Текст книги "Луна и лотос. Сказка для взрослых"

– Рома, кто это?.. – шепнула Женя, теперь уж больше заинтригованная, чем испуганная, да и сердце у нее против воли дрогнуло от жалобного старческого голоса – собственный дедушка вспомнился. -Что они хотят?..

– Тихомир Стоянович к нам пожаловал, Женечка, плёсовских берегов да омутов приглядчик… это по его слову лещи местные в сети идут, по его слову колеса на мельнице крутятся. Но дядька он хитрый да вредный, своего никогда не упустит…

Видимо, у Тихомира Стояновича был не только язык ловко подвешен, но и уши длинные, как у зайца, потому как он зажурчал снова:

– Ай, царевич, царевич, пошто ж ты меня так срамишь перед молодою девицей! Сам подумай – как ты перед батюшкой Дунаем Дунаевичем стоять будешь, если за нас всех ответ держать придется?..

– Я вас и не держу, дядя Тихомир, ступайте подобру-поздорову… наверняка за Водяном Ершовичем упряжка уже приплыла; и не давите на жалость, тут до берега – два шага шагнуть.

Жене было и смешно, и неловко – слушать, как дядья и какая-то еще непонятная Акулька с басовитой глоткой зазывают царевича домой, то улещивают, то угрожают – и вместе с тем приятно до горящих щек, что она – причина непослушания Романа Дунаевича.

Тихомир Стоянович все не оступался: по-кошачьи скребся в дверь, да голосом, наводящим дремоту, мурлыкал:

– Вольно ж тебе бегать всюду, где захочется, но мы-то существа подневольные, и от Волги нам нельзя ни на шаг… но как мы без тебя вернемся-то?.. А уж петухи кричали… пора нам… скоро люди из домов повыйдут, и как тут быть? Нешто прикажешь оборачиваться, кто во что горазд?.. Акулька-то ладно, в парня перекинется да укатит на своей мотодрыкалке, а нам-то, старикам, каково перекидываться, когда до Русальной еще далеко? Годы уже не те!..

Роман только отмахнулся, и словно тот – странный – кто за дверью стоял, увидел это, прожурчал обиженно:

– Ну, будь по-твоему, царевич… уходим мы… но не обессудь, царю Дунаю расскажем все как есть, про все твои похождения с московской девицею! И за Акульку сам потом у деда просить будешь, вот так!

Прошла минута, другая… все затихло.

– Ушли?.. -Женя вопросительно посмотрела на Романа. Он был рядом с ней, теплый, близкий, пахнущий цветами и яблочным вином, желанный до безумия… но стоило подумать, что он – царевич, и за ним сейчас приходили настоящий водяной с кикиморой или русалкой, как сознание начинало уплывать. Женя вздохнула и ощутила неожиданную горечь при мысли, что ночь и впрямь на излете, и, значит, сказка скоро закончится.

– Рома… тебе, наверное, и правда пора… Я… вижу, что у тебя неприятности… проблемы с родней из-за меня… и… просто верни меня домой, хорошо?..

– Домой? -темные глаза взглянули на нее непонимающе. – Что значит – вернуть тебя домой?.. Твой дом – наш дом – теперь здесь…

– Что?.. – по телу Жени пробежала дрожь, захотелось ущипнуть себя, и лишь огромным усилием воли она заставила себя спокойно спросить:

– Ты… ты делаешь мне предложение?.. Или просто хочешь… чтобы я поселилась здесь, в Плёсе, а ты будешь приходить ко мне, как… как твой отец к твоей матери?..

– Нет. Я не повторю ошибки своего отца… – глаза Романа вспыхнули. Он притянул Женю к себе, снова крепко прижал к сердцу – живому и горячему, что билось, как у обычного человека:

– Ты женой моей будешь, а я – мужем твоим… это я и скажу сегодня царю Дунаю.

Уверенные слова Романа как громом поразили Женю. Он как бы и не спрашивал ее согласия, а решение сообщил, твердо и просто. С минуту она стояла, хлопая глазами – дура дурой, как блондинка из анекдотов, хотя в блондинку даже ни разу не красилась – и пыталась разобраться в нахлынувших переживаниях.

