Текст книги "Лев Троцкий и политика экономической изоляции"

Ричард Б. Дэй. Лев Троцкий и политика экономической изоляции

Ричард Б. Дэй

Предисловие к русскому изданию

В работе «Преданная революция», написанной в изгнании в 1936 году и опубликованной в 1937 году, Лев Троцкий попытался ответить на вопрос: «Что такое Советский Союз и куда он идет?»¹. По мнению Троцкого, сталинский режим не был ни капиталистическим, ни социалистическим. Капиталистическим его нельзя было назвать, поскольку средства производства являлись государственной собственностью. Сталинский режим не являлся и социалистическим, поскольку социалистическим считается такое общество, которое «по своему экономическому развитию уже с самого начала стоит выше самого передового капитализма». Троцкий сделал вывод о том, что «советский режим» являлся «не социалистическим, а подготовительным или переходным от капитализма к социализму»². В книге «История русской революции» он писал: «СССР является наиболее переходной страной в нашей переходной эпохе»³.

В 1930 году Троцкий полагал, что внутренние противоречия сталинского режима, препятствовавшие достижению социальной стабильности, привели к появлению перед страной трех возможных путей дальнейшего развития: 1) новой пролетарской революции, в результате которой рабочим удастся вернуть себе права, утраченные ими после октября 1917 года; 2) реставрации капитализма, которую можно осуществить путем отмены формально социалистической собственности и восстановления частного капитала; 3) создания социальной системы совершенно нового типа, не являющейся ни капиталистической, ни социалистической, которая будет управляться «новым имущим классом»⁴; этот класс возьмет в свои руки общественные средства производства в качестве новой формы коллективно-частной собственности.

Основной проблемой, которую Троцкий рассматривал в таких работах, как «Итоги и перспективы» (1906), «История русской революции» (1930) и «Преданная революция» (1937), был вопрос о диалектике исторического развития. Хотя Троцкий по профессии не был ни философом, ни экономистом, ни историком, он обладал очень острым пониманием исторических противоречий, которые К. Маркс обнаружил, переосмысливая концепцию Гегеля. Маркс, так же как и Гегель, полагал, что хотя ни одно общество по своей природе не является однородным и развивается благодаря своим внутренним противоречиям, необходимо понимать, что, по словам Гегеля, «истинное есть целое»⁵. Маркс также отмечал этот факт в комментариях по поводу метода политической экономики: в основе простейших экономических категорий, таких, например, как труд, рента и население, лежит «уже данное конкретное живое целое»⁶. Однако Маркс, в отличие от Гегеля, подчеркивал, что история предполагает нечто большее, чем формы сознания, движущиеся по восходящей спирали логики и философии. Поскольку истинное движение материальной истории неравномерно, то иногда одновременно с наиболее развитыми категориями проявляются самые примитивные⁷.

Троцкий переформулировал это положение в терминах противоречивого сочетания передовых и отсталых способов производства. По его мнению, закономерности «комбинированного развития» ни в одной стране не проявились с такой очевидностью, как в царской России – отсталой стране, которая к началу XX века была вовлечена в мировую историю в соответствии с законами развития мирового капитализма. Капитализм превратил «весь мир в один экономический и политический организм»⁸. В итоге под давлением внешних сил мир самодостаточных российских деревень изменился до неузнаваемости. Для того, чтобы сохранить свою военную мощь и экономическую независимость, царское правительство было вынуждено прибегнуть к импорту зарубежного капитала и технологий, в результате чего возникла «амальгама архаических форм с наиболее современными», иными словами, произошло «своеобразное сочетание разных стадий исторического процесса»⁹. В царской России наблюдалось сочетание крестьянского земледелия XVII века с элементами наиболее передовой «техники и капиталистической структуры» в промышленности¹⁰.

