Текст книги "История одной семьи"

Листок 2-й. Сибирь

Итак, я снова еду в Сибирь.

 
«Дом родимый свой
У Москвы-реки
Мы оставили навсегда,
Чтобы здесь в тайге
Встали фабрики,
Встали новые города…»
 

Или:

 
«Едем мы, друзья,
В дальние края,
Станем новосёлами
И ты, и я…»
 

Так мы распевали, радостно драли глотки. В пути ничего примечательного не было. И хотя весь состав был наш – молодёжный, – мы как-то мало общались со своими попутчиками. У нас была своя, сложившаяся компания, и мы в ней были совершенно самодостаточны.

В Красноярске нас встретили, произнесли какие-то приветственные речи, посадили в открытые (!) грузовики и повезли в тайгу, за 70 км от Красноярска вниз по Енисею, по правому берегу. Приехали мы во вполне благоустроенный посёлок (бывший военный городок), разместили нас в 2-х-этажных домиках со всеми удобствами, включая ванную с дровяной колонкой, по 4 человека в комнате в 2-комнатной квартире. Мы не захотели расставаться и так и поселились впятером: Ниночка Медведева, моя неизменная напарница, Томик, наш бригадир, озорная хулиганка красавица Люба Борисова и какие-то ещё две девочки, которых я почему-то не запомнила.

Наша хулиганка и матерщинница Люба Борисова очень скоро выскочила замуж и успела там, в тайге, родить девочку Леночку (а прожили мы там чуть больше года).

Прямо в день, вернее, вечер, нашего приезда, только-только мы успели разместиться в своей комнате, как нас позвали на большое комсомольское собрание. По какому-то поводу (не помню) я там даже выступала. Меня выбрали в комитет комсомола. Но пробыла я там совсем немножко, месяц или два, и была с позором выведена из состава комитета за мой мерзкий сварливый характер и за беспринципное поведение. Дело в том, что я очень резко выступала против ночных рейдов по общежитиям с целью найти девочек в комнате мальчиков и, наоборот, мальчиков в комнатах девочек. Я не только ни разу не согласилась участвовать в этих рейдах, но и ни разу не впустила очередной такой рейд в свою квартиру. Повторю, мы жили в двухкомнатных квартирах. В нашей комнате мальчики никогда не ночевали, да и девочки по ночам были в своих девичьих постелях. В соседней комнате, я знала, ночевали мальчики и сразу не по одному. Но я считала, что это личное дело каждой из девочек, которые допускали это.

Обнаруженные не в своих постелях мальчики и девочки прямо на следующий день вызывались на заседание комитета комсомола и получали разнос. Я и там орала, что никого не касается личная жизнь каждого отдельного человека и только что не «бог им судья». Комсомольцы-добровольцы недолго терпели мой скандальный характер и вывели меня из состава комитета. Я не очень огорчалась, потому что мне действительно было противно копаться в чужом грязном белье.

* * *

Освободившись от членства в комитете комсомола, я зажила спокойнее. Мы с Ниночкой Медведевой никогда не были подружками, но, повторяю, оказались хорошими напарницами. И в общежитии мы стали тоже «напарничать», т. е. мы объединили наши бюджеты и жили как бы одной семьёй. Ниночка очень не любила готовить, а я всегда к этому относилась спокойно, ходила сама в магазин, выбирала и покупала продукты, а потом готовила на двоих наши нехитрые завтраки, обеды и ужины. Ниночка, в свою очередь, обожала наводить чистоту и делала это тоже за двоих. Потом, правда она встретила свою настоящую подружку, Лидочку, и они стали, как сёстры. Ниночка даже переселилась в комнату к Лидочке, обменявшись с кем-то местами. Я не ревновала Ниночку и была за неё очень рада. В конце нашего пребывания в 4-м районе (так назывался посёлок, в котором мы жили) эти две девочки уехали куда-то на Дальний Восток. Но об этом впереди.

* * *

Там, в тайге, я тоже встретила свою судьбу, своего суженого – моего будущего мужа Лёву Кобякова. Мне кажется, я его заметила ещё в самом начале нашего там пребывания. Он приехал немножко раньше меня, и, по-моему, уже на том самом первом комсомольском собрании я обратила внимание на очень красивого сероглазого мальчика.

