Текст книги "Не дура"

Муза

– Почему люди так не любят понедельники?

– Потому что всю неделю они планируют в этот день начать новую жизнь, но в выходные им кажется, что и старая вроде ничего.

Ничего – центральное слово, ничего не беспокоило, ничего не происходило не только в будни, но еще категоричнее – в выходные. В жизни был полный штиль. Я вышел на улицу, передо мной возник проспект, заросший особняками. Рядом его жена – улица и дети, брошенные по сторонам на произвол судьбы переулки, дворы, скверы и подворотни. Скверно на душе, на дворовых площадках тоже пусто. Все развиваются на таких, пока не дорастут до больших площадей – дворцовых, на которые можно выйти, чтобы испытать судьбу всем миром или всей войной. В песочнице скучали оставленные, словно орудия на поле боя, пластмассовые игрушки: машинки, совки, лопатки и прочая техника. В моем детстве игрушки так не оставляли, ими дорожили, хотя, как твердили вокруг тогда, мы находились в шаге от коммунизма. Когда-то и я сооружал дворцы и замки из песка. Ну, замки – это громко, так как они были поставлены на поток: штамповали ведрами, переворачивая их, заполняли песочницу типовыми застройками. Что посеешь, то и пожнешь, а вот строил бы замки, глядишь, жил бы сейчас пусть не во дворце, но в частном загородном доме, как Марс. Когда-то я жил на этих детских площадках, ползал по железобетонным зверям, качался на качелях. Качели, правда, в моей жизни остались: катаясь на них, я все больше убеждался в том, что на любых качелях хорошо кататься вдвоем. Качели тоже были пусты. Дети вышли. Без них спокойно и скучно. Они променяли песочное на жидкокристаллическое, они лезли из своего в другие красочные измерения. Они там были сильнее, быстрее, ловчее. Их привлекало могущество, которого там можно было достичь за мгновения. Здесь на это можно угробить жизнь, и не факт, что достигнешь. Да, измерение наше, увы, устарело, барахлит и покрылось плесенью. Оно антикварно, музейно, ретроградно. В бюро – бюрократы, в чувствах – чудовища, в море любви – пена, в богатстве забыли про Бога люди; люди забыли, что вдохновение – это вдох, обогащение – это Бог. Одна радость – женщины. Всякая женщина по весне, скинувшая с себя кольчугу быта и натянувшая на голые ноги легкость бытия, расценивалась мною как весна. Я выходил в них, я дышал ими, иногда их солнце улыбалось мне тоже. В ответ. Счастье мне приносила одна, но много. Каждый день – полные пакеты, полные карманы, полные глаза радости. Ее звали Елена. Она полностью отвечала своему сказочному имени. Как и положено своему имени, она действительно была прекрасна. Мы договорились встретиться после ее работы, чтобы поужинать вместе.

* * *

– Понедельник наступил, а новая жизнь так и не началась. Где море, где кофе, где любящие меня люди?

– Ау, я здесь. Ты о чем, дорогая?

– Случилось то, чего я боялась больше всего: ты перестал меня удивлять, – произнесла Елена неожиданно, едва официант успел принести меню.

– Тогда стоит начать с десерта?

– Я серьезно. Наш союз исчерпал свое вдохновение. Можно, конечно, еще потянуть несколько лет или даже целую жизнь, чтобы потом получить растяжение и лечить себя тем, что любовь перешла в стадию уважения.

– Понимаю, откуда дует ветер, – закрыл я окно, напротив которого мы сидели. Из него действительно тянуло прохладой. – Я просто попытался содрать со всех маски хотя бы на бумаге. Показать, какие они есть настоящие – взаимоотношения полов.

– Ты спал со всеми этими бабами?

– Да.

– То есть все это было на самом деле?

– Если быть до конца честным, все эти женщины – это ты.

– Я?

– Да, только в разных ипостасях, в разных масках.

– Отлично!.. Ты хочешь сказать, что написал краткую эротическую биографию моей жизни?

– Я написал так, как это бывает.

– Да? Тогда странно, что у нас такого никогда не было. Значит, ты это проделывал с другими. С кем, интересно? Давай, рассказывай!..

– Дура ты моя, дурочка! – подошел я к ней и попытался обнять.

– Дура?

– Да, безумная.

– Тебя это заводит? – увернулась она.

– Да.

– Я всегда знала, что безумие – это моя сильная сторона, – она схватила вазу с цветами со стола и шмякнула ею о пол. Ваза с грохотом расплескалась фарфоровыми каплями по ковру, а подаренные цветы тут же превратились в некрасивые водоросли и растеклись по паркету. На шум оглянулись жители соседних столиков. Из паркета вырос официант, которому Елена успела мило улыбнуться и процедить через губы: «Извините, случайность». Тот молча начал сметать фарфоровые осколки любви.

