляла, что после ее увольнения Пилипенко сам не свой, выглядит больным, но зато перестал приставать к симпатичным сотрудницам и руки пихать куда не надо – как отрезало.

– Вот и хорошо… – улыбалась в ответ Женя и краснела, вспоминая, как на не в меру разошедшегося Иваныча выпрыгнула и вцепилась в лицо разъяренная порешня… после обернувшаяся добрым молодцем. И как рыжая Акулька, прибывшая вслед за Романом, по приказу царевича взялась за то, чтобы преподать Иванычу урок хороших манер…

Илья же как в воду канул, не писал, не звонил, не искал встреч. Словно его и не было вовсе в Жениной жизни, словно его, точно неудачный карандашный набросок

взяли и стерли ластиком… Через общих знакомых удалось узнать, что Пригожин очень обижен и сердит на «безумную Дженни», и всем рассказывает, что она на Волге связалась с какой-то экологической сектой то ли агрессивных веганов, то ли родноверов, кланяющихся пням, и решила уехать в экопоселение с таким же бешеным идиотом… Что ж, Женя признавала, что со стороны ее бурная любовная история, «роман с Романом», может выглядеть и так. Она лишь надеялась, что Илья вынес из их общения полезный урок, пусть и не такой болезненный, как получил Пилипенко, но столь же действенный. Свой личный долг Пригожину, если такой и был, Женя считала закрытым…

***

Была глубокая ночь, когда Акулька разбудила царевича.

– Роман Дунаевич… вставайте, батюшка, все к выезду готово.

Роман спал некрепко, поднялся легко, словно только и ждал появления кикиморы. Натянул штаны, накинул рубаху, волосы пригладил, плеснул в лицо студеной воды. Акулька у двери в опочивальню топталась, подсматривала за царевичем в зеркале, ухмылялась: на красивое тело всегда посмотреть приятно, хоть ты кикимора, хоть нет.

– Где упряжка? – спросил Роман, застегивая любимую черную куртку, и по-свойски хлопнул Акульку по плечу. – Повернись, хватит скромницу строить!

– Да где ж ей быть, царевич, как не у самого Темного омута, в холодном месте… Сом Карпыч, уж на что быстро возит, ни лучика света, ни тепла малейшего не терпит, сами знаете. А править-то кто будет, вы или мне доверите?

– Я, с Сомом Карпычем управляться – это тебе не порешней резвиться, не на лодочке плавать и не на мотоцикле гонять, тут рука мужская нужна.

– Экий вы, Роман Дунаевич! – обиженно пробасила Акулька. -Я ж его вам запрягла, его бы мне и на ходу с ним не управиться?..

– Запрячь его и ребенок сможет, он со сна ленив да неповоротлив, а за булочку сладкую все, что скомандуешь, исполнит… иное дело в дороге, когда он разыграется и скорость наберет, да еще в подземном тоннеле, где и тьма, и холод, и… кого только не встретишь, все как он любит! Вот тогда его только опытный наездник и сдержит, не терпит он ни девиц, ни русалок, ни сестер твоих кикимор.

– Уж ладно вам запугивать-то, царевич, чай, нас таким не проймешь! Пуганые! – рыжая хоть и хорохорилась, но в глубине души довольна была, что царевич все на себя берет, и не ей придется страшного и злого сома настегивать да урезонивать… И так-то дело, что Роман Дунаевич перед свадьбой задумал, было сложным да опасным.

…Крадучись, царевич и кикимора выбрались из Романовой спальни, прошли по длинному коридору, ведущему к винтовой лестнице, и по ней спустились сперва в подвал, а после – по другой лестнице, потайной, запрятанной в дальнем углу, среди винных бочек, еще ниже, в ту часть дворца, что называлась «холодной», и не иначе, как вполголоса.