Помню, мы ещё не были с ним знакомы. Какой-то очередной не то субботник, не то воскресник. Я стою около бригадира, а мимо проходят два мальчика: этот красавчик и какой-то розовый, прыщавый альбинос. Бригадир останавливает их и даёт им какие-то указания: «Кобяков, сделай это, а ты, Соловьёв, сделай вот это…» Я тогда взмолилась про себя: пусть этот красивый мальчик будет Соловьёвым, так мне не понравилась фамилия моего будущего мужа. Но, увы… Соловьёвым оказался альбинос.

Одна из моих приятельниц, некто Лариса Люлява (она же читательница этих моих записок и о ней речь ещё впереди), заметила мне, что де не очень корректно обзывать человека альбиносом. Я отговорилась тем, что не знала этого парня и как назвала, так и назвала. Однако подумав, я вспомнила, что, хотя вроде и не была с ним лично знакома, но всё же я знала его. И эта вроде как несправедливая его характеристика была вызвана весьма отрицательным моим к нему отношением.

В нашем молодёжном таёжном посёлке была такая странная парочка: этот Володя Соловьёв и мальчик по имени Толик, фамилии не помню. Они были всегда вместе и всегда в стороне от всех. Они и жили где-то отдельно от других. По-моему, они работали нашими истопниками. Горячей воды не было, мы топили колонку дровами, но центральное отопление имелось. Вот, мне кажется, они работали истопниками при нашей ТЭЦ. Этим объясняется их некоторая обособленность от остальных. Они были замечены в мелких кражах, а однажды в каком-то более крупном хищении, за что загремели на некоторое время в КПЗ, а после этого вскоре вообще исчезли из нашего посёлка. Так что, данная мною, негативная характеристика одного из них возникла не на пустом месте.

* * *

Не помню, как мы в конце концов познакомились с Лёвой, но его присутствие я начала ощущать с самого начала нашего общения, независимо от того, видела я его в данный момент или нет.

Однажды мы работали в ночную смену, сгружали с машин кирпич. От непогоды и холода мы в перерывах укрывались в небольшой каптёрке. Каптёрка маленькая, и наши мальчишки залезали там на какие-то стеллажи, чтобы мы, девочки, поместились внизу. Вхожу в каптёрку и точно знаю, что вот на этом стеллаже лежит Лёва, или Лёвчик, как его там звали. Я его не вижу, но знаю, что он там.

* * *

Как-то, отработав всю ночь, разгрузив последнюю машину, мы наконец-то отправляемся домой.

– Ой, и посплю я сейчас! – восклицаю я, потягиваясь. – С кем? – спрашивает Лёвчик. – Ну, не с тобой же, – отвечаю сварливо. – Ой, не зарекайся! – говорит Лёва, и мы расходимся по своим общежитиям.

* * *

Лёва вообще-то тоже заметил меня довольно рано. Первая запись в его дневнике гласит: «Зашёл в комнату к девочкам. У какой-то дуры на тумбочке лежит том Бальзака и Русский орфографический словарь». Это обо мне. Но мы тогда ещё не были знакомы. Следующая его запись обо мне: «Познакомился с девочкой Ирочкой, гимназисточкой с красивыми глазками». Почему с «Ирочкой»? Дело в том, что мне очень долго не нравилось моё имя, и я хотела его поменять. Моя мудрая мама посоветовала мне сразу не менять имя официально, а как бы примерить к себе. И, когда я пошла работать в Лужники, я назвалась Ириной. Почему-то мне казалось, что и в новом имени моём обязательно должна быть буква «Р». И в Сибирь я приехала «Ирочкой». Но к этому времени имя Ирина мне просто осточертело. Я поняла, что никуда мне от моего настоящего имени не деться и призналась всем, что я никакая не Ира, а Римма.