Троцкий одним из первых заметил, что такое неравномерное «комбинированное развитие» для экономически отсталой страны имеет некоторые преимущества. С помощью европейского капитала российские крестьяне стали «заложниками» западных фондовых бирж, однако импорт зарубежных технологий позволил российской промышленности совершить «ряд частных скачков через технико-производственные этапы, которые на Западе измерялись десятилетиями»¹¹. Троцкий писал: «Покоряя экономически отсталую страну, европейский капитал перебрасывал главные отрасли ее производства и сообщения через целый ряд промежуточных технических и экономических ступеней, которые ему пришлось пройти у себя на родине»¹². Хотя в России сохранялось отсталое сельское хозяйство, к 1914 году российская промышленность была более концентрированной, чем промышленность в Америке¹³. Это противоречие отразилось и в общественном сознании. По словам Троцкого, «русский пролетариат складывался при этом не постепенно, веками, … а скачками, … путем резкого разрыва со вчерашним днем. Именно это … сделало русских рабочих восприимчивыми к наиболее смелым выводам революционной мысли»¹⁴.

Неравномерное и комбинированное развитие царской России наложило свой отпечаток и на общественные отношения, создав характерные лишь для этой страны диспропорции. Импорт капитала привел к зарождению капитализма, однако заметного численного роста класса капиталистов внутри страны не произошло. Хотя западные капиталисты осуществляли инвестиции в экономику России, реальное политическое влияние они могли оказывать только на правительство Франции, Бельгии и других западноевропейских стран. В период развития капитализма европейская буржуазия в историческом и культурном отношении являлась прогрессивным классом. Русская же буржуазия была «немногочисленной, оторванной от «народа», наполовину чужестранной, без исторических традиций, одухотворенной одной жаждой наживы»¹⁵. Русские капиталисты были послушным инструментом, используемым в интересах западных стран. Им не хватало укоренившихся традиций, а именно это являлось характеристикой капитализма в других странах.

Число русских рабочих также было невелико. Однако европейские технологии сконцентрировали их в «огромные массы»¹⁶ на огромных фабриках в главных промышленных центрах, вследствие чего рабочим суждено было сыграть также «непропорционально важную политическую роль»¹⁷. Троцкий сделал вывод о том, что, с учетом слабости собственно российского капитала, революция должна стать «перманентной» и быстро сделать первые шаги от полуфеодальной общественной системы к построению социализма. Во время революционных событий 1905 года он призывал к свержению царского режима и к созданию правительства рабочих, которое должно приступить непосредственно к осуществлению программы создания социалистического общества.

Рассуждения Троцкого по поводу первой русской революции привели к тому, что его имя стало неразрывно ассоциироваться с теорией «перманентной революции». Однако важно отметить, что в 1905–1906 годах многие другие выдающиеся марксисты также говорили о «перманентной революции». Этот термин использовался К. Каутским, Д. Рязановым, А. Парвусом, Р. Люксембург и даже Ю. Мартовым¹⁸ при обсуждении ими классовых союзов и политической стратегии. Троцкого отличает от них не столько анализ политической и классовой расстановки сил в России, сколько уверенность в том, что, придя к власти, рабочее правительство пойдет только одним путем – путем построения социализма. Троцкий заявил, что измерять возможность создания социализма в России с помощью арифметического подсчета числа пролетариев было бы «предрассудком упрощенного до крайности «экономического» материализма»¹⁹.

Проведенный Троцким анализ событий 1905–1906 годов содержал ряд поразительно точных прогнозов по поводу развития революционного процесса в России, но одновременно являлся источником, из которого Сталин непрерывно черпал обвинения против него в период их борьбы в 1920-е годы. Как я многократно отмечал в своей книге, Сталин и его соратники обвиняли Троцкого в «недооценке» крестьянства, в отсутствии в нем веры относительно возможности построения социализма в одной стране, а также в том, что выживание России он ставил в зависимость от мировой пролетарской революции. Действительно, Троцкий опасался, что рабочее правительство может потерять власть, однако к экономическим препятствиям, мешавшим началу осуществления программы строительства социализма, это не имело никакого отношения. Реальная угроза состояла в том, что зарубежные инвесторы могли потребовать от правительств своих стран начать военную интервенцию в Россию для защиты своих инвестиций и обеспечения возврата займов, выданных царскому правительству. Именно по этой причине Троцкий боялся, что революционное рабочее правительство в России может быть свергнуто насильственным путем, если только на помощь ему не придет революция в западноевропейских странах. В работе «Итоги и перспективы» он писал: «Предоставленный своим собственным силам рабочий класс России будет неизбежно раздавлен контрреволюцией в тот момент, когда крестьянство отвернется от него»²⁰.

