Текст книги "История крепостного права на Руси. Предпосылки и основные этапы лишения крестьян личной свободы. XIV—XVII века"

В грамоте (1488–1490), касающейся крестьян Кирилло-Белозерского монастыря, Иван III вводит концепцию вывоза: долги крестьянина могут быть выплачены другим помещиком и должник (вопрос согласия не поднимался) может перейти к нему только в Юрьев день. Совершенно очевидно, что в 1470-х крестьянам, которые были отягощены такими исками и брали ссуды, надлежало выплатить их, прежде чем они могли выйти. Их могли принудительно вернуть за невыполнение указов, но другие крестьяне в московских и новгородских областях не были прикреплены и могли свободно переходить в любое время.

На основании имеющихся в настоящее время свидетельств можно с уверенностью заключить, что Юрьев день, первое значительное ограничение крестьянских выходов в истории России, был введен во время правления Василия II в результате дислокации рабочей силы, вызванной междоусобицей. Одно лишь оружие не могло разрешить конфликт. Поэтому каждая сторона просила поддержки у самых влиятельных монастырей. Учитывая относительно примитивный характер экономики России, было не так уж много особых привилегий, которые противоборствующие силы могли предложить своим сторонникам. Великий князь прибегнул, казалось бы, к безобидным мерам, даровав нескольким своим сподвижникам права регулировать перемещение рабочей силы. Эти привилегии положили начало закрепощению крестьянства на Руси.

Правило перехода в Юрьев день стало всеобщим для всех крестьян Московского государства после его кодификации в Судебнике 1497 г. Оно также ставилось в зависимость от уплаты небольшой арендной платы. Следует помнить, что по крайней мере до 1497 г. в России не существовало всеобщего ограничения перехода крестьянина, поскольку договор 1496 г. между двумя рязанскими князьями приравнивал крестьян к представителям высшего сословия, которые еще имели право перехода. Почему это ограничение стало одинаково применимым ко всем крестьянам в 1497 г., остается невыясненным. Кажется, в то время не происходило заметных экономических или каких-либо других неурядиц или потрясений, предшествовавших другим важным шагам в закрепощении крестьянства.

Таким образом, Юрьев день стал повсеместным правилом перехода при Иване III в результате создания системы служебных земель (поместья), предназначенной для поддержки чрезвычайно увеличившегося в численности войска объединенного Московского государства. Понятно, что это не могло произойти задолго до составления Судебника 1497 г., потому что поместная система была еще совсем новой (Иван III сделал огромные земельные пожалования в 1484–1489 гг.). Прежде недовольный крестьянин, которому не нравилось его местонахождение, просто мог сбежать в другое княжество, где не хватало рабочих рук и где его с благодарностью могли принять. В результате объединения старой Руси вокруг Московского княжества стало гораздо труднее бежать в Литву, чтобы обрести свободу.

Однако каким образом ограничение свободы перехода крестьянина улучшило положение представителя среднего служилого сословия, помещика, после введения поместной системы понять трудно. Помещик не имел права управлять землями (обычно частями разбросанных деревень), пожалованными ему для проживания и дохода, поэтому его личный интерес к крестьянам или его землям был ограничен или вообще отсутствовал. Традиционные налоги продолжали собираться с земель, конфискованных под поместье во времена Судебника, так что для крестьян не имелось особого резона пускаться в бегство или государству опасаться, что они могут это сделать.

Также трудно представить, что такой феномен, как введение новой поместной системы, ограничивавшийся в то время почти исключительно новыми присоединенными регионами, мог оказать столь прямое и мощное воздействие на свод правительственных законов. Вполне возможно, что сборщики налогов с новых служебных земель пришли к выводу, что было бы целесообразно разрешить крестьянам переходить в другое место только раз в году, сразу же после сбора урожая, дабы никто не мог избежать уплаты пошлин и налогов. Однако нет никаких свидетельств, какие имеются в изобилии для событий более поздней московской истории, что новое военно-служилое сословие оказывало давление на Ивана III, стараясь заставить его законодательно закрепить ограничения крестьянских переходов.