Познакомившись, мы с Лёвой очень скоро стали друзьями, просто друзьями: он за мной не ухаживал, а я ему глазки не строила. Мы с ним много говорили о литературе, он ругал меня за любовь к Маяковскому, и вообще мы очень много спорили. Кроме этого, он рассказывал мне о своих победах над девочками, а я ему – о моих мальчиках. «А кавалеров мне вполне хватало…»

8 октября 1956 г. Лёва пришёл ко мне в общежитие. Мне нездоровилось, и я лежала. Он поднял меня и повёл к себе. «Будем праздновать моё совершеннолетие», – сказал он. В октябре в Сибири уже довольно холодно, и, по-моему, у них в комнате было разбито окно. Он посадил меня на табуретку (стульев у нас не было), под ноги мне поставил другую, опрокинутую набок, укутал меня чьим-то полушубком, ноги тоже чем-то укрыл, сам сел напротив, между нами поставил очередную табуретку или даже две, потому что на одной была включённая электроплитка, а на другой – снедь для пира: вино, какие-то бутерброды, конфеты, печенье, а на плитке он варил кофе с сухими китайскими сливками (в нашем поселковом магазине вообще было очень много китайских продуктов марки «Китайская стена»). Лёва сказал мне, что получил последние алименты от своего отца, которые он сам лично вытребовал в свои 14–15 лет, когда тот вдруг неожиданно объявился после продолжительного отсутствия.

Так мы и отпраздновали вдвоём его 18-летие. Где были его соседи по комнате, не помню, мы были весь вечер вдвоём.

* * *

Работником Лёва был не ах каким прилежным. У него был дружок Олежка, они вскоре купили себе по ружью и очень любили пропадать в тайге на охоте, вместо того, чтобы вкалывать на стройке. Из тайги приносили рябчиков, ощипывали их, и Лёва приносил их мне для жарки. Я, тогда, конечно, ничего не слышавшая о «цыплятах-табака», делала им что-то вроде «рябчиков-табака». Мне тоже кое-что перепадало: ножка, крылышко – по моему выбору. Однажды Лёва принёс к нам в комнату зайца – огромного, белого – и спросил, смогу ли я его им приготовить. Я согласилась, и он через очень короткое время принёс мне его уже освежёванным. Когда я взяла тушку в руки, та была ещё тёплая. Я потушила зайца в сметане, но взять себе кусочек, как ни уговаривал меня Лёва, не смогла.

Работали мы на строительстве таких же домиков, в каких жили, т. е. расширяли наш посёлок. Рыли бесконечно котлованы: целый день роем, роем, утром приходим, а песчаные стенки все обвалились, и нам приходится начинать всё сначала. Рыли вручную, лопатами. Работали в два, а то и в три этажа: одни кидают землю, куда могут докинуть, там стоят другие и кидают её ещё выше и т. д. Работа тяжёлая и неблагодарная. Наконец-то котлованы были вырыты, в них плотники выстроили опалубку, а бетонщики залили её бетоном. Фундамент под будущий дом готов. Нас начали обучать ремеслу каменщиков. Разбили нас на пары – каменщик и подсобный рабочий. Мы должны были работать в обоих амплуа по очереди. Наш бригадир Андрей, увидев нашу с Лёвой дружбу, поставил нас в пару. Но не тут-то было. Хитрый Лёвчик исправно исполнял роль каменщика, а роль подсобного категорически игнорировал. Скандалов с ним было!.. Не помню, чем эта история кончилась, но справки о присвоении профессии: «каменщик такого-то разряда», в конце концов, получили все.

Началось обучение нас штукатурным работам. Мы обивали стены дранкой – очень приятная работа: из тонких-тонких щепочек выстраивать на стенке как бы кружева! Потом на них уже накладывался раствор и растирался специальными инструментами, названий которых я уже не помню. Раствор мы в огромных корытах делали сами. Просеивали через специальные решётки-сита песок, соединяли его с цементом: один объём цемента на два объёма песка, заливали водой и вымешивали.

Когда мой сын Гриша был маленький, он однажды прибежал со двора и закричал: «Мама, правда же, ты закончила высшие штукатурные курсы!?» Мы очень долго над этим смеялись.