Безусловно, не один Троцкий смог предугадать угрозу контрреволюции, поддерживаемой иностранным капиталом. Эта угроза отчетливо нависла над страной во время гражданской войны 1918–1920 годов. В 1905–1906 годах практически все марксисты увязывали судьбу революционной России с победой пролетариата в развитых капиталистических странах. Однако в 1920-е годы этот вопрос рассматривался уже совершенно иначе: какую политику строительства социализма должно проводить Советское правительство до тех пор, пока не свершилась революция в Европе? Рассмотрению именно этого вопроса я посвятил данную книгу – «Лев Троцкий и политика экономической изоляции». Читатель увидит, что ответ Троцкого, с одной стороны, носил практический характер, а с другой – был полностью предсказуем: Советский Союз должен начать индустриализацию как составную часть «целого», что на тот момент являлось мировой экономикой, управляемой капиталистическим законом стоимости. Противоречия мирового капитализма создали предпосылки для пролетарской революции в «отсталой» России. Те же самые противоречия, благодаря преимуществам отсталости, могли позволить Советскому Союзу продолжать совершать «скачки» через промежуточные стадии развития с помощью импорта самых передовых мировых технологий для своей новой промышленности.

Начиная со своего знаменитого выступления по поводу «ножниц цен» в 1923 году, Троцкий неоднократно доказывал, что государственная промышленность должна субсидироваться, поскольку только тогда будет обеспечен ее неуклонной рост. В противном случае она не сможет конкурировать не только с контрабандными зарубежными товарами, но и с российскими товарами ремесленного производства, которые, фактически, не имеют фиксированной стоимости. Троцкий полагал, что если советская индустрия не сможет удовлетворить потребность крестьян в качественных и дешевых промышленных товарах, то в деревнях рано или поздно начнутся бунты. Советская республика представляла собой качественно новое государственное устройство, но продолжала оставаться элементом исторически сформировавшейся мировой экономики и мирового разделения труда. Внутренние противоречия НЭПа были обусловлены тем, что СССР являлся социалистическим анклавом в капиталистическом окружении.

Противоречивый характер НЭПа означал невозможность возврата к всеобщему планированию, характерному для периода военного коммунизма. В лучшем случае планирование можно было использовать в целях формирования и определения рыночных пропорций. Государственное планирование должно было способствовать возвращению советской промышленности на внутренний и на мировой рынки. В дореволюционный период экономическое взаимодействие между Россией и Западом осуществлялось с помощью промышленности, пользующейся государственной поддержкой, и торгового капитала. По мнению Троцкого, внутренние противоречия СССР будут и дальше находиться под влиянием международных сил, но теперь это влияние будет регулироваться новым советским государством. Из этого, в первую очередь, следовало признание необходимости сохранять монополию внешней торговли. Именно вопрос об этой монополии неоднократно вызывал жаркие споры в начале 1920-х годов. Троцкий полагал, что планируемые государством экономические отношения России с капиталистическим окружением будут представлять собой единство взаимодействия и борьбы. Ограниченная рамками одной страны, социалистическая революция была частью мировой системы и одновременно началом ее отрицания. Она являлась «становлением» мировой истории, а этот факт можно было осознать только с помощью марксистской диалектики.

Сталинским идеалом социализма в одной стране, напротив, было превращение Советского Союза в «независимую экономическую единицу»²¹. Сталин предполагал, что если на вооружение взять идеологию, то удастся реализовать несбыточную мечту – изолироваться от всего мира и, тем самым, вырваться из хода мировой истории. В ответ на такие идеи Троцкий возражал, что создание замкнутой национальной экономики потребует огромных капиталовложений во все отрасли промышленности и в конечном итоге приведет к существенному замедлению темпов экономического роста. Он, в частности, заявил: «В выборе темпа мы не вольны, так как живем и растем под давлением мирового хозяйства»²². Сталин и его сторонники мечтали об «Аркадии социализма», но то, что они создали, больше походило на «гетто варварства»²³.