Здесь располагался Темный омут, темница для провинившихся и наказанных по справедливости, и особые конюшни, где царь Дунай держал вовсе не лошадей (те жили на мельнице, в тепле и холе), а самых крупных, резвых и злобных сомов. Самым-самым среди них был двухсотлетний гигант Сом Карпыч, могучий и сердитый, в дурном настроении способный и покалечить, и проглотить невежду, что сунулся бы к нему… но с теми, кого знал и признавал за наездников, был этот «зверь невиданный», тих и покорен по доброй воле, а с царевичем Романом и вовсе играл, как преданный ласковый пёс. Если удавалось запрячь Сома Карпыча, ехать на нем можно было куда угодно, хоть за тридевять земель, а быстро – никакому поезду в Тверди не снилась такая скорость. Только вожжи держи, а то если Сом Карпыч в раж войдет, так и вылететь из повозки недолго, и если сразу не убьешься, так потом не догонишь и не поймаешь своих «залетных».

Больше всего Сом Карпыч любил плавать по черноморскому пути – тому самому подземному тайному тоннелю, что всех обитателей волжских пугал хуже царевой темницы… там он и со скоростью расходился, и встречных чудищ гонял, и кусками мертвечины лакомился. Акулька это все ведала, и на что уж смелая была -трусила, и Роману Дунаевичу намекала: мол, не передумаешь ли, царевич?.. Если охота на Соме Карпыче погонять по волжским просторам, или даже по Каспию – милое дело, чего уж лучше. Но соваться в Черное море, без посольства, без путной охраны, полагаясь только на секретность, везение да резвость «речного коня»? О-хо-хо…

Роман не придавал значения Акулькиным опасениям, его собственные думы были о другом, и тень, что время от времени набегала на лицо, была тенью печального предчувствия, а не страха.

Он спокойно и привычно отворил тяжелую решетку сомовни, двинулся вглубь, по узкому темному проходу: чтобы попасть к тому месту, где ждала готовая упряжка, следовала пройти сомовню насквозь, и возле самого Темного омута спуститься еще на один уровень вниз.

Сомы, запертые в денниках-аквариумах, услышали знакомые шаги, и тотчас стали всплывать один за другим, подниматься с илисто-травяного ложа, тыкаться громадными плоскими мордами с жесткими усами и вывороченными губами в прозрачные стены… * Плавники трепетали в воде черно-серым кружевом, и вода освещалась зеленоватым и голубым.

Смертному из Тверди не дай Бог вблизи увидеть этакую жуть – прямую трансляцию из преисподней – сразу бы пал замертво; Роман же шел, как по бульвару, тихо насвистывал, по некоторым окошкам постукивал особым образом, в знак приветствия самым любимым ездовым чудищам… Акулька позади ворчала:

– Ступайте, ступайте, царевич, что толку нам медлить, путь-то неблизкий, да и Сом Карпыч как бы не застоялся – очень у него от долгого ожидания характер портится! – ворчала и вспоминала, как ее саму, по глупой молодости, Сом Карпыч едва не проглотил, когда она порешней резвилась и озорства ради решилась прямо под усами сомовьими прошмыгнуть… повезло ей тогда, что упряжкой Водян Ершович правил, успел шикнуть, в сторону отвернуть страшную пасть. Сом Карпыч потом перед кикиморой даже извинялся, и булочку из ее рук соизволивал откушивать в знак симпатии – но она все равно относилась к нему с опаской. Кто знает, может, царевич и прав, что на территорию Черноморских едет на страшилище, что за него порвет любого на мелкие клочки.

…Наконец, они вышли с противоположного конца сомовни на широкую полукруглую площадку, мощеную речным белым камнем; справа и слева глубоко вниз уходили выглаженные накаты – один вел к омутным темницам, а другой – к тоннелю, что секретным образом соединял волжско-каспийскую территорию, владения Дуная, с угодьями Черноморских…

У въезда в тоннель и поджидала сомовья упряжка, накрепко прикрученная к каменным столбам.

Примечания:

Рыба, находясь на глубине, как правило, не видит рыбаков, но прекрасно слышит, как рыбаки разговаривают и передвигаются в непосредственной близости от воды. Чтобы слышать, у рыб имеется внутреннее ухо и боковая линия. Звуковые волны отлично распространяются в воде, поэтому любые шорохи и неуклюжие движения на берегу, тут же доходят до рыб.

– Давайте-ка вы первый садитесь, Роман Дунаевич… – прошептала Акулька на ухо царевичу, чтобы не потревожить прежде времени Сома Карпыча, впряженного коренным. -За вожжи беритесь, да покрепче! А я уж -так и быть – путы сниму.

