Текст книги "Стервятники Техаса"

Глава девятая. Разоблачение

Прежде чем затих этот надменный голос, Ларами уже оказался рядом с другой дверью. Андерс никогда бы не согласился отпустить этих кровопийц в обмен на собственную жизнь. Но Ларами понимал ещё кое-что: теперь, когда Боб оказался у него в руках, Гаррисон мог обещать всё что угодно, но не дал бы шерифу ускользнуть от него живым.

По-видимому, к этому мнению успели прийти Долговязый Джоунс и горожане, поскольку в ту же секунду они с яростью навалились на входную дверь, но та даже не шелохнулась, и после первой их попытки стало ясно, что выбить её удастся разве что ударом кованого тарана. Зато задняя дверь хижины была сделана из обычных досок.

Выставив вперед здоровое плечо, Ларами с короткого разбега обрушил на эту дверь весь свой немалый вес. Доски с треском провалились внутрь, и он, спотыкаясь, влетел в дом.

Перед его глазами смуглым пятном мелькнул мексиканец, пятившийся вглубь главной комнаты. В следующий миг Бак растянулся на полу, и над головой его, бешено рассекая воздух, просвистел кинжал. Тут же пальцы Ларами прижали курок к рукояти «сорок пятого». Бревенчатые стены, казалось, содрогнулись сначала от выстрела, а затем от падения тела мексиканца.

Ларами ворвался в главную комнату. Эли Гаррисона, другого мексиканца и Марта Роли он застал в тот момент, когда они привязывали Боба Андерса к стулу…

Только лишь миг участники сцены оставались недвижимы. Затем в руках их полыхнули синие зарницы, затряслись стены комнаты, и горячий рой свинца отправился собирать свою добычу. Ларами едва не задохнулся от адской боли, вновь разорвавшей плечо. Боб Андерс приподнялся со стула, сделал два шага и повалился на пол, неловко перекатываясь к стене. Спустя секунду слабые лучи заходящего солнца уже не могли прорезать густые клубы дыма, разбухавшие в комнате.

Ларами отполз за печь. Здесь он перевернулся на бок и выхватил второй револьвер. Мексиканец с бешеным воем отпрянул в спальню, придерживая раздробленную левую руку. За ним пятился Март Роли. Револьвер в его руке не замолкал ни на секунду. Он спрятался за полуоткрытой дверью и стал выжидать. Но Гаррисон, который получил наиболее серьёзное ранение, уже не прислушивался к голосу рассудка. Подобно умалишённому, который не чует близости смертельной угрозы, он пошёл на врага в открытую.

Ларами поднялся ему навстречу. Обжигающее дыхание свинца опалило мочку уха. Следующая пуля Гаррисона ужалила его в бедро. Но его «сорок пятый» также говорил в такт шагов бандита, и наконец тот обмяк, словно бык, чувствующий, как стальной клинок неумолимо кромсает мякоть его тела. Гаррисон успел ещё раз спустить курок, едва не опалив лицо Бака вспышкой пороха, и тут же ответная пуля попала в сердце человека-оборотня, ставшего сущим проклятием Сан-Леона.

У Ларами в барабане оставался последний патрон. Другой револьвер опустел ещё раньше. Он прислонился спиной к стене рядом с дверью, за которой находился Март Роли.

– Выползай оттуда, Роли, – прохрипел он. – Гаррисона больше нет в живых. Тебе не на кого ставить.

Слышно было, как бандит смачно сплюнул.

– Хочешь, я скажу тебе, на что я ставлю, шелудивое отродье? – раздался его голос, искаженный ненавистью. – Я ставлю на твою смерть, ублюдок, но пока ты ещё жив, я хочу, чтобы ты знал, что ты не первый Ларами, которого я отправляю на тот свет. Вообще-то я думал, что ты меня узнаешь, несмотря на пышные бакенбарды и усы. Я – Ролинс! Припоминаешь меня, болван? Ну как же, тот самый Ролинс-убийца, который проделал дырку в твоем братце-конокраде Люке!

– Ролинс! – вскричал Ларами, холодея. – О да, я тебя хорошо помню!