Возлюбленный, проведя с ней пару ночей, сразу же позвал замуж и преподнес в дар фамильное ожерелье – ну и как тут было отказать, да и зачем?.. Разве сама она не мечтала быть с Романом, не разлучаться с ним никогда?.. Да с тех пор, как впервые увидела царевича, посмотрела в колдовские темные глаза, услышала низкий певучий голос, так и пропала… о нем одном думала, только его и желала. Значит, самое время сказать себе: вот и славно, вот и выходи замуж, честным пирком – да за свадебку…

Сердце пело и было совершенно с тем согласно, но рассудок, проклятый рассудок кричал другое. Вопил, сигналил красным, сиреной пробивался сквозь очарованность, золотой морок желания:

«Стой! Стой! Куда ты, глупая рыбешка – прямо в сети?! Опомнись, пропадешь! Если не грезится тебе твой царевич, то как ты, простая земная женщина, собираешься с ним жить?.. Где – в Волге?.. А кто тебя туда пустит навсегда, вон, после первого бала выгнали, ты сама до сих пор не понимаешь, как и за что… Так уж верно за то, чтоб с царевичем не путалась, не садилась не в свои сани! А может, в Плёсе останешься, в глухой провинциальной дыре, даром, что красивенькой?.. – да ты первой же зимой от скуки и тоски в проруби утопишься!..»

Тут Женя даже уши зажала, глаза зажмурила, втянула голову в плечи – но внутреннему рассудочному голосу на это было плевать, он продолжал орать:

«Роман Руский с нечистой силой знается! Язычество это все и дьяволизм… какие тебе, крещеной, водяные да кикиморы?.. Опомнись! Не замуж тебя зовут, а погубить хотят, сперва тело, потом и душу! А может быть и другое – что ты просто-напросто с ума сошла, и нет никакого подводного дворца, и речного царя, и никакого Романа-царевича, все это психоз!»

– Нет, нет, нет… – застонала Женя, потянулась к Роману, чтобы укрыл, спрятал в своих объятиях. – Нет, нет, Рома, Рома!.. Ты есть… я знаю, ты есть… я не брежу!..

– Конечно, я есть, и ты не бредишь, ладушка, ну, что ты! – он обнимал ее, и утешал, прижимая к себе, жарко целуя, и смотрел в глаза тем самым пламенным взглядом, что с первой встречи пронзил ее сердце…

– И мы правда поженимся?..

– Да… если ты хочешь… но ты же хочешь, да? Ты любишь меня?

– Да, да, люблю! – она выдохнула свое признание из сердцевины души – и вдруг поняла, ясно увидела, что именно Романа ждала всю свою жизнь… без особой веры и надежды, что придет за нею царевич, потому так несуразно складывались обстоятельства, и случайные, чужие мужчины, которых она пыталась любить, оставляли после себя лишь усталое разочарование. И тоску от понимания, что – опять не он, не суженый, а просто прохожий в ее судьбе.

– Значит, ты останешься со мной навсегда.

– Рома, но… как же так быстро?.. Я не могу… я ни с кем не попрощалась, ничего не взяла… а твои родственники?.. Вдруг они против?!

Роман слегка нахмурился и упрямо встряхнул головой:

– Мне все равно, кто что думает… и тебе должно быть все равно, ведь это нам с тобой жить. Мы любим друг друга, а остальное неважно, ладушка, поверь… все устроится само.

– Но… так же нельзя… – у Жени захватило дыхание от дерзости Романа, он был прекрасен в своем горделивом настрое, но его нежелание считаться с мнением семьи – на минуточку, царской! – отчетливо пугало…

Да и может ли быть счастливым брак без всякого благословения? Наверное, может… просто Женю воспитывали иначе, и сейчас привычное, усвоенное с детства, впитавшееся в плоть и кровь, пробудилось грозным стражем и сковало по рукам и ногам. Ох, не зря, не зря было сказано – враги человеку домашние его… и тут Женя вспомнила кое-что еще.

– А дедушка?.. Если ты заберешь меня… насовсем… он же останется совсем один, и… нет, Рома, я так не могу! Я должна хотя бы попрощаться с ним, и…

– Женя, Женя! – Роман улыбнулся и мягко привлек ее к себе. – Когда ты уже перестанешь меня бояться?.. Разве я могу сделать тебе что-то плохое или заставить против воли?