Взгляды Троцкого на индустриализацию были непосредственно связаны с изложенной им ранее интерпретацией российской истории. Он считал, что «преимущества отсталости» должны позволить стране продолжать импорт передовых технологий в обмен на экспорт зерна и сырья. Это, в свою очередь, должно увеличить и импорт, и внутреннее производство необходимых потребительских товаров, которые дадут возможность удовлетворить нужды потенциально враждебного крестьянства. Таким образом, внутренние противоречия НЭПа должны преодолеваться в рамках исторически сформированной мировой экономики. Наиболее четко Троцкий сформулировал это следующим образом: «Дальнейшее развитие производительных сил будет увеличивать из года в год нашу заинтересованность в международном обмене при капиталистическом окружении. Этот обмен будет строго регулироваться методами монополии внешней торговли. При европейской социалистической федерации обмен получит плановый характер. Между этими двумя системами не будет никакого провала… Наоборот, правильно регулируемый рост экспорта и импорта по отношению к капиталистическим странам подготовит элементы товаро– и продуктообмена, когда европейский пролетариат овладеет государством и производством»[241]241
  Архив Троцкого. Т-3034. Курсив – в оригинале.


[Закрыть].

Предложения Троцкого были экономически рациональными, четкими и убедительными. С философской точки зрения, он полагал, что советской России суждено определить ход мировой истории, однако этого не произойдет, если СССР абстрагируется от нее. Если бы в критический для России период, с 1925 по 1927 годы, предложения Троцкого были приняты, то не исключено, что удалось бы избежать «хлебной стачки» и окончательного свертывания НЭПа. Конечно, утверждать это с уверенностью нельзя, но возможность такого развития событий существовала. Страшные трагедии насильственной коллективизации, голода, террора, чисток и судебных процессов – все это прямо или опосредованно было связано с ограничением внутреннего потребления и «насильственным накоплением», которое требовалось для финансирования самодостаточной индустриализации. В отсутствии экономических стимулов наиболее эффективным альтернативным средством поддержки внутреннего накопления оставался террор, умело маскируемый медалями и знаменами, получаемыми в награду «за героический труд». Теперь, имея представление о взглядах Троцкого на мировую и российскую историю, посмотрим, как, в действительности, развивались исторические события.

Если итогом первой мировой войны стало создание социализма в одной стране, то вторая мировая война завершилась распространением советского влияния на страны Восточной Европы и попыткой Сталина создать «социализм в одном блоке стран». В действительности с помощью советской военной машины в Европе появились миниатюрные копии сталинского режима. Каждый из этих режимов стремился стать более или менее самодостаточным и поэтому развивал собственную тяжелую промышленность за счет ограничения народного потребления. В работе «Экономические проблемы социализма в СССР», написанной в 1951 году, Сталин прославлял эти достижения, называя их «распадом единого всеохватывающего мирового рынка», который определил «дальнейшее углубление общего кризиса мировой капиталистической системы»²⁴.

Сталин утверждал, что мировая экономика лопнула пополам, по линии политического раздела мира, что привело к созданию «единого и мощного социалистического лагеря, противостоящего лагерю капитализма». По его словам, «мы имеем теперь два параллельных мировых рынка, тоже противостоящих друг другу»²⁵. Такое географическое сужение границ капитализма, как считал Сталин, должно привести к дальнейшему сокращению мировой торговли и усилению циклических кризисов капитализма по образцу 1930-х годов. Капиталистические рынки уменьшатся в размерах, промышленность не будет работать на полную мощность. По этим причинам возрастет угроза империалистических войн. Сталин был уверен, что новые страны, которые выпадут из системы империализма и приступят к собственной индустриализации, будут постепенно умножать ряды мирового социалистического лагеря, подобно тому, как, по образному выражению К. Маркса, экономически самодостаточные крестьянские семьи увеличивают количество картофелин в своем мешке с картофелем²⁶.