– Да-да, Ролинс! Мне удалось быстро найти общий язык с твоим братцем. Он, знаешь ли, не отказывался от дармовой выпивки. А когда напился, выболтал мне всё: и насчёт логова в каньоне, и о том, как лучше проехать через пустыню… А потом я затеял с ним ссору. Люк почти не стоял на ногах, когда доставал револьвер, но мне пришлось его пришить, чтобы он не проболтался ещё раз! Жаль, что ты ничего не знал до этого дня, Ларами!

– Жаль, что ты дожил до этого дня, кровопийца! – Бак отскочил от стены в тот самый миг, когда Ролинс, подбиравшийся всё ближе к двери, выскочил из спальни, паля из обоих стволов. Ларами выстрелил лишь однажды, не отрывая руку от бедра. Его последняя пуля раскроила череп подлеца. Бак не сводил глаз с умирающего. Тот ещё долго корчился в судорогах…

Суматошный топот шагов за спиной вывел его из минутного оцепенения. Обернувшись, Ларами увидел перекошенное ужасом и яростью тёмно-багровое лицо и смуглую руку с острым, как лезвие бритвы, клинком. Он забыл о существовании мексиканца. Бак выбросил вперёд руку с пустым револьвером, чтобы заслониться от разящего, направленного вниз удара острого лезвия, и в тот же миг грохот выстрела ещё раз заставил пошатнуться стены хижины. С уст Хосе Мартинеса сорвался последний вопль, адресованный какому-то ацтекскому божеству, а душа его уже стремительно уносилась в преисподнюю.

Ларами развернулся и тупо уставился на тощую фигуру, чьи знакомые очертания проступали в клубящемся полумраке. В руке у вошедшего дымился револьвер. Остальные проникали в комнату через кухню. Схватка была столь скоротечна, что те, кто со звуком первого выстрела бросились к задней двери хижины, опоздали к развязке.

– Долговязый! – пробормотал Бак. – Проверь шерифа. Он ранен?

– Ты бы лучше себя проверил, – отозвался Боб Андерс, с трудом принимая сидячее положение. – Я-то не ранен. Когда тут началась пальба, я упал со стула и откатился к стене, чтобы меня не продырявили. Эй, кто-нибудь, перережьте верёвки!

– Перережь верёвки, Долговязый, – устало буркнул Ларами. – У меня что-то в голове шумит.

Он сделал несколько шагов и тяжёло бухнулся на стул, а затем затянул песню, которую ненавидел всю свою жизнь:

 
В ту ночь, когда Бредди опустили в могилу,
По улицам города трупы бродили,
И каждый мертвец завывал на свой лад:
«Сгинул ваш Бреди, отправился в ад».
 

Бак почти не осознавал, как рядом с ним оказался Боб Андерс, как тот стягивал с него пропитанную кровью рубашку. Затем шериф плеснул на раны виски из кувшина, который стоял на столе, и стал наматывать на плечо лоскутки материи, оторванные от собственной рубашки. Спирт и привёл Ларами в чувство. То же самое лекарство, обжигающим потоком хлынув в горло, окончательно прочистило ему голову.

Бак резко поднялся со стула. Вокруг валялись мёртвые тела, и, глядя в их мутные зрачки, отражавшие пламя свечи, впитывая запах крови, чёрными кляксами расплывшейся по полу, Ларами вдруг почувствовал тошноту.

– Давайте выйдем на свежий воздух.

В каньоне уже сгустились сумерки. Становилось холодно. Здесь, снаружи, стрельба тоже прекратилась. Из ущелья, размноженный эхом, катился чей-то зычный голос, но расстояние скрадывало слова. Появился Долговязый.

– Боб! Они готовы вступить с нами в переговоры! – кричал он. – Они готовы сдаться при условии, что их будут судить по закону.

– Я с ними переговорю. Все оставайтесь на своих местах. Не покидайте укрытия…

Убедившись, что он находится в пределах слышимости от людей, засевших в ущелье и поблизости от него, шериф остановился и крикнул:

– Готовы ли вы сдаться!?

– Смотря на каких условиях! – гаркнул кто-то в ответ.

