Текст книги "Луна и лотос. Сказка для взрослых"

Пригожин резко выдохнул, положил руку на член и слегка поддразнил – тот не стал капризничать, быстро затвердел и начал подниматься. В зеркале смотрелось красиво… правда, силуэт выглядел размытым: стекло успело запотеть и было все покрыто мелкими капельками. Сквозь водяную сетку даже казалось, что силуэтов – два…

«Надо зажечь свечи…»

Неожиданно в ванной погас свет, чья-то мягкая и влажная рука легла на плечо, и тихий голос певуче прошептал в самые губы:

– Илья!..

Примечания:

*Имеется ввиду фильм-мюзикл 1986 года «Лабиринт», ставший культовым. Главные роли сыграли Дэвид Боуи и Дженнифер Коннели.

***

Решение пришло неожиданно – простое и ясное, как будто в темную комнату с черной кошкой внесли яркий светильник.

«Я скажу Илье правду… скажу, что полюбила другого, и не могу быть с ним. Он очень умный и поймет, что это правда».

На сердце сразу же стало легче, точно камень упал, и Женя наконец-то смогла глубоко и свободно вздохнуть… на миг ощутила себя сестрицей Алёнушкой из старой сказки, что лежала на дне речном, придавленная тяжелым камнем и опутанная водорослями, пока не была спасена мужем и братом. Правда, в настоящей жизни с мужьями ей не везло, а брата и вовсе не было, и тот, кто с первого взгляда завладел и душой, и сердцем, возможно, приходился родней злой ведьме…

Женя усмехнулась над собой и подумала, что есть еще одно решение, запасной вариант, если признание в любви к другому не сработает – можно рассказать Пригожину всю правду. Все, что она помнит о встрече с Романом, о напитке голубого цвета, с запахом экзотических цветов, о подводном (как она теперь понимала) дворце, об именинах Дуная Дунаевича, о бальном платье цвета весенней травы и волжской воды, о ночи любви, проведенной с утопленником… тогда Илья точно решит, что она подсела на тяжелые наркотики и рехнулась, и мигом утратит интерес к психованной наркоманке, спящей с кем попало, и рассказывающей небылицы.

«А ты представь, что с ним будет, если ты предъявишь доказательство -золотое ожерелье с изумрудами… как говаривал Глеб Жеглов – старинной работы, цены немалой…» – с неприличным задором подсказал внутренний голос, но Женя от него поспешно отмахнулась: это было не смешно. Подарок Романа был надежно спрятан в секретном отделении книжного шкафа, и Женя с момента возвращения из Плёса не то что ни разу не надевала его, но и не брала в руки. Она вообще не знала, что с ним делать – то ли отнести в церковь, освятить и там же оставить, пожертвовать чудотворной иконе, то ли выбросить в реку… то ли оценить, попытаться продать и погасить ипотеку. Пока что просто не трогала, так было спокойнее.

Илья снова постучал в стенку… тянуть дольше не имело смысла. Женя надеялась, что ее пылкий друг уже забрался в ванну, успел глотнуть мартини и немного расслабиться в теплой воде – и, что бы она ни сделала и в чем бы ни призналась, не станет набрасываться на нее.

Войдя в ванную, Женя вскрикнула, пораженная открывшимся ей странным зрелищем. Илья лежал в воде, в клубах ароматной пены, откинувшись на подголовник, с согнутыми и разведенными в стороны ногами, с бессмысленной улыбкой наркомана и выражением полного блаженства на смертельно бледном лице… на груди у него возлежала Белоснежка, ни весть каким образом попавшая сюда из своего аквариума. Высунув голову из панциря, черепаха вытянула длинную пятнистую шею, медленно моргала и выглядела очень довольной.

– Боже мой! Илья!..Снежка!.. Что здесь происходит?!

Илья что-то простонал, его руки на секунду вынырнули из воды, затрепетали, как плавники, и снова скрылись из виду под хлопьями пены… черепаха недовольно пошевелила лапами и перебралась по его груди немного повыше.

На бортике ванны стояли два коктейльных бокала, оба были пустыми. К запаху лотоса отчетливо примешивался мартини.