– Хватит истерить! – стряхнул я с себя капли внезапного дождя.

– Это не истерия, это – артистизм, – она взяла в руки блюдо, на котором только что еще жила ваза.

– Ну, перестань, я прошу тебя, давай спокойно во всем разберемся.

– Да, я – неудовлетворенная дура, которая хочет, чтобы ее любили всеми средствами и способами, даже самыми неприличными.

– Ты хочешь сказать, я тебя не люблю? – пытался я объясняться как можно тише, чтобы не привлекать свидетелей. Но они уже были наготове и ловили каждую фразу ловушками своих ушей, будто всю жизнь играли в бейсбол.

– Я не хотела бы говорить. Но ты сам об этом написал.

– Как ты не понимаешь. Ты внимательно читала? Я же написал в своей книге про общество без масок с нормальными порывами.

– Мне они не показались нормальными. На грани извращений. Именно то, чем мы можем питаться только в наших фантазиях.

На слове «извращений» официант поднял голову: видно было, что оно его заинтересовало. Мне кажется, он даже готов был сам предложить нам тарелку на бой, лишь бы досмотреть драму до конца.

– Так вот о чем твоя постоянная задумчивость?

– А твоя разве нет? Только не надевай на себя маску праведника. Так ты все-таки спал с ними?

– Хорошо, считай, что я переспал со всеми женщинами, которых только встретил.

– Я знаю, что у тебя их было достаточно.

– Ну и что это меняет? – подозвал я официанта, чтобы рассчитаться за этот порыв чувств.

– Теперь, может, я тоже хочу и именно так, как ты описал.

– Прямо здесь?

– С ума сошел?

– Нет.

– А жаль, похоже, по мне так никто и не сойдет с ума. Разве что эта бедная ваза.

– Почему бедная?

– Ваза без цветов, что женщина без любви – бедна.

Спутник

– Почему осенью резко падает настроение?

– Потому что все позитивные люди сбиваются в стаи и улетают на юг.

– А мы почему до сих пор здесь?

– Мы – одиночки, мы – психи, мы пытаемся поймать кайф от листопада, – ответила мне Люба, лежа в моих объятиях.

Осенью лирика была налицо. Это было видно не только на моей блаженной физиономии – такая бывает, когда человек влюблен или душевно болен, что одно и то же; стихи лились из меня, как из рога изобилия. Мой рог изобиловал по воскресеньям. В воскресенье на почте был выходной, и никто нам с Любой не мог помешать наслаждаться обществом друг друга среди писем, посылок и бандеролей. Никого нельзя было так послать далеко, как посылки. Мы посылали все и всех подальше и наслаждались друг другом.

Каждое воскресенье ждал, как Новый год. По воскресеньям я воскресал. Но скоро воскресенья стало не хватать, этого для любви показалось чертовски мало.

Мне, такому любителю получать знания, познавать что-то новое, после встречи с Любой сидеть в школе за партой по шесть часов в день иногда становилось невыносимо.

Эту задачку я решил легко. Просто стал прогуливать по одному уроку. Начиналась перемена, я шел на почту и приходил к следующему уроку. Трудно ходить на уроки, когда в голове полярное сияние хрустальный светом озаряет полнеба, а под ногами только примитивные ноты снега: хрум-хрум. От почты и дома, где жила Люба, до моего дома было восемь километров. Благо, школа в Печенге находилась в пяти минутах от почты. Утром в школу учеников из Спутника, где я жил, в Печенгу отвозил автобус, а после школы в 14:30 привозил обратно. По субботам я со своей группой играл на танцульках. И единственная ночь, которую я мог проводить с Любой, была с субботы на воскресенье. Поэтому дневные короткие встречи были как нельзя кстати, словно приятный десерт в рутине будней. Их можно было сравнить с бесконечностью заполярных сопок, так похожих друг на друга. Среди которых так легко было заблудиться, сгинуть, пропасть, потому что одна была вылитая следующая. А пропадать никак не хотелось, потому что в ушах звучали Битлы.

* * *

Проснувшись к полудню, я не сразу понял, где нахожусь, но вспомнив прошедшую ночь, ощутил приятную истому по всему телу. Любы опять не было. Я начал нервничать, представляя, что еще с ней может приключиться. Неужели она пошла мириться со своим Русланом. Мне не хотелось об этом думать. Вспомнив про «носочки в тазике», я постарался насмешить себя карикатурой в журнале «Крокодил», который странным образом оказался в моих руках, надпись под рисунком вызвала легкую ухмылку, но это не сильно помогло. Чтобы как-то унять ревность и успокоиться я вспомнил слова отца («не знаешь, что делать, не суетись, изучай дислокацию») стал осматривать помещение.