– Я не принимаю никаких условий. Вас будут судить по всей строгости закона. Каждый получит то, что заслужил. Советую хорошенько подумать. Я знаю, что вас осталось совсем мало. Гаррисон мёртв, Роли – тоже мёртв. У меня с той стороны каньона оставлено сорок человек. И здесь, внутри, тоже людей хватает. Пары минут достаточно, чтобы перебить вас, как мух, всех до единого. Бросайте сюда всё своё оружие, так, чтобы я мог его видеть, и выходите с поднятыми руками. Я начинаю считать до десяти. На счёт «десять» оружие должно лежать на этом месте.

Он начал считать, и на землю с грохотом посыпались ружья и револьверы. Из-за скал поднимались изнурённые, испачканные кровью и порохом люди. Руки они держали высоко над головой.

– Мы выходим из игры, – заявил один из бандитов. – У четверых наших парней такие дырки, что они и шевельнуться не могут. Еще у одного сломана нога, – на него свалилась лошадь.

Ларами, Долговязый и ковбои выползали из укрытия. Дула их ружей были нацелены на разбойников. На призыв Андерса из ущелья в каньон с мстительным гиканьем хлынули его люди.

– Эй, чтобы никакого самоуправства! – велел шериф, увидев, как те бесцеремонно заламывают и вяжут руки пленным. – Там, около скал, лежат четверо раненых. Принесите их сюда. Надо посмотреть, в каком они состоянии.

Вскоре пёстрое сборище покинуло каньон. Выйдя наружу из тёмного скального коридора, Ларами почувствовал, что мрачное, неприглядное прошлое свалилось с его плеч, словно истлевшее рубище.

Один из четырёх раненых бандитов, которого несли по ущелью на носилках, сооружённых из ружей и плащей, пребывал в словоохотливом настроении.

– Я расскажу вам всё, что хотите! Замолвите за меня словечко перед судьями – и обещаю, что вы узнаете подлинную правду, – заклинал он, не обращая внимания на мрачные взоры своих более стойких товарищей.

– Как получилось, что Гаррисон тоже оказался причастен к грабежам? – спросил его шериф.

– Причастен, скажете тоже! Это всё его рук дело, от начала до конца. Он служил в банке кассиром, когда старика Брауна ограбили Ларами. Настоящие Ларами. Если бы не тот случай, Браун бы скоро докопался, что кассир прибирает к рукам наличность. Но Брауна убили, и Гаррисон понял, что может не бояться за свои делишки… Это Ларами виновны в том, что из банка уплывали деньжата, не говоря уж о тех мешках, которые они увезли сами… Вот тогда у Гаррисона и зародилась идея, как стать королём Сан-Леона. Один раз ему удалось списать на братьев Ларами свои грешки, и он решил, что можно ещё раз сделать из них козлов отпущения. Правда, ему пришлось ждать, когда он возглавит банк. После этого он начал собирать банду…

– Для того чтобы сначала разорить фермеров, потом принять у них закладные, а в конце концов завладеть их землями. Потом он собирался распустить своих кровопийц и стать королём Сан-Леона, – перебил его Ларами. – Это нам известно. Ты лучше расскажи, как в эту историю затесался Роли?

– Гаррисон познакомился с ним давно, ещё на Рио-Гранде. Когда он надумал сколотить банду, он поехал в Мексику, нашёл там Ролинса и сделал ему деловое предложение. Гаррисон слышал о том, что настоящие Ларами прятались в каком-то укромном месте в горах. Ролинс стал втираться в доверие к Люку Ларами…

– Можешь не продолжать – об этом мы тоже знаем, – проговорил Андерс, бросая быстрый взгляд на Бака.

– Да? Так вот, до какого-то момента всё шло замечательно. Но вдруг до нас доходят слухи, что Бак Ларами надумал податься сюда. И Гаррисон струхнул, решив, что Ларами предъявит к нему счёт за смерть своего брата. Тогда он поручил Ролинсу убрать Ларами. С первого раза ничего не вышло, пришлось попробовать ещё раз. Он стрелял в Бака, а попал в тебя, Андерс. Правда, тебя Гаррисон тоже приказал убрать. Уж слишком близко ты последнее время рыскал от этого ущелья, и Эли это надоело. Он с тех пор, как услышал, что Ларами возвращается, стал словно не в себе. Раскрутил этот трюк с банком, чтобы окончательно заморочить головы местным жителям. Вот каналья! Его же никто не подозревал! А потом он всё-таки пожаловал к нам. Весь трясся с перепугу, сказал, чтобы мы к вечеру были готовы сняться с места, и кто куда… А когда мы утром упустили Ларами, объявил, что едет с нами в Мексику… Как началась стрельба, они с Роли исчезли. Наверное, отсиживались, думали, что ночью сумеют уйти отсюда…