Кодификация Юрьева дня в Судебнике 1497 г. произошла по той простой причине, что опыт больших монастырей оказался выгодным для всех. Нам даже неизвестно, возражали ли крестьяне против того, что переходить им разрешалось только один раз в году. На деле они продолжали переходить, когда им этого хотелось, и, как правило, без особых препятствий. Некоторые досоветские историки, включая В.О. Ключевского, приписывают введение Юрьева дня «условиям аграрной индустрии» – ограничение перехода крестьян периодом сразу после сбора урожая было просто рационально. К сожалению, не имеется никаких свидетельств, которые подтверждали бы дальнейшие убеждения этих историков в том, что цель закона заключалась в том, чтобы запретить землевладельцам выселять крестьян.

Повсеместное ограничение перехода для всех русских крестьян могло быть связано с общим экономическим и демографическим подъемом в правление Ивана III, а также с возросшим спросом на сельскохозяйственную продукцию, наступившим в результате восстановления страны после междоусобицы и прекращения раздоров в объединенном Московском государстве. Относительно благополучные времена длились до 1550-х гг. Одним из признаков подъема стало введение трехпольной системы (чередование пара, озимых и яровых культур) начиная с 1460-х гг. Такая система предполагала значительную нагрузку на землю со стороны населения и необходимость сократить чрезвычайно расточительную систему подсечного земледелия, унаследованную с гораздо более ранних времен и существенно ограниченную лишь при Иване III. С расширением рынка сельскохозяйственных товаров землевладельцы любого рода вполне могли потребовать ограничения перехода крестьян, дабы обеспечить регулярный поток сельскохозяйственных продуктов, как это произошло в Польше в то время.

Помимо того, что крестьянина лишили права переходить в другое место, когда ему заблагорассудится, он должен был еще и заплатить арендную плату своему господину при выходе (пожилое). Плата составляла 25 копеек, если он прожил на хозяйской земле год, и пропорционально увеличивалась до рубля, если он прожил там четыре года и более. Вероятно, рента назначалась по той причине, что крестьянин, поселившийся на господской земле, обычно освобождался от ренты или налогов на три или четыре года. По истечении срока действия льготы – примерно того времени, которое потребовалось для исчерпания естественного плодородия почвы, – практичный крестьянин, несомненно, подумывал о том, чтобы двинуться дальше. А это означало, что хозяин вообще не получил бы никакой ренты и, возможно, даже оказался бы в проигрыше, если бы ему пришлось заплатить крестьянские налоги, которые предусматривались правительством независимо от каких-либо договоренностей между сеньором и крестьянином. Дабы предотвратить это, правительство заставило крестьянина заплатить ренту и налоги до своего выхода.

Наличными рента в то время составляла 25 копеек в год. В Новгороде – 25 копеек за дворцовые земли и 17,5 копейки за крестьянские «черные земли». Сумма в 25 копеек имеет смысл и в других терминах. Около половины непогашенных ссуд (326 из 670), которые Троице-Сергиев монастырь предоставил своим крестьянам в 1532–1533 гг., приходилось на ренту в 25 копеек. Еще 190 ссуд были выданы под 50 копеек. Большинство из прочих ссуд предоставлялись на разные суммы в этом же диапазоне. Повышение цены в этот период является вопросом спорным, однако плата за переход (пожилое) оставалась такой же самой до тех пор, пока переход крестьянина признавался законным властью. Следовательно, с течением века платить пожилое должно было быть проще. Даже в 1615 г. крестьянский договор на поселение предусматривал ренту в 25 копеек в год, которые требовалось заплатить монастырю-землевладельцу.

Вызывает сомнение, действительно ли предусмотренная арендная плата была намеренно установлена на каком-то искусственно завышенном, нереальном для выплаты уровне, с особым прицелом удержать крестьянина на месте, как это часто утверждается. Если хозяин хотел лишить крестьянина права на переход, то он незаконно повышал плату за переход до 5 или 10 рублей, как это было сделано в случае, произошедшем в 1555 г. Правительство полагало, что это фактически лишало крестьянина его права на выход. Если бы сумма от 25 копеек до рубля являлась реальным препятствием для перехода, никто не стал бы повышать плату за выход в 5—40 раз по сравнению с установленной законом суммой, кроме как в целях удержания крестьян. Так что крестьяне могли заплатить и платили за выход.