Женя немного успокоилась, осознав, что Пригожин просто пьян, но как он сумел так нализаться всего за несколько минут?.. И серьезного разговора теперь не получится… и уйти нельзя– оставить этого идиота наслаждаться в одиночестве, ведь может уснуть и захлебнуться. Не просить же Снежку присмотреть за непутевым дружком!..

«Ах, Роман, Роман… ведь это же все происходит со мною из-за тебя…» – промелькнула отчаянная мысль, и в груди взметнулась жаркая приливная волна.

«Рома, если бы ты был здесь… но это невозможно, я знаю…»

В канделябрах горели свечи, их огоньки, пляшущие от сквозняка, бросали на тело мужчины и черепаший панцирь красновато-золотые отсветы, и зажигали радужным светом капли воды на запотевшем зеркале… Из-за этого алмазного блеска отражение двоилось и троилось, дрожало, как на экране неисправного телевизора – и вызывало ощущение легкого безумия. Подобно сюрреалистической картине Сальвадора Дали.

Женя инстинктивно поднесла руку к зеркалу, чтобы протереть его… и вдруг пальцы провалились в пустоту, и столкнулись с чьими-то чужими пальцами.

– Аххххх! – прежде чем она успела испугаться по-настоящему, те пальцы обхватили ее запястье и потянули… перед глазами поплыл туман, грудь заложило, резко перестало хватать воздуха – ощущение было такое, что ее тащат сквозь густой кисель или плохо застывшее желе…

Дышать становилось все трудней, паника нарастала, но Женя ничего не могла поделать, не могла противостоять неведомой силе, что схватила и волокла неведомо куда – в параллельный мир или в пропасть безумия.

«Наверное, я умираю…» – толкнулось в виски осознание, и тут же все кончилось, туман рассеялся, способность дышать вернулась. Теплые руки крепко обняли Женю, теплые губы прижались к губам, знакомые темные глаза смотрели на нее, пылая любовью, а мгновением позже знакомый голос прошептал:

– Ладушка моя!.. – и она наконец-то поверила, увидела и ощутила себя в объятиях Романа.

ГЛАВА 9. Царевич

О, почему я вижу эти сны,

Один другого ярче и яснее,

И почему до самой глубины

Проникнуть не могу и не умею?

Поверхностно коснусь и отхожу

В реальный мир дорогою избитой.

Грустя о сне, – о чаше недопитой

Заговорив, не до конца скажу…

Мария Вега

Губы Романа были слаще мёда, пьянее вина… горячее июльского полудня. Оторваться от них Женя не могла и не хотела – скорее уж разлука была смерти подобна. Ни с одним мужчиной в своей жизни она не целовалась так страстно, так бесстыдно. Роману же сейчас было дозволено все: с пылкой жадностью ласкать языком ее рот, а руками – грудь, пить дыхание, вместе с воздухом похищая благоразумие, прижимать бедрами так, что она чувствовала низом живота его напряженный ствол, текла и невольно сама шире раздвигала ноги, чтобы соединиться теснее… Они глотали обрывки стонов, впечатывались телами, и все ближе и ближе подходили к черте, за которой не смогут остановиться, пока взаимная страсть не будет утолена.

Роман подхватил Женю на руки и понес. Он не произносил пошлых слов, не спрашивал, хочет ли она близости с ним, согласна ли – это и так было яснее ясного, не признавался в любви, но любил ее каждым взглядом, каждым касанием, каждым новым поцелуем… Обхватив его за шею, судорожно вдыхая знакомый лотосовый запах, Женя прильнула к нему в горячем трепете; покорная и жаждущая, она не пыталась отличить сон от яви. Не имело значения даже то, жива она или мертва, нормальна или безумна. Ей было все равно, где она окажется, в прошлом, в будущем, на небе или на речном дне, если только Роман будет с ней.