Колонна с пленными бандитами уже готова была к отправке в Сан-Леон, когда к Ларами с застенчивым видом подошла небольшая делегация зажиточных горожан во главе с мэром Джимом Уоткинсом. Мэр долго не решался перейти к делу, но вдруг, разом покончив с церемониями, заговорил с грубоватой прямотой, свойственной западному поселенцу.

– Послушай-ка, Ларами. Мы ведь теперь перед тобой в долгу, а то, что долг платежом красен, мы не хуже тебя знаем. У Гаррисона была небольшая фермочка сразу за городской чертой. Она, как ты понимаешь, ему больше не пригодится. Наследников у него нет, так что ферма через два-три дня будет принадлежать городу. Ну вот мы и подумали, что если тебе вдруг захочется остаться в Сан-Леоне, то в наших силах, так сказать, передать тебе ее в дар от города, чтобы ты не на пустом месте начинал собственное дело, если надумаешь заниматься разведением скота. И ещё: оставь себе эти пятьдесят тысяч, которые ты хотел уплатить в казну.

Ларами погрузился в угрюмую задумчивость. Крайнее напряжение сил сменилось ощущением бессилия и безысходности, мучительно-острой тоской. Он вдруг почувствовал себя разбитым, ни на что негодным старцем. Ему захотелось очутиться на самом краю света, чтобы забыть, забыть, – что именно он желал забыть, ему не совсем было ясно.

– Спасибо, – прошептал он. – Эти пятьдесят тысяч я должен вернуть людям, которым они принадлежат по праву. А завтра я от вас уеду.

– Куда, если не секрет?

Ларами махнул рукой куда-то в сторону.

– А ты всё-таки подумай, – сказал напоследок Уоткинс.

Колонна приходила в движение, начиная долгий спуск в долину. Андерс похлопал Бака по здоровому плечу.

– Собирайся, Бак. Ты забыл про свои раны. Надо показать тебя доктору.

– Не ждите меня. Я вас догоню. Просто сейчас хочется посидеть здесь одному, передохнуть.

Андерс недоумённо на него уставился, затем незаметно подал знак Долговязому и пошёл дальше. Колонна двигалась мимо, скрываясь в сгущавшейся тьме. Мелькали угрюмые, осунувшиеся лица разбойников. Кого-то из них ждала виселица, кого-то – тюрьма и каторга. Ларами сидел не двигаясь, опустив на колени затекшие руки. Он сдержал клятву, выполнил своё главное и единственное предназначение. Другого предназначения он не знал, а подыскать ему замену не мог.

Долговязый Джоунс, который стоял в двух шагах от него, не понимал причины его промедления, но долго не решался завязать разговор из боязни показаться назойливым. Когда же, наконец, он открыл рот, внезапное громыхание колёс заставило обоих изумлённо вскинуть головы и прислушаться.

– Телега! – вскричал Долговязый.

– Что ты мелешь! – фыркнул Ларами. – Никакая телега сюда отродясь не поднималась.

– Говорю тебе, это телега! Э, да это же старина Джоэль к нам пожаловал! И смотри, кто там рядом сидит!

Рядом с тучной фигурой старого фермера Бак заметил изящную, стройную фигурку. Сердце его готово было выпрыгнуть из груди, а ноги сами собой пришли в движение. Джудит осадила лошадей и бросила поводья Долговязому, который поспешил помочь ей сойти на землю.

– Величайшее сражение в истории графства Сан-Леон, – пророкотал Джоэль, – а я так и не угостил никого порцией доброго свинца. Во всём виновата эта чёртова нога, будь она неладна!

– Без тебя бы эта победа не состоялась, Джоэль, – пробормотал Ларами.