Она растерянно покачала головой, прижалась в ответном объятии.. чувства снова говорили одно, разум – другое… но Роман хотя бы слушал ее, и совершенно точно не собирался запирать и удерживать силой. Впрочем, запоров и не требовалось, ведь она попала сюда через зеркало…

«Боже, вот безумие!»

И теперь, если Роман не согласится вернуть ее обратно, чтобы она сделала дома все, что считает нужным, и попрощалась, с кем хочет – Женя останется пленницей Отраженного мира. Совсем как ее тезка Джейн из книжки про «Мэри Поппинс», тоже завлеченная красивым мальчиком за край старинного блюда. *

– Я отпущу тебя, – тихо сказал Роман, без всякого стеснения прочитав ее мысли, и поцеловал в затылок. – Конечно же, отпущу… но ты должна пообещать вернуться к двадцатому мая. По вашему календарю.

– А что будет двадцатого мая?..

– Мой день рождения. А через три дня закончатся Зеленые святки, и мы сыграем свадьбу…

– Ты слышал, что в мае нельзя жениться?..

– Почему?

– Потому что тогда всю жизнь придется маяться…

Роман засмеялся:

– Эх, ладушка… в Тверди люди всегда маются, от рождения до смерти, так уж устроено все…

– В Отраженном мире разве иначе?

– И у нас маются, – признал он. – Но хотя бы признают, что счастье или несчастье – не столько данность, сколько выбор… отражение тебя самого… Понимаешь?

– Да… Рома! Двадцатое еще так не скоро… – Женя улыбнулась сквозь слезы. – Видишь, как трудно мне делать выбор?..

– Милая, но я же могу приходить к тебе… достаточно позвать… и быть в это время возле реки или озера, или на улице в дождь, рядом с зеркальной витриной… Или дома, возле зеркала, только не забудь – чтобы открыть проход, на зеркало нужно сверху донизу брызнуть водой. Я и сам не хочу так долго быть без тебя. Просто не выдержу.

Примечания:

*подразумевается эпизод из книги Памелы Тревес «Мэри Попинс», где Джейн Бэнкс попадает в прошлое через Королевское Блюдо. (3-я глава второй части, «Тяжелый день»).

ГЛАВА 12. Враги человеку домашние его…

– Станция «Курская». Переход на станцию «Чкаловская».

Двери поезда открылись, кто-то нетерпеливо ткнул Женю в спину:

– Девушка, вы выходите или нет?

– Да, да, выхожу, простите… – словно внезапно очнувшись, она выскочила на платформу, но получила еще один тычок и недовольное замечание:

– Встанут на проходе и стоят, как будто так и надо! Лимита понаехавшая…

Женя краем глаза заметила немолодую усталую тетку с отечным лицом, в трикотажном бежевом костюме, тащившую за собой болотного цвета чемодан на колесиках, и улыбнулась:

– Хорошего вам отпуска.

– Нет, вы посмотрите на нее! – тетка приостановилась и возмущенно затрясла всеми тремя подбородками. -Еще издевается! Корова молодая!

– Я не издеваюсь, я вам пожелала хорошего отпуска… от чистого сердца.

Тетка не нашлась с быстрым ответом, что-то буркнула и резво покатила свой баул к переходу.

Женя решила дать неприятной особе небольшую фору, отступила к стене, поправила ремень сумки, проверила карман со смартфоном и доверху застегнула легкий пиджак. Толкаться на пересадочной станции было тем еще удовольствием, в предпраздничную субботу народ на «Курской» кишмя кишел, хуже, чем в будни – казалось, вся Москва вместе с гостями столицы куда-то едет. «Господи, какое счастье, что скоро мне не нужно будет кататься в метро пять дней в неделю… ура, я увольняюсь! Только бы Иваныч не встал в позу и не заставил отрабатывать еще две недели. Хотя… разве они могут? У меня же не трудовая, а срочный контракт…»

На эскалаторе ее снова толкнули в спину, и теперь Жене захотелось огрызнуться, но она сдержалась. В голове почему-то всплыло: «Если б я была царица…» – а затем сразу же полуироническое: «Ну, когда-нибудь буду… а пока что в царевны готовлюсь! Знали бы эти толкачи… нет – если бы знали, то могли бы и под поезд спихнуть. Люди…»