Благо, что в школу не надо, отец на корабле в далеком военном походе; хорошо, что матери успел вчера позвонить, сказав, что я у своего друга Сережи, и мы репетируем новые песни.

Меня окружила пресса (сколько ее еще будет в моей жизни, я еще не мог себе даже представить).

«Какая чудесная пара», – вздыхали письма. «Посылают же людям такое счастье», – вздыхали посылки. «Бандерлоги», – скрипели сургучом бандероли, глядя на наши любовные игры.

Но вскоре Люба пришла, веселая и свежая, в короткой черной юбке и в облегающем белом свитере, которые еще сильнее подчеркивали ее восхитительные формы. Без макияжа и помады, длинные, прямые, сияющие волосы аккуратно убраны в шикарный хвост.

– Джимик! Привет! Как я по тебе соскучилась!!! Ты выспался, любимый? Какой-то ты недовольный! Не рад видеть свою девочку? – повисла она на моей шее.

– Рад, конечно! – сонным голосом пробубнил я.

– А что не вижу восторга на личике симпатичном?

– Представил носочки в тазике, – воскресил я вчерашнюю историю.

– Ха-ха-ха!! – заставила рассмеяться она себя. – И ты поверил в эту муть?

Я промолчал. Я поверил. Но обиды не было, только гора с плеч, та гора, что вчера я успел взвалить на себя, точнее, которой меня нагрузила Люба.

– Да не оставался он у меня никогда, и носочков Руслану я никогда не стирала. Я тебе специально всю эту бредятину рассказывала, чтоб ты заревновал, почувствовал конкуренцию и стал рыцарски бороться за свою любовь. С большой буквы. Ха-ха! – снова выдавила Люба из себя.

Странное дело: не было искренности в ее смехе, не было и ямочек на щеках.

– А ты вместо того, чтобы тут же взять меня в свои мужественные объятья, насупился, чуть не заплакал и домой к мамочке идти собрался! Дурачок! – снова обняла она меня. – Я с детства такая: люблю всякие небылицы придумывать, чтоб людей подурачить. Я фантазерка еще та. Могу кому хочешь мозги запудрить. И будут верить! А я укатываюсь со смеху про себя. Все и в школе-то думали, что я чудная, слегка того. А мне скучно было с ровесниками, они такие глупые и нудные… Парни все противные, – дышала она мне в грудь словами, и я чувствовал это невыносимое тепло признаний. – И приставали, и приставали. Не успеешь улыбнуться, как многим начинает казаться, будто я хочу сказать им свое имя, телефон и планы на вечер. Говоришь по десять раз «отвали» – не понимают. А девки меня ненавидели, что все парни хотели со мной. Устроила им всем пару спектаклей с пристрастием, и все бояться меня стали. Мне так удобней было, чтобы никто не лез ко мне в душу. Я не хотела ни с кем дружить, понимаешь? Мне себя себе самой хватало!!!

– Понимаю, – кивнул я в ответ. – Не хватает – твое состояние души.

Люба улыбнулась, на этот раз с ямочками:

– Тупые они все были и скучные. Не о чем поговорить. Парни, как умалишенные, под юбку лезут, а девушки – из кожи, чтобы друг друга перещеголять. Я же любила читать, музыку слушать. Новый альбом Джимми Хендрикса слышал?

– Конечно.

– Нет слов!! – закрыла Люба глаза в знак подтверждения. После упоминания Джимми Хендрикса мне стало совсем хорошо.

– Кстати, знаешь, как я про тебя узнала? Светка, сестра моя двоюродная притащила на танцы тебя послушать. Она мне тебя открыла. Чем больше слушала, тем сильней влюблялась. И вот вчера золотая рыбка исполнила мое единственное желание: ты подошел ко мне. А на тебя я не обиделась, что домой собрался. Я тебя и люблю за это.

– За что?

– Ты деликатный, скромный. Сам в себе. Как я. Мы с тобой, как брат и сестра. Я приготовила салат и борщ, давай тебя накормлю. Голова не болит?

– Болит все, кроме головы.

– Что ты имеешь в виду?

– Диван, – кивнул я взгляд на наше девственное ложе. – Я не пойму, как мы размещались столько времени на этом узком топчане?