Неоднократно говорилось и о том, что время для перехода было неудачным и выбрано таким образом, чтобы ему препятствовать. На самом деле верно и обратное, период до и после Юрьева дня (26 ноября) был самым лучшим временем для выхода, особенно до введения трехпольной системы: после сбора урожая и обмолота, сразу после промерзания земли, передвигаться по всей Руси становилось намного легче. Православные почитали святого Юрия как покровителя всего вегетационного периода, который приходился на период между двумя его праздниками, 23 апреля и 26 ноября. День, выбранный для свободного перехода, был, по мнению многих, самым для этого благоприятным временем – концом сельскохозяйственных работ – и ни в коем случае не временем для задерживания крестьянина.

Почему уложение о Юрьеве дне стало общепринятым для всех крестьян в 1497 г., остается вопросом, требующим дальнейшего изучения, но однозначный ответ на него вряд ли можно найти. Летопись, которая могла бы в этом помочь, явно не сохранилась. Наиболее удовлетворительный ответ может быть таковым: в период относительного процветания и хронической нехватки населения землевладельцы пришли между собой к заключению, что потенциально разрушительная конкуренция за рабочую силу должна быть ограничена с помощью удержания крестьян от перехода в другое имение после того, как они прожили период, освобождавший их от уплаты ренты, что до этого побудило их осесть. На это ограничение явно повлиял и тот фактор, что крестьянину разрешалось переходить только после того, как его урожай был собран, и он должен был расстаться с частью урожая в виде арендной платы за компенсацию своего освобождения. Все это могло привести к значительному ограничению крестьянских выходов. Как бы то ни было, Судебник 1497 г. не закрепил крестьян, а лишь ограничил их право на переход одним двухнедельным периодом в году, что послужило первым этапом закрепощения крестьянства.

Судебник 1550 г. повторяет уложения Судебника 1497 г., которые позволяли крестьянам переходить за неделю до и за неделю после Юрьева дня, после уплаты налогов и пожилого. Добавлялась еще одна любопытная оговорка, разрешавшая переселившемуся крестьянину вернуться позже для сбора озимого урожая, что отражало общие изменения в трехпольной системе сельского хозяйства. Крестьянин, переселившийся после 26 ноября, уже посадил перед эти озимые. Уложения Судебника также означали, что крестьянин ни в коей мере не был полностью закрепощен, поскольку он мог перейти на черные земли, государственные земли, дворцовые земли или на сеньориальные земли, если ему этого хотелось. Нет никаких сомнений в том, что в первой половине XVII в. и даже позже многие крестьяне свободно перемещались по России и что правительство в целях снабжения земледельцев рабочей силой приняло меры для обеспечения этого права.

Никаких принципиальных изменений в закон внесено не было, поскольку спрос на рабочую силу был вполне удовлетворен в тот период, который считался общим периодом процветания. В своих заметках о путешествии по России во времена Василия III (1505–1533) дипломат Священной Римской империи барон Сигизмунд фон Герберштейн отмечал достаточную плотность населения и его благополучия, характерные для лучших времен русской истории. В 1526 г. русский посол в Риме Дмитрий Герасимов[38]38
  «Посол Деметрий Эразмий» – под такой латинизированной версией имени был известен Герасимов в Италии – сыграл роль в сообщении европейской науке сведений о России. Летом 1525 г. во время своей римской миссии он был консультантом ряда итальянских ученых, в частности, Паоло Джовио (он же Павел Иовий Новокомский), опубликовавшего затем «Книгу о посольстве Василия, великого князя Московского, к Клименту VII».