Женя в который раз поймала себя на том, что думает о людях отстраненно, как о чем-то чуждом, неблизком, наблюдает за ними, но не присоединяется, не чувствует, как они, смотрит на все другими глазами. Она не могла понять, случилось ли это с ней из-за встречи с Романом, изменившей ее едва ли не на клеточном уровне, или все началось гораздо раньше… еще в детстве, когда над ней часто смеялись или бранили, потому что она вела себя неправильно, «не так, как все дети». Была слишком взрослой, слишком серьезной, слишком любознательной… и при этом выдумщицей. Врушкой. Да, воспитательница в детском саду так и сообщала дедушке, пришедшему забирать Женю: «Ваша Скворцова опять наказана за вранье». За вранье – то есть за сочинение удивительных историй о чудесах подводного мира, о русалке, что якобы живет у них на даче в пруду, о забавном шишке*, поселившемся в ванной, и что она понимает, о чем говорят рыбки и красноухие черепашки в детсадовском аквариуме… Но раз она сама верила в свои истории, и в самом деле думала, что понимает болтовню золотых рыбок – можно ли было (и нужно ли, вот в чем вопрос…) называть ее лгуньей?..

Женя грустно усмехнулась и еще раз пообещала себе следить за языком и не болтать лишнего в кругу коллег: пусть они вот-вот станут бывшими, но получить клеймо даже не вруньи, а шизофренички – не очень-то хотелось… Пока что, благодаря Роману и Снежке, ей удавалось успешно преодолевать искушение пооткровенничать с подругами, устроить девичник и хотя бы намекнуть на романтическую причину своего спонтанного увольнения и переезда из Москвы в провинцию. Объясняться с Пригожиным тоже не пришлось. Илья не простил ей своего пьяного купания с черепахой и почему-то был свято уверен, что «звезданутая Дженни» все подстроила, решив отомстить ему за измены, накачала таблетками с мастерством профессиональной клофелинщицы и едва не утопила… Слушать эти обвинения было смешно и обидно: вынырнув в зеркального коридора, Женя первым делом извлекла из ванны Снежку, а потом уже разбудила и помогла выбраться незадачливому донжуану. Ничего страшного с Ильей не произошло, да и не могло произойти – ведь Женя, проведя несколько часов в Плёсе, где-то между мирами, в своей привычной реальности отсутствовала лишь несколько минут… Тем не менее пригожинская интуиция подсказывала ему как можно быстрее прекратить отношения с экстравагантной подругой и держаться подальше. Женю это вполне устраивало, а вот Илья чувствовал себя странно и неуютно: он ожидал слез и раскаяния, молений и страстных телефонных звонков, но ничего не получил.

– После двух лет отношений ты могла бы хоть слезу уронить! – с досадой сказал Пригожин, когда они на несколько минут пересеклись в метро, чтобы обменяться вещами, но Женя только плечами пожала. Для нее самой было удивительно, что она сумела безропотно вытерпеть два года таких отношений… Сравнивать же Илью и Романа и вовсе казалось невозможным – ведь никто всерьез не сравнивает солнце с лампочкой накаливания, хотя и то, и другое можно назвать источником света.

Пригожин отпустил ее легко, потому что ему, в сущности, было плевать, а вот с коллегами по «СХИМЕ», особенно с Иркой и с Иванычем, все может оказаться сложнее… но и это будет легким тренингом перед разговором с дедушкой. Когда Женя думала об этой неизбежной беседе, у нее сжималось горло, и внутренности точно смерзались в ледяной ком.

***

Женя, наконец, выбралась из метро и пошла по Земляному валу в сторону Воронцова поля. В обе стороны по улице лился нескончаемый людской поток, повсюду торчали транспаранты с поздравлениями ветеранам, развевались знамена и флаги, на машинах колыхались георгиевские ленточки: Москва готовилась с помпой отмечать День Победы. Было очень тепло, а на солнце – даже жарковато, и душно. У Жени запершило в горле, она сглотнула и с тоской подумала о свежей воде… и еще о том, что вдали от Волги ей теперь постоянно душно и ломко. По идее, ей совсем не обязательно было ехать в офис сегодня. В субботу и воскресенье там работали только айтишники и секретари – со сменным графиком, и те несчастные, кому выпало «дежурить по проектам», но не было бухгалтера, так что расчет она все равно не получит до вторника, даже если Иваныч все подпишет без скандала. Но Жене очень хотелось побыстрее покончить с формальностями и получить «вольную грамоту», и лучше, чтобы при ее разговоре с начальством вокруг было поменьше народа… Оба директора, Кацман и Пилипенко, непременно наезжали в офис по выходным, на часок-другой, если только не отбывали в другой город или за границу, так что Иваныч совсем не удивился просьбе Жени об аудиенции в «шабат». Масляно улыбнулся и спросил:

– Хочешь извиниться за свое поведение на корпоративе? Ну лаааадно… дам тебе шанс.

Женя сделала вид, что не поняла намека, хотя ей было до тошноты противно, и «поблагодарила за понимание». Ей было ясно, что приставаний не избежать, и она готовилась дать отпор.

Примечания:

*ШИШОК, шишка. м. В народных поверьях: дух, живущий в лесу, на болоте, в омуте, в бане, в сарае. Шишок – праздный шалопай, вор, плут и мошенник; в доме может жить на чердаке; большого вреда не приносит.

…Вот, наконец, и Подсосенский переулок, где в небольшом сером особнячке уютно устроилась фирма «СХИМА проект».

Женя немного постояла во внутреннем дворике, рядом с чахлым кустом сирени, вспоминая, как три года назад пришла сюда на собеседование – окрыленная, полная наивных надежд на «творческую работу в сплоченном молодом коллективе» и «быстрый карьерный рост». Коллектив в самом деле оказался молодым, но сплоченность подкачала: подковерные интриги процветали, карьеру успешнее всего делали подлизы и «хорошие рабы», а офисную «соковыжималку» с ненормированным рабочим днем мало кто выдерживал больше года… Женя и сама бы ушла еще прошлой весной, если бы не ипотека, оформленная по настоянию дедушки и ради него, и не Ирка, умолявшая не бросать ее на середине проекта с Малым театром: «Я одна это не вытяну!..» Нельзя было огорчить дедушку, нельзя подвести подругу – и плевать, что она хронически не высыпается, а круги под глазами напоминают февральскую лазурь, что небо сузилось до квадрата офисного окна, что на акварели удается выбраться раз в три месяца, и не дальше Коломенского, и пресловутое творчество схлопнулось до цветопроб и рекламных макетов, и бесконечных правок заказчика… Краткий экскурс в недавнее прошлое ужаснул Женю -наверное, так же ужаснулась и Белоснежка, узнав от принца, что несколько лет провела в гробу – и она еще раз твердо повторила себе: «Я увольняюсь и уезжаю в Плёс… и… будь что будет!»

Женя отворила дверь подъезда, вошла и стала подниматься по узкой и крутой лестнице на третий этаж, где располагались переговорная и два огромных директорских кабинета, один напротив другого.

На площадке второго этажа с ней едва не столкнулся Альберт Букин, выскочивший из айти-отдела на свидание с кофеваркой, и радостно возопил:

– Скворцова! Живая! Не ушедшая в запой! Трам-пам-пам-пам-пам-пам-пам!

– Алик, я тоже рада тебя видеть… – Женя уклонилась от избыточно эмоционального объятия – с некоторых пор она с трудом выносила прикосновения посторонних. – Иваныч у себя?

– У себя, у себя! Уже минут сорок в кабинете сидит, на удивление ласковый… погоди… Скворцова, это он тебя, что ли, на рандеву ждет?.. Ну ты даешь! Вот, значит, с кем ты на Волге замутила…

При слове «Волга» Женя покраснела, а от простодушного предположения, что она «замутила» с Пилипенко, едва не зашипела от злости:

– Букин, ты в своем уме?! Какое еще «рандеву»?.. Я вообще-то пришла заявление писать… пропусти меня, ты всю лестницу собой занял!

– Заявление? В ЗАГС, что ли? – заржал Букин, довольный, что сумел ее поддеть, но великодушно посторонился с дороги:

– Ладно уж, иди… Иваныч ждать не любит!

– Без тебя разберусь.

– Ой-ой-ой, какие мы важные! – Альберт состроил манерную гримасу и отвернулся к кофеварке, а Женя продолжила свой путь.