В следующий миг он начисто позабыл о присутствии старого друга. Чудесное видение, явившись перед ним, поглотило всё его внимание. Девушка посмотрела на него с улыбкой и протянула руку.

– Мне стыдно за то, как я с тобой сегодня разговаривала, – сказала Джуди. – Я взвалила на тебя чужие грехи и теперь должна просить у тебя прощения.

– О, пожалуйста, н-не нужно… ты не должна… – промямлил он, мысленно выбранив себя за это невыносимое, позорное смущение.

От прикосновения её изящной, но твёрдой руки по всему его телу пробежали мурашки, и в тот же миг он внезапно понял, чем объяснялось та жгучая, щемящая тоска, которая сейчас, ввиду своей очевидной причины, казалась ещё горше, чем минуту назад.

– Ты помогла мне выпутаться из беды. Кто спасает жизнь другому человеку, тот не должен просить прощения. Кхм… А потом, может, ты была права. Кхм… Боб отправился вместе со всеми. Вы, наверно, с ним разминулись.

– Мы с ним встретилась и успели перемолвиться словечком, – ответила девушка. – Это он мне сказал, что ты отстал от других, вот я и решила подняться сюда – подумала, что ещё застану тебя здесь.

– Ты поднялась сюда?! А! – воскликнул он. – Ну конечно! Джоэль, понятно, решил лично проверить мои царапины.

Он попытался рассмеяться, но выжал из себя какое-то фырканье.

– Мистер Уотерс, само собой, тоже хотел тебя видеть. Но я… Бак, я поднялась сюда по своей воле. Мне нужно было с тобой встретиться.

Расстояние между ними сократилось, и у него захватило дух от этой блаженной близости, от запаха её нежной кожи. В этом полуобморочном состоянии с уст его слетели слова, глупее и нелепее которых невозможно было придумать.

– Встретиться со мной? – переспросил он с глухим недоумением в голосе. – А с какой стати тебе нужно было со мной встречаться?

Джуди была заметно обескуражена его вопросом. Отступив на шаг, она произнесла сухо и сдержанно:

– Я уже говорила – я должна была извиниться за то, что наговорила тебе сегодня утром.

– А я говорю, перестань передо мною извиняться! – вскричал Бак. – Ты… ты спасла мне жизнь, а я… я… я люблю тебя, Джуди, будь оно неладно!

Страшное, немыслимое признание вырвалось помимо воли. В ужасе от собственной дерзости, он застыл, боясь, что первое же сказанное ею слово уничтожит его. Однако девушка явно не спешила это сделать. Внезапно Ларами обнаружил, что сжимает её в объятиях.

– Я тоже люблю тебя, Бак! Я полюбила тебя, когда мы были ещё детьми, когда вместе ходили в школу. Правда, последние шесть лет я только и делала, что всеми силами старалась вытряхнуть тебя из головы. Но я продолжала жить воспоминаниями. Мне было так страшно думать, что ты стал бандитом. А я должна была заставить себя в это поверить. И когда я подвела тебе коня… я это сделала не только потому, что ты помог брату. Была и другая причина – мои чувства. Между нами пролегла тень, зловещая тень, – теперь, когда я знаю, что ты – честный человек, она рассеялась… Бак… Мы ведь больше никогда не расстанемся?

– Расстанемся?! – воскликнул Ларами. – Ну, разве что на пару минуток. Мне надо срочно догнать Уоткинса и сказать ему, что я принимаю его предложение. А после этого у меня в жизни будет только одна цель – сделать тебя самой счастливой женщиной на свете.

Последние слова были прерваны звуком, который обычно венчает подобные клятвы.

– Смотри-ка, целуются! – ласково улыбнулся Джоэль Уотерс. – Помяни моё слово, Долговязый, – в скором времени одной счастливой парой в наших краях станет больше.

– Уж никак ты собрался завести в доме хозяйку, Джоэль? – осведомился Долговязый, делая вид, что не понял его. При этом он старательно глядел в сторону, чтобы скрыть лукавое выражение лица.

– Зря остришь, парень. Я чувствую, что вполне созрел для семейной жизни. День-другой роли не играет. Надо только понять, какой тип женщины меня больше устраивает.