[Закрыть] писал епископу Иовии, что огромный город Москва расположен в густонаселенной местности. Схожие сведения можно почерпнуть из заметок английских путешественников Ричарда Ченслера, Энтони Дженкинса и сэра Томаса Рэндольфа, относящихся к 1550-м и даже 1560-м гг. Доступные демографические данные по России, как правило, подтверждают мнение иностранцев о том, что население увеличивалось примерно на 1 % в год.

Причины и масштабы этого экономического подъема были документально подтверждены советским историком Д.П. Маковским. Существенными факторами, которые мы здесь просто перечислим, послужил спрос, вызванный пороховой революцией (см. главу 8); быстрый рост городов; развитие городского ремесленного производства, отделенного от сельскохозяйственного; элементарная региональная сельскохозяйственная специализация; производство религиозных предметов для обустройства постоянно растущего числа церквей и монастырей; снятие множества внутренних таможенных барьеров и введение единой системы мер и весов; чеканка монет (1535) объединенного Московского государства; благоприятный правовой и социальный климат (с минимумом принудительного труда); обширная и постоянно растущая внешняя торговля как с Западом, так и с Востоком; отсутствие ограничивающих монополистических гильдий и корпораций, которые могли бы сократить торговлю и промышленность; значительные накопления капитала, которые, однако, слишком часто вкладывались в землю, и сравнительно больший объем доступной рабочей силы. Все это являлось причинами, по которым процесс закрепощения крестьян тормозился в период между кодексами законов 1497 и 1550 гг.

Судебник 1550 г. не указывал, как следует поступать, если крестьянин совершил переход незаконно, не заплатив налоги и арендную плату или в неурочное время. Однако практика, заимствованная из институтов времен рабства, диктовала хозяину отыскать беглеца, подать в суд с требованием его возвращения, обратиться к приставу с просьбой доставить крестьянина в суд, а потом вернуть его обратно в имение, если дело было выиграно. Установленная в кодексе арендная плата препятствовала тому, чтобы крестьянин, не имевший возможности ее заплатить, мог выйти по собственному желанию на законных основаниях. Как отмечалось ранее, эта плата, вероятно, представляла собой истинную стоимость годовой арендной платы. Это не исключало возможности сбора (выхода) другим землевладельцем и, конечно же, не отменяло права на переселение. Гораздо важнее то, что правительство стало привыкать к мысли, что оно имеет власть и право ограничивать выход крестьян.

Этот факт отражен в двух особых указных грамотах, принятых в 1552 г. После волны преступлений – в сочетании с грабежами со стороны правительственных агентов, – вызвавших рассредоточение местного населения, правительство Ивана IV предоставило крестьянам в бассейне реки Двины грамоты местного управления, устраняющие чиновников центрального правительства, которых надлежало заменить должностными лицами, избранным областными гражданами. Эти документы также позволяли обладателям грамот возвращать без каких-либо ограничений по времени и без уплаты каких-либо сборов (безвременно и беспошлинно) крестьян, бежавших в период кризиса власти. Многие крестьяне переселились на монастырские земли, которые до какой-то степени находились вне юрисдикции безжалостных государевых чиновников. Одна из грамот жаловалась населению Важского района, в окрестностях городов Шенкурска и Вельска на реке Вага, между Вологдой и Архангельском. Другая, важская уставная грамота, была дарована жителям Малой Пенежки, Выи и Суры Двинского района, примыкающего на северо-востоке к Важскому району, по другую сторону Северной Двины. Обе грамоты представляли собой особые документы, принятые из-за специфических обстоятельств данных районов. В этом отношении они напоминали те две грамоты, что были выданы Василием II столетием раньше Троице-Сергиеву монастырю из-за его затруднений. Эти документы были не что иное, как временные постановления, сознательно нарушающие уложения Судебника. Они не означали никаких изменений в общей политике московского правительства по крестьянскому вопросу для остальной части страны.