Свежий весенний ветер овевал щеки, пахло деревьями и цветами, рекой, костровым дымом, сырой землей… на темнеющем иссиня-лиловом небе одна за одной вспыхивали бледные серебряные звезды. Роман нес Женю через какой-то смутно знакомый сад, настолько прекрасный, дикий, буйно разросшийся, что само его существование должно было поставить под сомнение реальность происходящего. И Женя крепче прижималась к возлюбленному, цеплялась за него до боли, потому что желала во что бы то ни стало продлить свой сон, удержаться на тонкой границе между мирами.

– Не бойся, ладушка… – шепнул ей в губы Роман. – Я не исчезну. И тебя никуда не отпущу. Не бойся…

– Я не боюсь, – отважно шепнула она, чувствуя, что каждый сантиметр тела плавится от желания, а сердце готово разорваться от сладкой любовной муки. -Не боюсь, Рома!.. Только скажи – я умерла?..

– Нет, милая, нет! – он тихо засмеялся, коснулся лбом ее лба. -Ты жива… и будешь жить долго-долго…

Женя смелее провела ладонью вверх по его шее, с упоением зарылась пальцами в роскошную гриву волос, и решилась спросить:

– Но где же мы тогда?..

– Мы на Волге, ладушка… на моей родине.

– На Волге?.. Значит, правда, что ты…

– Тшшшш… не шуми, Женечка… скоро… скоро ты все узнаешь.

Губы и язык Романа вновь атаковали Женин рот, она сдалась, не сдержав стона, и он, беспрерывно целуя, понес ее дальше.

По сторонам смотреть было неудобно, да и незачем – возлюбленный заменил собою весь мир -но все же теперь Женя узнала Плёс. Гору, горделивые силуэты церквей, деревянные терема, серебристую речную излучину…

Под ногами Романа заскрипели деревянные ступени. Он поднялся на галерею – ту самую, где Женя впервые встретилась с ним – и почти сразу же отворил дверь, едва заметную в толще стены: настолько густо увивали ее зеленый плющ и цветущие клематисы.

– Вот мы и дома, ладушка… Ответь только: ты хочешь войти?..

Глаза Романа блестели, как драгоценные камни. Сердце Жени замерло под его странным испытующим взглядом, но места для сомнений не оставалось, и она выдохнула:

– Да!..Да…

Роман крепко прижал ее к своему сердцу – это сердце билось, тяжело и сильно! – и переступил через порог.

Дверь захлопнулась. Они оказались в полной темноте.

Темнота была совсем не страшной: мягкой, уютной, как пушистая шуба, и на свой манер ласковой, гостеприимной. Пахло свежей сдобой, яблоками и вишней, немного-сосновой смолой, и к этим спокойным ароматам жилья примешивались возбуждающие ноты лотоса и мускуса.

Роман опустил Женю на постель… она, не разжимая рук, потянула его к себе:

– Рома!..

– Я здесь, ладушка моя… – рвано прошептал он и лег рядом, обнимая со страстью, но не спеша наваливаться всей тяжестью. Он хотел любить ее долго и горячо, и еще нежнее, чем в первый раз…

***

Трое мужчин сидели вокруг деревянного стола, сосредоточенно по очереди шлепали засаленными картами:

– На тебе! И еще на тебе, Сема!

– Вишь… а мы, Тихомир Стоянович, вашу дамочку – козырной десяточкой! А эту вот – козырным валетиком!

– Хо-хо, а вот на это что скажете, Семен Антоныч?.. Тузик!

– А мы вашего тузика… ээээээ, ладно, Водян Ершович, будь по-вашему, принимаю!

– То-то и оно, Семен Антоныч, знай наших! Сдавай заново, Тиша… сыграем еще…

– Погоди, Водян, давай сперва еще по одной пропустим… горло промочим.

На столе, рядом с игроками, стояли ополовиненный водочный штоф, чарки, блюдо с закусками, отдельно лежали ломти свежеиспеченного каравая. Тихомир – крепкий мужичок с кудлатыми волосами неопределенного цвета, но с ухоженной белой бородой и длинными усами – ловко ухватил штоф, с ювелирной точностью, не уронив ни капли, разлил по чаркам.