Как избавиться от труса

Судьба, играя жизнями людей, склоняет их порой к совершению самых вздорных, самых нелепейших поступков; под влиянием отчаяния они нередко бросаются с головой в те самые омуты, которые всю жизнь старательно обходили стороной. В полицейских архивах хранится дело одного самоубийцы: не желая драться на дуэли, где бы ему пришлось ставить судьбу перед равным выбором, он предпочел простое, недвусмысленное решение и пустил себе пулю в лоб за несколько часов до поединка…

– Это ж надо! Всю жизнь только и делал, что на задних лапках ходил, раболепствовал, пресмыкался, – сокрушался Джо Донори, – всю жизнь скулил и плакался, всю жизнь был тряпкой!

Он умолк, точно ждал, что ему ответят, но ответа, разумеется, не последовало. За окном лачуги со скорбной монотонностью шевелил листву ветерок; никакой другой звук не нарушал тишины. Тому имелось весьма простое объяснение: Джо нынче изливал душу, а этому занятию он предавался исключительно в минуты уединения. Никто не мог бы попенять Джо за то, что, давая волю чувствам, он отыгрывается на людях, что повышает голос. В присутствии посторонних или недоброжелателей он был глух и неразговорчив; да и немногих своих друзей Джо редко баловал многословием. Стоило же ему задуматься над причинами такой замкнутости, как начинало казаться, что в его черепную коробку кто-то вбивает длинный-предлинный гвоздь. И Джо Донори голосил горько и безутешно, оплакивая свою никудышную участь:

– Вот-вот! Тряпка я, тряпка! И слова-то не могу поперек сказать! Они меня гробят, помыкают мной, травят, как таракана, а я?.. Хоть бы раз им что ответил! И чем старше становлюсь, тем мягче: одно дело пацану оплеуху отвесить, другое – с мужиком связаться. Это ж надо таким слизняком уродиться!

Джо жадно вцепился в горлышко бутылки, что зловещей тенью нависла над его локтем; пьяные слезы щипали ему глаза. Он запрокинул бутылку одним свирепым махом, внимая, вместе с чувственным, гортанным бульканьем, происходящим в недрах бутылки, теплой волне расслабления, обдавшей его собственные внутренности. Однако передышка была недолгой. Некоторое время Донори угрюмо глотал спиртное, а затем решил возобновить свои сбивчивые излияния, и сбивчивость эта грозила превратить монолог в полномасштабный бред.

Наружностью Джо Донори обладал скромной и невыдающейся. Сколько ему было лет, приходилось только догадываться, но повадками он отличался совсем не юношескими. Это был низенький, худощавый, хотя и жилистый малый, чуть сутулый в плечах. Рябое, наводящее тоску лицо спасала вполне приличная оправа отвислых бакенбард, которые Джо по праву мог считать своим единственным достоянием. В целом жизнь его была не жизнь, а одна сплошная мука. Если ты родился и вырос в тех краях, где большинство мужчин щеголяют бицепсами и горделивой осанкой, скромные телесные габариты заранее ставят тебя в невыгодное положение, но несчастья Джо не исчерпывались только физическими изъянами.