* * *

Вот чем мы занимались. Как видно, работа не из лёгких, но мы были молодые и хоть и уставали в конце смены, однако на развлечения, да на всякие шуры-муры силы оставались. Было нас там молодёжи человек тысяча с лишком. Были и взрослые семейные пары, но они как-то жили от нас обособленно, почти не пересекаясь. А у молодых закрутилась, загуляла бурная жизнь. Начали появляться новоиспечённые семьи (про Любу Борисову, которая приехала вместе со мной, я уже говорила), да так активно, что у нас вскоре стал работать выездной ЗАГС. Да если бы только это, т. е. я имею в виду образование новых семей. И безобразия было много. Я уже также писала о комсомольских ночных рейдах по общежитиям. Но они проблему не решали никоим образом. Многие девочки наши стали частенько отлучаться в Красноярск на аборт. Меня эта беда обошла стороной. Во-первых, я попала, вернее, приехала, в компании очень спокойных, приличных девочек. Повторяю, ни одна из наших девочек не приводила к себе парня на ночь, что в других комнатах было сплошь да рядом. Во-вторых, я была такой наивной дурой, что плохо себе представляла суть межполовых отношений. И хотя любовь я крутила направо и налево, но дальше сладких поцелуев дело не заходило никогда. А дружила я с лихими парнями, можно сказать, с ухарями, но то ли я чего-то недопонимала, то ли ещё почему, но я ни разу не оказывалась в щекотливой ситуации.

Ухажёров у меня было полно, и со всеми я по очереди крутила кратковременные романы. Наконец, на меня обратил внимание бригадир соседней бригады Володя Ц. Он был передовиком производства, а кроме того, пользовался большим успехом у девочек. Я как-то мало обращала на него внимания, но он вдруг очень заинтересовался мной. То ли я была польщена его вниманием, то ли он был очень настойчив в ухаживании, но, в конце концов, у нас закрутился страстный роман. Одна из его бывших девочек подошла ко мне и сказала: «Ты сейчас с Володей? Ничего, он добрый, он на аборт деньги даёт». Я промолчала, не придав этому сообщению большого значения. Крутили мы с ним роман с месяц: гуляли в тайге на лыжах и так, почти до утра, стояли на лестнице у входа в мою квартиру и целовались вовсю. Через месяц он позвал меня замуж. Я неделю-другую поартачилась, но, в конце концов, под его напором согласилась. Свадьбу назначили на Новый год. Он объявил об этом официально, и, поскольку был заметной фигурой в нашем посёлке, свадьбу решили сделать комсомольской. Было приглашено всё начальство.

Шёл декабрь. До свадьбы оставалось меньше месяца. Вдруг однажды в нашу комнату заявляется мой друг Лёвчик (а мы продолжаем дружить), садится посередине комнаты на табуретку и в упор спрашивает меня: «Ты хоть представляешь, за кого ты замуж собралась!? Совсем сбрендила?» «Тебе-то какое дело?» – спрашиваю я его. «Значит, есть дело. Не пойдёшь за него. Я этого не допущу». – «Как ты можешь мне помешать?» – «Не знаю пока. Буду над этим думать».

Вмешиваться, однако, Лёвушке не пришлось, свадьба расстроилась сама собой. Я уже говорила, что мой «суженый» пользовался большим успехом у наших дам. Когда я узнала про его прозвище – до наших отношений, во время их или после? Не помню. А прозвище было «бык-производитель». До меня стали доходить слухи, что, усиленно готовясь к свадьбе со мной, он не перестаёт крутить романы на стороне. Я долго не хотела этому верить. Однажды я позвала его в кино, у нас почти каждый день было кино. А он сослался на какую-то занятость и попросил меня одну в кино не ходить, а подождать его дома. Я согласилась. Вдруг ко мне прибегают девчонки и говорят, чтобы я пошла в кино и полюбовалась на своего возлюбленного. Я пошла в кинозал и увидела там своего Володю. Он сидел с девицей, ну, очень лёгкого поведения, и они на глазах у всех обнимались и целовались. Долго не раздумывая, я подошла и влепила ему пощёчину. От стыда и злости он даже побелел. Встретив меня на следующий день, он сказал, что если я не попрошу у него прилюдно прощения, то никакой свадьбы не будет. «Значит, не будет», – ответила я.