Семен Антонович, благообразный седоватый очкарик, в возрасте под пятьдесят, в вышитой косоворотке, с удовольствием крякнул:

– У-ух, и забористая ж водочка, с царской-то винокурни!…

Водян Ершович, моложавый старик, синеглазый, с длинными волосами, серебристыми и ухоженными, как у женщины, тоже в усах и в бороде, степенно кивнул:

– Ну а то ж… Батюшка Дунай Дунаевич знает, как гостей привечать. – поднял чарку, носом потянул, причмокнул:

– Во здравие! Чтоб у мельника колесо крутилось, да рыба в Волге не переводилась!

Чокнулись, выпили, закусили. Тихомир не растерялся, тотчас разлил заново:

– Между первой и второй – промежуток небольшой! А между второй и третьей – и вовсе нету!

– За царевича бы выпить. – льстиво сказал Семен: за его-то колесо здравицу произнесли, ну а долг платежом красен. – Когда свадебка-то, Водя? На Русальной (1)?

– На Русальной. – Водян нахмурился, подергал себя за ус. – Если сладится.

– Сладится, как не сладиться! – жуя с удовольствием длинную корку хлеба, встрял Тихомир. – Сватов засылали? Засылали. Подарки отправляли? Отправляли. Сговор у родни был? Значит, и свадебка будет!

Водян возразил:

– Не гони сомов, (2) Тиша, не гони! Больно своенравен Роман Дунаевич. Оттого и стережем… но ты вспомни, как отец его на своем поставил, так и он поставит. Слово мое крепко.

– Да не пойдет он против воли деда! – отмахнулся Тихомир. – Молод еще… и Любава его такая красавица, ну чисто лебедушка белая – чего ж ему надо еще, повесе?

– Ветер в голове, – поддакнул Семен, постучал чаркой об стол. – Вот и мечется…

– Не мечется он – тепла ищет… – вздохнул Водян, выцедил последние капли водки, закусывать не стал. – Тепла человеческого, земного. В Тверди он вырос, среди людей, среди них в пору мужества вошел, вот и тоскует. Да и матушка его – Настасья Петровна – сами знаете, из роду людского, а не нашего.

– Знаем, знаем, Водя, нашел что вспомнить! – Тихомир помрачнел и скривился, опять протянул руку к штофу. – Я и говорю: отец его против воли рода пошел, и вон, что вышло… до сих пор Волгу лихорадит. Уж царевичу-то отцова судьба должна послужить уроком!

– Так-то так, но сердце у него больно горячее. И живет он не как мы, а все меж двумя мирами, и какая девица не глянется – все одно, с Тверди… сколько уж их к нам перекочевало, не сосчитать…

– Ну, перекочевало, а толку? – возразил Тихомир и еще подлил всем водочки – собутыльники охотно приняли. – Ни одна не пара! Все дунавками (3) стали, все разбрелись кто куда с другими женихами, а царевич наш все холостым ходит. Непорядок!

Мельник Семен согласно закивал, но голоса не подавал – то ли захмелел изрядно, то ли делал вид, но почел за лучшее в дальнейшую беседу о любовных делах Романа Дунаевича не вступать… а то как бы не прознал царевич, нрав-то у него гордый, как у отца, и крутой, как у царя-деда.

Водян опрокинул чарку, утер усы, огладил бороду – и только потом ответил:

– Верно говоришь. Дунавки ему не пара, но и с Любавой ему не сойтись, так мыслю. Больно разные они, по-разному думают, разного хотят… да и… – речи не закончил, лишь головой покрутил.

– Ладно тебе беду накликать, Водян Ершович! Куда они денутся-то, Роман с Любавой? Вот как руки им рушником свяжем, венцы наденем, так и пойдут в опочивальню, как миленькие! Как рыбоньки в одну сеть – заплывут…

– Да услышит тебя Триединый Единосущный, пусть так и будет, – Водян сказал веско, как грузило в воду забросит. – Затем здесь и сидим, ради того и стережем царевича…

Семен оживился:

– Еще по одной?.. И музыку здешнюю включить можно: попеть охота!

Тихомир с Водяном подняли мельника на смех:

– Куда тебе еще петь, Сема! Ты петуха напугаешь – не прокричит! – но Антоныч стоял на своем…

Неизвестно, чем бы закончился спор, но под окнами вдруг заурчал мощный мотор: много, много лошадиных сил таилось в механическом сердце. Ну что ж, по Тверди на сомах не поездишь, мотоцикл надежнее.