Очень важным фактором, помимо установленного срока для возвращения беглецов, стал правовой контроль, который сюзерен имел над личностью живущего у него крестьянина. Как уже отмечалось выше, когда этот контроль был слишком строг, крестьянин, подчинявшийся такому режиму, мог считаться крепостным. На протяжении монголо-татарского периода землевладельцы, имевшие феодальные иммунные грамоты, обладали полной судебной и административной властью над своими крестьянами. В обмен на эти привилегии, а также на освобождение от налогов церковь, в частности, мало что сделала для того, чтобы противостоять монголо-татарской гегемонии. С объединением Московского государства эти полномочия и иммунитеты постепенно стали ослабевать. Иван III ограничил налоговые иммунитеты, выдавая их регулярно только до 1480 г. Очень мало подобных документов было выдано в 1480-х, и ни одного за период 1491–1505 гг. Старые привилегии действовали до составления земельных кадастров во второй половине царствования Ивана, после чего их обладатели потеряли большую часть своих льгот. Одновременно с этим были ограничены и судебные иммунитеты. Вначале государство оставляло за собой право судить дела об убийствах. Со временем оно заявило о своей юрисдикции в отношении других тяжких преступлений, таких как грабеж и позже кража. Монастырские игумены, после предъявления им иска, подчинялись княжескому суду, а не митрополичьему. И хотя некоторые монастыри продолжали пользоваться иммунитетом аж до правления Петра Великого, большинство документов, определяющих даже привилегии крупных монастырей, в середине XVI в. были либо полностью конфискованы, либо значительно ограничены в правомочии.

В своих монументальных работах, посвященных изучению истории феодальных иммунитетов в период 1492–1548 гг., С.М. Каштанов анализирует 650 документов и показывает постепенное ограничение привилегий на протяжении первой трети XVI в. (в особенности после попытки секуляризировать церковные земли в 1503 г.). За этим последовал поток субсидий, выданных боярским правительством во времена несовершеннолетия Ивана IV (в особенности церковным учреждениям в 1540-х), который резко сократился с приходом к власти Ивана Грозного и его Избранной рады в 1547 г. Это сокращение привело к отмене налоговых льгот в соответствии с уложениями Судебника 1555 г. (Отмена произошла только после того, как в центральном районе и в Новгородской области магнатам, помогавшим в репрессиях 1547 г. против бунтовщиков, был предоставлен ряд субсидий.)

В распоряжении Каштанова имелись только грамоты, выданные крупным церковным учреждениям (обычно монастырям) и мелким представителям среднего служилого сословия на приграничных территориях. Других документов не сохранилось, и в советской историографии ведется спор: эти иммунные субсидии магнатам-мирянам не сохранились по той причине, что документы были уничтожены, или потому, что такие преференции никогда не предлагались. Доводы о том, что льготы для светских магнатов не сохранились по воле судьбы, весьма убедительны, поскольку архивы московских и уездных канцелярий, так же как и светских магнатов, практически не дошли до нас, в то время как архивы некоторых монастырей хорошо сохранились. Однако можно не сомневаться в том, что крупные светские магнаты действительно обладали иммунитетом и привилегиями. Но трудно предположить, как это делают некоторые ученые, что таких документов, закрепляющих эти привилегии, никогда не существовало по той простой причине, что мирские магнаты автоматически обладали судебными, административными и фискальными полномочиями в пределах своих владений, которые не нуждались в монаршей санкции. И несмотря на то, что такое могло иметь место где-то в Европе, вряд ли такое могло быть в России.

Правительства Ивана III, Василия III и Ивана IV не всегда делали различия между церковными и мирскими землями. Иван Великий конфисковывал как церковные, так и мирские земли Новгорода, а Иван Грозный ограничил монастырские земельные приобретения и бесцеремонно обменивал как монастырские, так и мирские земли. Основное различие между церковным и мирским землевладением в этот период, по-видимому, заключалось в том, что большинство церковных земель нельзя было отчуждать, в отличие от мирских земель, и магнаты первых имели больше привилегий, чем магнаты вторых. Стороны, обладающие иммунитетами, ревностно стремились добиться их подтверждения каждым новым сувереном, ибо хорошо понимали, что их особые привилегии могли быть отменены не потому, что они представляли собой просто набор прав, которыми автоматически пользовались все землевладельцы. К тому же неподтвержденные привилегии теряли свою силу.