* * *

На самом деле я очень переживала из-за этого разрыва. Я вообще из породы влюбчивых, а он за мной так ухаживал, что я очень привязалась к нему. Однажды мне сказали, что он просит прийти меня к нему в комнату. Я пришла. Он был один и лежал в кровати. Сказал, что ему нездоровится, попросил погасить свет и сесть к нему. Поскольку табуретки рядом не было, мне пришлось сесть к нему на кровать. Он спросил, не жалею ли я о разрыве наших отношений. Я честно ответила, что жалею. Знаю ли я, спросил он, что я должна сделать, чтобы он меня простил. Я ответила, что не знаю. Он помолчал. «…Вдруг Ольга входит, за нею Ленский…» Это, сами понимаете, у Пушкина. Но и у нас тоже случилось «вдруг». Вдруг отворилась дверь, и зажёгся свет. Вошёл сосед Володи по комнате Миша И. Он в меня был влюблён чуть не с самого моего приезда и не скрывал этого. Я же очень хорошо к нему относилась, но не была им увлечена, чем его очень огорчала. Когда он увидел меня у постели «больного», то попросту рассвирепел. «Что это ты тут делаешь? – заорал он. – Давно ли ты стала шастать по мужским общежитиям? Вон отсюда!» И я ушла. С Владимиром мы так и не помирились.

Миша был очень симпатичным, очень положительным юношей и проявлял ко мне самое горячее внимание, но я, считая его очень хорошим человеком, согласна была только на дружбу причём, конечно же, не на такую тёплую, как с Лёвой. Я немножко использовала его в своих интересах: он был электриком, и лишняя розеточка, лампочка, починка электроплитки – это всё к Мише. Я знала, что он никогда мне в таких мелочах не откажет. Кроме того, он был лыжником с мастерским разрядом. Как он говорил, в Москве он даже работал инструктором по лыжам. Я попросила его научить меня ходить на лыжах. Он согласился, и мы несколько раз ходили с ним на лыжах в тайгу. Но тут вышел полный облом. Он мне сказал, что готов сделать для меня очень многое, но научить меня правильно ходить на лыжах, он не в силах. Такая я оказалась тупица в этом отношении. Я смирилась с этим и просто ходила на лыжах одна или с кем-нибудь так, как у меня получалось. Главное ведь получать от этого удовольствие. А с Мишей у меня до самого конца пребывания в Сибири отношения были ровные, полудружеские.

* * *

Так неудачно окончилась моя первая попытка выйти замуж. Но, поскольку инициатива этого замужества исходила не от меня, я как-то очень быстро оправилась от этой неудачи. Зато с Лёвой у нас отношения становились всё более близкими, и, наконец, мы поняли, что влюблены друг в друга.

К этому времени он уже не жил в нашем посёлке, а переехал в так называемую «зону» – это было что-то вроде центра нашего Почтового ящика. «Зона» находилась километрах в 10–15 от нашего посёлка, и туда, и обратно курсировал наш местный автобус. Мы могли посещать «зону», нам требовалось только взять туда пропуск, в чём нам не отказывали. «Зона» была миниатюрным городком с хорошими магазинами, там были даже какие-то развлекательные центры, кинотеатр. Этого города, кажется, до сих пор нет на карте, так он засекречен (там добывались какие-то руды, что ли…).

Лёва поступил на курсы экскаваторщиков, и эти курсы, и общежитие находились в «зоне». Всю неделю Лёва учился, в субботу приезжал ко мне в гости. Мы гуляли по тайге, он пел свои любимые студенческие песни:

 
Надоели все науки,
Ничего в них не понять,
Протёр последние я брюки,
Не в чем выйти погулять.
Кого-то нет, чего-то жаль,
И чьё-то сердце рвётся вдаль.
Я вам скажу один секрет:
Кого люблю, того здесь нет,
Я вам скажу секрет другой:
Кого люблю, тот будет мой.
На последнюю пятёрку
Найму я тройку лошадей,
Дам я кучеру на водку:
«Погоняй, дружок скорей!..»
Кого-то нет, чего-то жаль… и т. д.
 