«Ничего страшного… ничего он мне не сделает, и все подпишет, как миленький», – уговаривала она себя, и все-таки сделала вдох поглубже, прежде чем переступить порог кабинет замгендира.

…Иваныч восседал за массивным столом из красного дерева, в огромном кожаном кресле, одетый по-домашнему: в рубашку без галстука, щегольской вишневый пуловер и серые брючки.

Ноги в дорогущих туфлях он закинул на столешницу, на американский манер – вероятно, в сочетании с коллекционным янтарно-медовым виски, налитым в хрустальный стакан, и кубинской сигарой, это должно было подчеркнуть его крутость и мужественность. Да вот беда, ноги у Пилипенко были короткие и кривые, да еще кругленькое брюшко выпирало, как беременное, так что выглядел он донельзя комично – Йагупоп 77-й, играющий в Ковбоя Мальборо.

Женя не сдержала улыбки, и конечно же, Иваныч решил, что молодая сотрудница расплылась от радости при виде этакого красавца.

– Аааааа, Женечка, наконец-то! – он затушил сигару и замахал рукой, приглашая подойти поближе. – Долго спишь!

– Я не опоздала, Николай Иванович… сейчас ровно одиннадцать, как и договаривались.

– Ладно, ладно, могла бы и поторопиться, пораньше прийти, раз уж меня в субботу в офис дернула!

– Но вы же сами просили…

Пилипенко перебил-объяснения его совершенно не интересовали, он слушал только себя:

– Сядь уже. Садись, говорю! Да не туда, куда ты отперлась на другой конец кабинета? Мы что, перекрикиваться будем, как на стадионе? Давай поближе, без капризов!

Женя послушно села поближе, но не рядом, а наискосок, чтобы Иваныч со своего кресла не мог дотянуться рукой ни до ее плеча, ни до колена. Полезла в сумку, чтобы достать заранее заготовленное заявление и поскорее закончить с этим спектаклем, и тут Пилипенко заговорщически подмигнул, понизил голос и спросил:

– Ну-с, как извиняться-то будешь, Скворцова? Я жду…

Женя опешила:

– Извиняться?.. За что?

– Дурочкой не прикидывайся! Ты знаешь, сколько я бабок потратил, чтобы корпорат в этом дурацком Плёсе организовать, а?

– Нет.

– И хорошо, лучше тебе не знать! А знаешь, зачем?

– Не знаю. Сама удивлялась, почему вдруг Плёс, а не кантри-клуб в Нахабино…

– Мммммм, ага, ага, умно! Я бы тоже лучше в Нахабино поехал, и Мойшу бы уговорил – да мне хотелось кое-кого на Волгу вывезти, в красоту эту сраную, ты ж сама все ахала над своими эскизами – ах, Волга, ах, Левитан, ах, терема!..

– Я не знала… и… я вам очень благодарна, Николай Иванович! -это Женя сказала искренне и даже горячо.

Он метнул на нее острый взгляд, фыркнул – скорее, хрюкнул – глотнул виски и зажевал соленым орешком. – Ухххх, отличный скотч, не дерет, мягко пьется… будешь?

– Н-нет… я не пью крепкий алкоголь…

– Гляньте на эту цацу, «Шивас Регаль» она не пьет! Или ты только со мной такая сдержанная, а, Скворцова? Козявка ты неблагодарная!

У Жени взмокли ладони и участился пульс, но она держала спину прямой, а лицо невозмутимым:

– Я вас не понимаю, Николай Иванович. Мне просто нужно подписать…

– Погоди ты со своими подписЯми! – Пилипенко сдернул ноги со стола, встал и направился к ней. – Давай сперва наши личные дела уладим… я заждался. Ладно, из Плёса ты сбежала на вторые сутки, помучить хотела, но теперь уже хватит ломаться, хватит!

Женя тоже вскочила и отступила к двери, на всякий случай загородилась сумкой. Впору было подумать о каком-то очередном плёсовском колдовстве, иначе как объяснить, что она после возвращения с Волги приобрела непреодолимую привлекательность для мужчин?.. Сначала Илья, теперь вот Пилипенко… с чего вдруг они в ее присутствии начали терять волю, как полосатые слоны при звуках флейты?..