Лишь после того, как к власти пришел Никита Хрущев, менталитет советских людей стал преодолевать рамки того, что Троцкий называл «национальной ограниченностью». При Сталине первоначальное накопление капитала происходило с помощью «большого террора». Когда Хрущев отказался от методов террора, он столкнулся с нелегкой задачей: обеспечить обороноспособность страны и одновременно заменить методы насилия материальным стимулированием советских рабочих. При таких обстоятельствах жизненно важным было найти новые пути для ускорения темпов экономического роста. В 1956 году, во время своего визита в Англию, Хрущев сделал первый важный шаг по пути стабилизации международной обстановки, обострившейся во время холодной войны, предложив расширение торговли СССР с капиталистическими странами. Отступив от идеи автаркии, он выразил надежду, что расширение торговых отношений между Великобританией и СССР окажется взаимовыгодным. По его словам, капиталистическое производство сможет получить доступ на сулящие прибыль советские рынки. СССР, в свою очередь, сможет сократить расходы на капиталовложения, закупая на западе корабли, станки и другое промышленное оборудование²⁷. Подхватив слова Хрущева, советские экономисты начали писать о том, что СССР и страны народной демократии являются «принципиальными противниками автаркии» и признают необходимость «общественного разделения труда» в качестве материальной основы мирного сосуществования²⁸.

По всей вероятности, не последнюю роль в процессе переориентации сыграл Анастас Микоян, который в разгар борьбы Троцкого против Сталина в 1920-е годы занимал должность комиссара торговли. Выступая на XX съезде КПСС, Микоян заявил, что «прочное мирное сосуществование немыслимо без торговли» и «рационального разделения труда между народами»²⁹. Когда в конце 1950-х годов Хрущев заявил, что СССР победит США в экономическом соревновании, Микоян быстро сориентировался, какую линию теперь следует проводить. Он осудил тех экономистов, которые «догматично» повторяли сталинские лозунги, и обвинил их в отходе от диалектического принципа «определенного единства противоположностей» и от ленинской политики «сосуществования двух систем»³⁰ Микоян испытывал особую тревогу по поводу планов создания Общего рынка, разработка которых уже полным ходом шла в Европе. Он опасался, что капиталистические страны хотят лишить СССР возможности приобретения западных технологий. Учитывая эти факторы, он вслед за Хрущевым осудил принцип автаркии, практически дословно воспользовавшись терминологией Троцкого: «Что такое автаркия? Это значит стараться делать все у себя, в том числе и то, что тебе дорого обходится, вместо того, чтобы купить у другого подешевле»³¹.

Советские руководители подвергли критике идею создания Общего рынка, поскольку усмотрели в ней попытку империалистов создать Соединенные Штаты Европы. В ответ на это они поставили задачу создать собственное социалистическое разделение труда, которое предполагалось осуществить путем более четкой координации экономических планов СССР и стран Восточной Европы. Экономисты теперь заговорили об объективной «тенденции к интернационализации хозяйственной жизни» и невозможности «национальной замкнутости»³². На современном этапе, заявляли они, производительные силы переросли национальные границы, однако империалистические страны стремятся замедлить развитие социализма, пытаясь разделить «всемирный рынок на отдельные враждующие между собой группировки»³³. В 1962 году Микоян отметил: «Нет ничего более нелепого, чем буржуазные представления об экономической политике социализма как о политике автаркии»³⁴. А. Румянцев, видный экономист того периода, сформулировал общее мнение следующим образом: «Наличие двух мировых систем и, соответственно, двух мировых рынков не означает, что между ними нет никаких отношений. Кроме двух самостоятельных мировых рынков, поскольку они не отделены друг от друга «китайской стеной», существует, я бы сказал, глобальный рынок, представляющий собой совокупность сделок купли и продажи, происходящих между двумя мировыми системами»³⁵.