– Лезь ты сама в повозку, – отмахнулся Роман. – Устраивайся поудобнее и лежи тихонько, личиком не свети, не дрыгайся. Я сам все сделаю.

И сделал, в лучшем виде, быстро и споро: с сомами поздоровался как положено, пристяжных – Лукерью да Щуря – огладил, Сому Карпычу поклонился в пояс, до усов дотронулся… после путы со столбов снял, вожжи собрал как полагается да и запрыгнул легко на кучерское место:

– Ну, доброго нам пути, на четырех волнах, на все четыре стороны! Слово мое крепко… Нннно!

Чуть тронул поводья – сомы сорвались с места и быстрее штормового ветра потащили легкую повозку в черную глубь тоннеля…

***

Дворец Ильма Черноморского с виду напоминал то ли песочный замок, построенный детьми для забавы, то ли именинный торт, шедевр кондитерского искусства… Ажурный силуэт, золотистые стены, мосты и амбразуры, витые башенки по углам, а посередине – круглая дозорная башня, украшенная пестрыми флагами. Стоял он посреди долины, обрамленной тиарой острых скал, близкий и неприступный: вроде отовсюду его видно, сияет из окон оранжево-серебристый ласковый свет, манят башенки, развеваются флаги, но чужому не подойти, не приблизиться, не подплыть. Нет видимой преграды, дорога сама кружит, путает, петляет, и дворец не удаляется, но и не приближается ни на шаг. Сильна магия морских божеств.

Тут и там высились колонны и арки, неизвестно кем возведенные, но стоящие крепко, прочно, на века. Диковинные подводные деревья, неизвестные на земле, невидимые смертным, что на дно нырял за тайнами и кладами, создавали черно-зеленые и сине-голубые рощи, полные трав и цветов… Плавали рыбы, мелькали дельфины, величественно колыхались купола медуз, а если присмотреться внимательно – можно было заметить и легкие тени, призрачные силуэты морских русалок, печальных пленниц и рабынь…

Роман придержал сомов возле громадной арки, замшелой, обросшей ракушками; на ее боках были выбиты трудночитаемые письмена и вырезаны барельефы с изображениями самых древних богинь и богов, еще времен Ния и Нерея, первых правителей Черного моря. На верхней перекладине переливалась самоцветная корона. Дальше чужакам ходу не было, если явился ты незваным гостем, не имел особого пропуска или не знал, как отменить заклятие Сторожевых врат.

– Роман Дунаевич, может, нам и впрямь дальше не соваться? – рассудила Акулька. – Ильм Ниевич, сами знаете, даром что молод – горяч и на расправу скор, с дедушкой вашим они в прошлый раз друг друга едва не поубивали… а вы к нему сами, точно в пасть сомовью. Он и глазом не моргнет, нашлет на нас спрутоголовых, пакость этакую, чтобы схватили да в темницу бросили, и сомов наших в его конюшни забрали.

– Не бойся спрутоголовых, Акулина, чуют они хорошо, да видят плохо, а Сома Карпыча трусят больше, чем ты, – успокоил кикимору царевич. – И секретное оружие против них имеется, меня Водян Ершович научил… так что ты с ними и одна бы легко справилась.

– Это какое ж, царевич?..

– Слово ласковое, Акулька, слово ласковое и доброе. Тяжко им у Черноморских живется, они и «спасибо» простого никогда не слышат. И если кто заговорит с ними, пожалеет да приголубит, а еще и песенку споет – делаются спрутоголовые тихие и кроткие, точно котята у печи. На землю сядут и задремлют.

– А Сом Карпыч их постережет! – радостно подтвердила кикимора и головой покачала, дивясь на на премудрость царевича, что обо всем подумал и все предусмотрел. – Ну а с Ильмом Ниевичем-то как же? Его ласковым словом да песенкой не усыпишь.

– Да не нужен мне Ильм Ниевич… Не к нему я приехал. – вздохнул Роман. – Подожди, Акулька, всему свое время. Видишь, сомы хвостами колотят?.. Те, кому надо, уж все услышали, но пока мы здесь, по эту сторону врат,

нас не увидят.

– Что ж нам делать теперь?

– Сомов булками кормить и ждать. Как придут за нами -позовут.