– Николай Иванович, перестаньте! У нас с вами никогда ничего не могло и не может быть… простите… я как раз пришла сказать, что увольняюсь! Вот заявление! – и она встряхнула перед носом бывшего начальника листком А4.

Иваныч замер на месте, обескураженный ее бурным протестом, машинально взял листок и уставился на него как баран на новые ворота:

– Это еще что такое? Что за подстава? Девушка, вы в своем уме?

– В своем, Николай Иванович… – Женя успела перевести дыхание и заговорила более твердо:

– Спасибо вам за поездку в Плёс. Она поменяла мою жизнь и помогла принять решение. Я расстаюсь со «Схимой», и… мне очень бы хотелось сделать это по-хорошему. Подпишите, пожалуйста!

У Пилипенко сперва покраснел нос, потом щеки, а под конец даже уши и шея стали сизыми… Он засопел, как простуженный бульдог, и Женя всерьез испугалась, что биг босса хватит удар:

– Николай Иваннович, может быть, вы присядете? А я принесу вам воды…

– Воды? Да в жопу твою воду!!! – заорал Пилипенко. Лицо его перекосилось от злобы, он снова стал наступать на Женю, и, брызгая слюной, тыкал в нее толстым пальцем, поросшим у основания черными волосками:

– Ты-что-себе-думаешь, а? Что ты о себе возомнила, плесень? Сначала, значит, дразнишь мужика, обещаешь с три короба, он на тебя кучу бабок спускает – а потом «до свиданья»? Соскочить решила, ручкой махнуть? Так ничего у тебя не выйдет, телочка, не надейся! Должок отработать придется!

Женя много раз видела подобные сцены в кино, читала в книгах, слышала рассказы о домогательствах боссов к безответным сотрудницам – некоторые истории были такими непристойными и жуткими, что она справедливо сомневалась в их достоверности… ей и в голову не приходило, что нечто подобное может случиться и с ней. Она не считала себя ни красавицей, ни ценным призом, и дикое вожделение Пилипенко воспринимала как нечто болезненное, от чего становилось еще страшнее. Кто знает, что происходит за этим блестящим от пота лбом, что Иваныч вообразил себе, и что может натворить?..

Илья на их последнем свидании тоже вел себя некрасиво, но его агрессия была скорее грубоватой сексуальной игрой, чем попыткой настоящего насилия -а вот в безобидности приставаний Пилипенко Женя вовсе не была уверена… Наоборот, каждую секунду опасность становилась все более осязаемой, причем в прямом смысле слова. Иваныч скомкал заявление, отшвырнул, схватил Женю за локоть и, притянув к себе, полез рукой ей в промежность. Она закричала от ужаса и отвращения – хорошо еще, что на ней были джинсы, а не юбка! – попыталась вырваться, но одна рука Пилипенко продолжала ее щупать, вторая же облапила лицо и зажала рот…

С минуту они яростно боролись между столом и стеной, опрокидывая стулья, топча слетевшие со стола документы, и Женя с ужасом чувствовала, что проигрывает эту схватку. Иваныч, несмотря на свой невысокий рост и грузноватое тело, физически был гораздо сильнее нее, да еще и взрыв адреналина с тестостероном добавил энергии. К цели он шел напролом, и цель была ясна и понятна – прижать «динамщицу» к столу, развернуть, поставить раком и, если и не изнасиловать, то полапать от души, везде, где дотянется… и потереться своим хозяйством, подобно извращенцу в переполненном автобусе. Образ был настолько мерзким, что Женю едва не стошнило, и она принялась сопротивляться с удвоенным упорством, пиналась, кусала, кричала и звала на помощь… ах, если бы здесь было хоть одно зеркало, а под руками стакан минеральной воды!.. Воды не было, но был стакан с виски, почти полный, и гладко отполированная, блестящая, зеркальная столешница… Женя скорее рефлекторно, чем осознанно, схватила и опрокинула стакан, так что густо и резко пахнущий виски растекся по всей лакированной поверхности:

– Роман! Роман!.. Помоги!..