В 1967 году советские экономисты отмечали пятидесятую годовщину выхода в свет работы Ленина «Империализм как высшая стадия капитализма». Институт мировой экономики и международных отношений опубликовал ряд работ, посвященных этому событию, в которых, в частности, отмечалось, что «общемировая экономика» включает в себя мировую экономическую систему социализма и мировую экономическую систему капитализма. В этих работах подчеркивалось, что социалистические государства никогда не ставили своей целью создание «замкнутого автаркического хозяйства» и что развитие современных производительных сил требовало «более тесного хозяйственного сближения наций и государств, переплетения и взаимосвязи национальных хозяйств»³⁶. Официальное осуждение сталинизма способствовало созданию благоприятной идеологической обстановки для заключения договоренностей в 1972–1973 годах, которые положили начало периоду разрядки. Руководство СССР надеялось, что с помощью этих договоренностей удастся привлечь американские инвестиции в советскую промышленность, в частности, в энергетику, в обмен на коммерческие кредиты. Советские лидеры предполагали, что время расцвета США уже миновало, поскольку американская экономика была серьезно ослаблена международными валютными кризисами, отменой золотого стандарта и потерпевшей полное фиаско войной во Вьетнаме.

В начале 1970-х годов брежневское Политбюро совершенно безосновательно надеялось, что сможет разрешить внутренние экономические проблемы СССР с помощью привлечения иностранного капитала и технологий. Однако в действительности оказалось, что технические регламенты советских предприятий, предписывающие избегать даже минимального риска, не позволяли с легкостью использовать западное оборудование. В середине 1980-х годов Горбачев подверг суровой критике период брежневского правления, назвав его «застоем». Излишняя самоуверенность лидеров предыдущего десятилетия сменилась обеспокоенностью по поводу того, что вместо «общего кризиса капитализма» (термин, традиционно использовавшийся с тех пор, как в 1930-х годах его ввел в оборот Сталин) на самом деле может произойти общий кризис социализма. В ответ на эти опасения Горбачев выдвинул лозунг о «новом мышлении», но его собственное понимание роли России в мировой экономике оставалось весьма традиционным.

На Западе Горбачев приобрел репутацию великого реформатора. Однако лишь немногие из тех, кто превозносил его заслуги, удосужились вникнуть в его слова по поводу экономической политики и приоритетов в планировании: гораздо легче было попасть под обаяние энергичного и жизнерадостного Горбачева, особенно после хмурого Брежнева, недолго пробывшего у власти тяжело больного Андропова и умирающего Черненко. Важно отметить, что Горбачев, хотя бы частично, увязал брежневский период застоя с чрезмерной верой в возможности торговли, вследствие чего СССР заметно отстал от темпов научно-технической революции. Горбачев полагал, что теперь не должно вызывать сомнений то, какую угрозу несли в себе «ловушки, расставленные на торговых дорогах, ведущих на Запад»³⁷: надежды расширить торговлю СССР с капиталистическими странами привели к тому, что обновление советской промышленности было отложено. Возникла реальная опасность, что СССР попадет в зависимость от «поставок западной продукции»³⁸.

Для того, чтобы подчеркнуть важность «нового мышления», Горбачев настоял на внесении этой формулировки в новую редакцию Программы партии, которая была принята в 1986 году. Опираясь на доктрину о «двух мировых системах», этот документ предусматривал дальнейшую интеграцию социалистических стран с целью укрепления «техническо-экономической неуязвимости содружества от враждебных акций империализма, от влияния экономических кризисов и других негативных процессов, присущих капитализму»³⁹. По мнению Горбачева, для того, чтобы преодолеть техническое отставание и противостоять программе перевооружения, принятой администрацией Рейгана, СССР должен достичь «полной экономической независимости от капиталистических стран, особенно в стратегически важных направлениях». «Мы не выступаем за автаркию, – подчеркнул Горбачев в этом же выступлении. – Но допустить, чтобы наша экономика зависела от поставок западной продукции нельзя. Опыт последних лет нас многому научил»⁴⁰.