Царевич вытащил из кармана плоскую фляжку, пробку отвернул, сам глотнул, дал Акульке:

– Крепковато для кикиморки, но ждать будет веселее.

Акулина аж присвистнула:

– Крепковато?.. Стыдитесь, Роман Дунаевич! Я лотосовую водочку Тихомира Стояновича пробовала, еще когда вы в люльке лежали да мамкину грудь сосали! – она сделала залихватский глоток и широко улыбнулась.

– Тшшшшш… не шуми! -предостерег Роман и стал прислушиваться и приглядываться…

Свечение воды по другую сторону арки постепенно усиливалось, и словно струны дрожали в мелодичных переливах, но больше ничего не было видно.

Вскоре царевичу стало казаться, что его кто-то зовет, и, подождав еще немного, он уверился, что так и есть: зовут, приглашают, и ждут лишь одного – чтобы он сделал шаг за черту, прошел под аркой, и тем самым отдал себя в полную власть царства Ильма Черноморского, подчинился на время чужой магии и чужим законам…

– Смотри за сомами, Акулина… придерживай, не спи, как их развлечь да отвлечь – не хуже моего знаешь, – тихо распорядился Роман. – Они сейчас смирные да сонные будут, после такой-то гонки, да после булок наградных – но оно и к лучшему. Пусть отдыхают. Главное, сама не засни, будь начеку… Когда вернусь -придется нам отсюда убираться еще быстрей, чем сюда ехали.

– Да вы что удумали, Роман Дунаевич?.. Один?.. С морскими девами да в Ильмов дворец?.. – встревожилась кикимора: повеление оставаться наедине с Сомом Карпычем тревожило ее меньше, чем намерение царевича в одиночку рисковать буйной головушкой. – Нет, батюшка, как хотите, но мне не можно вас одного пустить! Мое дело – вас беречь, а коли надо, так и стеречь!

– Вот придумала -стеречь! – сдвинул брови Роман. – Никогда у тебя это не выходило, и сейчас не выйдет; мы все равно уж здесь. Так что – смотри за сомами, а мне идти пора! Чем дольше у входа топчусь, тем для всех опаснее.

Акулька ухватила его за рукав и не уступала:

– Роман Дунаевич, месяц вы мой ясный!.. Ежели с вами тут что худое случиться, меня мало того в Темный омут запрут лет на сто, так не ровен час, цари друг на друга войною пойдут! И что ж тогда в Тверди начнется, вы подумали, Роман Дунаевич?.. У нас в Повольжье – засуха лютая, а после ураганы да смерчи, а здесь, у них, штормы и наводнения, и сели в горах, и землетрясения!..

– А если ты шуметь станешь, слуги Ильмовы нас прямо здесь поймают, и будет все то же самое, но без толку. Не трусь, Акулька… Смерть сама бежит от тех, кто в бой идти не боится, и правда побеждает кривду. Не можно моей ладушке замуж идти без материнского благословения. Матушка ее так собой «управила», что Женя всю жизнь сама не своя, между двумя мирами – ни там, ни тут… если заклятья не снять благословением, не будет нам долгого счастья. Так что ты забудь меня отговаривать, а сама делай, что велено…

Кикимора насупилась и кивнула – поняла, что спорить бесполезно, и она лишь вредит царевичу, задерживая его понапрасну на пути к цели.

Роман на секунду закрыл глаза, подумал о любимой, мысленно помощи попросил у деда Дуная, у отца и у собственной матушки… и шагнул вперед, проскользнул под аркой, растворился в серебряном свечении воды, словно его и не было.

***

Жемчужно-серый дельфин вел Романа все дальше и дальше, сперва через рощу, где длинные и мягкие стволы странных деревьев качались и гнулись, а ветви переплетались, как руки влюбленных, потом – через каменный лабиринт, полный статуй и амфор, и обломков кораблей, затонувших в незапамятные времена, и вот, наконец, царевич со своим смешным провожатым достигли цели: подобия маленькой деревни, состоящей из нескольких каменных хижин с цветной кровей. Вокруг деревни возвышалась изгородь из остроугольных валунов и кораллов.