– Не в том беда, что я таким мышонком уродился. Мало ли коротышек на свете, которые ведут себя, будто тонну поднять способны! Да вот, к примеру, хотя бы Крошка Билли, он же ни на дюйм меня не выше… Гора мяса – это еще не все! Главное – нужно наглость иметь, а вот ее-то у меня и нет. Почему, а? Сколько меня шпыняли? Если для кулачной разборки весом не вышел, так уж лучше стать крутым, чтобы чуть что – нож в сердце или пулю в лоб. А я нож увижу – смирным делаюсь, как барашек. Если же дуло мне показать, так и вовсе могу в штаны навалить. Лучше бы и дальше торчал на ранчо у моего старика. На Болотистом Выгоне меня, по крайней мере, народ знал, и я бы своей рожей глаза никому не мозолил… – Джо сделал очередной глоток и вскричал: – Ну чем я плох! – Как многие одинокие люди, он привык разговаривать с собой на повышенных тонах. – Давай рассмотрим. Руки золотые, рудокоп, каких поискать, хоть и ростом мал! Ну, кто из этих громил может о себе такую вещь сказать? Мало, что ли, народу зазря в земле ковыряется, и в ковбоях такие есть, да и среди рудокопов встречаются… А теперь скажи: сколько ты на одном нормальном месте можешь продержаться? Да нисколько! Сразу явится какая-нибудь харя, начнет приставать, пока всю душу наизнанку не вывернет. Или до того тебя доведет, что все из рук начинает валиться, а чуть работу запорешь – хозяин тут же расчет несет! И ведь, по правде говоря, мог бы такие деньги зарабатывать, о каких здесь, в Медном Бассейне, другие и мечтать не могут! А вместо этого что? Ни цента за душой, и взять неоткуда, жрать скоро будет нечего, а еще тут эта сволочь Грохер Гробер, совсем проходу от него не стало, на какую работу ни пойди, хоть судомойкой, все равно припрется, начистит тебе рыло, просто так, потехи ради… Будь я крутым или просто нормальным мужиком, не посмотрел бы, Гробер он там, Грохер или еще кто… Всадил бы в него обойму-другую – сразу бы отстал… Иначе будет он надо мной глумиться, как сегодня… Так грохнул по спине кулаком, что меня едва не стошнило, а он стоит себе и ржет, как конь!..

И вновь бутылка, на которую Джо истратил последний доллар, была опрокинута вверх донышком, после чего выболтанные рудокопом преступные намерения растворились в сдавленном урчании, характерном для движения по пищеводу горячительных напитков.

Бутылка с грохотом опустилась на стол. Наделенный, как и все несчастные, с кем судьба обошлась чересчур круто, склонностью преувеличивать свои невзгоды, Джо действительно пребывал в отчаяннейшем положении. Ибо не сгущал он краски, утверждая, что за душой у него ни цента и что при широком спросе на людей его профессии между ним и возможностью честного заработка встал непреодолимый барьер. За какую бы работу он ни взялся, не миновать ему было скорого свидания с крепкими, грубыми и весьма деятельными молодыми людьми. При одном их виде Джо начинало трясти и подташнивать. Боязнь физической расправы неправильно было бы назвать слабостью или изъяном; скорее это была некая черная сила или, если угодно, чудовищная язва, некогда поразившая его сердце и с годами лишь укреплявшая свое могущество. Стоило ему встретиться с какими-нибудь самовлюбленными кретинами и задирами, как его тут же охватывал безотчетный страх. А ведь в компании самовлюбленных кретинов обязательно отыщется хоть один задира – будь то скрытый садист или просто безмозглый громила, который в душе может быть вполне приличным малым, но это не помешает ему оставаться задирой. Вот почему Джо уже много лет перескакивал с одного рабочего места на другое, пока наконец не сломался и не оказался одной ногой на пороге сумасшедшего дома.

– Хоть бы один поступок за всю эту никчемную жизнь, хоть бы один паршивенький поступок, о котором можно было бы потом вспоминать с гордостью! Молокососом был – никогда на одном месте больше трех-четырех месяцев не мог удержаться. Вечером начнут меня гонять, а утром уже я свою кобылу погоняю. Хорошо еще, на ранчо у моего старика успел стоящему делу научиться, пока скитаться не начал. Как-то естественно все получилось, и стал я рудокопом. Быстро поднатаскался, хоть и урывками вкалывал. Было бы у меня образование – работал бы сейчас инженером на шахте… Нет, привык с места на место кочевать – с одной работы попрут, на другую устроюсь. С души воротит от всего этого. Последние нервы себе извел…

Джо уронил голову на руки и зарыдал.

Повод для самых исступленных терзаний иных страдальцев со стороны выглядит невинной безделицей, а между тем из всех призраков, тревожащих человечество, демон угрызений, вызываемый собственным малодушием, едва ли не самый мерзкий. Из этой юдоли слез и бессилия Джо Донори выкарабкался с непреклонным решением, воссиявшим в его проспиртованном мозгу. Он достиг состояния, при котором даже невинные беспокойства становятся очерчены жуткими контурами и исполнены зловещих знамений. А ведь несчастья Джо были далеко не невинными…

– Чем еще столько лет трястись, лучше разом сдохнуть! – пробормотал он, и в его кротких, раскрасневшихся глазах полыхнуло пламя, которое так и тянет назвать погребальным. – Была б надежда, что жизнь повернется к лучшему… Но я уже двадцать пять лет жду, а она становится только хуже… Завтра у меня не хватит духу – надо решаться прямо сейчас. И я решился. Через минуту пущу пулю в свой поганый лоб!