Мы много разговаривали, узнавали друг друга. Лёва рассказывал мне о своих друзьях: Алике Алёшине, Володе Муравьёве и других. Читал мне их письма. Нам не было скучно друг с другом. А в воскресенье вечером я провожала его в «зону». Частенько он опаздывал на последний автобус и вынужден был отправляться пешком. В таком случае наши проводы затягивались надолго: я провожу его на какое-то расстояние по дороге, а он не хочет, чтобы обратно я шла в темноте одна, и идёт сам меня провожать, а затем и мне захочется всё-таки чуть-чуть его проводить, а он опять через какое-то расстояние возвращается со мной в сторону нашего посёлка… и так несколько раз.

Однажды я поехала к нему в гости в «зону». Лёва встретил меня на автобусной остановке. Мы пошли гулять, и он показал мне городок. Ночевали мы в Лёвином общежитии. Его соседи по комнате оставили нас одних, но предупредили Лёву, что, если он меня попытается обидеть, будет отвечать перед ними. Утром мы пошли в столовую, и там я впервые увидела очень высокую культуру обслуживания: было много различных блюд в отличие от нашей поселковой столовки, где хорошо, если было по два первых и вторых. Это было ранней весной, а там, у них в столовой, была свежая зелень, зелёные огурчики и т. д.

Потом мы снова гуляли. Городок стоял на Енисее. Там на глухом берегу тоже была столовая, мы успели уже проголодаться и с радостью кинулись к ней. Но, увы!.. Столовая работала, т. е. была открыта для посетителей. Однако в меню было только красное вино «Мукузани» и конфеты «Ласточка». И больше ничего!..

Мы купили вина и конфет, пошли на берег Енисея и там распили это прекрасное вино. А потом Лёва проводил меня до нашего автобуса.

* * *

Наступила весна, и начались у нас трудности с работой. Вернее, обнаружилось её почти полное отсутствие. Дело в том, что очередной «отец» нашего народа в очередной раз «оказался не отцом, а сукою». Похлопывая нас по плечикам в Кремле, он послал нас на давно законсервированную стройку. С полгода она как-то финансировалась, и мы зарабатывали себе на жизнь. А к весне финансирование прекратилось, мы почти без дела слонялись по стройке, где-то подметали, что-то подгребали, получали кое-какой аванс, а в зарплату нам выдавали расчетные книжки, где было указано, что мы задолжали предприятию больше, чем получили в аванс. Чтобы мы не подохли с голоду, нам давали якобы бесплатные талоны на питание в нашей столовой, которых как раз хватало до следующего аванса.

Нам стали советовать перейти на другие объекты и даже уехать в другие регионы. Здесь, на месте, рекомендовали оформить перевод на строительство Красноярского химзавода, а уехать предлагалось аж на Дальний Восток. Некоторые из наших ребят туда и отправились, в том числе Ниночка Медведева, моя напарница по Лужникам, вместе со своей новообретённой подружкой Лидочкой. Остальные, нерешительные, оставались на месте и перебивались с хлеба на квас. Я работала где-то недалеко на строительстве детского сада, но и там заработки были ниже минимального предела.

* * *

Лёва-то со своими курсами экскаваторщиков автоматически перешёл в другое ведомство и уже начал работать помощником экскаваторщика. Где он жил в первое время после курсов, не помню, но в июле мы решили пожениться и 19 июля сделали это. У нас уже не было выездных ЗАГСов, и нам пришлось ехать в Красноярск, за 70 км от нашего посёлка. Регулярного транспортного сообщения между посёлком и Красноярском не было. Мы ехали на попутках, сменили в пути три или четыре машины. В карманах у нас на двоих было 15 рублей. Приехали в Красноярск, пришли в ЗАГС, а там симпатичная тётенька сообщила, что со дня подачи заявления нужно подождать хотя бы месяц. Но Лёва уговорил её: ему скоро в армию, а мы хотим пожениться до того. Тётенька оказалась действительно доброй и дала нам на раздумье 2 часа. Мы гуляли по Красноярску и боялись купить себе хотя бы по пирожку: а вдруг денег на бракосочетание не хватит!? На память об этом дне купили себе 2 экземпляра (по 1 рублю за каждый) стихов Руми. Один впоследствии подарили Веничке Ерофееву.