Магия здесь была враждебной, Романа вдруг охватил сильный страх, тело задрожало, и под кожу точно впились сотни маленьких игл… но он знал, что это всего лишь пугалка, морок, «электрический пастух» в Тверди, не дающий овцам разбегаться с пастбища, и то опаснее.

– Впусти, впусти, дно морское, – прошептал он открывающее заклятье. – Гость пришел не с алчностью, не с враждою. Дно морское, прими без гнева, позволь увидеть морскую деву.

Вода задрожала, засветилась, и… на миг образовался смерч, воронка, боль и страх достигли предела, и вот тут самое главное было выдержать, не пуститься наутек, не начать судорожно биться – паника и суета означали немедленную смерть или долгий мучительный плен «дикой воды». Довериться, отдаться потоку, позволить увлечь себя, преодолев ужас, только так можно было открыть тайны Черного моря, получить доступ к тем, кто веками таился не только от смертных, но и от одноприродных чужаков.

Роман от рождения был силен и отважен, храбрость влилась в его кровь от крови отца, а мать научила видеть во всем красоту и не шарахаться от непривычного, идти навстречу с улыбкой и открытым сердцем. Теперь, когда сердце было переполнено любовь к невесте и надеждой на близкое счастье, было это легче легкого: ничто не могло царевича ни напугать, ни остановить.

Волны расступились. Дельфин был уже не рядом, а словно находился по другую сторону прозрачной стены. Посмотрел дружелюбно, взмахнул хвостом и уплыл.

Роман словно очнулся. Он стоял на пороге маленькой хижины, с зеленой дверью, с врезанным в нее маленьким слюдяным окошечком. Стучать не пришлось -дверь отворилась сама.

– Входи, отважный ты парень… – послышался изнутри тихий печальный голос. – Входи, коли пришел.

Роман не мешкая воспользовался дозволение, вошел и оказался в довольно просторной комнате, со стенами, расписанными синими цветами и золотыми птицами, обставленной скамейками да ларями, с лежанкой в стенной нише и круглым столом посередине. В углу стояла прялка, за прялкой сидела красивая женщина с длинными косами и грустным тонким лицом, одетая в синий сарафан. И беглого взгляда царевичу хватило, чтобы признать в ней Светлану – маму Жени, любимой ладушки…

***

Приехав в Плёс в качестве официальной невесты и будущей законной супруги Романа Руского, Женя получила в полное распоряжение дом, когда-то записанный на фамилию Лодыгиных, а теперь являвшийся ее собственностью. Об этом ей сообщил вертлявый маленький человек с роскошным именем Акакий Захарович Волгин, чересчур улыбчивый и сметливый для обыкновенного нотариуса. Она уже ничему не удивлялась, и постепенно начала понимать, что Плёс -городок, мягко говоря, необычный, чем-то сродни легендарному Китежу или Мышкину. По меньшей мере половина местных уроженцев была так или иначе приходилась родней или свойственниками либо самому царю Дунаю, либо его супруге Дане Светлановне, либо прочим волжским водяным и полуводяным, по традиции селившимся у самой реки или на мельнице.

– Как мафиозный клан на Сицилии… – пошутила Женя, когда Роман в первый же плёсовский вечер привел ее в гости к родичу, Тихомиру Стояновичу, а тот закатил для них шикарный ужин в местном кабачке близ мельницы. Кабачок, конечно же, закрыли на «спецобслуживание». Вот тогда Женя и насмотрелась от души на Романову плёсовскую родню, ближников да знакомых. Некоторые из них были обычными людьми – «людьми в теме», как вполне по-современному объяснил царевич – и уже изрядно в годах, помнили отца и мать Романа, и его самого с тех времен, когда он еще жил в Тверди. Но большую часть тусовки составляли обитатели Отраженного мира и полукровки… те, что людьми не были, но очень-очень хорошо умели ими оборачиваться и казаться.

Дел перед свадьбой хватало, а точнее – было невпроворот: со всеми знакомиться, обживаться в доме, расставлять по-своему вещи… учиться ходить по зеркалам. Привыкать, что отныне жить придется не просто на два дома, а на два мира, и не во сне, а наяву, осознанно. В каждом из миров были свои правила и свои дела.