Тихомир привстал, посмотрел на улицу:

– Акулька пожаловала! И что ей надо, егозе?..

По деревянной лестнице простучали быстрые каблучки, громко скрипнула входная дверь. В кабачок влетела вертлявая, тонкая, как змея, рыжая девица, востроносая и кудрявая. Эфирный облик мало вязался с ее нарядом – кожаная мотоциклетная куртка, камуфляжные штаны и такая же футболка цвета хаки, тяжелый ремень, ковбойские сапоги… Подбежав к столу, она стукнула по нему кулаком, так что задребезжала посуда, и пирожки на блюде подпрыгнули, и заорала густым басом:

– Ну что расселись, пьянчуги, селёдки вы вяленые, бычки в томате! Опять нализались в зюзю?!

– Эй, ты, кикимора болотная, за языком следи! – возмутился Тихомир Стоянович, сжал пудовые кулаки, затряс кудлатой головой. – С кем разговариваешь, водомерка, совсем страх потеряла?!

– Погоди, Тихомир! – Водян Ершович погрозил пальцем всем сразу. – Что стряслось, Акулина? Без крику скажи!

– Да как же без крику, Водян Ершович, коли вы царевича проспали! – Акулька схватила штоф, набулькала себе в ближайшую чарку и махнула залпом.

– Как – проспали? – разом вскричали трое собутыльников, начали тревожно переглядываться, Тихомир заполошно потянулся к овальному зеркалу, что стояло на соседнем столе.

– Вам виднее – как, да только проспали! – девица ухватила с блюда копченую рыбешку, целиком засунула в рот. -Утек царевич… как выдра из сетей. К своей нареченной ладе утек. К Жеееенечке!

– Ах ты ж, хитрец, человеческое отродье! – заругался Водян Ершович, хоть и понимал, что не поможет ругань. – Как же так? Ведь на семь замков все ворота запирали!

Акулька фыркнула:

– Запирали, да не заперли! Бусики-то фамильные, монисто свадебное, у красавицы осталось. Так что замочки ваши Роману Дунаевичу нипочем оказались… он одного ждал -чтобы Женька сама позвала. Вот – позвала! Теперь он с ней в том доме, куды никому из нас ходу нет, в постели милуется, а вы – проспали…

– Ох, беда! – Тихомир за голову схватился, Водян руками развел, а мельник Семен лишь хлопал хмельными глазами.

Примечания:

1 Русальная Неделя празднуется прямо перед Купалой или летним солнцеворотом. По народному календарю в христианстве ориентирована на Троицу. По-другому Русальную неделю называют Гряной неделей, Проводами русалок, Зелёной Неделей, Зелёными Святками, Русалиями, Семик, укр. Клечальная неделя, поль., лит. Зелёная неделя, чех. слов.

2 Сом считается конем водяного.

3 Дунавки – одно из наименований русалок.

***

Занимаясь любовью с мужчинами, Женя предпочитала быть сверху: ей нравилось управлять своими движениями и самой выбирать ритм, и почти всегда получалось долететь до самых сладких мгновений раньше партнера. Правда, бывший супруг ворчал на нее и называл распутницей, а то и похуже – и вообще любил в постели читать пространные лекции на тему «женщинам оргазм не положен, женщины должны удовлетворять мужа и рожать». Уступал же инициативу исключительно по лености, считая, что раз он трудился целый день на благо семьи, то и супруге не зазорно над ним «поработать». Илья Пригожин был куда менее зашоренным и приветствовал любые сексуальные эксперименты, но с его точки зрения – зашоренной была Женя. Поза наездницы была просто позой, Илья же любил необычные практики, а Женя от них отказывалась в восьми случаях из десяти. Илья вздыхал, называл ее монашкой, интересовался, неужели ей самой не надоедает «детсадовский» секс по-старинке, но силой ничего не навязывал. Женя прекрасно понимала, что у него есть и безотказные подруги, и по этому поводу оставалось лишь молча переживать.