То, что произошло дальше, напоминало не то сцену из диснеевского мультфильма или фэнтези-боевика, не то взрыв мозга у наркомана, переевшего галлюциногенных грибов… Столешница задрожала, середина ее стала мягкой, как глина на гончарном круге, и принялась бешено вращаться, постепенно превращаясь в воронку. Небольшая лужица спиртного превратилась в целый поток, хлынувший на пол, и мгновенно дошедший до щиколоток.

– Аййййй, что это?! Что это?! – заверещал Иваныч голосом испуганного поросенка, и Женя осознала, что он тоже прекрасно видит и чувствует происходящее…

От страха перед мистическим катаклизмом Пилипенко выпустил свою жертву, Женя отпрыгнула в сторону, подняв тучу спиртовых брызг, и… как раз вовремя: из воронки выпрыгнула огромная оскаленная выдра – порешня – и со всей дури, или, скорее, удали, вцепилась когтями в оплывшее лицо биг босса…

***

…Когда Женю перестало трясти от рыданий, и она затихла в объятиях Романа, царевич соизволил обратить внимание на неподвижное тело, валявшееся на полу посреди кабинета, в огромной луже с запахом дорогого виски.

– Встань, – коротко приказал он, не сводя с наказанного пронзительных черных глаз; Иваныч, повинуясь его голосу и взгляду, медленно поднялся и, подобно зомби, сделал пару неуклюжих шагов. По дряблым щекам, располосованным длинными царапинами, обильно стекала кровь, но гипнотический транс пока что защищал от осознания боли.

– Иди к столу, – Роман продолжал голосом направлять движения и действия Пилипенко.

Тот покорно повиновался.

– Так… теперь садись на стул. – и это повеление царевича тоже было исполнено без малейшего промедления.

– Рома, что с ним такое?.. Что ты задумал? – заволновалась Женя: теперь, когда Иваныч больше не представлял угрозы и выглядел безвольной марионеткой, ей было даже немного жаль его.

– Не волнуйся, ладушка… Я просто заканчиваю дело, ради которого ты пришла сюда. Чем скорее ты навсегда покинешь это учреждение, тем лучше. -Роман крепче обнял Женю, поцеловал ее в висок, а потом и в губы, чем тоже ввел в легкий транс, и снова обратился к Иванычу:

– Бери ручку. Подписывай. – и слегка подтолкнул лежавший на столе листок с Жениным заявлением, немного помятый, но нигде не порванный и сухой.

Пилипенко кивнул, как болванчик – взгляд у него был остекленевший, выражение лица идиотическое – схватил ручку и поспешно накарябал на заявлении резолюцию: «Не возражаю» – и подпись…

– В-вот. Пожж-а-луйста.

Получив «вольную», Женя с облегчением вздохнула и молча уткнулась Роману в плечо, все еще не веря, что он – здесь, рядом, что опасность миновала, и наконец-то, наконец-то… она сама не знала, что теперь должно произойти, но явно что-то хорошее

Роман снова поцеловал Женю в висок и уточнил:

– Тебе еще что-нибудь нужно от этого мерзавца?

– Ой, нет, пойдем отсюда поскорее! -вскинулась она. -Только надо заявление оставить в кабинете бухгалтера, а деньги они мне на неделе переведут, это не к спеху… и… Рома… можно здесь как-то прибраться?.. С этим озером из виски такой странный вид… будут лишние вопросы…

Она покосилась на Иваныча – тот бессмысленно улыбался и раскручивал себя в кресле, как на карусели.

– Не переживай, ладушка, – успокоил Роман, как всегда, прочитавший мысли. – Подобное не тонет, даже в коллекционном виски… с ним все будет в порядке.

– Точно?.. Ты обещаешь?

– Обещаю. Очнется через пару часов и ничего не вспомнит, кроме попойки. -царевич уверенно кивнул и прибавил с неожиданной горячностью:

– Да чтоб ему, душному козлу, вся Волга поперек глотки встала!..

Это пожелание звучало скорее пугающе, чем смешно, тем более, что Женя уже не раз и не два успела убедиться в магической силе рода Дунаевичей… Она нежно взяла Романа за руку и постаралась снова убедить, что никак не пострадала при нападении биг босса, и еще неизвестно, кому пришлось хуже. У нее и самой кружилась голова при одном воспоминании о длинном прыжке порешни… и о том, как речной зверь у нее на глазах перекинулся в доброго молодца.