Голова от всего этого у Жени шла кругом, но Роман был рядом, и она держалась, а если царевич отлучался куда-то, верная Снежка, что была вовсе не черепахой, а кикиморой, тотчас перекидывалась в красну девицу и становилась подружкой. Разговорами развлекала, помогала по дому, водила на чудные прогулки… по узеньким городским улочкам, по набережной, к мельнице и в рощу, и… по отраженному Плёсу, заодно приучая Женю, что входить в воду с головой – вовсе не страшно, что Зеркальный барьер легко пропустит свою, и в воде она не задохнется, и лоб о зеркало не разобьет.

Наконец, они с Романом тихо и спокойно съездили в райцентр, где располагался самый обычный ЗАГС, и самым обычным образом, даже без свидетелей, расписались…

Женя сперва удивилась, узнав, что, помимо настоящей плёсовской свадьбы, где соберется вся родня царевича, с обрядом, что от века, с глубокой древности был принят у славян, у нее будет и синий штамп в паспорте… потом перепугалась и едва не расплакалась, ведь по всему выходило, что на ней – по земным-то меркам – женится не то оживший покойник, не то представитель нечистой силы, или, если мягче сказать, «магическая сущность из тонкого мира»… Роман сперва не понял, что творится с ладушкой, бросился утешать и успокаивать, а когда разобрался, что к чему, засмеялся:

– Ну что ты, Женечка, прямо как малый ребенок! Бояться нечего… Все давно продумано и устроено, для таких, как я, и в Тверди мне можно появляться спокойно и свободно, потому что документы выправить – для наших умельцев сущий пустяк. Да, Женечка, иначе в двух мирах не проживешь. В Отраженном мире все легко и просто, видим мы друг друга и слышим… насквозь, от того все на доверии, ну, немножечко и магия древняя помогает, не скрою. А в Тверди все иначе, люди здесь глухи и слепы, злы, недоверчивы… потому и бумажкам верят больше, чем друг другу. Ну что ж поделать?.. Пришлось и нам привыкнуть: хочешь по Тверди ходить, с людьми дело иметь – на каждый шаг имей бумажку.

– И паспорт?.. – Женя улыбнулась сквозь слезы: объяснения Романа казались ей одновременно и жуткими… и комическими.

– И паспорт, Женечка, куда ж без него! Ты сама подумай: раз не хочешь дедушку одного оставлять на старости лет, а в Плёс он ехать отказывается, если хочешь с друзьями видеться, в Москве бывать, или еще куда выбираться, со мною или без меня – нужно тебе быть за мною замужем официально. Как в Тверди принято, с паспортом и печатью…

– А фамилию я могу понять? Буду Евгения Руская… Не хуже, чем Ксения Нижегородская!.. *– Женя уже смеялась, и Роман смеялся с ней, подтверждая, что так не только можно – но и нужно, и звучать будет действительно красиво.

Настоящая свадьба была назначена через три дня после регистрации в ЗАГСе, и вот тут жениху с невестой пришлось и горько, и солоно, потому что их по обычаю разлучили.

Женя сидела в доме, да не в плёсовском особнячке, а в тереме с красноватыми стенами и золоченой крышей, что в отраженном Плёсе стоял позади разноцветного дворца царя Дуная. Ее неусыпно стерегли кикиморы и русалки, раз в день наведывался Водян Ершович – с приветами и записками от жениха. Дважды заглянули и Дунай Дунаевич с Даной Светлановной, «на чай с пирогами», и Женя под приглядом кикимор те пироги сама и пекла… Встречи робела, но все прошло хорошо: посаженные свекор со свекровью смотрели не сурово, чай пили охотно, пироги уплетали с аппетитом, приемом остались довольны, а под конец открыли принесенный с собою сундучок, да и достали наряд свадебный, из шелка и атласа, серебряный нитью расшитый, и фату – ну какая ж невеста без фаты? – и золотую диадему, тончайшей работы, украшенную жемчужинами, изумрудами и рубинами. Женя едва в обморок не упала, когда это увидела: сказка становилась чересчур реальной, а будущее, с надеждой на необыкновенное счастье – совсем близким… и снова сердце сжимал страх, хотелось увидеть Романа, поскольку без него все это не имело значения. Платье становилось линялой тряпкой, золото тускнело, камни превращались в угли.