С Романом же все получилось по-другому. Настолько иначе, что их отношения нельзя было вписать в прежний любовный опыт, казавшийся теперь чем-то вроде стихов, пересказанных прозой… или репродукцией плохого качества по отношению к шедевру живописи.

Первая близость -после бала у Дуная Дунаевича -напоминала хмельной эротический сон. Пламенно, страстно, и слишком хорошо, чтобы оказаться правдой… но Женя помнила каждый поцелуй, каждое объятие, каждое касание, каждый толчок, помнила все, что делал Роман – и как жадно отвечало на ласку ее пробужденное тело. Эта память не давала ей покоя в разлуке. Сердечная тоска сводила с ума днем, а ночью желание так зажигало кровь, что она не могла заснуть и думала, думала о Романе в самых бесстыдных образах. Трогала себя и с трудом сдерживалась, чтобы не кричать и не звать его во весь голос в момент оргазма, но – кусала губы и терпела. Старалась сделать безумную страсть контролируемой – глупое и бесполезное занятие… уж кому-кому, а ей было хорошо известно, что градус любовного влечения не понизишь, как температуру на пульте кондиционера. Зато теперь, когда Роман каким-то чудом снова оказался рядом, Женя хотела оставаться в сознании не ради контроля, а лишь затем, чтобы не упустить ни единого мига счастья, упиться взаимным наслаждением, и прочувствовать, прожить близость каждой клеточкой тела… Получить возлюбленного полностью – и отдать ему всю себя. Роман хотел того же, и, сжимая Женю в страстных объятиях, без единого слова убеждал, что тосковал по ней ничуть не меньше, что был верен своей ладушке… и лишь от нее ждал утоления своей жажды.

В постели он был ненасытным и властным… распоряжался ею, как хотел, проникал всюду, и каждый раз, предугадывая интимное женское желание, находил лучший мужской способ удовлетворить его в полной мере. Роман так управлял любовным актом, что всегда оставался сверху, даже если физически был снизу. Женя стонала под ним, изнывала в ласках, истекала соком удовольствия и чувствовала всей собой, что до этой встречи ничего не понимала в телесной любви, и понятия не имела, на что способен мужчина ради женщины… и на что она сама готова пойти ради того, кто сумел открыть ей тайну близости.

– Хочешь со мною остаться, ладушка?.. -спрашивал Роман, целуя, сквозь собственные стоны наслаждения. – Моею стать… навсегда?..

– Я… хочу… но я ведь даже не знаю, кто ты!..

– Я все тебе расскажу, милая моя, обещаю. Только решись… останешься – и я сделаю тебя самой счастливой… Веришь ты мне?

– Да, да… Но почему я?.. – шептала она, едва не плача от счастья, прижимаясь грудью к его груди, бедрами к бедрам, губами касаясь губ. – Почему ты выбрал меня, Рома?.. Что во мне особенного?..

– Я искал тебя долго… а встретил – сразу узнал.

Слова возлюбленного мягко легли на сердце. Звучали искренне, честно… Женя и про себя могла сказать то же: встретила – узнала, узнала с первого взгляда… как будто только и ждала, что Романа Руского, как будто лишь его искала много лет.

И все-таки сомнения не покидали ее, а порою накатывал страх сумасшествия – не бредит ли она, не разговаривает со своей галлюцинацией, как Иван Карамазов – с чертом?.. Ох, Иван-то с чертом только разговаривал, а она… и снова с губ срывалось отчаянное:

– Роман, но кто же ты… теперь?.. Как такое возможно?.. Мы оба умерли?..

– Нет, нет, ладушка!.. – и в доказательство он сжимал ее еще крепче, целовал в глаза, в щеки, в губы, в шею, зарывался лицом в волосы, и страстно шептал:

– Мы живы, живы!.. Весь мир для нас с тобой…

– А если так – то что ж это за мир?.. И как я могу в нем остаться?.. Расскажи мне, расскажи все!.. Научи… научи, мой любимый.

– Хорошо, Женечка. Слушай…

Роман лег на спину, притянул Женю поближе, уложил на свое широкое плечо и начал.