Произнеся это, он огляделся по сторонам с выражением мрачного величия, как человек, напророчивший миру нечто трагическое и в высшей степени безотрадное.

– Пущу себе пулю в лоб! – повторил он. – Вот тогда они задумаются.

Внезапно Джо проникся судьбоносной значимостью момента. С видом распорядителя похоронных торжеств – которого, впрочем, выдала бы слегка заплетающаяся поступь – он прошествовал в другой конец комнаты и, помедлив, выдвинул ящик комода. Бледно-голубая сталь оскалилась на него ледяным блеском. Джо Донори почувствовал, что душа уходят в пятки, закрыл лицо руками и отпрянул. Из глаз его брызнули слезы: столь велико было пережитое унижение и осознание собственного бессилия.

– Боже всемогущий, – прохрипел он, – неужто ты лишил меня смелости вышибить эти дрянные мозги!

Он задрал голову, не чая услышать ответа.

За окном жутко подвывал ночной ветер; он принес отдаленный гул граммофона.

Из этих несвязных звуков сознание Джо постепенно сложило образ салуна «Элита», признанной цитадели порока, насаждающей жанр громогласного общения, беспробудного пьянства и внезапной смерти. И тогда из недр этого сознания, подстегнутая самобичеванием и алкоголем, выпорхнула на поверхность чудовищная, сокрушительная идея. Едва родив эту идею, рассудок Джо Донори мог бы помутиться от ужаса, если бы не переступил к тому времени уже все пороги отчаяния.

– Слышал я, что Демонюга Дратц сегодня собрался посетить город, – пробормотал он, чувствуя, как на лоб высыпают бисерины холодного пота…

Веселье в «Элите» было в полном разгаре.

Мужчины раскачивались, горланили и подкидывали на руках посетительниц салуна, весьма голосистых дамочек, но все они – и мужчины, и женщины, пьяные или трезвые – держались на почтительном расстоянии от дальнего конца стойки. Там, во всем великолепии томной царственности и неприступного величия, с печатью задумчивости на невысоком челе, стоял несравненный, непобедимый Демонюга Дратц. Настоящий убийца должен быть прежде всего блистательным актером, талантливым лицедеем.

Этот бандит считался в Медном Бассейне чуть ли не живой легендой, хотя и впервые удостоил местное общество своим посещением. Впрочем, если уж говорить о легенде, то таким он слыл по всему Дикому Западу. О подвигах его слагались истории, от которых у слушателей бегали мурашки по коже, и никто из присутствующих, глядя на грозных размеров туловище, на неподвижное, изборожденное свирепыми складками лицо с узкими бойницами глаз, не знающих милости к павшим, на мохнатые бастионы насупленных черных бровей, не посмел бы усомниться в том, что истории эти содержат немалую долю истины.

Местные звезды салуна были все как один подавлены и немногословны, в том числе и Грохер Гробер, рудокоп, колоссальных размеров детина, объединивший вокруг себя всех бойцов Медного Бассейна. Он даже попытался, улучив минутку, незаметно и ненавязчиво покинуть заведение; но в то самое мгновение, когда двери салуна, скрипнув, замерли, остановленные его предусмотрительным жестом, а Грохер счел своим полным правом перевести дух, в двух шагах от него возникла из полумрака тщедушная фигурка, и тонкие, на удивление цепкие пальцы исступленной хваткой сдавили ему плечо.

– Донори! – с легким неодобрением покачал головой Грохер. – Я ведь, по-моему, уже говорил тебе сегодня, чтобы ты не совал свое рыло туда, где собираются приличные люди…

– Демонюга Дратц там?! – взвизгнул Донори, не удостоив его вниманием.

От неожиданности Грохер язык едва не проглотил, и потому связная речь далась ему с превеликим трудом.