Наконец, мы вернулись к назначенному времени в ЗАГС, и тётенька зарегистрировала наш брак, немножко поспорив о фамилиях. Дело в том, что я не хотела менять свою фамилию на Лёвину: мне она, во-первых, не нравилась, а во-вторых, мама как-то в полушутку попросила меня: «Дочка, выйдешь замуж, не меняй папину фамилию». Так я и решила сделать.

Обратно ехали опять на перекладных и в последней машине встретили Мишу И., возвращавшегося с работы. Он хмуро посмотрел на нас, но вопросов задавать не стал.

Приехав в посёлок, мы купили бутылку 0, 75 паршивого вермута, пожарили картошки и так, вдвоём, отметили своё бракосочетание. Как мы ночевали эту ночь, не помню, а утром я пошла в наше Управление. У меня там был приятель, наш замполит Лев Львович. Это был уже очень пожилой дяденька, чем-то я ему приглянулась, и, когда он встречал меня, всегда со мной разговаривал. Однажды он пообещал: «Выйдешь замуж, я сразу комнату тебе дам». Вот к нему-то я и пошла, предъявила новенькое свидетельство о браке, он меня поздравил и тут же выдал мне ключи от комнаты. В тот же день мы с Лёвой под моросящим дождичком переехали в наше первое совместное жилище. Из общежития нам разрешили взять койку, постельное бельё и что-то ещё. Лёва тогда работал на экскаваторе сутки через сутки. Экскаватор его и, соответственно, место работы находились примерно в 8 км от посёлка, и добирался он туда опять же на попутках. Лёва уставал тогда ужасно. Смена его кончалась часов в 6–7 утра, он выйдет к дороге ловить попутку, приляжет на обочине и уснёт. Бывало, приезжал домой иногда только к середине дня, а на следующее утро – опять на работу. От усталости он начал хитрить: бужу его утром, а он говорит, что экскаватор сломался и ему сегодня можно на работу не ходить. Потом проснётся и в ужасе: «Почему не разбудила?!» – и мчится в середине дня на работу.

* * *

Вот так мы и начали нашу совместную жизнь. И хотя Лёва очень мало тогда бывал дома, мы каким-то образом успели понянчить маленькую, двухмесячную, девочку – нам её подбросили дня на 2–3. Это была дочка нашего бывшего бригадира Андрея (бригада к тому времени уже распалась). Почему уж нам пришлось нянчить эту кроху, не помню. Мы её купали, пеленали, кормили из бутылочки. С тех пор до недавнего времени у нас в доме не переводились маленькие детишки, то свои, а то и чужие.

В начале августа мы поехали в наш первый совместный отпуск. Взяли билеты до Сухуми (там отдыхали в то время Лёвина мать с отчимом), пересадка должна была быть в Москве. О, какая это была дорога! Большую часть времени мы проводили в тамбуре, целовались. Бывало, сидим в вагоне, вдруг видим в окно – большой мост, Лёва тянет меня в тамбур: «Пойдём скорее. Мы ещё ни разу на мосту не целовались». Так и ехали.

* * *

Когда приехали в Москву, я поняла, как же я по ней соскучилась. И не поехала ни в какой Сухуми. Лёва уехал на встречу с матерью один. Я гуляла по любимым местам, встречалась со своими школьными подружками. Одна из них, Оля Александрович, вышла замуж, и наши дуры-девчонки запрезирали её за то, что она якобы вышла замуж за старика по расчёту. «Старику» было немножко за 30.