По этой причине примененная Каштановым методология анализа причин, скрывавшихся за конкретными случаями выдачи иммунных грамот, вполне резонна, потому что это были и в самом деле привилегии. Вряд ли Московское государство стало бы подтверждать очевидное. Ситуация оказалась схожей с введением Юрьева дня для избранных монастырей в XV в. Выдача избирательных льгот являлась одним из правил Московии, и не вызывает сомнения, что они использовались с наибольшей пользой. Судебник 1497 г. включал в себя положение о Юрьевом дне как об общем правиле выхода для всех крестьян. Возникла ли параллельная ситуация, когда всем землевладельцам была предоставлена судебная власть над своими крестьянами, будет рассмотрено ниже. Существуют серьезные историографические разногласия относительно того, что произошло после отмены иммунитетов. Одна из школ полагает, что грамоты судебного иммунитета больше не выдавались, поскольку права, предоставляемые ими, стали общепринятыми. Другая школа утверждает, что государство упразднило грамоты, потому что оно намеренно ограничивало власть магнатов, так как власть государства полностью укрепилась. Таким образом, права, которыми ранее обладали владельцы иммунных грамот, перестали существовать.

Последний аргумент более убедителен. Только крупные церковные и некоторые избранные служилые землевладельцы когда-либо имели иммунные грамоты, которые постепенно были ограничены. (В то время как магнаты-миряне могли иногда обладать иммунитетом, несомненно, что большую часть своего дохода они получали от государевых должностей и военных грабежей, а не от крестьянского земледелия – той самой сферы, где иммунитеты приносили прибыль.) По всей видимости, после 1554 г. иммунные грамоты больше не выдавались. Бессмысленно предполагать, что правительство, стремящееся покончить с политической раздробленностью, предоставило бы право прямого контроля над гражданами каждому мелкому землевладельцу и вернуло бы этот контроль бывшим правителям независимых княжеств или их наследникам.

История административных изменений XVI в., как центральных, так и региональных, свидетельствует об увеличении прямых контактов правительства со всеми гражданами. Развитие местных учреждений под руководством государевой власти в средней трети века (губное и земское управление) признало полное гражданство всех свободных крестьян. Даже в 1590-х гг. на некоторых сеньоральных землях продолжали существовать общины со своими выборными сотскими. И наконец, каждая иммунная грамота, которая еще имела действие (и каждое обычное право, которым хозяин мог пользоваться в отношении своего крестьянина) содержала неявное самоотречение. До того, как правительство прикрепило крестьян к земле и было готово заставить их следовать этому принуждению, ни один хозяин, который не желал потерять рабочую силу, не осмелился бы чрезмерно обижать своего крестьянина, поскольку он понимал, что жертва его насилия может сбежать (возможно, и сбегала) куда-нибудь в другое место. Учитывая этот факт, иммунитет давал господину возможность относительно не слишком сурового внеэкономического принуждения крестьян, живущим на его землях. Барин дорожил своим иммунным документом не потому, что он позволял ему превратить своих крестьянин в крепостных, а потому, что это позволяло ему собирать деньги, которые в противном случае достались бы государству, и заманивать крестьянина на свои земли (или удерживать его там) перспективой более низкой ренты.

Крестьянин прошел первый период становления крепостного права еще относительно свободным человеком. Его право перехода было лишь слегка ограничено. Введение Юрьева дня являлось политической уступкой нескольким общежительным монастырям, и это ограничение, вероятно, стало общим для всех крестьян как по политическим, так и по экономическим причинам. Разреженность населения в сочетании с недостаточно развитым уровнем власти делали невозможным осуществление каких-либо более строгих ограничительных мер. Крестьянин по-прежнему оставался хозяином самому себе, но по мере того, как правительство преодолевало политическую раздробленность России, все больше крестьян становилось подчиненным центральной власти. И хотя фундамент его закрепощения уже был заложен, крестьянин до 1550-х гг. не являлся крепостным.