Идея перестройки, начатой Горбачевым, была частично обусловлена его представлением о том, как должны развиваться торговые отношения с западными странами. Он делал акцент на приоритетном развитии практически тех же отраслей народного хозяйства, что и Сталин в первом пятилетнем плане, и настаивал на том, что в первую очередь необходимы «техническое перевооружение и реконструкция действующих предприятий». По мнению Горбачева, «ускоренное развитие получат машиностроение, химическая, электронная и электротехническая промышленности»⁴¹. В то время, когда страной руководил Брежнев, «доля капитальных вложений в машиностроение была неоправданно занижена»⁴², теперь же нужно было исправлять допущенные ранее ошибки. Горбачев пообещал, что «на обновление отрасли [машиностроения] выделяется в 1.8 раза больше капитальных вложений, чем за предшествующие пять лет»⁴³.

Хотя буквально каждый житель страны осознавал острую нехватку товаров народного потребления, Горбачев заявил, что приступить к переоснащению легкой промышленности можно будет лишь после того, как будет завершена модернизация и расширение тяжелой и других стратегических отраслей промышленности⁴⁴. Разрешив заниматься индивидуальной трудовой деятельностью и создавать частные кооперативы (а это, фактически, легализовало «черный рынок»), Горбачев стал воплощать в жизнь свой вариант экономической политики стимулирования производства и предложения товаров и услуг. Он надеялся, что высвобождение скрытых ресурсов экономики могло несколько смягчить дефицит товаров народного потребления и одновременно позволить направлять государственные ресурсы главным образом в военную промышленность для того, чтобы сократить стратегическое отставание СССР от США. Согласно прогнозам А. Аганбегяна, экономического советника Горбачева в начале перестройки, «кооперативы и индивидуальные предприниматели смогут удовлетворить половину потребностей в сфере услуг, одну треть в области общественного питания и произвести четверть необходимых товаров народного потребления»⁴⁵. Проблемы, с которыми СССР столкнулся на завершающем этапе перестройки, с точки зрения взаимоотношений с мировой экономикой очень напоминали проблемы, о которых писал Троцкий. Обстановка в стране, по сути, тоже была весьма похожей. В 1930-е годы Троцкий увязывал иерархическую структуру советского общества с ежедневной борьбой части его населения за выживание. Он писал о серьезных проблемах в экономике, которые вели к росту экономической преступности, появлению протекционизма и черного рынка. Простые граждане воровали у государства, а государственные служащие использовали государственный аппарат в качестве инструмента для ограбления народа. Узаконенное неравенство создавало ситуацию, когда каждый боролся за свое выживание в одиночку. Это, в свою очередь, размывало чувство общественной и классовой солидарности в «политически атомизированном обществе»⁴⁶ и способствовало сохранению власти бюрократического аппарата. В работе «Преданная революция» Троцкий высказался особенно резко: «Основой бюрократического командования является бедность общества предметами потребления с вытекающей отсюда борьбой всех против всех. Когда в магазине товаров достаточно, покупатели могут приходить, когда хотят. Когда товаров мало, покупатели вынуждены становиться в очередь. Когда очередь очень длинна, необходимо поставить полицейского для охраны порядка. Таков исходный пункт власти советской бюрократии. Она «знает», кому давать, а кто должен подождать»⁴⁷.

В 1930-е годы, в условиях экономической депрессии, когда на политическом горизонте отчетливо проступила угроза фашизма и мировой войны, вполне можно было надеяться на мировую революцию, которую вызвали бы экономические трудности и политический гнет, существовавшие как в СССР, так и в ослабленных капиталистических странах. Однако каким бы ни было решающее событие, которое приведет в движение процесс социальных преобразований, Троцкий был убежден, что, в конечном итоге, достойное человеческое общество потребует демократического самоопределения. В экономическом отношении это означало бы замену тирании частного капитала и центрального планирования на некое сочетание плана и рынка. Троцкий, в частности, писал: «Только взаимодействием трех элементов: государственного планирования, рынка и советской демократии, может осуществляться правильное руководство хозяйством переходной эпохи»⁴⁸. В политическом отношении это означало бы возвращение достоинства гражданам страны и активное вовлечение их в политическую жизнь.