– Тела моего просто не было с тобой, а просто мой дух. Вот мы и умещались легко!

– Но я точно помню, что я был в твоем теле пять раз до зари.

– Тебе приснилось, Джимик, меня вообще здесь не было. Я дома спала!

– Но я же до сих пор пахну тобой!

– Милый, ты пропах моим сильным духом. Навязчивые мысли часто материализуются.

– Ты хочешь сказать, что осталась девственницей?

– Конечно. Посмотри на диван: кровь есть? Крови нет!

– Так значит, у тебя уже до меня кто-то был?

– Ни до тебя, ни после тебя. Никого! Ха-ха-ха! Ты напился самогона вчера и уснул. А я пошла домой, чтоб тебе не мешать. Выпей самогончика, опохмелись, в голове все прояснится.

Я выпил рюмку и обнаружил, что сижу абсолютно голый.

Я посмотрел по сторонам в поисках своей одежды.

– А где моя рубашка?

– Какая рубашка?

– Какая, какая – белая.

– А-а! Милый, ты вчера залил ее вином, и я отнесла ее домой постирать. Сушится висит.

– Ну и в чем я теперь пойду домой?

– А с чего ты решил, что пойдешь домой? Зачем? Сегодня на почте выходной, мы одни. Завтра рубашка высохнет, и пойдешь в школу.

– Я не хожу в будни в белой рубашке в школу.

– Ну и не пойдешь завтра в школу! Система у нас простая: утром почту человек забирает, а вечером почту приносят. Всего два раза в день. Остальное время мы одни! Понимаешь? Здорово? Когда человек придет, посидишь в кабинете минут десять. И все дела!

– Ну, ладно, дух ты мой непорочный, что мне надеть? Холодно же.

– Странно, ночью тебе было жарко.

– Люба, хватит дурачиться, давай мою рубашку.

– А ты мне без рубашки больше нравишься! Понимаешь? На тебе мой свитер, согрейся! Только борщом не залей!

Она сняла свитер и кинула его мне.

Она внимательно смотрела на то, как я его на себя надеваю. Потом с удовлетворением добавила:

– Мальчик мой, ну, как ты теперь, согрелся? А я что-то озябла, ослабла, видимо! Ха-ха, – вывела меня своим озорным смехом из любовного анабиоза Люба. – Пойду, накину что-нибудь, – зашла она в кабинет и скоро вернулась в моей белой рубашке. Та была помята, и внизу красовалось алое пятно. Это было то самое пятно ночных воспоминаний, которое ни в коем случае не хотелось стирать. Первое яркое пятно в моей серой заурядной жизни.

Футбол

– Ты же красивая баба. Почему ты одна? Нашла бы себе нормального мужика. Хотя что я говорю?! Что будет делать красивая баба с нормальным мужиком? Красивой нужен ненормальный, чтобы то закидывал на небеса, то забывал поймать.

– Точно, сегодня тоже забыл.

– А что такое?

– Сегодня футбол, Лига чемпионов. Как пить дать, застрял в каком-нибудь баре.

Бар служил броском через стеклянные Альпы бокалов на Запад, переходом из совкового состояния в демократическое общество, пусть даже и подшофе… Кружки на столах, будто стеклянные трубы на фабрике хмеля, дымят медленно пеной, которая трескается миллионами пузырьков, будто кто-то забрался в ее целлофановую середину, сидит там и лопает их со страшной скоростью пальцами, нажимая на подушечки. Но звук этот тонет в гуле. Стая гудящая мужчин: опустив свои хоботки, они сосут пиво из кегов; они редуцируют его в свое торжество духа. Для кого-то процесс адаптации занимает одну кружку, кому-то необходимо две. Так или иначе, все приходят к одному знаменателю. Я тоже подошел к стойке. Стул, пропивший спинку, покорно принял мой зад.

Достаю из кармана все ту же биржу, но ее теперь не хватает даже на кружку пива, жажда сильнее меня: я, словно путник в пустыне с караваном золота, готов поменять ношу верблюдов на глоток воды. Потом вытягиваю еще две купюры:

– Ставлю на «Гиннес».

– В первом заезде «Гиннес»? – не понял меня бармен.

– Да, – кивнул я ему.