У этой Оли была очень непростая судьба. Во время войны она потеряла обоих родителей. Её удочерила сестра матери. Вроде бы у Оли появились опять родители: тётя была замужем, и её муж тоже удочерил Олю. Своих детей у них не было. Когда мы учились в 4-м классе, Олина приёмная мать внезапно заболела и умерла, а так называемый «отец» тут же отменил удочерение и решил сдать Олю в детский дом. Вмешались соседи по коммуналке. Оказывается, комната, в которой Оля проживала со своими приёмными родителями, принадлежала ей, досталась ей от её родных родителей, и эту комнату её приёмный горе-отец решил у Оли отнять. Соседи, которые жили ещё вместе с Олиными родителями, разыскали где-то в провинции других Олиных родственников и упросили её удочерить. Те приехали в Москву, удочерили Олю, прописались в её комнате, и Оля вновь обрела семью. Но и в этой семье Оля не была счастлива. У новых её приёмных родителей была родная дочь, Олина ровесница, очень противная девчонка (она училась вместе с нами), и Оля стала настоящей падчерицей, как в сказках. Одевали они Олю плохо, в Райкины обноски, даже завтрак в школу давали только своей родной дочке.

Мы с Олей Александрович примерно с 6-го класса были бессменными «классными руководителями»: она – старостой класса, а я сначала председателем совета отряда, а потом – комсоргом. Эта «руководящая» работа очень нас сблизила, мы много общались, и Оля частенько мне жаловалась на своё житьё-бытьё.

Помню 800-летие Москвы в 1947 г. Нам по 10 лет. Это событие очень широко отмечалось в Москве. В школе мы получили в подарок гостинцы, состоялся какой-то концерт, а потом мы все были приглашены на гулянье в наш любимый «Сад-пряники» – там предполагалось нечто вроде карнавала, и мы должны были прийти в маскарадных костюмах.

Мама мне сшила из марли что-то вроде балетной пачки, выкрасила её в лимонный цвет, накрахмалила, и я, счастливая, пошла на встречу к своим подружкам. Все были в костюмах, все – гордые от счастья, только Оля была в своём стареньком школьном платьице, хотя у её «сестры» Раи был костюм ого-го какой! Оля была очень печальной. Мы, как могли, утешали её – кто-то отдал ей свой красивый бант, кто-то маску, в общем, немножко ободрили.

В 10-м классе Оля говорила мне, что, как только ей исполнится 18 лет, она попросит «родителей» съехать от неё. Так она и сделала. Её приёмные родители получили комнату от завода, где работал отец семейства.

Оля осталась одна. Но так ей хотелось иметь семью, что она, опять же, с помощью своих соседей, опять же, где-то в провинции разыскала свою «двоюродную» бабушку и привезла её к себе. Они стали жить вместе. Жили очень бедно: бабушка получала пенсию чуть ли не в 5 рублей, Оля после школы поступила в педагогический, на химфак, на вечернее отделение и стала работать в нашей школе лаборанткой. Можно представить, какой «огромной» была её зарплата. У Оли была довольно большая комната, примерно 30 кв. м, и они с бабушкой начали сдавать угол студентам. У них квартировали два студента, спали они на одной кровати. Я даже некоторое время – ещё когда работала в Лужниках – дружила с одним из них, с рыжим Юркой из Саратова.

У Оли были хорошие соседи, которые заботились о ней. В конце концов, они решили её выдать замуж, нашли очень достойного человека, уже вполне состоявшегося, самостоятельного. Он работал в ЦАГИ (научно-исследовательский центр по самолётостроению, так я понимаю), был уже кандидатом наук, но жил в общежитии, поскольку не был москвичом. Вот за него-то соседи и выдали Оленьку. А одноклассницы возмутились тем, что она вышла замуж не по любви, а по расчёту. Ни одна из наших дурочек не пошла к Оле на свадьбу.

* * *

Приехав в Москву в отпуск, я, конечно же, пошла в свою родную 477-ю школу, где работали мои любимые учителя, и там встретилась с Олей. Потом она пришла ко мне в гости, такая нарядная. Видно было, что эта молодая дама очень обеспечена. Она рассказала нам с мамой историю своего замужества и сказала, что муж её очень порядочный человек и ей кажется, что она его уже начинает любить. Мама очень хорошо с нею поговорила, утешила и порадовалась за неё. Оля пригласила меня к себе в гости, познакомила с мужем. Я помню только, что его звали Сергеем.