Бармен был высокий и черный, афроамериканец русского происхождения, сгреб все три биржи и поставил передо мной пепельницу. «Твое дело – табак», – подумал я за него. Он улыбнулся белым забором зубов, стал вытягивать из крана темную жирную нить и топить ею в бокале бесшабашные пузырьки. Казалось, бармен пытался что-то сплести из этого волокна. Было в этом во всем нечто дьявольское. Пузырьки весело всплывали и быстро гребли к берегу. Их счастье было в том, что они умели плавать. Некоторые лопались раньше. Я взял кружку и вдохнул их дух, потом глотнул пива и улыбнулся белой эмали бармена. Я заказал кольца кальмаров, хлебцы с чесноком и отошел от стойки, подняв перед собой ледяной бокал, будто нес в руке свое холодное сердце. Сел подальше от экрана, где суетился футбол. Рядом англичане метали дротики и дифтонги. Они громко комментировали после каждого броска, а после трех неспешным ирландским произношением несли свои тела к мишени снимать урожай стрел. Как и в жизни, здесь важно было не просто попасть «в яблочко»: надо было, чтобы это яблочко принесло как можно больше очков. Попадешь не в свое яблочко, и пиши-пропало. Партия проиграна. «Будь они циничнее, могли бы метать в экран, по которому бегали футболисты, – все же, хоть какое-то разнообразие: глядишь, и игра оживилась бы», – ухмыльнулся я про себя после второй кружки пива.

Алкоголь делал мой мозг более развязанным, он ломал рамки, стереотипы, законы. В кармане завибрировала жена. Вместе с ней завибрировал весь бар: наши забили гол.

– Плохо слышно, хочешь, я тебе перезвоню? – кричал я Ольге в трубку.

– Давай.

– Завтра, в это же время.

– Шуточки твои меня не возбуждают.

– А что тебя возбуждает?

– Это сложный вопрос. Точнее сказать, он легкий, когда ты в контексте.

– В постели?

– Да причем здесь постель? Я же говорю, что ты не в контексте. Чтобы возбудиться, мне постель не нужна.

– Сейчас я почувствую себя ущербным.

– Подожди, я тебе перезвоню, – засмеялась она и добавила: – Один-один.

Я с удивлением обнаружил, как легко Оля угадала счет, потому что глаза мои зацепились за две единицы на экране, словно две штанги одних ворот. «Женщины, конечно, не умнее нас, но зато у них есть интуиция, которой они, словно хвостом, запросто могут отбросить все наши умозаключения».

– Кем ты себя возомнила?

– Женщиной.

– Нет, ты не женщина, ты – биологически активная добавка, БАД, без которой жизнь пуста.

– А ты как БДСМ.

– То есть я уже в контексте?

– Да-да, ты в деле. Приезжай, если сможешь.

– А если не смогу?

– Считай, что девушка ошиблась номером.

– Что за номера?

– Люкс, как всегда. В отеле.

– Ты про какой отель? А? – уткнулся я было мысленно с балкона в море. Купаться не хотелось, тем более в воспоминаниях. Связь тоже не хотела развивать эту тему, оборвалась, и я не услышал, что за новый номер выкинула Ольга. Я перезвонил, не из любопытства, просто поставить точку.

– Так на чем мы остановились?

– Иногда я вполне себе счастлива, вот сейчас, например, сижу дома, пью вино, и очень счастлива. А знаешь почему?

– Потому что я тебе позвонил?

– Потому что пью.

– Здесь ни черта не слышно.

– Я слышу, у тебя там весело, – уже обида вырывалась из динамика. – Ты скоро?

– Как только закончится, – снова завибрировал бар, на этот раз, правда, гол не засчитали. Некоторые заказали себе еще по пиву, кто – фисташек, чтобы загрызть досаду.

– Ты чем занимаешься?

– А как ты думаешь, чем может заниматься женщина около двадцати четырех?

– С ужасом ждет, что скоро ее карета должна превратиться в тыкву, туфелька в инфузорию, платье в халат, а принца все нет.

– Я не про время, я про возраст.

– Не вижу разницы. Я раньше как-то не думал, что тебе уже полночь лет.

– А теперь и вовсе нет смысла. Между нами все. И не вздумай приезжать ко мне. Слышишь?

– Очень плохо.

– Думаешь, мне хорошо?

– Очень плохо слышно.

– Ладно, во сколько ты будешь?

– Скоро.

– Обещай мне не врать.

– Хорошо. Обещай не спрашивать.

Я сделал еще глоток и, не дожидаясь конца матча, оставил трибуны, что завороженно гоняли глазами на чужом газоне мяч. «Надо ехать, чтобы не попасть в грозу». Никто, кроме бармена не заметил, что я ушел из команды. Он дежурно улыбнулся мне вслед: «Незаменимых нет, но есть запасные». «К бабе своей? Правильно. Она лучше, чем сегодняшняя игра. Да и вообще, сексуальные игры с любимой женщиной всегда круче, там нет проигравших».